Безвременье

Когда приходила зима, год умирал. И наступала пора безвременья. Никто не знал точно, как начиналась агония. Хотя, возможно, знали старики, столько всего повидавшие на своем веку, да говорили взрослым на ушко, так, чтобы Гертруда не слышала. Как бы то ни было, еще никогда не было такого, чтобы люди не заметили, что год умер. Нет, всегда все заготавливалось точно в срок: жители деревни замазывали щели в стенах и ставнях, перетряхивали теплую одежду, избавляясь от залежалого запаха, засаливали мясо и овощи, чтобы уж точно не остаться голодными в трудную пору. А уж какое оживление врывалось в жизнь семейства мельника! Работа кипела вовсю. Ничего не делали только бабушка Роза, слишком старая, чтобы заниматься чем-то, кроме вязания и укачивания младенцев, и самые маленькие детки. В такие дни Гертруда ходила вся перепачканная мукой, ей не хватало ни сил, ни времени, чтобы отмыться. А ведь нужно было еще подоить корову, насыпать курам зерна и поменять пеленки малышу. Гертруда уставала так, что не могла заснуть почти до рассвета. То перина сбивалась в комок от того, что она ворочалась, то собаки во дворе драли глотки. А то и Матиас, брат-близнец, начинал бормотать во сне что-то несуразное про синие глаза и рваные волосы!.. Впрочем, с этой бедой Гертруда справлялась легко: пихала Матиаса в бок, и он тут же успокаивался. Накануне безвременья к ним на мельницу приходили не только жители ближайшей деревни – «родной», как говорили в семье между собой. Люд стекался отовсюду, и иной раз Гертруде оставалось только дивиться, как узнавали об их мельнице. Она и хотела бы посмеяться над глупцами, которые преодолевали лишние полеты стрелы по холоду, только бы им смололи их зерно или продали мешок-другой чужого. Но ее отец, мельник Валентин, счел бы за оскорбление обвесить даже самого противного покупателя и мог даже срубить цену, если видел, что перед ним честный, но бедный человек. А уж если посетитель заявлялся поздно и до заката оставалось всего-ничего, то в доме мельника неизменно находились кров и пища для незадачливого путника. Бывало, что на ночлег оставалось два-три человека разом!.. Гертруда не любила посторонних, но никогда не показывала своего отношения. Уж слишком она гордилась тем, каким доверием пользуется ее отец – огромный, но не жирный мужчина с седеющими висками и длинной бородой, на которую во время работы он повязывал специальный колпак. К мельнику Валентину можно было обратиться только до первого снега. На четвертый день после этого в родной деревне – три четверти часа на нагруженной повозке – из года в год собиралась ярмарка, и за отведенный промежуток времени необходимо было подготовиться к этому событию. В дни подготовки не спала не только Гертруда. Вся семья не смыкала глаз. Казалось, они не валились с ног от усталости лишь потому, что их постоянно подбадривал зычный, но ласковый голос отца. А еще – очень не терпелось попасть на ярмарку! Гертруда надеялась улизнуть из-под надзора всевидящей матери хотя бы на час и от души повеселиться. Голова кружилась, стоило только представить себе, что заезжие циркачи дадут спектакль. Хотя надеяться, что и в этой труппе лучшая актриса окажется волчицей-оборотнем, как три года назад, не приходилось. Все так перепугались, а у Гертруды до сих пор дух захватывало, когда она вспоминала лоснящуюся шерсть волчицы, ее мохнатые лапы и изогнутые клыки. Впрочем, ей казалось интересным все, что не имело ничего общего с мукой, куриными яйцами и пирожками. Катание на санках и коньках! Кулачные бои! Танцы! Особенно ей хотелось попасть на танцы, ведь по осени Гертруде сравнялось пятнадцать лет. Все эти приятные мысли помогали Гертруде взять себя в руки и после короткого отдыха – только чтобы выпить пустой чай – приняться за работу. Отец с Матиасом и еще двумя мальчиками заранее готовили мешки с мукой: опыт мельника показывал, что на ярмарке он продает столько же, сколько за неделю до первого снега. Разумеется – фыркала Гертруда – не всем хочется идти в гору, а потом спускаться с нее еще и нагруженным! Она пекла с матерью и младшими сестрами. Чего только не было на противнях, раскаленных и смазанных сливочным маслом! Лепешки – обычные, тонкие, почти