Безвременье

Гертруда, не раздевшись, села к Матиасу на постель и приобняла за плечи. Его всего трясло. Такое бывало в детстве, но с каждым годом все реже. Последний раз такой припадок случился с ним накануне того самого представления с волчицей. Матиас не знал, что разбудило его. Не мог также ответить, что испугало так сильно. Только твердил: ему нужно в деревню, иначе произойдет нечто непоправимое. – Можешь выпороть меня, только отпусти, – упрашивал он отца. Впрочем, того не пришлось долго уговаривать: он привык считаться с близкими, а Матиас всегда был покладистым и никого не беспокоил по пустякам. Матиас торопился, но отец заставил его утеплиться как следует, да и сам никуда не спешил – собирался размеренно и обстоятельно. – Лишние полчаса погоды не сделают, – бросил отец, и от его низкого голоса слова прозвучали солиднее, чем должны были. Гертруда увязалась за ними – только рукавицы нацепила да платок плотнее повязала. Отец ничего не сказал, лишь хмыкнул, подмигнув ей. Матиас ничего не замечал. Смотрел куда-то невидящим взглядом, словно был уже не с ними, а в деревне. Снег стал срываться реже, и Гертруда благодарила заезжего мага, который еще с добрый десяток лет назад заколдовал дорогу от мельницы до деревни. Теперь ее не размывало дождем и не засыпало в метель. Лошади несли повозку легко и свободно. Гертруда держала в обеих руках по факелу, и в отблесках огня деревья на обочине протягивали к повозке причудливые тени. Гертруда чувствовала себя так, будто ожидала наказания. Мысли бились в голове птицами с подрезанными крыльями, но ни одну из них она не могла ухватить за хвост и рассмотреть ближе. Она обернулась на Матиаса. Наверное, его тревога передалась ей, как случалось в детстве. В деревне стояла тишина, но не такая, которой наслаждалась Гертруда часом ранее – безмятежной и величественной. Происходило что-то нехорошее, но жители деревни замерли, словно надеялись, что все решится как-то само собой, не затронув их. – Эй, сюда! – позвал их кто-то. Подбежав, Гертруда увидела Томаса. Неодетый, заледеневший, стучавший зубами, он пытался усадить кого-то, заставив опереться о забор его собственного дома. Осветив факелом, Гертруда с удивлением поняла, что это человек не из деревни. – Хорошо, что вы пришли!.. В толк не возьму, кто дал вам знать, но хорошо, – причитал Томас, одновременно пытаясь привести незнакомца в чувство. – Объявился после заката, мыкался, стонал так жалобно, в окна стучался, а не открывают. Папка мой не позволил в дом ввести!.. Говорит, выгонит вместе с ним… Как бросить – замерзнет ведь!.. Гертруда с Матиасом переглянулись. Отец принял незамедлительное решение. Матиас с Томасом перенесли незнакомца в повозку, хотя Гертруда подумала, что с этим справилась бы даже она в одиночку – таким худым был бродяга, будто совсем невесомым. – Спасибо, – обратился к ней Томас так, словно от нее что-то зависело. – Все знают, что Валентин с семьей всегда появляется вовремя!.. Он погладил ее обветренной рукой по щеке, и снова огнем обожгло места, где он оставлял поцелуи. – Вот переживем безвременье… – начала было Гертруда, но тут же осеклась, не зная, что именно должна была принести весна. А еще – стыдясь спрашивать, не забудет ли ее Томас. Дорога обратно лежала в гору, но Гертруде чудилось, что путь занял меньше времени, чем обычно. Словно лошади сами захотели поскорее доставить их домой. Увидев, кого они принесли с собой, матушка охнула. Гертруда же сумела рассмотреть незнакомца только тогда, когда его положили на постель Матиаса. Сердце ее пропустило удар от жалости. Он был до того изранен, что живого места на теле не осталось. Одежда, по-видимому, когда-то дорогая и прочная, превратилась в лохмотья. Обуви на нем не было – не то потерял, не то снял кто. Стопы покраснели и распухли, но порезов Гертруда не нашла, оттого вздохнула с облегчением. Дышал он без