Natta den kjem

      Геллерт чувствует на своей спине тяжёлый угрюмый взгляд. От юнца исходят почти физически ощущаемые волны нетерпения, но он не спешит нарушать затянувшееся молчание. Медленно закрывает глаза, делает глубокий вдох и тихим вкрадчивым голосом наконец произносит: — Это была необходимость, — Криденс вздрагивает от неожиданности. Хмурится непонимающе, а Гриндельвальд продолжает: — Я должен был оставить тебя. Видишь ли, в те далёкие годы я сам был юнцом, даже немного младше тебя, кстати говоря. Однако уже тогда деятельность моя ходила рука об руку с опасностями, среди которых нарушение законов и арест были не самыми страшными исходами. Не буду лукавить, твоё рождение было событием незапланированным. Случайность, которая бывает по глупости, когда вседозволенность кружит голову. Однако…       Было очевидно, что когда ты появился на свет, я не мог рисковать твоей жизнью и безопасностью. А нахождение рядом со мной непременно сулило бы их тебе — я не мог этого позволить. Не мог позволить, чтобы мой сын пострадал по моей вине. Поэтому я оставил тебя… своей знакомой, да. Я хотел, чтобы ты вырос в безопасности, не опасаясь каждую минуту за свою жизнь. А когда пришло время, я бы забрал тебя с собой. Однако судьба распорядилась иначе.       Женщина, у которой я оставил тебя, исключительно ради твоей безопасности решила перебраться из Британии в Америку. Волей провидения она плыла на том самом корабле, что затонул, так и не дойдя до Нью-Йорка… — Гриндельвальд замолчал. Он в задумчивости смотрел на заходящее солнце, скрывающееся за заснеженными вершинами и разливающее свои лучи кровавым багрянцем. — Я не знал, что ты выжил. Все эти годы я был уверен, что ты погиб, — прикрыв глаза, Геллерт отвернулся от окна к Криденсу и посмотрел на него.       Юноша слушал, внимая каждому слову, и, кажется, забыл, как надо дышать. Не мигая, смотрел на Геллерта Гриндельвальда перед собой чуть расширившимися глазами, и когда он замолчал, медленно начал приходит в себя, отмирая. Нахмурился забавно, моргнул пару раз недоумённо и со странной робостью в голосе произнёс: — Я понимаю, — он кивнул и нахмурился чуть явственнее, впиваясь вопросительным взглядом в стоящего напротив мужчину. — Я понимаю, почему вы оставили меня, но… Но почему вы отдали меня своей знакомой? Почему вы не оставили меня с моей матерью? Что с ней случилось?       Объективно, этот вопрос должен был быть озвучен, однако в глубине души Геллерт Гриндельвальд всё же надеялся, что Криденс не станет спрашивать его об этом. Конечно, это было глупо, ведь мальчик был жаден до любых крох информации о своей семье, а информация о матери подавно была во сто крат важнее их всех.       Он был готов к этому вопросу, конечно, однако тень растерянности мелькнула на бледном худом лице и тут же исчезла, оставляя Гриндельвальда в определённых сомнениях: стоит ли сказать юнцу правду или… — Видишь ли, Криденс, у тебя нет матери, — словно смиряясь с неизбежным, медленно, выверяя каждое слово, произнёс Геллерт. Криденс, жаждавший ответа на свой самый главный вопрос, замер, в неверии глядя на Гриндельвальда. — Как же я тогда появился на свет? — голос подвёл юношу, срываясь, отчего последние слова он прошептал почти беззвучно.       Геллерт, наверно, впервые в жизни колебался, не зная наверняка, правильно ли поступает, говоря всё это. Балансировал на тонком лезвии, но пути назад больше не было. — Видишь ли, — он повторился, окончательно собираясь с мыслями, — Магия — вещь невероятно разносторонняя и многогранная. Нет ни одного колдуна, который бы в полной мере познал все её тайны и все её возможности, — он говорил туманно, медленно меряя шагами просторную комнату. — Ты не понимаешь, к чему я это клоню, верно? — замер, впившись взглядом в растерянного Криденса, и кивнул сам себе, продолжая: — Так вот, Магия порой творит вещи, которые понять