10:17
От улыбки, что одаривает его Тоун, становится страшно, а слова его заставляют Барри замереть на месте: у него было лишь одно преимущество над Тоуном, и это знание будущего, знание того, что тот может сделать, на что тот был способен. Теперь Барри сам лишил себя этого преимущества, и остаётся ему винить себя за своё же решение. Его импульсивность привела его в это время, она же привела его к тому, чтобы сказать Тоуну правду, что он не станет спасать маму. Он был один: Джо, Циско и Кейтлин не могли ему помочь; они и не могли знать о том, что он из будущего, если он не хотел повторения катастрофы с Огненным Штормом. Хартли, что желал отомстить Тоуну, хотел видеть того мёртвым, и ему было всё равно на то, к каким последствиям для будущего это могло привести. И тогда Барри — то ли из страха перед тем, что может случиться, то ли впервые прислушавшись к логике, то ли из искреннего неисполнимого желания узнать, какой могла быть его жизнь, то ли от всего этого разом — медленно произносит: — Что случится, если я спасу её? — Ты боишься, — кивает Тоун сам себе вместо того, чтобы ответить ему, — того, что я могу сделать. Того, что я могу убить всех людей, о которых ты беспокоишься. Это правильно, — говорит он, и Барри чувствует, как по спине от этих слов пробегает дрожь. — Но мне и не нужно даже пытаться что-то сделать. Ты придёшь к этому сам. Сколько ты находишься в этом времени? Месяц? Чуть больше? Ты один, и ты не знаешь, что тебе делать. Так или иначе, ты продолжишь совершать ошибки. Барри хмурится и кусает изнутри щеку. — Что-то уже пошло не так, — продолжает Тоун, и Барри леденеет от того, насколько тот был прав. — Сколько раз ты уже обдумывал вновь совершить прыжок во времени, чтобы всё исправить? Когда погиб Ронни? Сейчас? Сколько времени пройдёт, когда ты наконец оставишь свои принципы и решишь, что имеешь право спасти и свою мать? Барри жмурится, вновь сжимая ладони в кулаки. Пустая флэшка в его правой руке углами царапает его кожу. «Когда погиб Ронни?» — говорит Тоун, и Барри думает, что Хартли вновь оказался прав. А затем следует отвратительно приятная мысль о том, что Хартли был прав и в другом: Тоун заслуживал умереть. Упоминание гибели Огненного Шторма ранит даже глубже, чем смерть его матери. Ронни и профессор были мертвы исключительно из-за него; Тоун не пришёл к идее квантового расщепителя исключительно из-за его действий; Кейтлин была похожа на тень (и Барри думает в этот неподходящий момент, что предпочёл бы, если бы она превратилась в своего двойника с другой Земли; если бы он мог ей сказать — и хотя бы превратить её траур в злость, которую он уже видел). — Замолчи. — Поверь мне, Барри, я тебя знаю. «Ты никогда не будешь счастлив, Барри Аллен», — вновь раздаются в его голове последние слова Тоуна. — Я даже мог бы… Барри открывает глаза и с ненавистью смотрит в ответ. — Замолчи! И в этот момент, думает Аллен, ему жаль, что между ними нет сверхпрочного стекла: Тоуна хотелось не просто убить здесь и сейчас, но и навсегда избавиться от всякого напоминания о его существовании. — Я знаю эту ярость, — слышит Барри. — Я испытывал эту ярость всякий раз, когда смотрел на тебя. Выражение лица у человека напротив было абсолютно знакомым. Воспоминания сливаются с настоящим, и Барри чувствует внезапную обиду, точно доверие его было разбито вновь. Он знает, что последует за этими словами. «Было бы что разбивать», — хочется подумать вместо этого. Но старая рана ноет в присутствии Тоуна. — Зачем продолжать ждать? — зло произносит он, не давая Тоуну сказать то, во что он мог бы поверить вопреки рассудку. — Ты мог бы угрожать мне тем, чтобы убить моего отца, Джо, Айрис… Кого угодно! Тоун широко улыбается. — Тебе было бы по душе, если бы я так и поступил, верно? Но тогда ты и не пришёл бы сюда с целью поговорить. Аллен отворачивается, кладёт ладонь на горло, точно помогая себе дышать. Действия Тоуна выглядели абсурдными: выбирали его, Барри, сторону, в убыток себе, и эта жертвенность ненависти в пользу поговорить на одно мгновение подымает Тоуна до пьедестала Харрисона Уэллса. И