* * *
Ночь была в самом разгаре, когда на базу автоботов наконец опустилась тишина. Погас свет в последнем отсеке, и медленно, один за другим автоботы погрузились в офлайн, наконец закончив обсуждать произошедшие с лидером и разведчиком события. Тишина окутала это место плотным коконом, таким, которого не бывало днём, и пусть отсутствие многих шумов было для этого места привычным, сейчас тишина ощущалась как никогда отчётливо, будто базу накрыли невидимым и звуконепроницаемым куполом. Полумрак, даже темнота, в которую погрузились коридоры, полностью лишал возможности видеть хоть что-то, хотя бы очертания стен. Но это относилось лишь к людям. Трансформерам слабое освещение не было помехой. Вот почему сейчас, не зажигая свет, по этим коридорам бесшумно, при всей его комплекции, ступал Оптимус Прайм. Свет ему был не нужен, он – как и любой трансформер – и так прекрасно видел, даже в этой темноте. А куда идти… указывала искра. Странное ощущение. Давно присутствующее, но незамечаемое им до сих пор чувство. Непривычное, но в то же время совершенно естественное тепло он ощутил ещё в Арктике, уже тогда понял, что это. А вот испытываемое сейчас ощущение было ему незнакомо. Как и все остальные автоботы, где-то полчаса назад Прайм собирался идти в свой отсек и погружаться в оффлайн, когда вдруг почувствовал что-то странное: не то зов, не то тягу откуда-то из стороны коридоров. Ощущение возникло и так и не пропало до сих пор, напротив усиливаясь с каждым шагом лидера. Чутьё вело его, и Оптимус не противился, молча следуя указываемому искрой пути. Пусть даже этот путь вёл его куда-то вглубь, в сторону от жилых отсеков. С каждым шагом в коридорах становилось всё темнее – в эту часть автоботы заглядывали значительно реже, и свет включали только при необходимости, – но вместе с тем росло ощущение, что он, Оптимус, идёт в верном направлении, и то, что он ищет, уже совсем близко. Осталось буквально чуть-чуть... Поворот, ещё несколько шагов… и он почти не удивился, когда в следующем, совершенно лишённом всякого освещения коридоре нашёл Арси. Она так же, как и он, была онлайн, молча стояла, оперевшись о стену и скрестив манипуляторы, и спокойно, невозмутимо смотрела прямо в его сторону, даже не вздрогнув, когда Прайм неожиданно вышел из-за угла. Фем будто ждала его прихода, будто слышала его беззвучные шаги. Впрочем, слово «будто» здесь, наверное, неуместно. Оптимус вдруг понял, что автоботка так же чувствовала его приближение, как он, идя по коридорам, чувствовал её. Большие окуляры Арси мерцали в темноте голубым светом, и некоторое время два автобота молча смотрели друг другу в оптику, не то спрашивая друг друга о чём-то, не то получая на что-то ответ. А затем Прайм, так же тихо, без слов, взял синюю фем за манипулятор и потянул автоботку к выходу.* * *
Россия. Эвелина Когда на горизонте, с мягко светящим сквозь набежавшие за день облака вечерним солнцем, замаячил родной коттеджный посёлок, я ощутила невольную дрожь и крепче прижалась к тёплой спине Джеймса. Страх перед реакцией родителей всё ещё присутствовал и отпускать меня явно не собирался. Я смотрела вперёд, высунув голову настолько, насколько позволял шлем и уже довольно-таки холодный вечерний ветер. Всё же осень… Солнце садилось, близились сумерки, и природа следом за временем суток будто сама погружалась в вечернюю дрёму. Казалось, что всё вокруг постепенно замирало: не качались ветки, почти не опадала листва, и даже облака, скрывающие солнце и делая его свет более мягким, приглушённым, словно застыли на месте, величественно глядя на землю с высоты. Я прекрасно понимала, что в оцепенение природа погружалась по совсем другой причине и что уже скоро картина будет куда менее радостной, но сейчас почему-то, вместо привычной грусти и тоски по прошедшему лету, несмотря на холод, я почувствовала странное ощущение уюта в этом оранжеватом свете солнца, словно бы находилась под толстым тёплым одеялом. Надеюсь, дело было не в горячей как включённый радиатор спине, в которую я сейчас так активно вжималась. Посёлок был всё ближе. Когда в очередной раз взглянула на эту неотвратимо приближающуюся картину, я наконец перестала высовываться и крепче прижалась к Джеймсу, отвернув голову и направив взгляд куда-то в сторону. Ощущение крепких мышц под руками и уже практически ставшее родным тепло парня на время успокоили меня, но всё же когда Джеймс начал снижать скорость для поворота, я снова мысленно сжалась и почувствовала желание заскулить. Не хочу-у-у… “Мало ли что тебе хочется” – знакомая фраза, которая сейчас как никогда удачно описала происходящее. Джеймс всё же повернул, и вот не прошло и нескольких секунд, как мы въехали в посёлок. Резко снизившаяся скорость лишь усугубила моё ощущение дискомфорта, и я, пока Джеймс не видел, позволила себе состроить плаксивое выражение лица. Помочь это никак не могло, но меня хотя бы чуть-чуть отпустило. Мы ехали дальше, причём Джеймс даже не сверялся с навигатором – надо же, с первого раза дорогу запомнил, – и чем ближе был конец маршрута, тем крепче я вжималась в спину моего сегодняшнего водителя. Когда же впереди замаячил отчий дом, я начала всерьёз задумываться об идее попросить Джеймса развернуться и опять меня увезти. Хоть в Америку. И в этот раз без возврата. Осознав, о чём думаю, я вдруг разозлилась на себя за малодушие. Что такое, в конце концов? Это уже перебор. Я ведь давно не маленькая девочка, пора бы уже научиться нести ответственность за принятые решения! Тем более за такие пустяковые! Коротко выдохнув, я решительно отстранилась от спины парня. Руками я всё ещё держалась за него, но больше не вжималась так, словно желала раствориться. Ещё один выдох, и я заставила себя посмотреть вперёд, но уже не с испугом, а спокойно, уверенно. По крайней мере я надеялась, что выглядела уверенно. В конце концов, что сделано, то сделано, и я об этом нисколько не жалею. Джеймс подъехал к тому самому месту, откуда сегодня забирал меня (машины Смирновых уже не наблюдалось), и мотоцикл плавно остановился. Настолько плавно, что я, вспомнив свои сегодняшние выкрутасы с экстренным торможением, едва не скрипнула зубами от досады. Вот ведь, а… у-у-у, слов не подобрать! Отвлекшись на эти мысли, на несколько секунд я даже о своём страхе забыла: спрыгнула с сиденья, стянула с головы шлем и о страхе вспомнила лишь тогда, когда за спиной снова раздался тихий рёв двигателя. Испугавшись, что Джеймс уже уезжает и оставляет меня одну, я резко развернулась и увидела, как парень неспешно разворачивает мотоцикл, а затем снова останавливается рядом со мной. Я не сдержала облегчённого вздоха. — Да не еду я, не еду, — подняв визор, Джеймс взглянул на меня с прищуром и явно слышимой в его голосе насмешкой, безошибочно расшифровав выражение моего лица. — Но, согласись, лучше сразу развернуться, если придётся сматываться. Вдруг твой отец уже зарядил для меня ружьё? — Ну тебя, — буркнула я, отводя взгляд в сторону. Но тут же – просто на всякий случай – оглянулась на дом. Никого не было. Джеймс снова усмехнулся, и я поспешно обернулась к нему, сердито поджимая губы. — Ладно-ладно, не хмурься, — сказал он примирительно. — Куда я поеду, если у тебя мой рюкзак? Рюкзак? Я невольно подняла руку, хватаясь за лямку заметно полегчавшей сумки, которую опять везла на себе весь обратный путь, и сама вдруг улыбнулась. И чего я разнервничалась? — Да, Эв, уберёшь в него шлем? Мне чтоб с мотоцикла не слезать. Поначалу я даже не обратила внимания. Произнесённое его устами придуманное Ярилом сокращение неожиданно прозвучало совершенно естественно, словно бы Джеймс далеко не впервый раз называл меня так. А когда осознала, поняла, что ничего не имею против того, чтобы он называл меня так. Но фиг я ему это скажу. — Эв? — я улыбнулась одним краем рта, параллельно с этим стягивая с себя