хрипов, что не могло не радовать. Побитый, обмороженный, истощенный – только воспаления легких незнакомцу для полного счастья не хватало! Но Гертруда думала, что когда незнакомец поправится, то окажется весьма красивым. Чем-то он неуловимо походил на Матиаса. Наверное, сходства добавляло острое лицо с правильными чертами. А еще незнакомец был худ, но поджар и жилист. Вряд ли он был слабаком. На щеках неровно пробивалась щетина: видно, незнакомец привык бриться. Смотря на его аккуратные руки, Гертруда сомневалась, что они знали тяжелый труд. Сама бабушка Роза, почти полвека врачевавшая жителей всей округи, взялась прочищать раны и накладывать на них повязки, пропитанные мазью. Гертруда ежилась, вспоминая, как жжется мазь бабушки Розы. Но незнакомец ничего не чувствовал. Она убрала прядь волос с лица, чтобы бабушка Роза обработала ссадину на лбу, и вдруг застыла. Волосы незнакомца были достаточно длинными, чтобы разметаться по простыне, но казалось, что незнакомец неровно обстриг их. Или что их оборвали. В ту же минуту он заворочался и на мгновение открыл глаза. Синие, как море, которое Гертруда видела в детстве и то – издали. Она содрогнулась, едва не уронив горшочек, откуда бабушка Роза зачерпывала мазь, и посмотрела на Матиаса. Он выглядел потрясенным. К утру Гертруда отвела бабушку Розу в постель. Ей не хотелось возвращаться к Матиасу, который остался присматривать за незнакомцем. Одно дело – ночевать вместе с братом-близнецом. Мать пыталась их расселить с тех пор, как у Гертруды начала расти грудь, но вскоре бросила это дело. В том, что они так близки, нет ничего неприличного. Какой смысл стесняться самого себя? Незнакомец же – совсем иная история. Ну как он очнется, а она на горшке! Гертруда вышла в общую комнату и села в бабушкино кресло. Родители не спали, она чувствовала, как из спальни потянуло запахом табака – значит, отец курил трубку. – На разбойника не похож… что будем делать, Валентин? – слышался сбивчивый шепот матушки. – Не выгоним же мы его в пору безвременья! – Гертруда живо представила себе, как отец хмурится. – А там посмотрим по весне. Какое-то время родители помолчали. Звякали спицы – матушка вязала. – А может, он понравится Гертруде, а, Валентин? Глядишь, и нам лишние руки в подспорье, и ей не придется в чужой дом уходить… В груди вдруг вспыхнула злость, и Гертруда закрыла руками уши, чтобы не слышать ничего. Это Матиасу снились синие глаза и рваные волосы. Не ей. К вечеру незнакомец очнулся. Матушка решила, что старую одежду него не имело смысла стирать и чинить. Одежда Матиаса, из которой тот вырос, оказалась незнакомцу даже великоватой, но он был благодарен, пожалуй, больше, чем следовало. За ужином его одолел волчий голод, Гертруда только успевала подливать ему суп, а затем – подкладывать лепешки с луком и морковью. Гертруда кожей чувствовала, как искрится любопытство всех ее родичей. Да и саму ее разбирал интерес. Только Матиас смотрел на незнакомца, как на звезду, с неба свалившуюся, удовлетворяясь, казалось, лишь тем, что тот сидит рядом и за обе щеки уплетает стряпню Гертруды. Наконец, бабушка Роза спросила незнакомца, как его звать. Он представился Фридрихом. Бабушка Роза рассмеялась тому, что это же имя носил покойный король. Фридрих не остался в долгу и сказал, что нынешнюю королеву зовут, как бабушку Розу. После ужина он стал почти родным. Он поправлялся медленно. Раны, к счастью, не загноились и хорошо затягивались, однако Фридрих постоянно испытывал слабость и никак не мог отдохнуть. На расспросы о том, откуда он и что с ним случилось, Фридрих отвечал открыто и охотно, но Гертруда не могла избавиться от впечатления, что он о чем-то умалчивает. – Я ищу старшую сестру, с которой нас разлучили в детстве. Кто-то не хочет, чтобы мы встретились… Вот и подстерег меня. Что-то не нравилось Гертруде. Он явно не привык работать так, как работали