в это мгновение, когда последствия его действий и вина перевешивают трагедию его семьи, а Тоун — по сравнению с ним — кажется лучше, старая рана вновь начинает кровоточить. Джей послужил ему напоминанием о том, что он не учится на своих ошибках, а Тоун… Барри не знает, почему не может просто закрыть эту рану швами, смотреть на неё и больше никогда не доверять. Но Тоун кажется похожим на Харрисона Уэллса, убившим его бывшего одноклассника, будучи лучшим человеком просто из-за его желания помогать Барри. Все жизни, которые тот помог сохранить, работая с Флэшем, могли перевесить его мизантропию и отвратительную философию выбора, кто имел право на спасение, а кто нет. Можно ли было простить смерть его матери, как смерть Тони? Отпустить ради мимолётного ощущения Харрисона Уэллса за своей спиной, попросить о помощи, в которой он нуждался и которую не мог предоставить ему Хартли. Ни за что. — И… как бы мне ни было трудно это признать, — продолжает Тоун, делая веские паузы, — я не хотел претворять свой план в жизнь до тех пор, пока ты сам не приложил бы к этому руку. Несмотря на то, что я не выношу мысль находиться в этом веке хоть на секунду дольше необходимого, теперь я знаю, что чувствуют Дж… — Нет, — Аллен резко поворачивает голову, вновь встречаясь взглядом с Тоуном, и от злости подымает голос, — не смей произносить эти слова! — Ты уже это слышал, — улыбается Тоун в ответ, точно забавляясь над этим фактом, над его реакцией. Человека напротив хотелось ударить. Хотелось убить. Уже не за то, что тот разрушил его жизнь. И тогда Барри не думает ни о том, что делает, ни о последствиях. Это кажется секундным решением, которое решением даже не является — в голове не находится ни единой разумной причины для того, чтобы прижаться к губам Уэллса на мгновение. Как возможно было говорить ему о гордости, о любви? Ожидать, что эти слова будут что-то для него значить, а затем улыбаться, понимая, что они ломают. После он часами будет думать о том, что его подтолкнуло: глубокое ли желание стереть личность Тоуна с образа Уэллса, который поддерживал его, верил в него, создал его; или же то, что он и в самом деле безрассудно хотел быть как можно ближе к самому Тоуну, несмотря на то, что тот сотворил с его жизнью; может, это просто адреналин искал выхода и нашёл его таким до невозможного неправильным способом, раз уж он не мог напасть на Тоуна, стоя с пустой флешкой в ладони. Это не романтический жест с его стороны; это то, что он никогда не озвучит, то, чего он боится и чего желает больше всего на свете: «Помоги мне». Он жмурится, и пустая флэшка выпадает из его ладони на пол, когда он с силой сжимает плечи Уэллса, впиваясь ногтями тому в кожу. Барри не дышит — в этот миг это кажется неправильным, словно, если он выпустит воздух из лёгких, всё это закончится на выдохе. Словно доктор Уэллс вновь станет Человеком в Жёлтом, Обратным Флэшем, а тот вновь будет говорить о гордости за него. Словно он вновь останется один, согласно плану Тоуна, которым тот щедро делится, зная, что так случится, несмотря ни на что. И поцелуй заканчивается, оставляя после себя ощущение смертельной пустоты. Аллен опасается открыть глаза, отпустить плечи Тоуна, которые он по-прежнему продолжает держать. Барри ослабевает захват, а затем и вовсе опускает руки, открывает глаза и тут же отводит взгляд, вместе с этим делая небольшой шаг назад. Он успел запечатлеть выражение лица Тоуна: широко распахнутые от удивления глаза, нахмуренные брови и чуть приоткрытый рот. Барри хочется сбежать, и он уже собирается с разочарованием от своего поступка использовать свою скорость, чтобы продолжить сгорать со стыда в одиночестве, а не делать это в присутствии Уэллса, как тот останавливает его тем, что хватает за запястье — но, в отличие от Барри, не крепко, а оставляя возможность уйти. Барри кажется, что проходит слишком много времени, прежде чем Тоун подаётся вперёд и оставляет невзрачный, невесомый след своих губ на его. Становится страшно. И в этот момент Барри понимает: они оба были одни в этом времени. Уэллс громко дышит, в этот