Natta den kjem

      Солнце только всходит, когда Геллерт открывает глаза. Чувствует тяжесть чужого тела и тёплое, щекочущее шею дыхание. Осторожно поворачивает голову в сторону и скашивает глаза, тут же натыкаясь взглядом на расслабленное умиротворённое лицо Альбуса. Он тихо спит, прижимая Геллерта к себе, и смутные воспоминания о минувшем вечере накатывают, словно поднимающиеся на море волны.       Встреча и короткая беседа, а после наполненная страстью, безудержной тоской и почти болезненным голодом ночь любви, нежности и желания. Нечто давно утраченное, нечто давно забытое, то, что осталось где-то там в далёком прошлом. Обжигающие кожу касания, сплетённые воедино пальцы, единение душ и тел, словно они одно гармоничное целое.       Геллерт смиренно выдыхает, прикрывая глаза. Всё явно пошло не по плану, но он не мог сказать, что был против этого. Однако…       Осторожно выпутавшись из кольца чужих рук так, чтобы не разбудить Альбуса, Геллерт оделся и бесшумной тенью покинул номер.       Он рассчитывал, что их разговор будет, мягко говоря, другим. Что Альбус проявит больше хладнокровности и равнодушия — меньше всего он ждал, что вместо ненависти и безразличия получит любовь, чья сила и огонь не угасли несмотря ни на что. Это, говоря откровенно, застаёт Геллерта врасплох.       Оставляет его в растерянности и словно выбивает почву из-под ног. И что ему теперь с таким знанием и осознанием делать?       «Это была отвратительная идея», — думает мрачно, жалея о проявленной слабости и о том, что он позволил себе поддаться на провокацию.       Несколько недель он ходит мрачнее тучи. Закипает от ярости, отчаянно пытаясь осмыслить случившееся и найти оптимальный выход из тупика, в который он сам себя загнал. Мысли все, однако, упрямо разбегаются кто куда, и Геллерт поддаётся импульсивному порыву. — Неужели твоя идея не сработала? — он слышит разочарование в голосе Винды и видит из-за приоткрытой двери раздосадованное лицо Квинни. — Возможно, что-то пошло не так? — она вздыхает тяжело и виновато смотрит на поникшего Аврелия. — У Геллерта ведь такой сложный характер!.. — гнев клокочет в его груди, и он хочет ворваться в комнату, наградив всю троицу самыми изощренными пыточными заклинаниями, но…       Резко скрутивший живот гасит яростный порыв мгновенно, вынуждая его вместо вымещения злости наведаться в уборную.       Внезапное недомогание отзывается смутным предчувствием. Встаёт в памяти осознанием, что нечто идентичное уже происходило в его жизни, и Геллерт выверенным движением достаёт палочку. Он намерен развеять все свои подозрения, но сердце в груди, отчего-то, бьётся быстрее, предвидя беду.       Он бледнеет ещё сильнее и едва не выпускает палочку из рук. Диагностирующие чары выносят ему безжалостный вердикт, и Геллерт не может поверить своим глазам.       Он ждёт ребёнка.       Не то, что бы для него стала новостью эта возможность организма, однако он был в полной уверенности, что второй раз она не сработает. Был уверен, что лишь однажды сможет выносить и родить дитя; был уверен, что после всего случившегося, после стольких лет разлуки у их чувств нет такой силы, что может вновь дать новую жизнь.       Он в который раз просчитался.       Просчитался на самом, чёрт возьми, ровном месте. Не подумал о главном, ни на мгновение не обратившись в эту сторону мыслями. И последствие его безответственности медленно, но верно пускало внутри него свои корни — как будто и без этого ему было мало проблем насущных.       Геллерт тяжело опустился на пол и устало провёл рукой по лицу.       Он снова получает одними и теми же граблями, вот только в отличие от первого раза, сейчас он наступает на них сознательно. И тупик, в который он загоняет сам себя, ограждает его теперь со всех сторон, не давая никакого выхода.       Лишь смириться со своим положением и принять его.       Он прекрасно помнит все те чувства и ощущения, что переживает организм, пока внутри него растёт новая жизнь. Слабость и апатия, и перманентное раздражение — они сопровождают его и днём, и ночью. Отзываются головными болями и тошнотой, и он снова не может нормально есть, потому что его рвёт по нескольку раз в день.       Он знает, что долго скрывать своё состояние не сможет. Рано или поздно недомогание начнёт вызывать подозрения, и лишние вопросы появятся тогда, когда начнёт расти живот — сбежать и спрятаться в этот раз у него нет возможности. По крайней мере, не от всех.       Первой изменения замечает, конечно, Квинни Гольдштейн. Врождённый легиллимент и удивительно чуткая от природы натура, она догадывается обо всём даже скорее, чем Геллерт рассчитывает, а потому когда в один прекрасный день он ловит на себе её изумлённый взгляд, лишь молча поджимает губу и борется с новым приступом тошноты. — Так значит это правда? — она настойчиво заглядывает ему в глаза, и на лице её мелькает беспокойство. — Геллерт, вы правда носите ребёнка? — Мисс Гольдштейн, — он выдыхает устало и удивительно терпеливо. — Я, кажется, просил вас не читать мои мысли, — Квинни хмурится — по ней видно, что она хочет ещё что-то сказать, но не может, и Геллерт молча качает головой. — Вы должны рассказать Альбусу Дамблдору, — она произносит это ненавязчиво, но уверенно, и Геллерт так же уверенно возражает: — Это исключено, — он сам не знает, для чего говорит следующие слова, но горечь ломает губы кривой улыбкой: — Вы хоть представляете, как он отреагирует на… это? — Но вы не можете быть уверенны, — Квинни продолжает с мягкой настойчивостью. — Ему ведь ничего не известно про Аврелия, да? — она проницательно смотрит на него, и Геллерт понимает: эта женщина знала правду с самого начала. — Когда вы расстались в первый раз, вы ведь не сказали ему, что ушли не один? — Я и сам не знал, — откровения против воли вырываются наружу, и Геллерт устало выдыхает. — А когда узнал, было уже поздно… — Но зато сейчас у вас есть возможность всё исправить… — Квинни продолжает, а внутри Геллерта спокойствие резко сменяется вспыхивающей в одночасье яростью. — Я уже послушал вас однажды, — он опасливо сверкает разноцветными глазами; шипит с холодной злостью, заставляя женщину немного отшатнуться назад. — И посмотрите, во что это вылилось, — ярость затихает так же внезапно, как вспыхивает, и Геллерт спокойно, но непоколебимо припечатывает: — Альбус ничего не должен знать. А теперь, мисс Гольдштейн, сделайте мне одолжение и оставьте меня в покое! — Квинни не спорит, молча уходит, и Геллерт остаётся один.       Он проводит рукой по лицу и тяжело опускается в кресло. В свете сложившейся ситуации и имевшейся у него репутации эта беременность определённо пройдёт куда сложнее, чем предыдущая.