Безвременье

Из-за Фридриха – или все же благодаря ему – Гертруда не заметила, как пролетела половина поры безвременья. Само выражение «половина безвременья» звучала глупо. Об этом она непременно размышляла каждую зиму. Фридрих внес разнообразие в их размеренную жизнь, но после того разговора с отцом стал такой же естественной ее частью. Да, если кататься на его широкой волчьей спине, как на цирковом пони, если совершать с ним и Матиасом вылазки в лес – это в безвременье-то! – затворничество переносить куда легче. Было в этом что-то неправильное. Почему в пору безвременья жители деревни, веселые, приветливые, вдруг превратились в равнодушных и безжалостных существ, бросив бродягу умирать на морозе? Почему в пору безвременья Фридрих не может отправиться на поиски сестры? И дело вовсе не в том, что отец его не отпускает – просто, случись что, кроме него, никто не придет Фридриху на помощь. Почему в пору безвременья Гертруда не имеет права спуститься в деревню к Томасу? Разве он отказался бы снова зажечь ее кожу поцелуями? Распутывая пряжу, она не удержалась и вывалила на бабушку Розу все, что тяжестью легло на сердце. – До войны все было иначе, – вздохнула бабушка Роза, отложив вязание. Гертруда знала, что та имела в виду не войну короля Фридриха с дикарями, а войну, которую сама бабушка застала маленькой девочкой. Тогда страну наводнили какие-то ужасные существа, похищавшие у людей лица, и целых пятнадцать лет люди не могли их побороть. – Тогда был один закон: не оставь просящего без помощи, особенно в страшную пору безвременья, когда так легко замерзнуть в метель и стужу. А сейчас что напридумывали… дома сиди, наружу нос не кажи, делай так, чтоб инквизиторам найти тебя было легче легкого. Гертруда не верила, что к ним придут инквизиторы. Родная деревня, а тем более их мельница были слишком уединенными, слишком отдаленными не то что от столицы – от ближайшего города. День за днем она хлопотала по хозяйству и пыталась найти себе занятие, чтобы не сойти с ума от скуки и от зависти к Матиасу. Но инквизиторы пришли. Нагрянули беспросветной ночью, когда луна спрятала свой лик, чтобы переродиться, а звезды – скрылись за ворочавшимися тучами. Закололи штыками залаявших собак – движения были выверенные. Они чувствовали себя хозяевами – убитых собак, дома, мельницы, всех домочадцев Гертруды, а главное, хозяевами оборотня. Загнанного, отощавшего оборотня. Хуже разбойников. Семью мельника спасло лишь то, что Гертруда не спала и вовремя сообразила, что собаки не просто успокоились, а их заставили заткнуться. Она толкнула Матиаса и побежала к родителям. Матушка заплакала, но это не помешало ей быстро спрятать деньги в погреб, а затем спустить туда шестерых маленьких детей и бабушку Розу. Матиас с Гертрудой убеждали Фридриха скрыться в погребе, но тот, напуганный, дрожавший, но с расправленными плечами, наотрез отказался. Хуже похитителей лиц. Гертруда с Матиасом вернулись в их спальню и, замерев у окна, вслушивались в переговоры отца с инквизитором. Мельник Валентин говорил то же, что говорил всегда, когда его спрашивали. Он живет по древним законам, и ему не из-за чего трепетать перед инквизиторами. Он честный человек и ничего не скрывает. Инквизитор хохотал, а Гертруде казалось, каркал – как ворона. Да в своем ли уме Валентин? Какая честь у мельника? Его дело маленькое – молоть муку да делать, что говорят! Отец отвечал просто: никто еще не заходил в дом мельника Валентина без его на то позволения. И никто не обыскивал, словно он уже был под стражей! Отец захлопнул перед ними дверь, не пустив на порог. Гертруда услышала, как он подпер дверь скамьей, но вряд ли это надолго задержало бы инквизиторов. Подтянувшись на цыпочках, она выглянула в окно и увидела яркое пламя в факелах. И в следующий миг поняла, что это не факелы, а огненные стрелы, нацеленные на их дом. – Они же нас спалят! – завыл кто-то, и Гертруда не сразу осознала, что истошный вопль принадлежал