момент будто раскрывая ему свою уязвимость, а затем мягко — совершенно не так, как Аллен бы от него ожидал, — поднимает его лицо пальцами за подбородок и вновь целует, опуская ладонь ему на шею. Барри пугается того, с какой осторожностью Тоун обращается с ним и с каким рвением ему хочется ответить на поцелуй, но он сдерживает этот порыв и вновь закрывает глаза, забываясь. Время перестаёт иметь своё значение; где-то на периферии Аллен осознаёт то, что пропадают все посторонние звуки. Барри хочется прижаться к стоящему напротив человеку и позволить тому управлять им, как тот мог делать это раньше. Доверить Тоуну выбирать за него, что правильно и неправильно, принимать решения, оставить тому свою жизнь в обмен на его безграничное внимание и одобрение. Барри чувствует, как на его глазах скапливаются горячие слёзы, как они проливаются из-за твёрдого «нет», которое причиняет ему внутреннюю боль от неправильности ситуации. Так не должно быть, говорит он себе и продолжает так стоять, ощущая привкус собственных слёз. Тоун смещает руку с его шеи ему на спину, придвигаясь ещё ближе, и Аллен думает о том, что это из-за того, что тот тоже пробует на вкус его боль. Барри чувствует, как тот становится агрессивнее. Уэллс стирает между ними границы, которые раньше служили для Барри опорой. Но есть только друг и враг, хорошее и плохое, а то, что находится посередине, — опасная зона, которую необходимо было вычеркнуть из его жизни, потому что она приносила разрушения, боль и сомнения. Тоун распробует на вкус и его кровь, если Барри даст тому шанс это сделать. И как только в голове формируется эта мысль, Уэллс отстраняется от него и другой рукой стирает влагу с его щеки, а затем тяжело вздыхает и укладывает его голову себе на плечо. Впервые в этом времени Барри чувствует себя в безопасности: точно он вновь отмотал время и очутился там, где Тоун ещё сидел в инвалидном кресле. Несколько минут проходит в молчании. — Барри, — зовёт его Тоун, — послушай меня, — говорит он ему на ухо и выжидает небольшую паузу. — Ты слушаешь? Барри слабо кивает в ответ. Тоун крепче прижимает его к себе до такой степени, что становится невыносимо тесно и немного больно. — Я убью твоего отца, если ты не сделаешь то, что должен, — произносит тот едва слышно. И это — Барри знает — акт доброты, которого он так боялся, щадящий его от размытых границ и природы Тоуна, что желала распробовать его крови. И в этот момент доброты, когда Тоун вновь принимает на себя роль злодея, чтобы помочь ему; когда вина за смерть Ронни и профессора ощущается весомее, чем живое воспоминание о смерти матери, он понимает: простить было можно. Однако угроза теперь была реальной, и тем, что Тоун спасает его, героя Централ Сити, от чувства собственной аморальности… Тоска, вина и отчаяние трансформируются в злость. — Ты должен понимать, что мы не можем находиться в одном временном отрезке вместе, — говорит Тоун, когда Барри пытается оттолкнуть его. — Я не принадлежу этому месту.15:04
Барри не выходит ни на работу, ни патрулировать город. Он вновь был один, и если раньше его положение обязывало молчать, то теперь он уже иррационально хотел сделать себе хуже за то, что он сделал; за то, что в голове возникла мысль о прощении Тоуна — из-за того, что сделал он. Барри уже пытался простить, пытался избавиться от тяжёлого груза, что он никогда так и не сможет спасти её, смириться с этим; пытался простить из желания забыть, как-то избавиться от контроля «Ты никогда не будешь счастлив» над его жизнью. А теперь он и в самом деле оказывается способен — потому что на его совести лежали Ронни и профессор Штайн. — Что происходит, Барри? — слышится голос Джо вновь и вновь. Сколько ещё человек, о которых он не знает, он убил, вернувшись во времени, спрашивает себя Барри, ощущая на пальцах холодный металл часов Джо, никогда ему не подаренных. Он не мог найти в себе силы продолжать притворяться. Джо просит его рассказать, что не так; Айрис, что давно съехалась с Эдди, навещает его почти каждый день и пытается приободрить. Металл в его ладони нагревается: Барри долго смотрит, как правильно идут стрелки часов, думая о своих ошибках. Джо говорит ему, что уже не может столько прикрывать его отсутствие на работе после того, как он и так почти неделю провёл в С.