Natta den kjem

      Воспоминания стремительно сменяют друг друга — Геллерт улыбается горько одними уголками губ. Каким же наивным глупцом он был тогда. Считал себя умнее всех вокруг и сам же, в итоге, перехитрил себя.       Загнал в ловушку, сбежать из которой не может до сих пор, как ни пытается.       Он закрывает глаза, выдыхая шумно, и вновь погружается в события давно минувших дней.       Осень 1899       Его планы рушатся, словно хрупкий маггловский карточный домик. Надежды и далеко идущие перспективы осыпаются крахом, и всё, что он может, — позорно и трусливо бежать, поджав хвост. Батильда не задаёт лишних вопросов, лишь может догадываться, что произошло. Однако всё равно выполняет просьбу племянника, организовывая ему отбытие в кратчайшие сроки. Геллерт за это благодарен ей даже почти искренно.       Он изо всех сил пытается не думать о случившемся. Не вспоминать ничтожно короткие месяцы до этого. Выкинуть из памяти ясные голубые глаза, мягкие медные волосы, ласковые, преисполненные любви руки… Он рьяно пытается убедить себя, что ничего не чувствует к своему случайному знакомому, что нет ни привязанности, ни дружбы, ни даже маленького намёка на ответную взаимность на те чувства, что Альбус питал к нему. Пытается убедить себя, что так даже лучше, даже лучше, что они, в итоге, расстались, ведь ему, Геллерту Гриндельвальду, на самом деле, рядом не нужен никто, чтобы делить с ним свою власть.       Нелепые оправдания всё-таки усмиряют совесть, душат сердце, и на горечь, что разливается внутри него ядовитой отравой, Геллерт не обращает внимания. Не обращает внимания на режущую душу тоску, на боль утраты и безжалостное осознание: он потерял единственного человека, который его принимал. Который любил его, несмотря ни на что. Рядом с которым и он сам чувствовал себя словно дома. Чувствовал покой и умиротворение, будто нечто, давно утраченное, вернулось на своё место.       Он потерял человека, которого смог полюбить.       «Любовь это глупость, это слабость, которая тормозит на пути к великой цели, — он упрямо гнал болезненное осознание и повторял себе это каждый раз, когда чувства брали верх. — Я выше этого, я сильнее этого. И мне никто не нужен рядом для того, чтобы разделить с ним лавры победителя», — ему удаётся внушить это самому себе, и боль внутри затихает окончательно, возвращая на старое место привычную холодную расчётливость.       Впрочем, ненадолго.       Первые признаки внезапного недуга проявляются ещё тогда, когда Геллерт бежит из Британии. Он тогда не обращает на них должного внимания, списывая головокружение и подкатывающую к горлу тошноту на слишком сильное потрясение и следующую за ним долгую морскую поездку из Марселя в Египет, где, по предварительным данным, раздобытым с, чёрт возьми, Альбусом, хранились кое-какие сведения о Кадме Певерелле — среднем из трёх братьев и владельце Воскресающего Камня.       По прибытию в Египет его состояние вернулось в норму, и Геллерт достаточно быстро забыл о своём лёгком недомогании. Однако когда симптомы без видимых на то причин вновь вернулись к нему, он всё же решил обратить на них внимание.        Его изумлению и неверию нет границ, когда простейшая проверка диагностирующими чарами ставит ему необычный диагноз: Геллерт Гриндельвальд ждёт ребёнка. Он перепроверяет всё ещё несколько раз, и каждый раз результат остаётся неизменным.       И на место непомерного удивления медленно приходят гнев и ярость.       Он злится и в порыве злости разносит комнату, в которой остановился. Сжимает руки в кулаках и скрипит зубами — да как такое вообще возможно?! Он мужчина, мужчина! — его тело не предназначено природой для подобной участи! Так почему…       Ярость сменяется холодной расчётливостью, и палочка не дрожит в руке. Даже если каким-то невероятным образом и случилось это… недоразумение, тратить на него своё время и силы Геллерт не был намерен.       «Я должен избавиться от него как можно скорее», — уверенно проносится в его голове, и заклинания тихим шёпотом срываются с губ.       Попытки, однако, оборвать зарождающуюся внутри себя жизнь все, как одна, терпят провал. Его собственная магия — и ещё немного магия Альбуса — защищает крошечное существо надёжно, не даёт навредить даже самому родителю, оставляя перед ним лишь один возможный выход. Геллерт воет от досады и ярости, до крови раздирая собственный живот отросшими ногтями.       Ребёнок — это обуза. Ребёнок — это препятствие, неожиданное, нежелательное, делающее его слабым и уязвимым. Ребёнок — это то, что ставит под сомнение все его планы. В конце концов, это то, что ставит под удар его собственную жизнь — не только трудностями беременности и родов, но и просто самим своим наличием — Геллерт прекрасно отдаёт себе отчёт, что когда время придёт, своё позорное положение скрывать не удастся и тогда…       В мире, где любые однополые отношения караются жестоко, ему не оставят ни шанса.       «Будь ты проклят, Альбус Дамблдор!» — искренняя злость переполняет его до краёв, заставляя сжимать кулаки до побеления костяшек и скрипеть зубами до болезненных спазмов мышц челюсти.       В Египте он проводит почти треть своего срока. Ищет упорно информацию о Кадме Певерелле — бросать на полпути мечту, которая как никогда близко, из-за досадной незапланированной неудачи он не собирается — и заодно хоть что-то о своём собственном проклятии. Изо всех сил старается игнорировать слабость организма и не думать о том, что почти всё, что он съедает за день, в течение этого самого дня возвращается обратно. Он в принципе старается не думать о том, что внутри него растёт новая жизнь, и на все вопросы безликих знакомых о своём состоянии легкомысленно отмахивается отговорками о несвежей еде.       Это помогает ровно до тех пор, пока в Александрийской библиотеке он не находит ответы на свои вопросы.       Старый ветхий свиток — единственный и, похоже, последний источник о проклятии, которому так некстати оказался подвержен Геллерт Гриндельвальд. Он жадно впивается в выцветшие размытые символы, впитывая написанную ими информацию.       Его проклятие — не проклятие вовсе. Благословение самой Магии, дающееся немногим избранным. Дар Истинной Любви, способный сломать любые преграды, — вот как написано в древнем свитке. Событие редкое, зафиксированное в истории всего человечества менее десятка раз, но оттого непонятое и считающееся проклятием. Бесчестием и позором, и вырождением, единственным избавлением от которого является смерть.       Геллерт давится гомерическим хохотом, против воли обращая хрупкий пергамент в прах. И ненависть к существу в его утробе лишь сильнее просачивается в его душу.       Он уезжает из Египта в тот же день, возвращаясь в Европу. Надолго оседает на Балканах, на этот раз путешествуя в поисках наследия Антиоха Певерелла — нити Кадма оборвались в Египте таким же провалом, как и нити Игнотуса в Британии.       Дитя внутри него, между тем, растёт, а вместе с ним растёт и живот Геллерта. Он всё ещё может скрывать его, но недалёк тот день, когда сделать это будет уже невозможно. Скрипит зубами, но ярость в его груди клокочет уже не так сильно, как в первые месяцы, когда он чувствует первые робкие движения. Неосознанно проводит рукой по скрытой тёплой мантией коже, и когда ловит себя на этом движении, резко одёргивает руку. Быстрым решительным шагом спускается с трапа корабля вставшего в далматинском порту Котора.       На Балканах вовсю кипит жизнь, можно даже сказать, закипает. В воздухе витает почти осязаемое напряжение — кажется, чиркни спичкой, и всё взорвётся, взлетит в воздух, оставляя после себя выжженную пустыню. Геллерт морщится брезгливо и спешит как можно скорее попасть в магический Белград, подальше от проклятых магглов.       