А завтра будет рассвет. Часть 2

      Александрина       Фиам вернулся в тот же орн ближе к концу цикла, когда за окном уже было темно. Я сидела в ожидании его возвращения, которое почему-то предчувствовала, и потому, когда внутри стало немного теплее, а в процессоре раздалась едва уловимая, чужая вентиляция, я почти спокойно уставилась куда-то перед собой и всего через брийм такой тишины удостоилась сдержанных, произнесённых с явной неохотой извинений.       После встречи с Мегатронусом мне не стало легче, количество проблем не убавилось, но я нашла в себе силы не истерить, говорить спокойно и даже круче – молча слушать. Из-за нашего настроя тогда у меня и Фиама не вышло нормального диалога, лишь прозвучали некоторые фразы, напомнившие то ли прощупывание чужой территории, то ли аккуратные касания свежих повреждений. Практической пользы или улучшений после них не наступило, но и пропустить такой этап оказалось просто невозможно.       Вполне вероятно, что, завершив в тот орн разговор именно на извинениях, мы допустили ошибку. В следующий цикл Фиам сдержанно – чем косвенно, по сути, показал, что проблема всё ещё есть и он о ней помнит – произнёс, что меня нужно начинать учить пользоваться силой Хранителей, которую, как бы то ни было, у меня уже не заберёшь, и я не могла не согласиться.       “Почему ты держишь кулаки сжатыми?” — спросил Фиам тогда первым делом, стоило мне встать посреди комнаты, как он велел. — “Кого ударять собралась?”       Я невольно спрятала манипуляторы за спину, словно это могло их укрыть.       “Я всё равно слышу твои мысли”, — напомнил Фиам почти сухо. — “Я научу тебя потом их закрывать, но пока… скажи вслух сама. Что беспокоит?”       Фраза, от которой мне должно было стать ещё хуже, заставила в неверии поднять взгляд. Показалось, или я услышала заботу в голосе? Попытку по крайней мере.       Провентилировав, я медленно вытащила кулаки из-за спины и согнула локти, взглянула на пальцы.       — Я боюсь.., — говорить абсолютно не хотелось, но Фиам был прав – он всё равно слышит, создам хотя бы иллюзию того, что могу контролировать свои откровения, — боюсь той силы, которую ощущаю.       Пришлось прикрыть окуляры и провентилировать. Пальцы ненадолго расслабились, и обжёгшее их тепло заставило в панике срочно сжать кулаки обратно.       — Я физически чувствую что-то в венах. Словно одно неверное движение, и изнутри что-то вырвется. Что-то опасное и неконтролируемое.       Манипуляторы снова спрятались за спину.       Фиам немного помолчал.       “Ты должна знать, что технически простое сжатие пальцев в кулак не блокирует потоки”, — сказал он спокойным тоном преподавателя, и я в панике вскинула голову. — “С непривычки оно максимум создаёт неудобства. Однако в твоём случае сила действительно стопорится, ты перекрыла ей все каналы. Весь вопрос в твоих мыслях, намерениях. Сосредоточение на сжатых пальцах, убеждение, что это поможет, позволяет тебе в самом деле не выпускать силу наружу. Но так нельзя, ты заблокировала в себе все-все потоки, скоро начнёшь выдыхаться. Надо разжать пальцы.”       — Нет! — я невольно отшатнулась. — А если я что-нибудь разрушу?       “Не разрушишь, я рядом”, — прозвучало твёрдое, на что можно было бы горько рассмеяться, но от этой фразы меня почему-то пробрало изнутри, словно я почувствовала высокую стену, вмиг выросшую перед собой. — “Я рядом и страхую. Ты не научишься пользоваться тем, что сама же блокируешь. Разожми пальцы, Александрина.”       Я почувствовала чьё-то прикосновение к конечностям изнутри. Скривилась от страха, от желания заскулить, завентилировала чаще, но медленно подняла кулаки перед собой – дрожащие, немного сведённые от постоянного напряжения – и наконец дёрганно разжала свои уставшие пальцы.       