Т.А.Р. Лабс, восстанавливаясь от последствий взрыва. «Я убью твоего отца», — целыми днями играет испорченная пластинка голосом доктора Уэллса, напоминая о необходимости принять очевидное решение. Отпустить Тоуна в его время и больше никогда не вспоминать это имя. — Я не могу тебе помочь, если ты молчишь, Бар, — говорит Джо, и Барри становится стыдно за свою ложь, за неспособность встать на ноги, вновь надеть костюм Флэша и обогнать собственные тревоги. Часы в ладони хочется разбить, но рука не подымается совершить такое с подарком Джо. «Я убью твоего отца», — мелькает в его голове в последний раз. Отец сидит на жёстком матрасе, облокачиваясь о стену, его очки для чтения в тонкой оправе чуть кривовато перевешиваются вбок, влево, что, наверное, уже перестало раздражать за столько лет в колонии для особо опасных преступников. Барри подмечает, что тот читает какой-то местный журнал, что напечатан на слегка желтоватых страницах бумаги. Он оглядывается по сторонам, надеясь на то, что никого из заключённых или же охранников нет поблизости. — Что ты здесь делаешь, Барри? — произносит отец обеспокоенным голосом. — Барри, ты же… А Барри просто прижимается к отцу, который незаслуженно сидел там, где должен был находиться Тоун, прерывая отца. Приятно было дотронуться до него, приятно было не видеть собственного отражения в стекле комнаты для посещений, приятно было слышать голос отца, не искажённый проводом телефона. — Мне так нужно всё тебе рассказать! — у него немного ломается голос. — Всё хорошо, Боец. Отец мягко берёт его за плечо и сажает на кровать, сам выглядывает на мгновение из комнаты, стараясь не привлекать внимания, а затем садится рядом, по-прежнему держа его за плечо. Они молчат минут пять, а затем отец легонько тормошит его, и Барри оказывается не способен остановить себя, говоря отцу обо всём: и о докторе Уэллсе, кем притворялся Тоун, и о маме, что он отправился спасать, но не смог, и о червоточине; о Зуме, о путешествии во времени, снова о Тоуне, и о том, что случилось сейчас. Говорит об Эдди, о Ронни и профессоре Штайне, об Айрис, о Джо, снова о Тоуне и о том, как теперь свобода отца зависела от его действий. О том, как отец в его времени вышел на свободу, успел побывать во множестве городов, наверстывая то упущенное за пятнадцать лет лишения свободы. — Барри… — Я всё испортил. Я убил Ронни, а теперь ещё Человек в Жёлтом может убить тебя. Я не спас маму. Ты сидишь здесь из-за меня, мама мертва из-за меня. Я просто хотел помогать людям, когда стал Флэшем. Но я делаю лишь хуже, пап… — Ты ни в чем не виноват, сынок. Ты меня слышишь? Обеспокоенное, заботливое «Ты меня слышишь?» эхом накладывается на голос Тоуна, что заставлял его внимать угрозе жизни отца. И Барри так не хочется, чтобы оба голоса были похожи друг на друга, но оба звучат как одно вопреки его опыту. Они говорили о разном, внушали противоречивое, но эхо всё равно существовало. — Я уже смирился с тем, что отбываю наказание за смерть Норы, Барри. Моя свобода не твоя ответственность. И пусть я не буду путешествовать по стране, я буду знать, что могу гордиться тобой. Барри жмурится, а челюсть его начинает слабо дрожать от напряжения в мышцах. — … Барри. Смерть твоих друзей не твоя вина, сынок. Как ты мог предотвратить её? Ты хотел спасти людей твоего времени. Ты рискнул своей жизнью ради этого. Сколько людей погибло в твоём времени от этого… как его… Зума? Они по-прежнему живы сейчас из-за тебя. Циско жив из-за тебя. То, что случилось, — это трагедия. Но тебе нужно двигаться дальше, Барри. Отец легонько тормошит его по плечу. — Барри, то, что ты мне рассказал, — это очень много… Я честно до сих пор пытаюсь осмыслить лишь половину. Но я рад, что ты это сделал, потому что теперь я ещё больше смогу гордиться своим сыном. Подумать только, мой сын путешествовал во времени! Аллен неловко поднимает взгляд на отца. Это