Natta den kjem

      Бледный лунный свет тускло освещал комнату, бросая бледные блики на местами сохранивший лаковое покрытие пол. Криденс, сидевший в темноте и одиночестве своей комнаты, не обращал на это никакого внимания. Он пытался в полной мере осознать всё произошедшее за этот короткий, но в то же время невероятно длинный вечер, раз за разом прокручивая в голове одни и те же фразы.       Он сын Геллерта Гриндельвальда.       Ребёнок, вышедший из чрева мужчины.       Дитя проклятия, обречённое на вечное одиночество и существование без любви.       Криденс страдальчески прячет лицо в ладонях.       Он не может винить своего родителя, что дал ему жизнь, — для молодого амбициозного юнца младенец нежеланная, а подчас и опасная обуза; он не может винить своего родителя, что отрёкся от него ещё до его рождения, — наверно, будь сам Криденс на его месте, он поступил бы также. Ведь когда мужчина оказывается при надежде, это точно не нормально. Впрочем…       Криденс не уверен уже ни в чём.       И осторожно входящая в комнату Квинни Гольдштейн застаёт его именно за такими нелёгкими мыслями.       Пожалуй, среди всех многочисленных сторонников Гриндельвальда… отца искренней заботой к нему проникается только эта женщина. Она милая и добрая, и всегда знает, что у кого на душе — Криденсу кажется, что дело не только в её способностях. По крайней мере, ему очень хочется в это верить.       Как и хочется верить ей. — Криденс, милый, ты в порядке? — её тихий голос выводит его из долгой задумчивости. Он вздрагивает, когда тонкая женская рука осторожно касается его плеча, и Квинни тут же убирает её. Улыбается виновато и спешит оправдаться, когда он поднимает на неё взгляд: — Тебя не было во время ужина… Я знаю, что у вас был разговор с Геллертом, поэтому я беспокоилась, — она замолкает, испытывая определённую неловкость, и торопливо добавляет: — Я понимаю, если ты не хочешь говорить, то я пойду… — она не заканчивает фразу, потому что Криденс тихо прерывает её: — Он рассказал мне правду о моём происхождении, — Квинни смотрит непонимающе, но медленно присаживается рядом, правильно толкуя желание юноши разделить с кем-то бремя свалившегося, словно снег на голову, знания. — Он рассказал мне, кем были мои родители и кто я на самом деле… — его голос ломается, срываясь, дрожит, и ему не удается скрыть проскакивающие в нём слёзы. — Криденс… — Квинни осторожно дотрагивается до плеча съёжившегося парня, и тот поворачивает к ней голову, глядя сбоку и снизу-вверх. — Он сказал, что при рождении дал мне имя Аврелий, — горечь заполоняет его до краёв. — Он сказал, что я его сын… Сказал, что у меня нет матери… Что это он родил меня… — шепчет бессвязно, и Квинни приходится напрягаться, чтобы разобрать тихие слова.       Он замолкает, жмурит глаза и делает глубокий вдох. Квинни терпеливо ждёт, когда мальчик рядом с ней успокоится и продолжит, хотя уже и так знает, о чём шла речь в этом знаменательном разговоре. Буря негодования поднимается в её груди, но Квинни подавляет её, вместо этого концентрируя всё своё внимание на собеседнике.       Тот окончательно берёт себя в руки, берёт под контроль голос и успокаивает кипящие в груди чувства. — Я последствие проклятия, нежеланное и никому ненужное. Я монстр, я то, что противоестественно, то, чего никогда не должно было существовать… Отец сказал, что мой второй отец возненавидел меня ещё задолго до моего рождения… Наверно, я понимаю его, — что хорошего может принести проклятый мужчина? Какого ребёнка способно выносить его тело, не предназначенное для такой роли природой? — он усмехается горько, и отчаяние, от которого он так мечтал избавиться, ядом ещё более сильным растекается внутри. — Криденс, милый, это не так! — Квинни возражает горячо, с искренней уверенностью в своей правоте.       Она знает, что задачей первой важности сейчас для неё является рассеять ненависть Криденса, усилившуюся от неверно истолкованных слов, к самому себе. Убедить и без того не уверенного и закомплексованного ребёнка в том, что он не монстр или неудачное последствие проклятия, а обычный нормальный человек, такой же как и все.       Улыбнувшись мальчику ласковой доброй улыбкой, Квинни мягко провела рукой по гладкой щеке, поясняя: — Дорогой, то, что Геллерт обозвал «проклятием», на самом деле, редчайшее благословение, желанное для многих. Ты прав лишь в одном — мужчины не могут иметь детей, более того даже просто их отношения считаются чем-то дурным и противоестественным. Они жестоко караются законами как у магов, так и у не-магов, но… Как ты думаешь, были ли твои родители одиноки в них? Как ты думаешь, были ли они единственной такой парой? — Я не понимаю, — Криденс опустил глаза в пол, пытаясь скрыть свою растерянность. — Что вы хотите этим сказать? — он был совершенно сбит с толку, и Квинни вздохнула, терпеливо продолжая: — Всё, что я хочу сказать, — у любви нет пола, социального статуса