рюкзак. — Ну-ну. Интересно, а мне как тогда твоё имя сокращать? — Никак, — Джеймс сверкнул белозубой улыбкой, которую было почти не видно за шлемом. — Называй полным. — Эй, так нечестно! — возмутилась я, с громким вжиканием молнии закрывая рюкзак с вместе уже лежащим там шлемом. — Ну-ка колись, не верю, что твоё имя не сокращается! — Не скажу! — ухмыльнулся парень. Я с угрожающим видом шагнула к нему. Кажется, он снова начинал меня злить. — Запрещу называть Эвой, — грозно предупредила я, протягивая ему рюкзак с тем же видом. Джеймс, кажется, ничуть не проникся. Приняв рюкзак, он жалобно протянул: — Ну-у-у Эва-а-а-а… — Обяжу называть по имени-отчеству, — пригрозила я, сильнее хмуря брови. — Ну ла-а-адно тебе… — Имя у меня двойное, — заметила я, не обратив внимание на его стоны, — Ангелина-Эвелина. А ещё Игоревна. Вот, давай, запоминай: Ангелина… — Ладно-ладно, я понял! — Джеймс замахал рукой. — Хорошо, уговорила. — Я заинтересованно наклонилась вперёд в ожидании продолжения. — Раз так хочешь, прошу. Краткая форма моего имени – Джимми. — Джимми? — сначала я оторопело вытаращилась на него, а потом ляпнула, не сдержавшись: — Тьфу ты. Джеймс расхохотался, нисколько не обидевшись, словно именно такой реакции он от меня и ждал. Я лишь молча стиснула зубы. Понятия не имею, почему, но мне реально не понравилось это сокращение. Смех стих, и я, стрельнув в сторону парня недовольным взглядом, вздохнула. — Ладно, фиг с тобой, будешь Джеймсом. — Вот так бы сразу, — довольно гаркнул тот, крепче обхватывая руль и чуть качнув мотоцикл. Перераспределял вес, наверное. — А то скажи, да скажи… Я едва не стукнула его, но почему-то сдержалась и решила ограничиться очередным хмурым взглядом исподлобья. Джеймс, заценив выражение моего лица, снова фыркнул: — Так что, мне тебя по имени и отчеству всё-таки называть? Как тебя там, Энжи-Эви Иг… — Не-не-не-не! — я поспешно замотала головой, услышав этот ужас, и даже замахала руками. — Не надо, называй как обычно! — Понял, — парень улыбался, и эта улыбка никуда не исчезла, когда он патетично вздохнул: — Эх, а я уж настроился… — Настроился он, — хмыкнула я, не впечатлившись. — Хоть бы выговорил для начала нормально. Это что за Энжи-Эви было? — Ну как же? — “искренне” изумился мой собеседник в шлеме. — Энджелина… — Я Ангелина! — Я так и сказал. — Нет, ты сказал, «Энджелина»! — Ничего подобного, я не так говорил! — Так! И вообще, ты… Джеймс вдруг поднял ладонь, обрывая меня на полуслове. Я замолчала больше от удивления и глупо захлопала глазами, разглядывая зависшую в воздухе руку в мотоциклетной перчатке. — Так, Энджи, нам пора заканчивать, — протянул парень неожиданно спокойно, без насмешки, и я, поняв, что его взгляд направлен куда-то позади меня и вверх, стремительно обернулась, так, что взметнулись волосы. Ну конечно. В окне второго этажа я отчётливо увидела знакомый силуэт мамы, наблюдавшей за нами. Издалека её лицо показалось таким спокойным, даже отчуждённым, что у меня внутренности сплелись от резкого приступа паники. Кратковременного, но весьма ощутимого. Наши с мамой взгляды встретились… А затем она медленно отошла от окна, скрывшись за опустившейся занавеской. И я со всей очевидностью поняла, что она пошла вниз, мне навстречу. — Думаю, — раздался заговорщический шёпот прямо у меня под ухом, и я нервно дёрнулась от неожиданности, — что для меня сейчас самое время срочно смыться. Я резко обернулась к парню в новом приступе испуга. — Джеймс! — хотела крикнуть, но голос резко сел, отчего вышел только сип. Мои глаза были широко раскрыты от ужаса. — Я очень надеюсь, что у твоих родителей нет заряженного ружья, но проверять не хочу, если честно, — парень снова качнул мотоцикл вправо-влево, вот теперь совершенно точно готовясь уезжать! Завёл мотоцикл, взглянул на меня… И неожиданно улыбнулся, похлопав меня по плечу. — Не дрейфь, — усмехнулся тот, слегка повысив голос, чтобы было слышно сквозь рёв двигателя. — Ты же Хранительница. Вот сейчас это почему-то прозвучало совсем не обидно. Я хотела было улыбнуться ему в ответ, действительно почувствовав лёгкое успокоение, но рука парня, только что касавшаяся моего плеча, поднялась вверх... и Джеймс осторожным движением заправил выбившуюся прядь волос мне за ухо, мимолётно задев лицо, а затем осторожно его погладил. Рука была в перчатке, но даже это не помешало мне ощутить острый прилив жара, сбивший дыхание и заставивший сердце пуститься в просто бешенный скач. Я замерла точно статуя, не осмеливаясь даже моргать, не то что дышать. А Джеймс, проведя последний раз по моему виску и чуть ниже, по щеке пальцами, одарил меня глубоким, проникающим едва ли не в сердце тёмно-серым взглядом и осторожно убрал руку. Я сделала судорожный вдох, лишь сейчас вспоминая, как дышать. Чувство было такое, будто я только что вынырнула из воды после долгой задержки дыхания. Только при выныривании так не билось сердце, и в животе не было ощущения, будто что-то внутри ухает вниз и разливается теплом. Джеймс же вернул руку на руль, снова качнул мотоцикл, словно бы и не было ничего, и я уже решила, что сейчас он просто так уедет, больше ничего не сказав, но он снова повернул голову ко мне и совершенно серьёзно произнёс: — Я на связи. Напиши мне потом, как всё прошло, чтобы я не волновался, хорошо? Мне хватило сил только на кивок, поскольку к уже и так имеющемуся волнению добавилось ещё одно. «...Чтобы я не волновался»? Он волнуется… за меня? Парень кивнул мне в ответ, затем усмехнулся на прощание и, опустив визор, нажал на газ. Мотоцикл плавно поехал вперёд, впрочем, быстро набирая скорость. Снова… плавно… Только сейчас меня это отчего-то волнует в самую последнюю очередь. — Ангелина! — раздалось из-за калитки, и я, бросив последний взгляд на стремительно удаляющегося Джеймса, глубоко вздохнула, затем развернулась и решительно зашагала к дому. В конце концов… Я же Хранительница.* * *
США Зеленовато-голубые всполохи от открывшегося моста причудливо плясали на песке, куда ступили два автобота прямиком из базы. Стоило им выйти, как в их фейсплеты ударил свежий поток солёного воздуха, следом за которым последовал оглушительный плеск волн. Вода, с силой ударившись о берег находящегося в метрах двадцати от них моря, зашипев и забурлив, покрылась пеной и мягко откатила назад, уступая место следующей волне. Поднявшиеся брызги до двух автоботов не долетели, но соль в воздухе будто бы стала ощущаться отчётливее, а затем, когда волна отступила и шум ненадолго затих, к обоим трансформерам пришло чувство какого-то странного, непривычного умиротворения, и все сомнения, тревоги, переживания вдруг отступили, будто бы не были чем-то серьёзным. И даже лёгкое напряжение, которое два автобота испытывали в связи с предстоящим разговором, само собой схлынуло, совсем как та волна. Арси скользнула взглядом по мерцающей в лунном свете беспокойной водяной поверхности, тихо, но глубоко провентилировала морским воздухом и наконец обернулась к стоящему за её спиной Оптимусу. — Ты ведь не станешь винить себя в том, что произошло со Скайсквейком? — совершенно серьёзно вдруг спросила она, чуть хмурясь. Совсем не этот вопрос автоботка должна была задать. Но в то же время она просто обязана была спросить. Спросить прежде, чем они начнут говорить о том, ради чего сбежали с базы посреди ночи. Оптимус будто понял её – грустно улыбнулся и покачал головой. — Нет, Арси. Не стану. Фейсплет автоботки разгладился, и она слегка улыбнулась лидеру. Повисло молчание, нарушаемое лишь всё тем же плеском волн. Арси смотрела в голубые окуляры Прайма, чей свет из-за темноты сейчас казался очень ярким, и всё пыталась собраться с духом, чтобы наконец начать важный разговор, но у неё не получалось. И она сама, даже мысленно, не могла дать ответ, почему. Молчал и Оптимус, но не по той же причине, вернее, не только по ней. Просто