было совершенно не тем, чего он ожидал услышать от отца. Хотелось, чтобы тот повторил слова собственного внутреннего голоса, чтобы он оказался заперт в ловушке вины и стыда навечно. Он ощущал себя порочным, и такого отношения к себе ему и хотелось. Отец кажется недосягаемым, совсем как Джо, с которым он не мог говорить честно, — в совершенно иной манере. И эта болезненная ирония топчется по его грудной клетке. — Барри, я не знаю, как мне выразить всё сожаление из-за того, что тебе пришлось пройти через такое. И если бы я сам увидел этого Уэллса, или Тоуна, — кто он там, — то, боюсь, не смог бы сдержаться и прибил бы того на месте за всё то, что он сделал. Всё равно уже здесь сижу. Думаю, Джо сделал бы так же. Мне жаль, что ты не можешь рассказать ему о том, что происходит. Я только радуюсь, что ты пришёл ко мне. Что сейчас ты рядом со мной. Я не хочу, чтобы ты был один. — Я чувствую себя так, словно предам тебя и маму, если прощу его, — наконец, произносит Аллен. — Барри, все, чего я хочу, — чтобы ты был счастлив. И если тебе кажется, что это то, что ты должен сделать, тогда я приму это. Ты никогда не станешь плохим человеком от прощения, Барри. Ни в моих глазах, ни в глазах твоей матери. Генри неловко проводит сухими ладонями по его щекам, вытирая слезы, и Барри кажется, будто он вновь может дышать спокойно. — Ты делай то, что считаешь правильным, сынок. Но, пожалуйста, будь осторожен. Городу, может, и нужен Флэш, но мне важнее мой сын.17:27
— Как приятно снова видеть вас, мистер Аллен, — произносит Тоун насмешливо, тут же отвлекаясь от каких-то расчётов, выведенных на мониторе, и разворачиваясь в его сторону. — Будто не видел меня в моё отсутствие, — тихо бормочет Барри, пытаясь избавиться от навязываемого чувства стыда. Тоун, кажется, слышит его слова: на лице его появляется ухмылка. — Вы уже смирились с тем, как должны поступить, Барри? — спрашивает Тоун. Аллен смотрит на то, как человек в инвалидном кресле скрещивает руки на груди, на его застывшие насмешкой губы. Он чувствует собственную нерешительность, которая заставляет его отвести взгляд к потолку. Многое хотелось в последний раз сказать человеку, что разрушил его жизнь. — Ты умер год назад для меня, — говорит Барри, осознавая, что это может быть фатальной ошибкой. Но он планировал отпустить Тоуна, чтобы жить без этой тени в его, Барри, жизни, так что Аллен вновь не задумывается над тем, что позволяет себе рассказать. Барри опускает взгляд от потолка, когда слышит лёгкий стук пластика: Тоун кладёт очки на стол. Аллен обращает внимание на то, как дрогнет застывшая насмешка на его лице. — Ты решил, что нам стоит обмениваться угрозами, — произносит Тоун в ответ, внезапно переходя на «ты». Тон его голоса меняется, но сам он не двигается с места. — Нет. Я отправлю тебя домой. И Тоун выпрямляется, откидываясь на спинку своего кресла. И Барри видит на его лице мимолётную улыбку, которая кажется беззлобной, искренней, и она выглядит на этом лице настолько непривычно, что Аллен в который раз удивляется самому себе: как можно было прощать такого человека? — Перед тем как погибнуть, ты сказал мне, как же я буду справляться без тебя в своей жизни, — Барри поджимает губы. — Я хочу, чтобы ты знал: я справлюсь. Он задерживает дыхание, делая паузу, закрывает на мгновение глаза, чуть жмурясь, а затем собирается с силами и на выдохе произносит то, что уже никогда нельзя будет вернуть: — Я прощаю тебя. Тоун молчит в ответ. — Я прощаю тебя, — повторяет Барри: он наконец нашёл в себе силы сделать это, даже если его мама так и не сможет вести спокойную семейную жизнь, как и должно было быть. Тоун встаёт на ноги и делает несколько шагов в сторону, останавливаясь к нему полубоком. — Мне жаль, — говорит тот спустя долгое тяжёлое молчание, и Барри тут же хмурится в ответ, — но я не смогу простить тебя. Как только ты спасёшь её, всё начнётся сначала. Барри не ожидал бы от Тоуна иного, но то, что тот, обращаясь к нему, говорит, что ему жаль, вызывает тошнотворную тоску. — Я не говорил, что стану спасать маму. Я просто отправлю тебя в будущее. Тоун резко смотрит в его сторону, и его взгляд внезапно становится настолько пугающим, что на мгновение Барри мерещится, будто его глаза сейчас снова нальются красным. Но на лице Тоуна появляется сухая улыбка. Совершенно не похожая на ту, что Барри увидел ранее. — Хорошо, — говорит Тоун и, взяв с собой свое инвалидное кресло, оставляет его одного.16:01