Белый металл ладоней тускло блеснул, я пошевелила фалангами. Поначалу ничего не происходило.       “Выпусти потоки”, — раздалось негромкое. — “Дай им спокойно потечь”.       Абсолютно неясная фраза всё же заставила меня как-то провентилировать, отпуская внутреннее напряжение, и в этот клик оно случилось – горячее нечто потекло из грудной пластины по корпусу, окутало всю длину манипуляторов и в один миг вырвалось из ладоней, сделало то, что я так старалась не допускать.       С моим вскриком над ладонями взметнулось нечто, подозрительно напомнившее огонь. То, чего тут по определению не могло быть, и я мгновенно опустила манипуляторы вниз, словно это могло смахнуть плазму, позволить ей стечь с конечностей, и тогда огонь вспыхнул сильнее, обхватил до самых локтей, и голос Фиама раздался ровно за полклика до того, как я собралась заорать:       “Он не расплавит тебя, не бойся!”       Я в ужасе сжала дентопластины, задрала голову, ощущая, что огонь действительно стекает куда-то вниз, мне под ноги, захватывает в кольцо и взмывает ввысь. Этот огонь точно был неправильным, он горел просто так, не брал за основу никакого топлива, и у меня было чёткое ощущение, что он льётся… из меня. Примерно из искры.       “Всё хорошо, вентилируй… спокойно, спокойно. Опусти голову, не бойся на него смотреть.”       Я на него даже вентилировать боюсь. Вдруг сожрёт?!       “Я тебя сам сожру, если продолжишь в том же темпе. Опусти голову, кому говорю.”       Пришлось подчиниться. Окуляры в панике уставились на ярко-оранжевое, желтоватое нечто, сквозь которое вяло мелькали очертания родного дома, с которым я уже мысленно, несмотря на все уверения Фиама, попрощалась.       “Хорошо. Смотри на него. А теперь прочувствуй. Это твой огонь, ты им управляешь. Он служит тебе, его суть проходит сквозь тебя. Коснись.”       Я оглядела ладони, из которых ещё остаточно лилось горящее пламя, и то ли решив, что хуже не будет, то ли всё-таки сойдя с ума, неуверенно, по касательной коснулась выросшей вокруг меня оранжево-жёлтой стены. Она обдала ощутимым теплом пальцы, но не расплавила.       “Улови этот момент, давай. Запомни его.”       Я коснулась огня всеми ладонями, заводила по нему, попробовала смахнуть в сторону, прощупать глубину. Ярко-оранжевый вдруг потемнел до красного, отдалённо напомнил алый, и в его глубине вдруг мелькнуло что-то тёмное. Я прищурилась, махнула ладонью снова, и пятно стало чуть больше, словно нефтяное масло. В самом его центре показалось что-то голубое.       От знакомых красок вдруг повеяло ужасом, и я как-то сжалась изнутри, сосредоточилась на ярко-оранжевом цвете, усилием воли увела его в жёлтый. Чёрный и голубой пропали, забрали с собой даже красный, а я вдруг словно почувствовала то, на что так усиленно намекал Фиам. Какой-то стержень, основу, вокруг которой плескался окружающий огонь. Его суть.       “Отлично, молодец”, — казалось, он совсем не заметил тех цветовых отклонений в огне, что привиделись мне. — “Ухватись за неё. И заставь пламя погаснуть.”       Я безрадостно поджала губы, но послушно потянулась куда-то ладонями, взялась за невидимые основы, а затем медленно опустила манипуляторы вниз. Огонь замер и вдруг принялся уменьшаться, следовать моим движениям. Ниже, ниже, ещё ниже. Когда конечности оказались в самом низу, пламя с пола подскочило к верху и потекло обратно в мои ладони. Вместе с окончательно опустившимися манипуляторами последний язычок огня втянулся в мой корпус.       Стало тихо. И уже далеко не так ярко. Снова всё было как прежде.       “Браво”, — раздалась усмешка и что-то похожее на аплодисменты. — “Ты молодец. Ну что, больше сжимать кулаки не будешь? Поняла принцип?”       