именно сейчас, глядя на уже давно ставшими родными черты фейсплета автоботки, вглядываясь в знакомую оптику, он вдруг осознал, что за эти несколько часов, проведённые в борьбе со Скайсквейком, он, Оптимус, страшно по ней соскучился. И с каждой секундой это ощущение росло. Фем снова провентилировала, явно готовясь заговорить, но именно в этот момент Прайм одним движением притянул Арси к себе, обнял обоими манипуляторами и уткнулся лбом ей в макушку, мгновенно ощущая разлившееся по корпусу от её близости тепло. Сразу стало спокойно. Не ожидавшая такого Арси тем не менее тут же прижалась к красно-синему, медленно выдыхая и закрывая окуляры. Как спокойно… Где-то позади шумел прибой. На несколько минут два автобота замерли, ни говоря друг другу ни слова, слушая шум волн и наслаждаясь этими редкими мгновениями близости, такой нечастой возможностью побыть наедине. Хрупкий, прохладный корпус автоботки в манипуляторах Прайма, сам факт того, что эта фем сейчас рядом, всё это будто стирало всё плохое из памяти Оптимуса, все тревожащие его после встречи со Скайсквейком мысли. Одно лишь её присутствие, один лишь взгляд на эту давно проникшую в его искру автоботку были способны напомнить Прайму, что он всё ещё функционирует, несмотря на всё когда-то случившееся. За долгие орны войны иногда начинает казаться, что не только твои товарищи, но и ты сам давно мёртв. А появление в его функционировании Арси принесло… воздух. Тот воздух, без которого не способны жить люди. И без которого уже давно задыхался сам Оптимус, лишь с этой синей автоботкой заново сумев начать дышать. Сильный манипулятор лидера крепко держал Арси за талию, прижимал к корпусу, а автоботка молча прижималась к Прайму, совершенно расслабляясь от его прикосновений и слушая стук его искры. Гулкий и размеренный. Наконец фем отняла голову от грудной пластины Оптимуса и заглянула ему в оптику. Манипулятор Прайма, только что касавшийся её затылка, плавно опустился на плечо Арси, и Оптимус, заглянув в её голубые окуляры и не желая больше оттягивать и так давно не начинаемый, но действительно важный для них обоих разговор, наконец спросил: — Ты знала? Синяя фем грустно усмехнулась. Будто бы он сам не знает ответ. — Нет, — она помолчала, но всё же задала встречный вопрос: — А ты? Естественно, ответ был отрицательным: — Нет, — он покачал головой. — До Арктики – нет. По плечам Арси словно бы прошёлся мороз при воспоминании о сурово воющей метели, немеющих конечностях и бесконечном холоде. Но она не поёжилась, привычно сдержав проявление слабости. Тем более, что в тёплых манипуляторах Прайма холод был последним, что можно было чувствовать. — Арси? — тихо позвал автоботку лидер, и та вопросительно посмотрела ему в оптику, показывая, что слушает. Но заговорил Оптимус не сразу, лишь едва ощутимо водил манипулятором по её плечу, будто собирался с мыслями. Наконец спросил: — Ты не жалеешь? Поглядев в течение короткого клика в его голубую оптику, Арси тихо усмехнулась, покачала головой и снова прижалась к Прайму, одновременно с этим чуть слышно пробормотав: — Какой идиотский вопрос… Расслышавший это Оптимус едва заметно улыбнулся. Арси же, помолчав пару кликов, вдруг продолжила: — Я не знала, что так выйдет, — она отстранилась, чтобы видеть его окуляры. Голос звучал чуть твёрже обычного. — И мысли не было. Но даже если б знала.., — она отвела на миг оптику, а затем снова подняла её и ещё раз покачала головой, заканчивая этим фразу. Ну уж нет, она точно не стала бы ничего менять. Несмотря на все те чувства и страхи, что им двоим пришлось пережить перед этим… это воспоминание было самым лучшим в её функционировании, и его она ни на что не променяет. Видимо, все промелькнувшие мысли были отлично видны в её оптике, так как Оптимус вдруг улыбнулся, на этот раз куда заметнее, и его объятия стали крепче. Арси только мысленно вздохнула, задаваясь вопросом, когда же он научился так легко читать её мысли, будто открытую книгу? Впрочем… ей ведь тоже это удавалось. Но не столько мысли, нет, сколько чувства, эмоции, которые она улавливала на уровне какого-то внутреннего чутья, и даже себе не могла объяснить, как это получается. А получалось легко. Вот только мысли Прайма, увы, были для неё загадкой. Очередная волна позади с мягким всплеском ударилась о берег, и медленно откатилась назад. — А ты? — когда снова стало тихо, вдруг спросила Арси, неожиданно даже для себя собой. — Ты не жалеешь? Оптимус поднял манипулятор и коснулся кончиками пальцев её фейсплета. — Жалею ли о том, что теперь всегда буду точно знать, жива ли ты, и буду иметь возможность спасти тебя? — медленно переспросил он, нежно проводя пальцами по фейсплету автоботки и этим вопросом уже дав ответ, но Арси неожиданно поморщилась и отвела оптику. — Теперь, если со мной что-то случится.., — нехотя, но с явной тревогой выдавила та, и понявший, о чём она, Оптимус осторожно взял её за подбородок, вынуждая поднять голову. Фем замолкла, глядя ему в фейсплет. — Если бы такое случилось, — Прайм смог выговорить это спокойно, без запинок, проигнорировав обжёгший искру холод, — думаешь, я бы смог посмотреть на кого-то кроме тебя? Арси слабо улыбнулась – эти слова одновременно усилили её тревогу и в то же время заставили искру биться сильнее – и прикрыла окуляры, когда её губ коснулся поцелуй Оптимуса. Конечно, он понял, о чём она. Связь между искрами – это не только возможность иметь бет. Это и своеобразная привязка, связь между теми, чьи искры соединились. И эта привязка имеет одно не очень приятное свойство – она, выражаясь грубо, одноразовая. Трансформеры, соединившие свои искры, не имеют никакой возможности разорвать возникшую связь. И самое главное: в случае дезактивации партнёра, повторная связь с кем-то другим уже невозможна. Вот почему все трансформеры предпочитали искать свою судьбу в уже довольно зрелом возрасте и задумываться о бетах – тоже, потому что в ином случае серьёзно рисковали лишить себя очень важной части функционирования. Конечно, если два трансформера не желают иметь друг с другом ничего общего, связать свои искры они не смогут – нужно обоюдное согласие. И всё же рисковать по понятным причинам не желал никто, ведь с выбранным партнёром трансформеры оставались связанными до конца функционирования. По той же причине от этого многие отказались во время войны. Поначалу потому, что верили, что скоро всё закончится и обычное функционирование продолжится. Война так и не закончилась. Кибертрон был мёртв… а они уже давно забыли о том, что такое обычное функционирование. И, быть может, отсюда у кибертронцев появилось убеждение, что связать искры сейчас не может никто? Может, никто просто не пытался? Или же это действительно было невозможно, но сейчас что-то изменилось? И так ли важен ответ? До той самой ночи, несмотря на давние и взаимные чувства, между искрами Арси и Оптимуса не было связи. Теперь же она была, а это означало, что под риском находятся они оба. Вот только то, что сказал Прайм, было чистой правдой: он ни на кого не будет смотреть так, как смотрит на эту автоботку, зачастую язвительную, внешне хладнокровную, но на деле вспыльчивую, часто действующую на эмоциях и носящую в искре тяжёлый груз последствий войны, который всем им так или иначе приходилось нести, и такую красивую, что порой от одного только взгляда на неё искра замирала. А ещё очень сильную. Да, Оптимус прекрасно знал, какая она сильная, но это не отменяло желание защищать её, сдерживать, когда она в очередной раз лезла на рожон, и просто быть рядом. Как бы ни было трудно постоянно хранить то, что происходит между ними, в тайне… Арси хотя бы была с ним. Он не всегда мог видеть её, но точно знал, что она поблизости, за стеной ли или в нескольких километрах – это не сравнить с тем чувством, когда он не имел даже малейшего представления о том, где она, на