пресные, лепешки, пропитанные медом, лепешки с сыром и творогом. А пироги? С капустой, яйцами, с ягодным вареньем! Ожидая, пока пышки достаточно пропекутся, Гертруда утирала со лба капли пота и думала, что даже если бы ярмарка не сулила никакого веселья, она бы не утратила ни на долю свой пыл. Ей нравилось придавать липковатому тесту форму. Нравилось украшать выпечку орехами, выкладывая из них смешные рожицы или еще что-то. И, в конце концов, ей слишком нравилось знать, что она кормит людей – совсем как ее отец. В этом году вершиной их с матерью хлопот стали маленькие пирожные, которых они сделали в форме оленей. Гертруда вылепляла тонкие, ветвистые рога и ставила пятнышки на боках. Она смотрела на собственное творение с таким же восхищением, с каким его будут оглядывать деревенские дети на ярмарке, будто сама не верила, что ее пальцам оказалось это под силу. Мать тоже была довольна. Ее седые волосы немного выбились из прически, у уголков глаз особенно густо собрались гусиные лапки, но сама она вся светилась от счастья. Гертруда помнила, в каком замешательстве, чуть ли не отчаянии пребывали ее родители еще года четыре назад, когда сумасшедшая кухарка отравила на пиру короля с королевой. Тогда люди боялись покупать их лучшие пирожные, несмотря на всю любовь к мельнику Валентину. А затем подоспел запрет на изготовление таких пирожных, которые были похожи на те роковые, от которых умерли король с королевой. Теперь Гертруда думала, что оно и к лучшему. Из всей семьи лишь Матиас не разделял общего хорошего настроения. Он ходил грустный и задумчивый, до крови кусал губу и бормотал во сне каждую ночь. Гертруде до смерти надоело слушать его бредни про синие глаза и рваные волосы, а еще он начал метаться на постели и падать на пол, тревожа Гертруду. Однако она привычно подавляла в себе злые чувства и старалась вовсе не сердиться на Матиаса. Ведь он был ее братом-близнецом! И она как никто другой понимала, как он уставал от суматохи накануне ярмарки. Шутка ли – проверить, прочна ли телега, самостоятельно перековать лошадей, грузить мешки с мукой!.. Накануне ярмарочного дня Гетруда за ужином придвинула к нему лишнюю кружку с молоком и отдала свои медовые пышки. Наутро она обнаружила, что он подновил набойки на ее сапожках, и теперь она могла громко стучать каблуками. Дома остались лишь бабушка Роза и самый маленький ребенок – если он переживет пору безвременья, то в родившемся году ему дадут собственное имя. Матушка привычно беспокоилась, как бы не случилось чего, но Гертруда видела, что та рада сбросить хотя бы на время ответственность за самых беспомощных членов семьи. Гертруда накинула на голову цветастый платок. Она едва заставляла себя сидеть спокойно в повозке. Поглядывая на Матиаса, она чувствовала уверенность в себе. Раз уж Матиас был самым красивым юношей в округе, с вьющимися каштановыми волосами, глубокими карими глазами и тонким ртом, то она – самой красивой девушкой! Отец заявил, что на ярмарку они приехали в первую очередь веселиться, а не торговать. Продавал он только зерно с мукой, а выпечку – в основном раздавал ребятишкам. Любая другая мельничиха расплакалась бы, задумавшись об убытках, но матушка Гретхен была спокойна. Да, им в карман не попадал даже медяк, зато вереницей подходили соседи с подарками и подношениями. То рыбак передаст три крупные свежие рыбины, то материна племянница якобы забудет у прилавка корзинку с яйцами. По ленте для волос каждой дочке Валентина и Гретхен от портнихи – а самую красивую Гертруде. Сапожник пообещал по весне смастерить ей туфли – как-никак девица на выданье! Матушка растрогалась и отпустила Гертруду к девушкам и парням ее возраста. Матиаса тоже, вот только он отказался. Брат был бледнее обычного, но Гертруда заставила себя не волноваться о нем. До самого вечера она танцевала с единственным парнем – старшим сыном гончара. Они смеялись, и смех их переплетался с морозным дыханием, вырывавшимся паром изо рта. Томас – так звали сына гончара – угостил ее карамелькой и целовал ей запястья и лоб, гладя пальцами по шее. Руки его были грубоватыми и мозолистыми. Совсем как у нее. Когда она возвращалась к родителям, Томас ей был милее всех