Барри обыскивает лаборатории, не находя Тоуна, и лишь затем догадывается о том, что тот находится в Хранилище времени. Аллен почти не дышит, когда прикладывает ладонь к скрытым сенсорам в стене, а затем заходит внутрь, шумно выдыхая остатки воздуха из лёгких. Быть может, Тоуна он простил, но вновь увидеть костюм Человека в Жёлтом, возле которого тот стоял, Барри был не готов. — Хочешь попросить сразу же отправить тебя в твоё столетие? — спрашивает Барри, стараясь унять искорку страха, что притаилась в его костном мозге. — О, мистер Аллен, как бы я хотел, чтобы так оно и было, — Тоун машет рукой в сторону, туда, где стояла консоль искусственого интеллекта. — Гидеон, покажи Барри Аллену статью. Барри ожидает увидеть уже знакомую ему статью из будущего, написанную Айрис Уэст-Аллен, однако вместо неё видит иной заголовок, в котором ни слова о Флэше. Статья написана Линдой Парк. — Но... Барри оборачивается в сторону Тоуна, что застыл неподвижно напротив своего костюма, будто не способный отвести от него взгляд. — Тоун. Барри видит, как тот медленно разворачивается, а в следующий момент чувствует, как голова с чем-то больно соприкасается, видит горящие красным глаза, что слишком близко от него — Тоун сжимает ладонь на его горле, и Барри испытывает сильнейшее чувство дежавю. Точно так же Тоун держал его за шею одной рукой внутри ускорителя частиц; точно так же заносил руку, готовый убить его тем способом, каким в другом времени убил Циско. Угрозы Тоуна, выстрел, крик Джо, а затем и подоспевшей Айрис — Барри почти может всё это услышать. Однако, сейчас Тоун отпускает его сам, отходя на пару метров. — Что ты наделал? — тихий вопрос Тоуна. — Почему ты не убьёшь меня? В комнате вновь воцаряется молчание, а затем Тоун всё же говорит. Совершенно не похоже на то, как тот разговаривал с ним до этого: мягко, как говорил с ним обычно человек, притворяющийся доктором Уэллсом. — Не тревожьтесь, Барри, я пока не собираюсь вас убивать, — произносит тот, а затем добавляет, точно вспоминает о чём-то: — Как и вашего отца. Барри подозрительно смотрит на него, потирая ладонью саднившее горло. — Почему? — Что вы сделали, мистер Аллен? — Я не знаю, что я сделал не так, доктор… — быстро говорит он, останавливая себя на полуслове. — То, что Ронни и профессор Штайн мертвы, — моя вина. Но я даже не знаю, почему так случилось и как это исправить, хотя думал об этом вот уже сколько времени! Барри смотрит на Тоуна, ожидая подтверждения догадки Хартли, что Тоун убил Огненного Шторма из-за него, и получает его: — Я знаю, — говорит Тоун. — В твоём времени они оба живы. — Нет, но… И Барри замолкает: профессор Штайн был на корабле с Легендами, боролся с Сэвиджем вместе с новой половиной Огненного Шторма. И если тот погиб сейчас, то множество событий прошлого и будущего так и не произойдут. Он совершенно не думал о настолько масштабных последствиях. Внезапно сердце больно колет: что же случится с Айрис, если она не напишет ту статью? Что случится с ним? И Барри прикрывает глаза ладонью, а затем говорит о роли профессора в истории. О том, как тот должен был стать Легендой. — Я не знаю, как мне всё исправить, — повторяет он отчаянно. — Конечно, вы не знаете, мистер Аллен, — произносит Тоун, и голос его спокоен, немного насмешлив. — Пожалуйста, Тоун, — вырывается изо рта. И Барри ощущает себя так, будто ловушка этого времени наконец ломает его, когда он произносит эти слова (будто бы всего «до» было недостаточно). Но он смотрит на лицо Тоуна, которое меняет свое выражение. И замечает, как что-то знакомое, давно забытое, виднеется в его глазах. — Помоги мне, — говорит Барри едва слышно. — Хорошо, — обещает Тоун, и Барри, вопреки облегчению, отчего-то хмурится.