какой планете, в какой галактике… и жива ли вообще. Отстранившись от её фейсплета, Прайм медленно выдохнул. То время давно позади, и больше он никуда от неё не денется. Продолжая держать автоботку в объятиях, Оптимус медленно провёл манипулятором по её плечу вверх, а затем вниз. Его взгляд переместился куда-то в сторону, уставился в одну точку, и слова вырвались сами, являясь отражением мыслей лидера, вновь свернувших на изначальную тему разговора, рассуждением вслух: — Искры связаны… Но за целый месяц я ничего не заметил, — это было произнесено спокойно, как простая констатация факта; его манипулятор продолжал едва заметно гладить плечо Арси. — Совершенно ничего необычного… На этих словах автоботка вдруг слегка дёрнула плечом, и Оптимус переместил на неё оптику. Взгляд самой фем был устремлён куда-то в землю. — Стоило догадаться.., — едва слышно пробормотала она, затем подняла голову и, наткнувшись на вопросительный взгляд Прайма, неожиданно улыбнулась. — Знаешь, за этот месяц мне несколько раз удавалось почувствовать твоё приближение. Я даже не слышала, что ты идёшь, но… просто знала. А в Арктике и вовсе… поняла, в какой ты стороне, не сверяясь с приборами. — Так же, как я сегодня нашёл тебя в коридорах.., — задумчиво протянул Оптимус, вновь поднимая манипулятор к фейсплету Арси, и спросил, не скрывая недоумения: — Что ты там делала? Улыбка стала немного лукавой. — Проверяла одну теорию. Хотелось узнать, получится или нет. — Получилось? Выражение её фейсплета стало совсем хитрым. Окуляры подозрительно поблёскивали. — Да, — она улыбнулась, уже не скрывая веселья. — Ты же меня нашёл. Прайм улыбнулся в ответ, нежно касаясь пальцами её фейсплета. — Нашёл, — согласился он и добавил: — И теперь, по всей видимости, я всегда буду тебя находить. — Звучит как вызов, — усмехнулась Арси, подставляя фейсплет под ладонь Оптимуса и прикрыв на клик окуляры. Улыбка делала её красоту практически совершенной. — Не боишься, что пойду проверять? Красно-синий, не переставая улыбаться, лишь едва заметно покачал головой, и фем, ещё раз одарив того хитрым прищуром, вдруг развернулась в его манипуляторах, оказавшись к нему спиной, и расслабленно откинулась на его грудную пластину. Оптимус снова обнял её обоими манипуляторами. Они наконец разобрались в ситуации – насколько это было возможно, – и столь ощутимо веемое спокойствие с моря окончательно передалось и им, вынуждая обоих просто молчать, слушая плеск волн, но не выпуская друг друга из объятий. Спокойно. По-настоящему спокойно. Луна мягким светом подсвечивала воду; мокрый песок перемешивала набегающая волна; шумело море. И в этой ночной тиши Оптимус вдруг наклонился к голове Арси и едва слышно прошептал ей прямо в аудиосенсор: — Даже если решишь проверить… Я найду тебя. Где бы ты ни была…* * *
Россия. Эвелина По счастью, к тому моменту, когда мама распахнула калитку и выбежала ко мне, Джеймс уже успел скрыться из виду, и это меня слегка успокоило. Всё же, как бы там ни было, я за него переживала: вдруг мои родители реально в полицию звонить будут или ещё что? — Ангелина, ну наконец-то! Ты дома! — выдохнула мама и в ту же секунду крепко обняла, едва не сбив с ног. Растерявшись от такой реакции – распеканцию я ждала как минимум с порога, – я всё же обняла её в ответ, параллельно пытаясь хотя бы примерно понять мамин настрой. Так. Пульс чуть учащённый; явно рада меня видеть… злости пока не наблюдается. Надо же. Вспомнив свои сегодняшние слова, я снова почувствовала лёгкую неловкость, но желания извиниться так и не возникло. Мне не́ за что было извиняться. Мама ещё раз выдохнула мне в волосы, чмокнула в висок и отстранилась. Отступив на шаг, я посмотрела на неё, снова на миг мысленно сжалась, а затем вдруг разом расслабилась. Я же Хранительница! Я и не такое успела пережить, и не с таким справлялась! Я ничего не боюсь. И если мама намерена продолжать гнуть свою линию… я буду бороться и отстаивать свою позицию до конца. Страх действительно потихоньку отступал, возвращая мне ощущение какого-никакого контроля над ситуацией, хотя общее напряжение так никуда и не делось. Хоть ты трижды Хранительница, пусть ты несколько недель провела в самом логове врага, спасла планету и инопланетных роботов… мамин авторитет — это совсем другой уровень. Но по крайней мере сердце уже не заходилось в бешеном ритме и ладони не холодели, спасибо и на том. Немаловажную роль в этом сыграла дурацкая песенка, активно звучащая в моей голове: Джимми, Джимми, ача, ача… Ох уж этот Джеймс! Как назвал он сокращение своего имени, так и понеслось. Обо всех остальных его действиях я старалась сейчас не думать, игнорировать то и дело опаляющий щёку и висок жар. Казалось, сама кожа ещё помнит прикосновения темноволосого. И забывать – не хочет. “Родители, Эвелина, — с усилием напомнила себе я. — Сначала разберись с мамой. Остальное – потом.” Вот ведь ирония судьбы. Всю дорогу сюда я пыталась отвлечься от мыслей о предстоящем разговоре… а теперь наоборот изо всех сил стараюсь снова вернуться к ним. Джимми, Джимми… Пение в голове прервал голос мамы: — Ну всё, давай в дом, — она приобняла меня со спины и подтолкнула вперёд: — Холодно уже, заходи скорее. Совершенно сбитая с толку я послушно зашагала вперёд. Мама чуть отстала, чтобы закрыть калитку, и я замедлилась, но не обернулась, потратив эти секунды на быстрый и незаметный вдох – мысли немного упорядочились. Затем за спиной вновь послышались шаги родительницы и… телефонные гудки? — Кать? — раздался непривычно тихий мамин голос, и я с огромным трудом подавила желание оглянуться. — Кать, она дома. Да, всё хорошо… я позже тебя наберу. Затем мама, по всей видимости, прервала звонок, нагнала меня и со словами: «Давай-давай, идём» — потолкала дальше. Послушно ускорившись, я взлетела по ступенькам и вскоре вместе с мамой вошла в тёплый дом. Контраст температур в этот раз я ощутила не так резко, как ощущала весь последний месяц. Кажется, сегодня я хорошо прогрелась от спины Джеймса. И его рук… “НЕ ДУМАТЬ, ЭВЕЛИНА! Не сейчас! Об этом — позже!” Джимми, Джимми… Дверь с мягким стуком закрылась за спиной, а в следующий миг в гостиную буквально влетел папа, от вида которого моё сердце таки пропустило удар от очередной кратковременной волны страха. — Ангелина! — выдохнул он и тоже обнял меня, но более порывисто. И быстро, я даже не успела обнять его в ответ, потому что папа почти тут же отстранился и взглянул на меня с таким выражением на лице, которого я прежде никогда у него не видела. Знакомые голубые глаза метали гром и молнии, и я вдруг поняла, что сейчас папа начнёт на меня орать. Не ошиблась, в общем-то. — Ангелина, — грозным, низким голосом почти прорычал папа. Добрый, всегда баловавший меня, а сейчас выглядевший пострашнее, чем мама в гневе, папа. — Как ты могла… И тут случилось невероятное: — Игорь, — раздался всё такой же тихий, но отчего-то пробирающий до костей и очень отчётливо слышимый голос мамы. Папа тут же замолчал, с удивлением поднимая на неё глаза, и я сама оглянулась на мать (подозреваю, в эту секунду я со своими светлыми волосами, высоким ростом и совершенно таким же выражением на лице была особенно похожа на отца). Она стояла с непривычно усталым выражением лица, но взгляд серых глаз был твёрд. — Не надо. И всё. Затем она снова подтолкнула меня в спину в сторону лестниц - на этот раз чуть сильнее - и решительно увела от разгневанного и одновременно поражённого папы. Я послушно зашагала в указанном направлении, не испытывая никакого желания оставаться с ним в таком состоянии. Я как-то с мамой воевать собиралась, а тут на тебе, папа вдруг разозлился. Как я его заступиться за меня просила, так не захотел, а теперь вдруг рычать начал? Увольте, я пас. А если совсем честно, мне было не только обидно, но ещё и страшновато. Уж очень было непривычно, что ругать меня