ей. Матиас, обняв ее за плечи, свободной рукой зажал рот. В сенях послышалась возня, и тут же на крыльцо вышел Фридрих. Немного пошатываясь, он встал, раскинув руки, перед инквизиторами и запрокинул голову. – Я не хочу, чтобы добрые люди страдали из-за меня, – проговорил Фридрих, обращаясь не то к домочадцам, не то к инквизиторам. В голосе его Гертруда различила стыд. Новолуние! Он не успеет обернуться! Рука Матиаса отпустила ее, но и без этого Гертруда не могла ни закричать, ни сделать вдох – грудь как будто сжала чья-то невидимая лапа. Полтора десятка огненных стрел теперь были нацелены на Фридриха. – Глупец! – донесся до Гертруды голос Матиаса будто из-под толщи воды. Фридрих не нужен был им живым. Брат саданул башмаком окно и выскочил наружу, не обращая внимания на осколки и мороз. Гертруда вскрикнула и высунулась в образовавшийся проем. Матиасу повезло: он упал на крышу курятника, а с нее соскочил в снег. Зазвенела тетива, и все огненные стрелы полетели в Фридриха. – Нет! – крикнул Матиас и сделал шаг. Огонь на наконечниках стрел погас, будто на них вылили ведро воды. – Нет! – крикнул Матиас и сделал еще шаг. Стрелы переломились пополам, будто их перекусил клюв огромной птицы. – Нет! – крикнул Матиас, и кончики стрел, подпаленные, уткнулись в снег. Наконец, брат заслонил собой Фридриха. – А теперь проваливайте, откуда пришли, и забудьте дорогу сюда. То были обычные слова – Матиас, в отличие от отца, не отличался красноречием. Но то, как он их произнес, заставило содрогнуться даже Гертруду. Он сцеживал слова, точно змея – яд. Матиас стоял затылком к Гертруде, но ей казалось, будто она видит, как злоба и ненависть, вызванные несправедливостью, копятся в уголках рта и стекают по подбородку. Голос Матиаса, обычно звонкий, как будто не до конца поломавшийся, стал гулким и низким. Заползал в уши тихо, как паук. На несколько мгновений во всей долине пропали звуки, кроме голоса Матиаса. А затем взвились на дыбы полтора десятка инквизиторских лошадей разом. Холеные, вороные, приученные оставаться спокойными в любых обстоятельствах, теперь же в их ржании слышался испуг. Всадники, державшие факелы, упали, и огонь с шипением погас, соприкоснувшись со снегом. И наступила тьма. Гертруда стрелой бросилась вниз и успела увидеть, как отец втаскивает Матиаса и Фридриха внутрь, держа их за шкирки, как маленьких котят. Те не сопротивлялись и, когда он их отбросил на скамью, упали безвольно, словно мешки с мукой. Отец же вновь вышел наружу. Гертруда слышала его густой голос, но кровь, стучавшая по вискам, заглушала все, что он говорил. Она подбежала к брату с Фридрихом и крепко обняла их обоих, прижавшись лицом к плечу Матиаса. Вернувшись, отец сказал, что инквизиторы действительно все забыли, как им повелел Матиас. – Пришлось убеждать их, что они держат путь в столицу и хотят основать гильдию лесников, – отец ворчал, но глаза его смеялись. – И оставил у себя пару их лошадей. Пригодятся: нам еще сестру Фридриха искать по весне. Фридрих не отходил от Матиаса, непонятно было, кто из них нуждался в этом больше: Матиас, измотанный до немоты неожиданно открывшимся в нем магическим даром, или же Фридрих, растерявшийся от того, что вся семья мельника встала на его защиту. Несмотря на все уверения, что опасность миновала, матушка продержала бабушку Розу и детей в погребе еще битый час. Потом Гертруда долго укладывала малышей спать: они постоянно хныкали, а самого младшего, еще безымянного, брата пришлось обмыть. Потом она растирала бабушке Розе спину пахучей горячей мазью, и только после этого старушка смогла разогнуться. Зато пока Гертруда хлопотала, матушка сообразила ужин. Расставляя тарелки и раскладывая остывшие, но все равно вкусные лепешки, она костерила отца на чем свет стоит: – Говорила же тебе, ни к чему все эти новшества! Придумал еще, окна застеклить. Столько монет тому проходимцу отдали! А теперь посмотри, что с сыном сделалось! Гертруда украдкой оглянулась на