или ещё каких-либо различий. Неважно, кто твой избранник: женщина, мужчина, маг или не-маг… — голос её дрогнул едва слышно, но она быстро взяла себя в руки, продолжая. — Важно лишь то, что возлюбленные отдают друг другу без остатка всю свою любовь… — осторожно коснувшись низко опущенного подбородка юноши, Квинни аккуратно заставила его поднять голову и посмотреть в свои глаза. — И как ты думаешь, каково на самом деле величайшее проявление этой любви? — она улыбнулась по-матерински тепло, в то время как лицо Криденса с каждым словом Квинни вытягивалось всё сильнее и сильнее. Он в неверии смотрел на неё, и она лишь молча кивнула, а после произнесла: — Ты не дитя проклятия, Криденс. Ты дитя любви, запретной, но оттого не менее сильной; настоящей, той, которая способна на невозможные вещи. — Но почему… Почему тогда отец солгал мне? — всё ещё пребывая в глубоком шоке от услышанного, потрясённо спросил юноша. — Почему если он… и мой второй отец… если они… если они действительно так сильно любили друг друга, что… — мальчик зажмурился, шумно втягивая воздух. — Почему они тогда так хотят уничтожить друг друга? — он всё же заставил себя закончить вопрос, уставшим непонимающим взглядом глядя на Квинни.       На её лице отразилась глубокая и искренняя печаль. Она тяжело вздохнула и в неосознанном жесте поддержки начала поглаживать Криденса по спине. — Видишь ли, человеческие отношения порой бывают слишком сложными и запутанными… И мы не всегда можем сами понять, что должны делать и к чему эти действия нас приведут… Я не знаю, что произошло между твоими родителями, почему Геллерт так отчаянно желает смерти Альбусу Дамблдору, но… Едва ли ты стал истинной причиной их ссоры… — она перевела задумчивый взгляд на окно, сквозь него глядя на ночное небо, где за мерно плывущими облаками то скрывалась, то снова показывалась луна. — Я не знаю Альбуса Дамблдора и никогда не была знакома с ним лично, но мне почему-то кажется, что едва ли он действительно мог так ужасно поступить с человеком, которого любил. Особенно, если знал, что тот ждёт от него ребёнка. — Но отец хочет отомстить ему… — в голосе Криденса засквозило сомнение. — И хочет, чтобы я ему в этом помог, но… Я не хочу никому мстить! — он посмотрел на Квинни таким взглядом, словно его озарило величайшее открытие. — Я вообще не понимаю, почему должен делать это, и… Почему он сам не может разобраться, для чего ему я? — В отношениях твоих родителей всё не так просто, как кажется, — доверительно ответила Квинни. — Я, конечно, многого не знаю, но одно всё равно могу сказать точно: Геллерт всё ещё любит твоего второго отца, хоть и прячет эти чувства глубоко внутри, отрицая всеми силами. И что-то мне подсказывает, что они взаимны. — Вы поняли это с помощью своей магии? — задался вопросом Криденс, намекая на последнюю фразу Квинни, на что та негромко, но совершенно беззлобно рассмеялась. — Нет, милый. Это никак не связано с моими способностями — придёт время, ты сам поймёшь, о чём я говорю, — юноша в ответ на это лишь странно хмыкнул. — Тогда я тем более не понимаю, если они всё ещё любят друг друга, почему отец так жаждет смерти моему второму отцу, — он устало вздохнул, а Квинни рядом с ним задумчиво протянула: — Мне кажется, они оба стали жертвой какого-то досадного недоразумения… По-хорошему, им бы не мешало поговорить, но насколько я успела понять нрав Геллерта, добровольно он на это не согласится… — Тогда мы должны им помочь, — мелодичный вкрадчивый голос, раздавшийся в тёмной комнате, прозвучал, словно гром среди ясного неба, заставив и Криденса, и Квинни вздрогнуть от неожиданности. — В-Винда? — Квинни нервно рассмеялась, медленно поднимаясь на ноги, когда лунный свет осветил стройную фигуру неожиданной собеседницы. — Я слышала не только ваш разговор, — предотвращая вопросы, произнесла она. — Геллерт сам попросил меня об этом… Во избежание нежелательных последствий, — женщина многозначительно посмотрела на Квинни, и та уязвлённо хмыкнула. — Расскажешь ему обо всём? — Квинни разочарованно поджала губу, не зная, куда деть руки. — Он точно будет не в восторге от того, что я говорила… — Это правда, — Винда легко улыбнулась и вдруг тяжело вздохнула. — Но на самом деле, я хотела помочь, — и ловя на себе сразу два недоумённых взгляда пояснила: — Я очень… ценю Геллерта и восхищаюсь им, и потому видеть его душевные терзания с каждым днём становится всё более невыносимо. Он думает, что мы ничего не замечаем, но, поверьте, тут и врождённым легиллиментом быть не надо, чтобы понять, что что-то не так… И, в общем, если то, что вы задумали, как-нибудь ему поможет, то я согласна помочь вам. — Мы, конечно, ещё ничего не задумывали, — Квинни растерянно переглянулась с Криденсом и неловко улыбнулась. — Но это легко исправить, — в её глазах вспыхнул азарт, и неловкость в улыбке сменилась озорством.       И первые зёрна заговора против Геллерта Гриндельвальда были посеяны.