на свете. Матиас выглядел еще более несчастным, чем тогда, когда Гертруда покидала его. Ей хотелось обнять брата, но что-то не позволило ей сделать это. Кожа все еще горела от поцелуев, и Гертруде казалось, что если она сейчас обнимет Матиаса, то сотрет следы Томаса. На следующий день семья мельника спала до полудня, отдыхая после целого месяца тяжкого труда. К вечеру накрыли стол – простой, но сытный, как бы в противовес ярмарочному раздолью. Отец с матерью и бабушкой Розой выпили по рюмке вишневой наливки. – Мы славно потрудились в умершем году, но чего-то не хватает, – усмехнулся отец, раскрасневшийся после наливки. Матушка сочувственно кивала ему. Эту фразу отец произносил каждый год накануне безвременья, но ни Гертруда, ни Матиас не могли понять ее смысл. В детстве Гертруда донимала бабушку Розу, но та наотрез отказалась ей объяснять, пока той не исполнится шестнадцать лет. До этого срока оставалось всего-ничего, и Гертруда до сих пор надеялась понять все самой. И на следующий день наступила пора безвременья. Старый год умер, а новый – только вызревал во чреве матери-природы. Гертруда с детства силилась понять, чем пора безвременья отличается от любой другой. Ну и что, что валил снег? На ярмарке он тоже валил! Ей говорили, что время умирало вместе с годом, а вместе с ними и природа, чтобы воскреснуть по весне, оттаять ото льда, выбраться из-под снега. Еще ей говорили, что в пору безвременья выходить из дома опасно. Рискуешь умереть, как старый год. Гертруде приходилось удовлетворяться этими объяснениями, но она им не верила. Как же время умирало, если день, пусть короткий, тусклый, сменялся ночью? Да, часы тянулись невыносимо долго, так это потому, что работа закончилась! В пору безвременья Гертруда как будто немного тупела от безделья, а еще от того, что все родичи были под боком, дышали над ухом, переговаривались и переругивались, и убежать от них было некуда. Но, впрочем, никто и не запирался в четырех стенах до самой весны. Да, Гертруда слышала, что в деревне с этим было строже, но даже там люди казали нос наружу. Если у ребенка мокрый кашель или у деда поясницу прихватило, не терпеть же им до весны? Хочешь – не хочешь, а надо бежать за знахаркой. Дома же матушка каждый день выводила бабушку Розу на прогулку – держа ее под ручку, помогала спуститься с крыльца, и они ходили от ступеней до курятника, а потом обратно. Бабушка Роза похлопывала матушку по запястью и говорила, что проскрипела до своих лет только благодаря этим прогулкам. Гертруда улыбалась, вспоминая, как однажды, когда ей и Матиасу было лет пять, они убежали со двора, заигравшись в снежки. Дома им, конечно, всыпали, но и то – потому, что не спросились и мать не знала, куда они делись и где их искать. Гертруда не представляла себе, как деревенские дети сидели дома целых три месяца, а то и больше. Она с Матиасом, а затем и их младшие братья с сестрами играли в снежки, лепили снеговиков, скатывались с нерасчищенного крыльца, да всего и не упомнить!.. В третью ночь поры безвременья Гертруда оделась и вышла во двор. Она любила эти короткие прогулки, пока все в доме спали. Было так тихо, что Гертруда слышала, как снежинки, падая, сталкиваются друг с другом и засыпают крыши курятника и собачьих будок. Гертруда запрокинула голову, и снежинки путались в ее волосах и ресницах. Следующая ночь обещала быть ясной – по крайней мере, если снегопад закончится – и Гертруда заранее представляла себе, как все это будет мерцать и переливаться. Точно блестки на платье актрисы, что обернулась волчицей. Две сторожевые собаки подбежали к Гертруде и уткнулись влажными носами в ее раскрытые ладони. Усмехнувшись, она рассеяно гладила их по мордам, задевая брыли и глаза. Свирепые, едва не разорвавшие неудачливого посетителя, который наплевал на предостережения отца и вышел наружу без хозяев, они позволяли Гетруде делать с собой, что ей вздумается. И кто же все-таки первым сказал, что в пору безвременья год умирает? Гертруда почти была уверена, что слышит его дыхание. Как будто год был живым существом и впадал в спячку подобно медведю или летучей мыши. Кто-то страшно закричал, взрезав тишину ножом. Гертруда не сразу узнала голос Матиаса.