Я медленно приподняла ладони. То тепло, что я так боялась выпускать, всё ещё ощущалось в корпусе, но продолжало там спокойно циркулировать, а не доводить меня до полуофлайна маниакальным желанием вытечь наружу.       “Вот это – нормальное состояние силы”, — изрёк Фиам тоном профессионального ментора или учёного, описывающего своё открытие миру. — “По непонятной мне причине ты искусственно её пережала, потоки заблокировались, так что всё равно нужно было позволить им спокойно вытечь, чтобы взять уже под правильный контроль. Ну что ж, теперь, когда мы с этим справились, приступим к первичному разбору!”       Я в страдании задрала голову и издала жалобный стон. Усталость от предыдущих нескольких бриймов нашёптывала молча пойти и рухнуть где-нибудь в уголочке.       “Бодрей! Дальше будет интереснее!”       Дальше было и в самом деле интереснее. Меня выматывало буквально всё, чему Фиам учил, но одновременно это приносило покой и уверенность. Невидимый собеседник ругался и не понимал, «откуда в тебе столько зажимов, Праймуса ради?», но после его уроков не появлялось столько же вопросов, сколько после бесед с Беатрисой. Меня всё ещё до дезактивации пугало то нечто, что теперь поселилось внутри меня, но Фиам учил это контролировать… и это не могло не радовать.       Шли орны, я осваивалась и всё отчётливее понимала, что мы упорно обходим, откладываем тот разговор, с которого вообще начали. В какой-то момент даже показалось, что мы оба забыли про него, и часть меня малодушно думала о том… что и хорошо, наверное. Ведь что делать, если мы всё-таки к этому разговору вернёмся, я не знала.       Намёк на то, что я совершаю ошибку, мелькал в каждом орне нашего промедления. В каждом уроке и в каждой немногочисленной встрече с советниками, которых я пару раз ещё навестила, безрадостно, но вполне торжественно заверив, что в курс дела меня оперативно вводят, так что скоро я к вам вернусь для нашего совместного свершения дел великих. Те радостно кивали. Я же хотела биться об стену головой.       Намёки на ошибку мелькали в их шеях, в которых мне почему-то чудился ярко-голубой, хотя там иного цвета, кроме белого и серебряного не было. Это можно было списать на освещение зала, но в небе по пути до дома мне мерещился оранжевый. Он давил на виски, словно хотел проломить их внутрь, и я ускоряла шаг, опускала голову, уставившись на дорогу, в которой тоже мелькали отблески проклятого голубого.       Я давила проявление этих цветов везде, словно закрывала окуляры, оставляя их на деле открытыми. Притупляла какое-то внутреннее чувство, будто сжимала свои кулаки, когда, как говорил Фиам, «блокировала потоки». Я делала это всё чаще, слушала его наставления и призывала огонь, упорно игнорируя чёрный, мелькающий где-то на краю оптики. Фиам призывал сосредоточиться, и чёрный уходил. Мы откладывали снова и снова.       Ошибка обозначалась всё сильнее. И наконец наступил орн, когда игнорировать её уже оказалось невозможно.       Менее двенадцати квартексов до начала войны       Давно уже следовало скачать карту. Встроить в свой процессор навигатор, соединить с, по меньшей мере, тридцатью источниками и, прихватив с собой ещё и прибор с датпадом, так ходить.       Плевать, в сущности, что это бы выглядело странно. Зато надёжно.       Я терпеть не могла слова об осторожности, надоедливые советы и все прочие неприятные проявления раздражающей опеки, но отчего-то сейчас они застучали в процессоре все и разом. Возможно потому, что всегда в целом неплохо ориентирующаяся я – потерялась.       С неохотой пришлось поднять голову и вяло оглядеться, скрывая досаду.       