одиночество.

12 лет назад, съемки Убойной лиги Паша уходит со сцены в перерыве, сославшись на усталость, и долго идет витиеватыми коридорами на свое любимое место. Павильон выстроен на территории бывшего завода, и здесь есть много закоулков, куда не доходят зрители и съемочная группа. Воля доходит до конца коридора, падает на пол, прислоняется спиной к стене и закрывает глаза. Тишина. Темнота. Звон аплодисментов, софитов и собственного голоса оседают пылью в голове, оставляя вместо себя сначала вату, а затем полную пустоту. Паша улыбается, наслаждаясь бесценными секундами расслабления. У него есть еще двадцать минут перед следующей съемкой, чтобы восстановить силы и вновь вернуться к участникам. При мысли о последних улыбка с лица Паши пропадает. Он открывает глаза и смотрит в стену, пытаясь отогнать от себя образы, навязчиво лезущие в голову. Смирняга. Его дурацкие руки в татуировках, которыми так восхищается Илья. Его идиотские, совсем не смешные шутки, от которых Соболев складывается пополам. Эти их наигранные, совершенно неискренние объятия в конце каждого удачного номера. Черт бы их побрал. Паша потирает глаза и пытается успокоиться. Какая разница, что у них там происходит? С Ильей у Воли ничего не получится. Соболеву нужна была победа в Смехе, которую Паша не смог обеспечить. Всего пара встреч, пара пьяных ночей в одной постели — а потом «Извини, я не смог их переубедить» и «Ничего, нам же все равно было классно». И все. Они сделали вид, будто ничего не было. Будто это ничего не значило. И Паша не понимает, а значило ли? Он задавал себе этот вопрос много раз и ни разу не смог дать точный ответ. Ему бы хотелось, чтобы не значило. Чтобы не сжимались кулаки каждый раз, когда к Илье кто-то прикасается. Чтобы не было так пусто и бессмысленно, когда съемки заканчиваются, а до следующего пула — три месяца. Когда Илья в Красноярске, а у Паши даже номера его нет, и он просто ждет и считает дни. — Эй, можно к тебе? Паша вздрагивает, поворачивается на мягкий голос и замирает. Илья добро улыбается, держа руки в карманах и, кажется, действительно ожидая какого-то разрешения. Паша кивает — «Конечно, падай рядом», сглатывает и старается дышать ровно, не выдавая своего волнения. Илья опускается на пол, сгибает одну ногу в колене и оголяет его, бросая едва заметный взгляд на Пашу. Тот видит это боковым зрением и прикусывает губу. Это просто для удобства, это не заигрывание, убеждает он себя. — Я уж думал, ты потерялся, — хмыкает Илья. — И пошел искать. Воля усмехается, ему льстит, что Соболев заметил его отсутствие. — Что ж ты один? Без своих новых питерских друзей? Паша не умеет сдерживать ревность. Иногда ему хочется самого себя ударить за это, но Илья неожиданно смеется. Поворачивается на ведущего и тихо говорит: — Не ревнуй. Сердце ухает куда-то в пол, и Паша старается ровно смотреть в стену перед собой, не показывая эмоций. — Я не ревную, — пожимает он плечом. — Зачем мне. — Да, ты прав, — Илья вдруг выпускает нервный смешок, и Воля даже переводит на него взгляд, удивляясь этому смущению. — Бред несу. Устал. Извини. Он откидывает голову на стену и закрывает глаза. — Так темно и тихо… Кайф, — тихо шепчет Илья спустя какое-то время. — Устал от софитов. Непривычно. Паша улыбается и кладет ладонь ему на глаза. — Отдохни, — усмехается он и чувствует, как тепло бежит от кончиков пальцев к груди и обволакивает его целиком. Илья смеется, поворачивается и встречается с Пашей взглядами. В каком-нибудь романтическом фильме на этом моменте они бы поцеловались. Паша вглядывается в эти две карие бездны и не хочет отводить глаза, и Илья, кажется, тоже. Воля задерживает дыхание, чувствуя, как пальцы Соболева легонько коснулись его ладони, и едва ощутимо подается на прикосновение. Илья не выдерживает первым. Невесомо берет его руку, слегка сжимает ее и опускает взгляд, шумно выдыхая с широкой улыбкой. Паша тоже отворачивается, прикусывает