собрался папа. Я шагала, а мама всё ещё молчала, следом за мной поднимаясь по лестнице, и я уже догадалась, что она вела меня в комнату. Ладно. Так даже лучше… наверное. Джимми, Джимми, ача, ача, ача… Чёрт. Не надо было столько раз смотреть этот индийский фильм. Уж сколько лет прошло – совсем маленькая была, когда его по телевизору показывали, – я даже не вспоминала этот фильм, можно сказать, ни разу, а тут как щёлкнуло в голове, заело пластинку давно забытой, как мне казалось, песенки. Хоть и знаменитой, да. Ача, ача, ача… Когда впереди показалась дверь моей комнаты, я остановилась и обернулась к матери. — Мне надо руки помыть, — заметила совершенно серьёзно. Одно из самых главных правил в нашем доме, которому сама мама всегда следовала, но сейчас явно забыла. И тем не менее лично я точно не собиралась никуда идти, пока не вымою руки с мылом. Я же и в лесу побывала, и на мотоцикле сидела… Нет, однозначно, сначала руки, потом разговор. А уж он-то будет, я не сомневаюсь. Мама, будто очнувшись, оглядела меня, а затем кивнула. Чуть медленней обычного. — Жду тебя в комнате, — всё так же тихо сказала она, и пошла к двери. Чуть поглядев ей вслед, я поспешила в другую сторону, к двери в ванную. Войдя внутрь, первым делом закрыла дверь на замок, затем подошла к умывальнику и с тихим выдохом опёрлась о его столешницу, наконец позволив нервной дрожи прокатиться по телу. Подняла голову. В зеркале отразилась моя светловолосая и порядком взлохмаченная шлемом голова с напряжённым выражением на лице. В остальном же, надо признать, выглядела я более чем нормально. Немного потрясла головой, приводя мысли в порядок, а затем решительно открыла кран. Сейчас у меня нет толком времени, чтобы приходить в себя. Поправлять причёску – тем более. Вымыв руки трижды, я наконец перекрыла воду, вытерлась полотенцем и ещё раз взглянула на своё отражение. Чуть-чуть постояла так, стараясь убрать с лица эту напряжённость, снова кратко оглядела себя в целом – заметила, что закрученные с утра пряди почти выпрямились – глубоко вздохнула и решительно покинула ванную. Быстро прошла коридор и зашла наконец в свою комнату. Здесь ничего не изменилось с тех пор как я была тут утром. Неудивительно, конечно, что вообще должно было измениться? Ничего, но входила я с чётким ощущением того, что что-то всё-таки изменилось. Не комната. Я сама. Это ощущение однозначно требовало тщательного осмысления и анализа… Но сейчас у меня проблема посерьёзнее. Мама сидела на кровати спиной ко мне, и я на миг замялась у двери, глядя на неё. Её тихий вид смущал и даже пугал меня всё больше. Но вот мама обернулась и, завидев меня, кивком позвала сесть к ней. Я молча, скрывая опасение, приблизилась и опустилась рядом на кровать к родительнице лицом. Ну… пора. — Ангелина, — голос мамы прозвучал непривычно спокойно, и я подавила внутреннюю дрожь. Никогда в жизни не было такого, чтобы мама так говорила. Так, словно бы у неё не осталось сил повышать голос, — то, что ты сделала сегодня… Мама запнулась, глубоко вдохнула, и на краткий миг я, несмотря на непробиваемую уверенность в своей правоте, ощутила болезненный укол совести. Но родительница уже собралась с мыслями и заговорила гораздо увереннее, и голос звучал уже заметно громче: — Признаюсь честно, дорогая.., — мама повернула голову в сторону, уставившись взглядом куда-то на стену, — я не ожидала. Ты смогла меня… поразить. Я нервно повела плечом и прикусила нижнюю губу, ощущая всё нарастающее напряжение. Разговор шёл в абсолютнейший разрез с моими ожиданиями, даже самыми худшими, и я всё никак не могла понять, к чему мама клонит. Да уж. А я-то думала, что хорошо её знаю. — Это действительно было неожиданно, — мама снова перевела взгляд на меня и посмотрела прямо в глаза. Я инстинктивно вскинула голову, отвечая на этот вызов и давя желание моргнуть. В глубине светло-серых глаз матери я что-то видела, но не могла понять, что. — Я не ожидала, что ты способна на такое, Ангелина. Если этим родительница надеялась добиться моего раскаяния, то вот тут она прокололась. Я тоже не ожидала, что ты способна заставить меня встречаться с Пашей, мама. — Но я ошибалась, — продолжила та. А затем добавила: — И впервые в жизни… я этому рада. Я зависла на мгновение, осознавая, а затем мои глаза буквально полезли из орбит. Что она сказала? Она… — Что? — выдохнула я, даже не думая скрывать удивление. Да какое там удивление, шок! Мама рада… что я сбежала? — Да, Лин, я рада, — она кивнула, подтверждая, что мне не послышалось. — Рада, что ошиблась в твоей закомплексованности. Всё далеко не так плохо, как мне казалось изначально. Даже.., — тут на её лице впервые за сегодняшний день появилась лукавая полуулыбка, — вполне неплохо. Оказывается, с мальчиками ты всё же общаешься. С одним, по крайней мере. Я посмотрела на неё взглядом, преисполненным страдания, и закатила глаза. — Ма-а-ама-а-а-а-а…. — Не страдай, — шикнула на меня мать, но клянусь, я слышала в её голосе улыбку! — Я правда рада, что ошиблась. И прошу у тебя прощения, дочка. Мне не стоило так настаивать на сегодняшней встрече с Павлом. Как я надеялась услышать эти слова… но не сегодня, а вчера, до того, как я решила согласиться на побег! Когда надеялась переубедить мать. Я посмотрела прямо в светло-серые глаза и прямо, не таясь, спросила: — Ты так говоришь только потому, что я сбежала, верно? Иначе бы ты этого в жизни не сказала? Лицо мамы стало серьёзным и она чуть наклонилась вперёд. Я же старалась не отводить от неё взгляда, в твёрдом намерении прояснить всё. Вне зависимости от ответа, заставлять себя я больше никому не позволю. И очень хочу, чтобы мама это поняла. — Лина, я сделала это для твоего блага… Слушать дальше я не стала. — Тебе не жаль, мам. Нисколько не жаль. Ты бы сделала это снова. И сделаешь. — Не сделаю, дочь. Я же говорю тебе. Я думала, что ты совсем ни с кем не общаешься… — А моих слов о том, что я гуляла, пока вы с папой были в отпуске, тебе было мало? — Ты же не сказала, что гуляешь не одна. — А ты слушала? Мама открыла рот и так и застыла. Затем прикрыла глаза, признавая поражение. — Хорошо, Лин, признаю, я была не права. Прости меня. Я не ответила. Ждала продолжения. Джимми, Джимми… — Раз тебе действительно настолько некомфортно общаться с Пашей… и другие друзья у тебя есть.., — мама прикрыла глаза и выдохнула: — Хорошо, дочка, я не буду ни на чём настаивать. Нервный узел, плотно стягивающий мои плечи со вчерашнего дня, мешавший всё это время дышать, медленно ослабел, а затем полностью развязался, и меня окатило волной облегчения и тепла. Такой мощной, что я не сдержалась, выдохнула и резко подалась вперёд, порывисто обнимая мать. — Спасибо, мам… Та коротко усмехнулась и обняла меня в ответ. Я и сама улыбалась как ненормальная, радуясь, что этот дурдом наконец закончился. Что бы там ни было, а ситуация была мне крайне неприятна, и её продолжения я не желала точно. Лелеять обиду тем более. Я лишь хотела поскорее обо всём этом забыть. «Про сегодняшнюю поездку с Джеймсом ты тоже забудешь?» Я подавила взволнованный вдох. Ещё немножко… Отстранившись от мамы, я пытливо заглянула ей в глаза, чтобы убедиться в её искренности, и поймала в них лёгкую усмешку. — Не смотри так недоверчиво, дочка, — мама нежно погладила меня по голове и заправила за ухо выбившуюся прядь. Простой, регулярно совершаемый ею жест, сегодня он напомнил мне о совсем другом прикосновении совсем другого человека, и я огромным усилием воли в который раз заставила себя отвлечься от настойчиво бьющихся в голову мыслей. Следующие слова мамы здорово помогли мне в этом вопросе: — Я правда вчера погорячилась. Твой папа мне сегодня об этом сказал, и ты это подтвердила. Что? Папа всё-таки за меня заступился? — Но всё же, Ангелина, — голос мамы посуровел. — Сбегать из дома – это очень плохая идея. Я рада, что ты