в семье мельника или в деревне. Но и для чьего-нибудь знатного сыночка Фридрих был слишком простым. Гертруда так никому и не сказала, что, прежде чем выбросить его старую одежду, она увидела приставшую к штанинам березовую кору. На сотни полетов стрелы вокруг не росли березы – только сосны и кедры. Как он мог преодолеть такое расстояние в безвременье, без сапог и лошади? Фридрих спал в сенях, где обычно и устраивали гостей. Вернее сказать, не спал, потому что Матиас уходил к нему и они разговаривали до рассвета. О чем – в этом Матиас ей не признавался. Но Гертруда видела, как расцветает ее застенчивый и порой угрюмый брат. Однажды она задумалась, не горит ли у Матиаса кожа так же, как у нее – после встреч с Томасом. – Это он тебе снился почти полгода? Это его ты звал? Матиас кивнул. Гертруда почувствовала, что в один миг он стал таким далеким от нее, каким никогда не был. Однако он все еще был ее братом-близнецом, поэтому она хранила очередную тайну в полном молчании. Фридрих сам помогал ей в этом, укреплял в ней желание беречь их с Матиасом секреты. Гость стремился отплатить добром за добро. Смешной, еще не до конца понимавший собственное тело после ранений, он прибирался вместе с Гертрудой после ужина, мыл посуду, мел полы. Фридрих вызвался гулять с бабушкой Розой, высвободив для матушки пару часов. Бабушка Роза – и та оживилась благодаря новому человеку, появившемся в ее однообразной, угасавшей жизни. Все полюбили Фридриха, только собаки так и норовили броситься на него, пока отец, рассвирепев, не оттолкнул их от гостя, пнув сапогом под брюхо. С тех пор собаки не приближались к Фридриху, но рычали на него издали. Да еще лошади прядали ушами. Но Гертруда привыкла не обращать внимание на странности животных. – Я должен уходить. За постукиванием ложек о тарелки, за хлюпаньем и чавканьем, за шиканьем матушки – «что это за безобразие, мы мельники, а не дикари!» – голос Фридриха едва не остался незамеченным. – Иначе навлеку на вас беду. Черты лица Фридриха, казалось, еще больше заострились, словно эти слова стоили ему огромных усилий. – Ну что ты, милый, – охнула бабушка Роза. – Удумал чего! Фридрих был непреклонен. Ему очень жаль расставаться с такими гостеприимными хозяевами, и он смеет надеяться, что нашел в них настоящих друзей, которых будет вспоминать и которым однажды вернет долг. – Куда ты пойдешь? – разволновалась матушка. – У тебя есть дом? Фридрих покачал головой. Домом он не обзавелся, иными друзьями – тоже, но он не пропадет. – Бред зеленого мальчишки! Отец, до того выглядевший спокойным, вдруг стукнул кулаком по столу. Маленькие дети, весело шушукавшие между собой, испуганно затихли. – Ты сам не понимаешь, что городишь! Не бывать такому, чтобы о мельнике Валентине говорили, будто он выгоняет гостей в пору безвременья! Будто он забыл о древних законах! Покидая мой дом до весны, ты наносишь мне оскорбление. А я никому не позволяю оскорблять меня! Гертруда замерла. Она не помнила, чтобы отец когда-нибудь так гневался. В душу закралось подозрение, что он перенял от матушки желание выдать старшую дочь замуж за Фридриха. Однако чутье едва ли не кричало в ней: она ошибается. – Матиас, следи за тем, чтобы наш гость не сбежал. Матиас отнюдь не был счастлив тому, что получил этот приказ. Он сидел, несчастный, на своей постели, и Гертруда слышала его прерывистое дыхание. Так он сопел в детстве после очередной встрепки, обиженный, понимавший, что наутро все равно придется показаться отцу на глаза. За тот месяц, что Фридрих жил в доме мельника, Гертруда привыкла спать одна, и теперь вздохи Матиаса казались особенно шумными. – Отчего ты не с ним? – она села, свесив ноги. – Я… я боюсь. Боюсь, что он не захочет выслушать меня. – Тогда ему придется говорить со мной! Тем более что у меня накопилась тьма вопросов. Гертруда накинула домашнее платье поверх ночной рубашки и