губу и чувствует, как все тело превратилось в желе. Будто и не было тех двух ночей полгода назад. Будто не целовались страстно, грубо, срывая друг с друга одежду, и не кусали губы до боли, чтобы не стонать слишком громко. Одно робкое касание, и Паша окончательно и бесповоротно влюбляется. Одно робкое касание, и Илья больше не хочет отпускать руку Паши. Никогда. *** Сейчас Арсений заходит в квартиру и кидает куртку на полку. Сил нет даже на то, чтобы ее повесить, и краем глаза он видит, как Матвиенко сам берет ее и вешает поверх своей. Он проходит на кухню, включает чайник и понимает, что спать хочет больше, чем есть и пить. — Я полежу в гостиной, ладно? Вымотался, — кидает он Сереже и уже идет по коридору в комнату, как тот аккуратно хватает его за запястье. — Да какая гостиная, дурак, что ли, — говорит и уводит его в спальню. — Спи на нормальной кровати. — А ночью ты не был таким гостеприимным, — хмыкает Арс и скидывает с себя футболку. — Ты приехал в час, я дрых уже, — пожимает плечами Серый и стаскивает покрывало с кровати. — Сегодня можешь со мной лечь. Сережа недавно купил новую квартиру, и Арс еще не успел понять, какое место в ней отведено ему. И хотя ключи Матвиенко ему уже дал, уверенности в том, что можно лечь вместе с другом на одной кровати с учетом всех обстоятельств у Арсения уже не было. Поэтому ночью он молча расстелил себе в гостиной и даже не заикался о мягкой кровати. Арс задерживает взгляд на Сереге и улыбается. — Спасибо, друг. Сережа поднимает глаза, улыбается в ответ и уходит на кухню. Попов растягивается на кровати и чувствует, как расслабление медленно заливает все тело: спину, руки, ноги до самых кончиков пальцев. Но вот мозг отдыхать не планировал: перед внутренним взором мелькают картины сегодняшнего дня, заставляющие снова сжиматься. Мертвенно-бледный Паша, сжимающий его руку Илья, объятая ненавистью и презрением Ляйсан… Когда Сережа вновь зашел в спальню и сел рядом на кровати, Арс вздрогнул. — Ты че дергаешься? — хмыкает Матвиенко, ставя дымящуюся кружку на тумбу рядом. Арс молчит несколько секунд. — Да так, все в себя не могу прийти. Сережа отрывается от ленты в инстаграме и кладет руку ему на плечо, сочувственно сжимая. — Переживаешь за него? Было странно вот так спокойно обсуждать Пашу с Сережей. С последнего их разговора прошла уже пара месяцев, и за все это время Матвиенко не сказал ни слова про ведущего. Напротив: старался быть дружелюбным с ним и даже на обычные подколы реагировал как-то добродушнее. И Арс не знал, как себя вести с этим новым Сережей, который не ревнует и не устраивает истерики. — Ему вроде стало лучше, — говорит Арсений, потирая глаза. Он не уверен, что может и хочет говорить больше, хотя вопросы так и вертелись на языке. — А что насчет… Соболева? — осторожно спрашивает Сережа — словно тоже не знает, стоит ли поднимать эту тему. Арс смотрит на него долгим взглядом, отворачивается и сжимает губы. А что насчет Соболева? Арсений давно все понял. Между этими двоими искрило так, что задевало всех вокруг. Попов ревновал, но злился скорее на себя: должен был понять, что у него с Пашей ничего не выйдет, с той встречи с Ильей в гримерке должен был. Паша не любит таких, как Арсений — интеллигентных, скромных, мягких. Его неудержимо тянуло к властным и самоуверенным, и Попов знает, что Воля получает неимоверное удовольствие от того, как Ляйсан и Соболев делят его между собой. Попов пожимает плечами, просто не зная, что сказать. Матвиенко задумывается на несколько секунд. — Мне послышалось, или он называл Волю «малыш»? Арсений не может сдержать нервный смешок и кивает. — Называл, — коротко подтвердил он. Сережа присвистывает. — Интересно, это у них с Убойки такие теплые отношения сохранились или… — Или, — обрывает его Арсений даже для себя внезапно холодно. — А ты что под «или» подразумеваешь? — хмыкает Сережа. — То самое, — хмуро отвечает Арс и закрывает глаза. Матвиенко