Матиаса. Фридрих сидел рядом с ним и вытаскивал из-под кожи мелкие осколки. Ноги его уже были перевязаны, и Фридрих занимался руками Матиаса. Он обернулся частично – лишь изменил пальцы рук, чтобы заострившимся когтем легче было вынимать стекло. В его полузвериных лапах руки Матиаса выглядели особенно тонкими и хрупкими, хотя на самом деле Матиас был крепким и поджарым, а не слабым. Но от взгляда Гертруды не укрылось, с какой осторожностью Фридрих обращался с ее братом. Будто боялся, что в самом деле может поломать кости, сжав слишком сильно. Гертруда зажмурилась, почувствовав сковавшую тело усталость. Неужели она единственная из домочадцев, кто замечает, что отношения Фридриха и Матиаса уже давно не дружеские, да и не были такими с самого начала? Вшестером с бабушкой Розой они допили вишневую настойку и открыли брусничную. Ничего не брало. Тело Гертруды оставалось по-прежнему напряженным, а разум – ясным. Выслушав от Фридриха, что Матиас сотворил с инквизиторами, бабушка Роза присвистнула, обнажив единственный уцелевший зуб. – Так что это получается, мой старший внучок магом оказался? – Да какой из меня маг, бабушка! Так, нашло что-то, – Матиас стиснул локоть Фридриха, словно ища в нем защиты. Щеки его раскраснелись от настойки, но и он оставался трезвым. – А помнишь, как ты камушки в реку пулял, а они до того берега по поверхности шлепали? – осенило Гертруду. – Разве без магии такое возможно? – Да и с магом тем, что дорогу заклял, ты ходил, – подхватила матушка. – Он-то даже тарелку с помощью своей палочки отмыть не смог, хотя обещался весь дом мигом чистым сделать. А ты так его упрашивал, так хотел дорогу заклясть… может, ты все и сделал, а он только руками помахал? – Можно и об Академии, что на западной окраине, подумать, – попыхивал трубкой отец. – Монет вроде хватает. А если в рождающемся году не выйдет, можно и на следующий дело отложить… – Так из Академии-то инквизиторы выходят, – обиделся Матиас. Фридрих гладил его по спине – ладони он вернул человеческий вид. – А ну тихо! – скрипуче рассмеялась бабушка Роза. – Разбежались! Валентин, ты же живешь по древним законам. Как забыл о главном: в безвременье не решать важные дела. Дожить до весны надо, а потом уже голову ломать. Пока Гертруда с матушкой домыли посуду, начало светать. Зевая, она поднялась в их с Матиасом комнату и застыла в дверном проеме. Сидя на постели, Матиас с Фридрихом целовались. Гертруда даже дыхание затаила, чтобы не спугнуть их. Фридрих положил ладони на плечи Матиасу, а тот придерживал его одной рукой за поясницу, а другую – положил на затылок, приминая рваные волосы. Матиас ласкал нижнюю губу Фридриха, и Гертруда вдруг со стыдом вспомнила поцелуи с Томасом, раньше казавшиеся целомудренными, а теперь – по-детски наивными. Чувствуя, как краснеет, Гертруда отвернулась и бесшумно удалилась. Что же, поспит в другом месте. Она залезла в постель к бабушке Розе, как частенько делала в детстве, когда ей снились кошмары. Бабушка Роза не возражала. Она одна из всей семьи не торопила Гертруду, чтобы та взрослела, и рядом с бабушкой она вновь становилась маленькой девочкой. Бабушка Роза погладила ее по волосам, и Гертруда накрыла их обеих одеялом, ощутив особенно остро кисловатый запах старости. – А Матиас поможет инквизиторам из Академии вспомнить древние законы? – выпалила Гертруда, сама того не ожидая. – Глупая девочка, – хмыкнула бабушка Роза. – Говорю же, безвременье пережить надо. А по весне увидим. Гертруда устроилась удобнее на перине. По весне Матиас отправится на запад страны в Академию магов. По весне Фридрих попрощается с семьей мельника и ринется в путь на поиски старшей сестры. По весне Гертруда спустится в деревню, и Томас зажжет ее кожу и губы поцелуями. А когда год одряхлеет, они вновь соберутся под одной крышей, чтобы вместе пережить пору безвременья. Засыпая, Гертруда услышала, как отец говорит матушке: – Вот теперь все идет, как надо. И Гертруда была с ним согласна.