потянула Матиаса за собой. Фридрих не спал, но и, вопреки всем ожиданиям Гертруды, не готовил побег. Она, толкнув Матиаса перед собой, уперла руки в бока – жест, виденный ей у матушки тысячи раз. – Отчего ты не хочешь остаться? Тебя кто-то обидел? Тебе не мил Матиас? Фридрих был немного сбит с толку от ее напора, но при этом не растерялся, словно она задавала такие вопросы, ответы на которые он давным-давно нашел. – О, поверьте, если я вам расскажу, вы сами захотите, чтобы я ушел. Фридрих пожал плечами и весь словно съежился. На миг Гертруда ощутила ярость, которая ослепила накануне отца, но усилием воли подавила ее, чтобы не перебудить домочадцев. – Мы впустили незнакомца в свой дом не для того, чтобы потом откреститься от него! Фридрих вздохнул: лучше показать, чем рассказать, но для этого необходимо выйти. Он подождал, пока Гертруда с Матиасом оденутся потеплее, сам же не стал надевать ничего сверху. Они остановились за конюшней. Гертруда мельком подумала, что могла бы и не одеваться. От гнева ей стало жарко. Где-то в голове ворочался чужой страх – страх Матиаса, страх мальчика, который стребовал у старших что-то и сам же испугался того, что его каприз вот-вот исполнится. Они остановились у конюшни. Светила почти полная луна, и небо было ясное, усеянное россыпью звезд. Фридрих был залит серебристым сиянием, которое только подсветило его худобу, впрочем, сейчас казавшуюся даже изящной. Надо напечь еще пышек!.. – Об одном прошу – не бойтесь. Фридрих запрокинул голову, и что-то в нем незаметно, но неумолимо начало меняться. Затем изменения стали очевидны. Вытягивалось лицо, удлинялись ногти, на обнаженной коже отрастал жесткий черный мех. Гертруда прикрыла глаза, а когда распахнула их, как от толчка, то увидела перед собой огромного волка. Несмотря на размер, он был худ, местами шерсть, густая и лоснящаяся, была выдрана. Рваные волосы. В облике человека Фридрих выглядел робким, почти женственным. В облике волка он вызывал уважение. Гертруда верила, что он мог за ночь преодолеть расстояние в триста полетов стрел и принести на шкуре березовую кору. Она видела, как он взрывает тонкими, но мускулистыми лапами снег, отрываясь от преследователей все дальше. Фридрих сел, распахнув пасть, как обычная собака, и потянулся носом к Матиасу. Странно, но Гертруда совсем не боялась. Напротив, она испытывала восхищение, как в тот раз, когда актриса из бродячего цирка перекинулась прямо во время представления. Гертруда вдруг вспомнила пересуды о том, что оборотница загрызла пару актеров из труппы. Но волчица выглядела так благородно, что Гертруда не сомневалась: у нее были на то причины. – Наверное, это была твоя сестра, – выдохнула Гертруда, сомневаясь в том, что волк понимает ее речь. – Бедный мой. Матиас опустился на колени перед волком и, обняв его, зарылся щекой в шерсть на шее. Гертруда поспешила домой, оставив их наедине. Поутру Гертруда заставила Фридриха все рассказать отцу. – Думаешь, никто не заметит волчьи следы у конюшни? К тому же ты и впрямь крепко обидел Валентина! Но ей тоже пришлось изрядно поволноваться. Когда Фридрих открыл рот, чтобы заговорить, у нее скрутило живот, и она едва не выбежала из-за стола, заставив, однако, себя остаться. – Я сам решаю, когда обращаться, а когда становиться человеком. Хотя в полнолуние перекидываться, конечно, легче. И в облике волка помню о привязанностях… – Да будь ты хоть головорезом, до весны ты мне такой же сын, как Матиас, Рудольф или Петер! – протрубил отец. Пряча улыбку, Гертруда подумала, что тут-то отец перегнул палку. Впрочем, Фридриху знать об этом необязательно. – На меня охотятся инквизиторы. Рано или поздно они придут и сюда, и им плевать на безвременье. – Инквизиторы не помнят древних законов. А ведь они – сильнее всех их заповедей и уставов. Мельник Валентин не такой человек, чтоб бояться этих паршивых инквизиторов!