выбралась из комнаты, но побег, дорогая, это уже перебор. И мы с папой за тебя очень волновались. — По-другому ты бы меня не услышала, — буркнула я, сделав вид, будто не расслышала последних слов, в то время как на самом деле переживала очередной прилив мук совести. Да уж, идти против родителей — жуть как сложно. И как мои одноклассницы умудрялись убегать от своих родителей и лгать им на постоянной основе? — И это, — невозмутимо откликнулась мама, — единственная причина, по которой я закрою глаза на твою сегодняшнюю выходку. Но больше никаких побегов! В следующий раз разговор будет совсем другой. Можешь обижаться, Лина, но, когда будут у тебя свои дети – ты меня поймёшь. И сегодня мы все за тебя очень переживали. И Катя с Ваней – тоже. — И Паша? — в лоб спросила я и с огромным моральным удовлетворением увидела, как мама отвела взгляд в сторону, чуть поджав губы и ничего не ответив. Кажется, сегодня победа за мной. Меня-то равнодушие Паши нисколько не удивило, но вот маме это знание будет полезно. — Ладно, дочка, раз мы всё с тобой разрешили, — мама благополучно решила уйти от ответа, сделав вид, будто моего последнего вопроса не было, и под моим насмешливо-ироничным прищуром поднялась с кровати, — я пойду позвоню Кате, она ждёт. Будешь ужинать? — А.., — я тут же перестала усмехаться и замялась. Шашлык всё ещё ощущался в желудке, напрочь блокируя любое желание есть. — Н-н-нет, я… я поела… Теперь уже мама смотрела на меня насмешливо, и под этим взглядом я замолчала, лишь что-то пробурчав в качестве протеста. — Ты, кстати, так и не сказала, что это был за мальчик, с которым ты сегодня уехала, — как бы невзначай заметила мама, но взгляд был цепким, внимательным. Я ощутила острое желание покраснеть. — Один мой друг.., — пробормотала я, опустив голову, чтобы спрятать лицо. — Друг? — мама не сдержала смешка, и я поспешно подняла на неё взгляд. — Да, друг, — произнесла с нажимом, сжав челюсть. — Мама, даже не думай! — Хорошо-хорошо, не буду, — мама снова усмехнулась, но уже без хитрого подтекста, и развернулась в сторону двери. — Всё, я пошла. Но всё же, — она остановилась у самого выхода, уже взявшись за ручку, — я бы правда очень хотела познакомиться с человеком, который свозил мою дочь в кафе. Даже если по-дружески, — она сверкнула белозубой улыбкой, а я невольно дёрнула уголком рта и поспешила отвести взгляд. Хотелось и смеяться, и плакать одновременно. Думать о том, как мама отреагировала бы, узнай она, в каком «кафе» мы с Джеймсом ели, не хотелось совершенно, и я лишь неопределённо повела плечами, изобразив смущение, и не стала разубеждать маму. Вспомнила «полевые» условия нашего с Джеймсом пиршества... нет, ей лучше этого не знать. Пусть это будет моим секретом. Ещё раз мне улыбнувшись, мама наконец вышла из комнаты и закрыла за собой дверь, а я, услышав её бодрые шаги по лестнице, медленно выдохнула и опустилась на кровать. Сковывающее плечи напряжение окончательно ушло, и на его место пришло ощущение жуткой усталости, даже изнеможения. Разговор, прошедший совершенно не так, как я ожидала, дался мне тяжело. Или же это на меня наконец обрушилась общая усталость? Последствие того напряжения, что я испытывала со вчерашнего утра? Правда, в тишине я пробыла недолго. Всего через несколько секунд откуда-то рядом (со стороны лестниц, наверное) послышались тихие голоса, и я, прислушавшись, тут же напряглась. Слух Хранителей позволил мне различить некоторые слова и понять, что теперь ко мне, по всей видимости, собрался наведаться папа. В первый миг я малодушно понадеялась на то, что мама его не пустит… Но потом в их шёпоте я различила мамино “Иди”, и раздались шаги, явно папины. Идущего ко мне. Рывком подскочив, я села, быстрым движением поправила волосы, будто не лежала только что, опустила руки по обе стороны от себя и отвернулась в сторону окна. Вовремя. Почти в ту же секунду дверь открылась, и папа заглянул в комнату. Я перевела на него взгляд, сделав вид, будто лишь сейчас услышала его приближение. — Дочка, к тебе можно? Папа выглядел не в пример спокойнее, чем был до этого, и я вздохнула. — Входи. Он действительно зашёл, но проходить дальше не стал, оставшись у двери, и я посмотрела него уже с недоумением. — Я ненадолго, — пояснил он. — Просто… хотел убедиться, что с тобой всё в порядке. Да что ж это такое... Совесть снова болезненно кольнула, и на какой-то миг моё лицо отразило испытываемые эмоции. Пальцы судорожно вцепились в покрывало, но я заставила себя вдохнуть и спокойно ответить: — Не переживай… всё в порядке. Папа кивнул, но так и не двинулся с места, глядя меня как-то растерянно, даже грустно. Невольно напрягшись, я сцепила зубы, в ожидании глядя на него. Наконец папа качнулся, медленно подошёл ко мне и опустился рядом со мной кровать, на то самое место, где буквально недавно сидела мама. Он оглядел меня, всмотрелся в моё лицо, будто впервые видел, вздохнул и потрепал по голове – но не так, как всегда, а с всё той же грустью. — Кажется, я давно перестал замечать, как быстро ты растёшь, дочка, — тихо сказал он что-то совершенно мне непонятное, поцеловал в макушку, снова вздохнул и поднялся. Я с недоумением смотрела ему в спину. Папа же, видимо, не собирался ничего объяснять. Повернувшись и поймав мой взгляд, он попытался улыбнуться, но улыбка вышла такой же грустной, затем выдохнул и сказал уже почти нормальным тоном: — Я пойду. Мы с мамой на кухне, если что. Мне ничего не оставалось, кроме как кивнуть и молча смотреть за тем, как папа уходит из моей комнаты. Уже покинув помещение, он взглянул на меня ещё раз, а затем его лицо скрылось за закрывшейся дверью. От повторной волны резко отпустившего напряжения я выдохнула уже в голос и наконец разжала вцепившиеся в покрывало пальцы. Ну всё, это был последний раз, с меня хватит. Больше я таких разговоров не выдержу. Сбегать из дома оказалось намного сложнее, чем я думала. Следующие полчаса провела бездумно глядя в потолок и почти не шевелясь. В голове упорно звенела та самая песня, и я, перестав противиться, молча слушала звучавший в сознании мотив, периодически бездумно начиная напевать мелодию вслух. И думала… Песенка крутилась по кругу – я помнила только припев, что раздражало ещё больше – а вот мои мысли заходили во всё более высокие дебри. И здесь, лёжа в своей комнате, в своей кровати и в любимой, родной тишине, я наконец дала волю всем скопившимся и не дающим мне покоя вот уже несколько часов мыслям. Сначала думала о словах мамы… потом о странном поведении папы. О своих эмоциях и уколах совести… Думала долго, но в конце концов мысли всё-таки свернули на то, о чём совсем недавно очень старалась не думать, и на этот раз я не стала этому противиться: Вот, значит, каково это… когда оно не в книгах. Я медленно подняла руку и положила её на живот, вспоминая сегодняшние ощущения. Заправила за ухо и без того не мешавшую мне прядь, вспоминая взгляд тёмно-серых, будто потемневших глаз… и наконец поднесла её к груди – туда, где билось сердце. Пульс его был взволнованным. Столько раз я читала об этих ощущениях… представляла, мечтала… и вот. Кажется, это случилось. Н-да… кто бы мог подумать. Джеймс. Нет, ну надо же! Скажи мне это кто-нибудь пару недель назад, и я бы этого человека прибила. А теперь… Память подкинула воспоминания о тепле его ладони… спины… крепости рук… сером взгляде, завороженно наблюдающем за моими движениями, когда я убирала с лица волосы… На губах сама собой расцвела улыбка. …Крепкое объятие со спины, когда мы сидели на мотоцикле… горячее дыхание, опаляющее кожу… его лицо, нависшее надо мной. В лесу… и там, на поляне… Сердце застучало быстрее, и улыбка стала такой широкой, что я не выдержала: перевернулась на живот, уткнулась лицом в подушку и позволила себе тихо рассмеяться. И сама удивилась этому смеху. Непривычно несмелому, но очень