Насколько хорошо я знала улицы Кибертрона? Вообще-то, вполне нормально, по большей части выручал факт того, что выбраться из почти любой точки можно было интуитивно. Больше того, интуитивно и быстро, если умеешь ориентироваться визуально, но с этим у меня были небольшие проблемы, так что зачастую выходило совсем не быстро, но выходило! Пусть тратя время, но я стабильно выбиралась сама даже из совсем незнакомых мест.       Лишь один раз мне это вышло боком. Тогда… в орн знакомства с Мегатронусом. Ну или не боком, тут как посмотреть.       Передвигаться на своих двоих мне приходилось часто, часто – на приличные расстояния, и всё это, в сочетании с регулярным вызовом от самой себя – давай, пойми, куда идти без карты – в конечном счёте подтверждало:       Да, я неплохо знала улицы. Не думала, что однажды придётся в этом сомневаться.       Я медленно шагала вперёд, давя неровную вентиляцию. Вариант «повернуть назад и добраться до последнего знакомого места» не работал и в целом не рассматривался по той причине, что не было никакого последнего знакомого места. Я не знала буквально ни одного квартала, и темнота вокруг только больше усугубляла ситуацию.       Ночь. Тёмная и почти непроглядная.       Мне пришлось ненадолго притормозить, чтобы обернуться, бросить всё-таки взгляд назад, а после поспешно зашагать дальше. С непроглядностью я погорячилась, пусть окружающее пространство я видела плохо, но впереди хоть мелькали какие-то очертания зданий, а вот позади – ничего. И это ничего навевало нечто, до боли напоминающее ужас.       Корпус передёрнуло, я тихо провентилировала и продолжила шагать вперёд. Снова медленно.       Откровенно признаться, мне было незачем паниковать. Да, забрела я неясно куда, но это не такая уж неразрешимая проблема. Всего лишь добраться до любой точки, где есть трансформеры, и спросить дорогу, ведь мои встроенные датчики отчего-то не работали… а ещё мне было очень страшно смотреть вперёд, и окуляры потому уставились куда-то вниз, под ноги.       Я шла так до тех пор, пока синеватая чернота не разбавилась чем-то оранжевым. Вмиг подсветились дорога, мои ноги и даже пространство вокруг, и я слегка неверяще подняла голову.       Источник этого света загораживал мне всё, заставил ненадолго сощуриться, а затем – распахнуть оптику шире. Оранжевый заполнял собой всё, всю широкую, как оказалось, улицу… и большие, находящиеся на хорошем расстоянии друг от друга здания. Я проморгалась и аккуратно сделала шаг. Ближе к той точке, откуда лился свет.       С каждым шагом источник словно отдалялся. Я хмурилась в непонимании, но непроглядный синий под ногами всё-таки светлел. Небо оставалось таким же мрачным, но я наконец дошла до зданий… и замедлилась, понимая, что аудиосенсоры начинают улавливать какой-то гул.       Я всё ещё не встретила ни одного прохожего, что неудивительно в целом, кто оказывается на улице ночью? Но откуда тогда шум? Ещё и странный такой.       Огромный оранжевый диск снова отступил дальше, свет отскочил на ещё более значительное расстояние. Я зло рванула вперёд, сделала несколько резких шагов, но застыла как вкопанная, когда услышала плеск, раздавшийся прямо у меня под ногой. Вокруг снова потемнело…       Я опустила взгляд, готовая к тому, что в этом мраке ничего не разгляжу, однако реальность оказалась иной. Приподняв ступню, я отчётливо различила ярко-голубой. Энергон…       Опуская ногу, я простёрла взгляд дальше. Тонкая линия бесценного топлива кривым росчерком шла вдоль улицы, в сторону так отдалившегося оранжевого пятна, которое казалось уже и не оранжевым, а жёлтым. Хмурясь, я пошла вперёд.       Успешно обогнуть пару лужиц несложно. Как и ещё пару, а потом ещё пять. Но в какой-то клик эти лужицы соединились в небольшие речки, и я вдруг застыла, поражённая совершенно необъяснимым, всё это время витавшем в округе, а теперь полностью осознанным мною чувством ужаса. Окуляры медленно-медленно прошлись по дороге под ногами и поднялись дальше, ближе к жёлтому диску… не диску вовсе, солнцу – в ту даль горизонта, где заканчивалась видимость, куда уходила перспектива. И именно там брали своё начало ярко-голубые реки, единым и полным потоком стекающие по улице.       