Магическая Сербия, правда, встречает его обстановкой ненамного более расслабленной. Геллерт морщится снова, быстрым шагом пересекая улицу, — ещё со школьных дней в Дурмстранге он успел убедиться, что славяне сами по себе всегда были агрессивны. Собачились друг с другом, устраивая настоящие кровавые побоища, — преподаватели то и дело растаскивали едва живых сербов от хорватов и болгар или украинцев от поляков.       Он фыркает снисходительно — ему нет никакого дела до низменных разборок «братских» народов, и ускоряет шаг.       В Сербии он задерживается дольше, чем рассчитывает. Оно того, правда, стоит: впервые ниточки приводят его к цели, вырисовывая цельную картину: палочка Антиоха Певерелла оказывается у человека с именем Грегорович. Найти его — не такая уж и большая проблема, и Геллерт решительно срывается с места, покидая Белград.       Времени у него для выполнения задуманного остаётся не так уж и много — живот растёт, с каждым днём становясь всё больше и заметней, и Геллерта спасает лишь то, что зима в этом году выдаётся холодной. Обилие тёплой одежды сглаживает нежелательную округлость, однако всё равно уже не может спрятать её совсем.       Ребёнок внутри двигается и толкается беспокойно, и Геллерт в задумчивой рассеянности накрывает живот рукой, аккуратно поглаживая. От былой ярости за столько времени не остаётся и следа, и на её место приходит смирение и принятие.       И, возможно, совсем немного — тепло и странная благодарность.       Он встряхивает головой, осматриваясь на вокзале Тырново, и решительным шагом вступает вглубь толпы, тут же теряясь в ней.       Найти Грегоровича оказывается проще простого — мало того, что известного мастера палочек знает практический каждый житель магической части города, так тот ещё и сам даёт о себе знать, с рекламных листовок всем направо и налево хвастаясь своей Бузинной палочкой.       Геллерт ухмыляется хищно, и план зреет в его голове — в Болгарии он уж точно надолго не задержится.       Так оно, в общем-то, и случается, и юнец, дерзнувший на невиданное в своей наглости преступление, как можно скорее бежит из страны. За ним гонятся не только как за вором, обокравшим величайшего во всей Восточной Европе мастера волшебных палочек, но и как за человеком, нарушившим закон природы.       Проклятым ублюдком, понёсшим ребёнка от другого мужчины, словно блудная девка.       Геллерт стискивает зубы, понимая, — время пришло.       Срок его беременности давно переваливает за половину. Дитя внутри — уже вполне себе сформировавшийся человек. Геллерт чувствует его, слышит отдалённое тихое сердцебиение и видит крохотные очертания ножек, когда малыш пинает его изнутри. В жесте иррациональной нежности он накрывает место удара рукой и впервые в жизни не может сдержать жгучие слёзы.       Признание и принятие отзываются болью осознания — он действительно любит Альбуса Дамблдора; он действительно любит их дитя, что носит под сердцем. Он, однако, не тот человек, что сможет стать для него хорошим родителем, потому что всё, что он несёт своему ребёнку, это опасности и постоянный риск. Поэтому, когда время придёт, он должен будет покинуть его, оставить так же, как хотел сделать до этого.       Нет. Не так же.       Геллерт ловит себя на этой мысли — не так же, ведь за эти безумные месяцы его отношение меняется кардинально. Он думал, что ребёнок внутри него — проклятие, нежеланная обуза, от которой необходимо будет избавиться при первой же возможности; сейчас же он думает о том, что отдать кому-то своё дитя — необходимость ради его же безопасности. Ведь он, Геллерт Гриндельвальд, мало того, что понятия не имеет, что делать, так ещё и сам представляет для него угрозу.       «Если бы Альбус только знал, — он с горечью закусывает губу, поглаживая упругую кожу. — Он смог бы позаботиться о нём, смог бы защитить его…»       «Он был бы лучшим родителем, чем я, — с печальным принятием Геллерт констатирует факт. — И смог бы дать нашему малышу всю ту любовь, что не смогу дать я…»       Альбус, однако, ни о чём не знает, и идти к нему Геллерт откровенно опасается. Он боится, что после случившегося друг и возлюбленный не захочет видеть его. А узнав о его состоянии, так и вовсе прогонит, отказавшись поверить, что дитя Геллерт понёс от него.       Он прячется в захудалой албанской деревушке, скитаясь и побираясь, словно бродяга. Прячется днём и выходит на улицу лишь ночью, скрываясь от глаз посторонних. Чувствует, как срок приближается неумолимо, и страх, доселе никогда им не испытываемый, подкатывает к горлу.       Живот становится совсем большим и тяжёлым. Каждое движение для Геллерта теперь испытание. Он осторожно придерживает себя за ноющую поясницу, дышит глубоко и тяжело, прикидывая день, когда ему суждено разрешиться от тяжкого бремени.       Он незаметно наблюдает за живущей неподалёку женщиной. Она ещё совсем молода, наверно, всего на год или два старше самого Геллерта. Она живёт на самом краю деревни, и он с трудом вспоминает, что у магглов это считается позором, публичным порицанием — девушка, несмотря на свой возраст, как и он, Геллерт, ждёт ребёнка. И как и он, Геллерт, справляется с этой заботой сама.       Он наблюдает, как она ведёт себя, с неохотой признавая необходимость учиться чему-то у магглы. Её время приходит на полтора месяца раньше его собственного, и никто не приходит к ней помочь разрешиться от бремени. Геллерт, превозмогая отвращение и нежелание, наблюдает за муками рождения, и отошедший в тень страх снова настигает его.       Когда придёт его время, его будет ждать то же самое, а то и в несколько раз хуже, ведь его тело, в отличие от женского, не было приспособлено природой к деторождению.       Он шумно и судорожно вдыхает, сжимая взмокшими пальцами простынь. Его срок приходит, оповещая внезапной вспышкой боли, заставляющей шипеть и сгибаться пополам. Геллерт делает ещё один вдох — самое страшное испытание начинается.       Это самые тяжёлые и длинные часы в его жизни. Они проходят в кровавом тумане разрывающей тело боли; боли, что впивается в мозг острыми толстыми иглами; боли, что рвёт мышцы и кожу — Геллерт малодушно мечтает о смерти. В поте и забытие молит богов, чтобы мука поскорее закончилась, и тишину дома разрывает пронзительный детский крик.       Ему требуется несколько долгих мгновений, чтобы собраться с остатком сил и взглянуть на своё дитя. Маленький окровавленный комок, рассмотреть который мешают застилающие взор слёзы. Геллерт прижимает ребёнка к себе и проваливается в такую долгожданную темноту, с трудом хотя бы минимально очистив его и себя от крови.       Когда он приходит в себя посреди ночи, немного отдохнув и набравшись сил, он всё ещё не может встать или сесть, а потому лежит, глядя на тёмную маленькую макушку на своей груди. Маленький комочек — мальчик, его сын — сопит тихо, во сне сжимая крохотные кулачки, и Геллерт осторожно дотрагивается до его головки, поглаживая аккуратно. — Аврелий… Мой мальчик… Мой золотой мальчик, — и странная волна нежности и тепла разливается внутри него всего.       Омрачает её лишь одно осознание.       Когда он восстанавливается настолько, чтобы мочь снова передвигаться, он покидает своё пристанище, а вместе с ним и Албанию. Повинуется странному порыву и возвращается в Британию, туда, откуда всё началось.       Он не ищет Альбуса, нет, но вместо этого оставляет новорожденного ребёнка на пороге дома какой-то безымянной женщины. Наблюдает со стороны, как та, отвечая на звонок в дверь, открывает её, находя на пороге младенца. Сокрушается минуту — кто же оставил своё дитя на пороге её дома? — а после забирает его внутрь, скрывая от глаз Геллерта.       Геллерта, который стабильно раз в неделю приходит проверить, всё ли с его сыном в порядке. До тех самых пор, пока эта самая безымянная женщина не забирает его в поездку в Нью-Йорк, из которой ни один из них не возвращается домой…