разумом очень сложно. Одних она одаривает величайшими благами, которых иные пытаются достичь упорным трудом и вечными поисками; других, наоборот, проклинает проклятиями, которые сложно желать даже своим самым страшным врагам. Подобное случилось и со мной, — он снова замер, выдыхая устало, и снова посмотрел на Криденса, который изо всех сил пытался понять, к чему Гриндельвальд клонит. — Я был проклят, — просто произнёс Геллерт, — проклят самой Магией проклятием невероятно редким и позорным… по мнению большинства мужчин. Я получил возможность выносить и родить ребёнка так же, как это делают женщины. У тебя нет матери, Криденс, потому что человеком, что подарил тебе жизнь, был я сам, — он замолкает и смотрит прямо в широко распахнутые тёмные глаза мальчика.       Тот явно пытается осознать услышанное, уложить в голове жуткую правду — ему определённо понадобится какое-то время, чтобы окончательно принять её и смириться с ней. — Хотите сказать… моя мать это… вы? — горло пересыхает, и каждое слово ему даётся с трудом, но Криденс всё же пытается взять себя в руки. — Тогда же… в таком случае… кто мой отец? — он жмурится болезненно, глотая ещё один вопрос — ему и без слов становится ясно, почему тот оставил его.       Геллерт морщится от нового вопроса и, преодолевая собственное нежелание, отвечает: — Альбус Дамблдор, — горькая улыбка кривит бледные губы, и он добавляет, словно добивая откровениями и себя, и Криденса. — Ты не представляешь, в какой он был ярости, когда узнал, что я понёс от него. Этот человек… я так ошибался в нём. Не скрою, мы были близки, наши отношения были запретны, но… Когда он узнал, что я ношу под сердцем его ребёнка, он просто выставил меня за дверь, словно чужого. Он побоялся, что ты бросишь тень на его репутацию — всё остальное же при этом было для него абсолютно неважно…       Я вынужден был скитаться, не имея возможности остановиться где-нибудь надолго. Когда же моё положение стало невозможно скрывать, я и вовсе вынужден был прятаться и жить в нищете, как какой-то бродяга, каждую минуту боясь не только за свою жизнь, — на этих словах разноцветные глаза Геллерта блеснули холодной яростью, а губы сжались в сплошную тонкую линию. — Все эти годы я жаждал лишь одного — мести человеку, предавшему меня. Человеку, жестоко обошедшемуся не только со мной, но и с тобой. Он заслуживает боли во сто крат сильнее той боли, которую пережили мы с тобой. Поэтому я надеюсь, что ты, сын мой, поможешь мне осуществить её, — мужчина присел рядом со всё ещё ошеломлённым юношей, заглядывая ему в глаза.       Он не солгал мальчику почти ни в чём, утаив, разве что, некоторые несущественные детали. Которые ему, порождению двух величайших магов столетия, единственному человеку, способному одолеть последнюю преграду на пути Геллерта Гриндельвальда, знать было совершенно не обязательно.       Он с лёгкостью сдерживает ликование внутри, когда видит во взгляде мальчишки боль и непонимание. Истолковывает их как определённо добрый знак и в жесте поддержки хлопает юношу по плечу: — Вместе с правдой о твоём происхождении я дарю тебе и имя, что я дал тебе при рождении, Аврелий, — он поднялся на ноги под потерянный взгляд сына. Взглянул на него почти ласково и почти искренне произнёс: — Я понимаю, что тебе необходимо обдумать в одиночестве услышанное только что, поэтому я оставлю тебя. Однако если у тебя возникнут какие-то вопросы, я всегда буду рад дать на них ответы, — бесшумно ступая по старым тёмным деревянным половицам, Геллерт Гриндельвальд, в конце концов, покинул сына.       Он был уверен, что его слова достигли цели, что потревожили в душе юнца именно те струны, которые должны были, но…       Он совершенно выпустил из виду тот факт, что в жилах мальчика в равной степени с его, Геллерта Гриндельвальда, кровью текла также и кровь его отца.       Альбуса-чёртова-Дамблдора.