По улице, где гуляли крики ужаса и боли, где не было больше живых. Были только реки пролитого энергона…       Я подскочила ночью с невырвавшимся из глотки воплем. Вентиляцию перекрыл всепоглощающий ужас, способный спокойно довести до дезактивации, но, конечно, я не дезактивировалась.       Хранители же бессмертны, Юникрон всё побери.       Страшные, свистящие и звучащие будто из самого хаоса звуки, лишь очень и очень отдалённо напоминающие обычную вентиляцию, должно быть оказались невозможны для игнорирования, или просто так вышло случайно, но в грудной пластине стало теплее, и почти сразу же в процессоре раздался голос:       “Праймуса ради, Александрина, что с тобой такое?”       Я нервно, в панике схватилась за горло, не видя больше никаких способов облегчить вентиляцию. Перед окулярами всё плыло и вспыхивало, вопреки темноте вокруг, но именно тьмы я сейчас больше всего боялась. Боялась, что в ней снова промелькнёт этот ярко-голубой. А ведь прежде я боялась света…       “У тебя паническая атака?” — Фиам выразил что-то, похожее на беспокойство. — “Открой сознание, я попробую помочь!”       Я слабо понимала, как это сделать в таком состоянии, но, кажется, Фиам справился и сам. Процессор тронуло ментальное воздействие, которому я не стала противиться, лишь продолжила судорожно хвататься за шею обоими манипуляторами.       Невозможность нормально вентилировать не является нормой. Вентиляция существует для успокоения нейросети, она – последнее, что начинает сбоить.       Я пыталась помочь себе, а изнутри меня просто разрывало, сминало воспоминаниями об увиденном и, что кошмарнее, услышанном. Всё так походило на то, что я видела однажды в оптике Мегатронуса, но оказалось гораздо страшнее, потому что в этот раз предстало гораздо ярче, дольше и, это самое пугающее, реальнее. В том лифте до последнего клика не покидало знание, что мелькающие картинки – плод воображения, галлюцинации, голограммы, да что угодно, но только не действительность! Но как в это верить теперь, когда я не только видела, не только слышала, но и чувствовала, находилась там…       “Так, Александрина, успокойся”, — раздался наконец собранный, подозрительно хмурый голос Фиама, и, как ни странно, я сумела сомкнуть губы и прекратить ненадолго свою неработающую правильно вентиляцию вовсе. — “Того, что ты видела, ещё не случилось, всё ещё можно…”       — Ещё не случилось? — повторила я неверяще, делая акцент на первом слове. Голос не прорезался, горло сдавило. — Что значит, ещё не случилось, что это было?!       И ответ, будто смутно осознаваемый в глубине сознания или тем самым новым органом, чувством, поселившимся внутри с момента моей инициации, прозвучал холодным движением молота по наковальне:       “Ты видишь будущее, Александрина.”       Я застыла. Медленно моргнула в повисшей тишине, шевельнула пальцами, потирая сдавленное горло, горько дёрнула уголком губ, когда в окулярах отчётливо начал копиться омыватель, и вдруг закричала, заорала во всю мощь голоса:       — ТЫ ВИДИШЬ, К ЧЕМУ ВЕДЁТ ТВОЯ СЛЕПОТА?! — я ненадолго зажмурилась, смаргивала омыватель, попробовала напомнить себе, что такие громкости ночью – плохая идея, но ужас и боль затопили повторно, и крик продолжил литься из груди, словно рвущаяся из глубин трещина: — ТЫ ПОЛНЫЙ ИДИОТ, ЕСЛИ НЕ ВИДИШЬ, НЕ ПОНИМАЕШЬ, КАК СИЛЬНА НЕНАВИСТЬ, КАК МНОГО БОЛИ! НАМ ВСЕМ НУЖНА ТВОЯ ПОМОЩЬ, А НЕ ГРЁБАННОЕ ВЫСОКОМЕРИЕ!       