радостному. Я ведь ничего не придумываю. Мне ведь не показалось, ведь… за сегодняшний день я с десяток раз ловила на себе его зачарованные взгляды, будто на какой-то миг Джеймс впадал в транс… любуясь мной? Нет, хватит! Ещё не хватало придумать себе то, чего на самом деле не было! И вообще… у меня ведь это в первый раз и… очень страшно ошибиться. Конечно, некоторые мальчики и прежде вызывали у меня симпатию, но… это было несерьёзно и весьма кратковременно. Потом я понимала, что очередной объект моей симпатии – в лучшем случае – какой-то дебил, и все чувства тут же сходили на нет. А потом это и вовсе прекратилось. Да и не шли те ощущения ни в какие сравнения с тем, что мне довелось испытать сегодня. Уж не знаю, в какой момент, но, в классе где-то в шестом-седьмом, выслушав очередную историю о «великой любви» от одной из одноклассниц, к которой она не погнушалась добавить пару насмешек касаемо отсутствия конкретно у меня отношений, я, вновь на миг почувствовав себя ущербной, вдруг остро захотела узнать, какого это вообще, ловить на себе взгляды парня, держаться за руки, чувствовать что-то. Мой опыт ограничивался фильмами и сериалами, и мне остро не хватало чего-то большего. И не иначе, как чудом, в тот вечер в очередной составленной моим книжным приложением автоматической подборке я увидела яркую обложку любовного романа. В итоге эта книга была прочитана мною залпом, за одну ночь, и заснула я лишь под утро, но с полным ощущением того, что мне становится легче. Роман этот был мало того, что любовным, так ещё и фэнтезийным, что для меня, фанатки, как выяснилось, такого жанра, оказалось шикарной комбинацией. Я начала буквально глотать эти книги, зачитываться ими и находить в них какое-то непонятное мне чувство успокоения и понимания: у меня тоже будет так. Когда-нибудь… но обязательно будет. Возможно, эти книги и сыграли в своё время роль в моём понимании, что все эти разговоры одноклассниц о мальчиках – хрень полнейшая, вообще с мальчиками не связанная. А их насмешки… это просто от зависти, как бы парадоксально ни звучало. Я это, в общем-то, всегда знала. Только тупой бы не догадался, что отличникам в большинстве своём постоянно завидуют, и я не стала исключением. Неоднократно случалось, когда меня пытались как-то вывести из равновесия вопросом: «Год будет сложный, вдруг ты уже не будешь отличницей?». Спрашивали с улыбкой, конечно, но исходящую от них зависть не ощутить было сложно. Учиться с каждым годом действительно становилось всё труднее, но пятёрки из моего дневника никуда не девались, и одноклассницы стали искать другое место, куда можно было бы ударить. И они его, увы, нашли. Били, надо заметить, чётко, жёстко. Осторожно, филигранно, с неизменной улыбкой… но очень жёстко. Мне (на тот момент вообще ещё девочке, которая в принципе искренне не понимала, почему она так отличается от других девчонок и на их фоне смахивает на какую-то никому не интересную затворницу) поначалу было очень тяжело. Пока я не нашла своё спасение. В книгах, оправдывая жанр, описывалась любовь настоящая, такая, какую всегда воспевали в сказках, и это так резко контрастировало с той чушью, что несли девчонки, что я постепенно перестала их слушать, полностью уйдя в мир этих книг, которые каким-то образом сумели закрыть моё сознание от всех глупых, навязываемых одноклассницами мыслей. Тем более, что подобных им завистниц в этих книгах тоже было хоть отбавляй, и я иногда даже удивлялась — настолько сильно идущие фоном персонажи (заявленные, как отрицательные) напоминали их. Какие конкретно книги я читала, родители не знали, судили лишь по красочным, а иногда и откровенно сказочным обложкам, и неоднократно пилили за тот факт, что я читаю всякую детскую ерунду, а должна читать нормальные, классические книги. Эти книги я тоже, к слову, читала, но только те, что требовались для школы. Всё остальное время я посвящала любовным романам. Родители могли считать это ерундой, но эта ерунда спасала меня от одиночества и острого чувства неполноценности, отчуждённости, чего они сами, к слову, сделать не смогли. Мысли о том, что когда-нибудь всё, что так подробно описывалось в книгах, однажды случится и со мной, постепенно переросли в уверенность. И именно эта уверенность в конечном итоге позволила мне окончательно забить на факт отсутствия у меня парня, друзей и всего остального из этой серии. Однажды всё то, что я ищу, в чём нуждаюсь, само меня найдёт. Решив так, я успокоилась, и продолжила жить дальше уже без тяжёлого груза зачатков комплексов. И заодно внутренне злорадствовать, наблюдая за лицами одноклассниц, когда в очередной раз получала пятёрку, а на разговоры про парней категорически отказывалась реагировать. К слову, желание лишний раз их уязвить стало дополнительным и очень крутым стимулом к учёбе, так что у меня не то что желания, возможности не было переживать. Я проводила всё время за уроками… и всё теми же любовными романами. И вот… кажется, искомое и нужное действительно меня нашло. Джеймс… Чёрт, Джеймс! Я же обещала сообщить ему, как пройдёт разговор! Поспешно подскочив, я вытащила из кармана телефон, отыскала нужный номер и принялась строчить смс-ку. «И куда несёшься? — ехидно осведомился внутренний голос. — Может, ему на самом деле всё равно.» Я едва не скрипнула зубами. Общение с Ярилом оставило забавный отпечаток – даже в его временное отсутствие я продолжала разговаривать сама с собой. Словно бы моё подсознание пыталось угадать, что бы сказал Ярил, будь он здесь, и озвучивало эти догадки. Но я официально заявляю – Ярил бы так не сказал! И вообще… Джеймсу не всё равно. Он сам мне это сказал... «Конечно, сказал, — согласилась косящая под Ярила внутренняя ехидна. — Он ведь тебе всё это предложил. Это называется – чувство ответственности! Или думаешь, что ты сегодня, пока шашлык ела, так покорила его, что он в тебя бесповоротно влюбился?» Глухо застонав, я поспешно нажала кнопку «отправить» и отбросила телефон в сторону. Тот мягко проехался по покрывалу и остановился, предварительно тренькнув – смс была доставлена. Внутренний голос наконец замолчал, и я, коротко вздохнув, решила всё же подняться с кровати и пойти в ванную – умыться и наконец привести в порядок волосы. После этого я как-то незаметно для себя спустилась вниз. Там, на кухне, действительно обнаружились пьющие чай родители, при виде меня удивлённо и немного тревожно поднявших головы. Постояв немного в нерешительности, я всё же села к ним и, хотя от напитка отказалась, провела за столом с ними полчаса, не меньше. Затем мы перебрались в гостиную и ещё часа два, наверное, болтали о всякой ерунде, периодически то начиная смотреть телевизор, то снова возвращаясь к прерванным разговорам. Уже давно мне не было так хорошо и спокойно, как в тот вечер, проведённый с родителями. Когда время перевалило за девять, я вдруг почувствовала, что уже хочу спать. Неудивительно, наверное, я же совсем почти этой ночью не спала. Поэтому я, не став себя насиловать и пожелав родителям спокойной ночи – те поочерёдно чмокнули меня в макушку, – отправилась к себе. В груди было непривычно тепло. В комнате я, не раздумывая, выключила свет – за окном уже разгорелась ночь, так что пространство тут же погрузилось в темноту – и плюхнулась в кровать. За всё то время, что просидела с родителями, я ни разу не вспоминала о Джеймсе, блокируя любые попытки сознания мне о нём напомнить. Я уже обдумала всё, что можно. А что будет завтра… поглядим. Но засыпая, я вспоминала крепкое пожатие его ладони.* * *