недовольно сопит, и Попов не может сдержать улыбку. — Давай, высказывай, — он вскидывает руку, показывая разрешающий жест. — А то взорвешься. Я не обижусь. — Два пидораса! — тут же выпаливает Сережа и сжимает кулаки. — Я же говорил, что этот пидорас тебе голову морочит! Мудака кусок. Чтоб у него яйца отвалились! Арс только умиляется: он обожает, когда Сережа злится не на него. Но после вздыхает и опускает взгляд. — Я тебе не говорил… но я ему тоже, типа… — Арс сглатывает, понимая, как неловко говорить о своих отношениях с Матвиенко. Делает вдох и продолжает: — Изменял. С Лазаревым. Он уже готов к новой истерике, как вдруг видит восторженный взгляд Матвиенко. — С Лазаревым?! — восклицает тот и хлопает его по плечу. — Пиздец! Это же охуенно! И как тебе? Арсений на секунду теряет дар речи. — А-а-а… эм… я думал, ты снова меня пошлешь, — нервно хмыкает он, садясь на кровати. — Из-за Лазарева? С ума сошел?! — Матвиенко усмехается. — Бля, это ж Лазарев, а не какой-то там пензенский дрищ! Короче, рассказывай: классно он трахается? И Арсений взрывается смехом. Он смеется, складывается пополам, бьет ладонью по кровати и не может остановиться. Живот уже болит, в глазах стоят слезы от истерики, а смех все продолжает из него литься. Сережа лишь недоуменно смотрит на него, но улыбается. Наконец, когда Арсений немного успокаивается, откидывается обратно на спину и вытирает глаза, он выдыхает: — Да. Лазарев классно трахается. — Мужик, — довольно подытоживает Матвиенко, шлепает его по животу и возвращается в инстаграм. Арсений закрывает глаза и улыбается, чувствуя, как все мысли утекают из головы, оставляя приятную пустоту. *** — Арс, ты в порядке? Что случилось? Матвиенко обеспокоенно смотрит на лицо друга и на телефон в его руках, не понимая, почему тот стоит с каменным лицом и глядит в одну точку. — Арс? Кто звонил? Попов переводит взгляд на Сережу, но смотрит словно сквозь него затуманенным взглядом. — Попов, да что с тобой! Что-то с Пашей? И тут Арсений оживает. В его глазах мечутся молнии, брови хмурятся, а ноздри вздуваются от злости. — Соболев с Пашей. Сука. Он кидает телефон на диван, отходит к окну и опирается руками на подоконник. Сережа видит, как часто он дышит, словно разъяренный зверь. — Выпить есть? — спустя несколько минут молчания спрашивает Арсений. — Вискарь. Для тебя купил, — отвечает Матвиенко. — Нести? Попов поворачивается, и Сережа видит капельку крови на прокусанной нижней губе. Арс всегда кусает губы, когда пытается сдержаться, а Матвиенко никогда не понимал, почему он не может просто психануть и выплеснуть всю злость. Сережа идет на кухню, берет виски, бокал и лед. Возвращается в гостиную, кладет все на журнальный столик и наливает. Арсений залпом осушает первый бокал и морщится от боли, когда спирт обжигает ранку. Матвиенко придвигается к нему ближе, кладет ладонь на щеку и легко проводит большим пальцем по обкусанной губе. — Сереж, — шепчет он хрипло, отчаянно, опуская плечи и моргая покрасневшими глазами. — Я же хороший человек. За что мне это все? За что? — Ты самый лучший человек, — тихо отвечает Сережа. Он продолжает поглаживать его губы и щеку и смотрит в глаза. — А эти тупые дебилы, включая меня, этого не понимают. Поэтому и ведем себя как мудаки. Арс опускает взгляд и снова кусает губу, Сережа кладет на нее палец, останавливая. — Хватит себя жрать, — усмехается он. Попов слабо улыбается. — Графские губы не заслужили такого жестокого обращения. Арс поворачивается к столику и наливает себе еще виски. Осушает и смотрит в пространство. — Значит, вы расстались? Арсений поднимает взгляд на Сережу и хмурится. — Ну, видимо, да. А что? Матвиенко кивает, что-то обдумывая. Потом забирает бокал из руки Арса, притягивает его за шею и целует. Отстраняется, смотрит в глаза и говорит: — Ничего. Просто я тебя больше никому не отдам. Арсений улыбается в поцелуй и обнимает Сережу, прижимая к себе обеими руками.