США В тёмном помещении гаража вдруг зажёгся приглушённый свет. Раздались тихие шаги и звук мягкого трения колёс – то блудный сын хозяев после весьма продолжительного отсутствия вернулся домой. Уж сколько таких возвращений повидали стены этого гаража – и не перечислишь. И сколько побегов: и имеющих официальное разрешение, и не имеющих. Разные бывали ситуации, но заканчивались они всегда одним и тем же – ночным открыванием двери, в которую тихо заходил беглец, чтобы поставить мотоцикл на место, а уже отсюда осторожно пробраться к себе в комнату. Джеймс аккуратно вкатил свой транспорт в гараж, попутно нажав рычаг для закрытия двери – та мягко принялась опускаться, – прошёл вглубь, поставил мотоцикл на его законное место. Бросил короткий взгляд на дверь, дождался её полного закрытия и лишь после этого, стараясь быть максимально бесшумным, двинулся к другой двери, ведущей в дом. Внутри было ещё темно, несмотря на стремительно приближающийся рассвет, но Джеймс отлично знал каждый уголок этого дома и мог пройти здесь хоть с закрытыми глазами. К тому же, не так уж тут было и темно. Он привычно пересёк комнаты, передвигаясь так тихо, что позавидовал бы ниндзя – опыт, опыт – и направился на кухню, чтобы перекусить, на ходу вынимая из кармана телефон. Там маячило уведомление о наличие смс-ки от Эвелины, и Джеймс, увидев это, остановился и поспешно открыл сообщение. «Прошло гораздо лучше, чем могло бы быть. Я жива) Не спрашивай подробнее – всё равно не поверишь. До понедельника:) P.S. Если что – ружья у папы не было» Прочитав, Джеймс улыбнулся, тихо выдохнул, убрал телефон обратно в карман и пошёл дальше. Кухня была уже совсем рядом. Парень зашёл туда, параллельно стягивая с плеч рюкзак… и едва не заорал от неожиданности, когда помещение резко заполнилось светом. Не очень ярким, но всё равно неожиданным. Быстро привыкшие глаза парня почти мгновенно наткнулись на человека, которому тоже, видимо, не спалось этой ночью. Возле выключателя стоял хмурый Уильям. — С возвращением, Джеймс, — не менее хмуро произнёс мужчина на английском, и мозг парня мгновенно и привычно переключился на этот язык. — Дядь, — Джеймс раздражённо повёл плечами, позволяя рюкзаку съехать по ним вниз, поймал его у самого пола и хмуро сообщил: — Напугал меня до чёртиков. Обязательно было? Последние слова Джеймс произносил уже идя к холодильнику. Специального агента – а по совместительству его дяди – данные слова, как и интонация племянника, нисколько не смутили, и он лишь дождался, пока любитель ночных прогулок нальёт себе сока и повернётся обратно к нему, а затем Уильям заговорил снова. — Где ты был? — совершенно серьёзно спросил он, и Джеймс, пьющий сок, лишь нахмурился, выражая недоумение. Неспешно допил, отставил стакан и только после этого сказал: — Дядь, я не сбегал, если ты об этом, — Джеймс снова повернулся к собеседнику спиной – мыл стакан в раковине. — Родители в курсе. — Я не в курсе, — с нажимом произнёс мужчина, отталкиваясь от стены, которую он подпирал в ожидании возвращения племянника, и сделал шаг вперёд. — Джеймс, я спрошу ещё раз: где ты сегодня был? Парень выключил воду и спокойно обернулся. — Уилл, что за допросы посреди ночи? — спросил он, беря в руки полотенце («Уилл» в их общении было таким же нормальным обращением как и «дядя») и начиная вытирать уже чистый стакан. — И с чего вдруг вообще такая заинтересованность? Я постоянно езжу куда-то с друзьями, тебе ли не знать. В чём причина наезда? — То есть к Эвелине ты сегодня тоже с друзьями ездил? Руки Джеймса, вытирающие стакан, на миг замерли; на лице парня проявилось сначала удивление, затем догадка и почти тут же проступили первые признаки злости. Полотенце и уже совершенно сухой стакан были отставлены в сторону. — У Рэтчета узнал? — этот вопрос был больше риторическим, на него ответа Джеймс не ждал. Его взгляд наполнился холодом. Уильям молча ждал продолжения разговора. — Мне казалось, — после недолгого молчания медленно произнёс юноша, скрещивая руки на груди и старательно сдерживая хорошо читаемую на его лице эмоцию; его голос звучал подчёркнуто нейтрально, что было первым признаком того, что Джеймс как минимум злится, — что я не обязан отчитываться обо всех своих поездках. Перед тобой – тем более. — Ты не обязан отчитываться, когда едешь куда-то один или с друзьями, — резко поправил его Уильям. — А вот когда ты, никого не оповестив, едешь к Хранительнице – здесь условия совсем другие. — И в чём, интересно, разница? — в первый миг злость Джеймса чуть-чуть поутихла, уступив место недоумению, но затем вернулась вновь, и парень добавил, не скрывая раздражения: — И причём тут вообще Эвелина? — Притом, Джеймс, притом. — Уильям взглянул на него мрачно, а затем вдруг прикрыл глаза, глубоко вздохнул, отошёл на несколько шагов в сторону и лишь тогда продолжил, уже не так мрачно, но предельно серьёзно и твёрдо: — Джеймс, послушай: я всё понимаю. Эвелина – красивая и, насколько я успел понять, умная девушка. Русская, — он даже чуть усмехнулся на этом слове, — и считай твоя ровесница. К тому же она смелая, довольно решительная и в каком-то смысле отчаянная, готовая идти на риски, не жалея себя и осознавая свою ответственность. И в то же время она довольно рассудительна и спокойна, едва ли не хладнокровна. Я знаю тебя и могу понять, почему ты ею заинтересовался. Но, — голос специального агента Америки зазвучал ещё твёрже, даже строже, — ты не должен забывать, что в первую очередь эта девочка – Хранительница. Хранительница другой планеты и другой расы. В её руках огромная сила, на плечах – большая ответственность. Общаясь с ней… — В первую очередь, она девушка, — решительно и жёстко перебил дядю Джеймс. Обсуждения вслух всех достоинств и качеств Эвелины, в существовании которых он неоднократно за месяц их знакомства и за сегодня повторно убедился сам, вдруг резко вызвали у парня желание прервать эти разговоры. — Девушка, с которой я имею полное право общаться и которая, как я вижу, у тебя самого никаких отрицательных эмоций не вызывает. Так в чём проблема? — Только общаться, Джеймс? — проигнорировав последний вопрос, осведомился Уильям, и парень использовал такой же приём: — В чём проблема? — повторил он с нажимом. Мужчина медленно выдохнул, прикрыл глаза и снова посмотрел на племянника. — Я скажу тебе, как взрослому, Джеймс. Как мужчине. Что будет, если ты захочешь на ней жениться? Парень громко поперхнулся и поспешно прижал ладонь ко рту (чтобы не дай Бог никого не разбудить), давясь от рефлекторного желания кашлять. Если бы в руках парня сейчас был тот самый, отставленный в сторону стакан, он бы точно его выронил. — Чего? — хрипло и совершенно обалдело спросил Джеймс, наконец сумевший отдышаться; его серые глаза едва не лезли на лоб от удивления, даже челюсть отвисла. — Дядя, ты сегодня не пил? — Да лучше б пил, — непонятно буркнул в ответ Фоулер, — чем сегодняшние полёты. Я тебя серьёзно спрашиваю, Джеймс, — его голос снова зазвучал твёрдо, почти жёстко. — Как ты себе представляешь ваше совместное будущее? Этой девочке предстоит очень многое, ты уверен, что хочешь ввязаться в это? Связать себя с той, для которой благополучие другой планеты всегда будет в приоритете? Которая, в конце концов, бессмертна?! Уильям едва не сорвался на крик, пытаясь достучаться до племянника, но тот лишь молча смотрел на своего дядю. Лицо Джеймса не выражало абсолютно никаких эмоций, и некоторое время мужчины обменивались долгими, жёсткими и немигающими взглядами. Затем Джеймс тихо выдохнул, сжал кулаки, медленно подошёл к своему дяде и очень отчётливо произнёс: — Ты заходишь слишком далеко, Уилл, — не менее жёстким тоном, который только что был у мужчины, проговорил он. — Это во-первых. А во-вторых.., — он чуть помолчал, а затем припечатал: — Я сам буду решать, с кем мне связывать свою судьбу. Сказав это, Джеймс ещё несколько секунд буравил дядю мрачным взглядом, затем развернулся, подхватил валяющийся на полу рюкзак и практически беззвучно покинул комнату. Уильям же поглядел ему некоторое время вслед, постоял посреди комнаты, обдумывая что-то, затем кивнул своим мыслям и сам покинул кухню, предварительно потушив свет.