Мой голос от таких громкостей, от недавнего и неудачного выхода из офлайна и всё ещё сведённого горла не мог не сорваться. Он и сорвался, и я замолчала ненадолго, свистяще провентилировала – грудная пластина заполнялась медленно и долго – и продолжила не криком, а скулежом:       — Уйди прочь… уйди, ОСТАВЬ МЕНЯ В ПОКОЕ! Ты ничем не в состоянии помочь, ты способен только губить!!!       С громким стоном боли я сжалась, притянула колени и вытолкнула его прочь из сознания – далеко, захлопывая щиты, ставя сразу много таких щитов, чтобы не прорвался, не дотянулся, – а затем громко, раздираемая адской болью всхлипнула и рухнула на свою платформу, заливая её всю омывателем.       Но вопреки всему, Фиам тогда не ушёл сразу. Дождавшись затишья в моих безостановочных рыданиях, он осторожно всколыхнул мои щиты – видимо, в какой-то момент я потеряла концентрацию – и спокойным, на миг показавшимся мне выцветшим голосом произнёс:       “Раз ты считаешь, что я должен что-то увидеть… хорошо. Я пойду и посмотрю. В моё отсутствие с советниками и прочим будешь разбираться сама.”       Уже было проникшаяся его словами я в один клик взревела от такой неприкрытой, брошенный прямо в фейсплет мысли: «Пожалуйста, раз такая умная, давай, жду, когда приползёшь на колени с пониманием, как была неправа».       Я бы швырнула ему что-нибудь вслед. Но смогла лишь вытереть омыватель и вслух крикнуть:       — Катись на все четыре стороны!       А когда почувствовала, что действительно осталась одна, рухнуть обратно на платформу. Снова проливая омыватель.       Хранительнице неоткуда было знать, что уходящий от неё Фиам сохранял напускное спокойствие, даже насмешку в голосе ровно до той поры, пока она могла его слышать, пока он был с ней рядом. Родной каждому Хранителю, он сделал всё, чтобы оставить именно такое впечатление, но, стоило ему скрыться, принять эту бесформенную, незримую оболочку, в которой он предпочитал путешествовать по внешнему миру, не становясь для того заметным, Фиам позволил истинным чувствам затопить естество – чувствам тревоги и лёгкого, проходящего по самой грани эмоционального диапазона страха. Чувствам, которые он не испытывал в подобном виде уже очень, очень давно. Даже слишком.       Оставленная на его попечении планета казалась слишком необъятной для всего лишь одного живого существа, но часть силы Праймуса имела достаточно возможностей для её охвата. Просто для этого потребуется какое-то время…

* * *

      Смена Хранительницы действительно волной прошлась по настроениям общества, заставляя многих замереть в робких, испуганных мыслях: а что будет дальше?       Страх перед будущим, перед повисшей впереди неизвестностью, заставил общество ненадолго замереть, застыть, как в анабиозе. Так застывают перед опасным хищником, не двигаясь, не смея напугать или дать хотя бы малейший повод думать, будто тебе хватит наглости напасть. Так казалось, будто опасности уйдут сами, не посмев никого тронуть.       Но постепенно, даже быстрее, чем можно было ожидать, общество оттаяло. Незримый хищник не показал себя, или просто оказался кем-то абсолютно безвредным, но довольные снова функционировали в обычном режиме в самой полной его мере, а недовольные – собрались в круг, напоминая себе и убеждаясь в том, что отсутствие изменений – не то, на что они вообще-то рассчитывали. Неизвестное, другое будущее пугало лишь тех, кого устраивало настоящее, всех прочих же заставляло жаждить себя. Им нужны были перемены, за них они боролись. Если перемен не происходит, они будут их создавать.       Стилджо оказался прав, считая, что смена Хранительницы даст трансформерам надежду. Эта надежда, эта вера и заставила их сначала повременить с борьбой, а после изменить её ход и характер.       «Александрина» значило «защитница». И всем хотелось верить в то, что именно их, страдающих и принижаемых, готовых бороться за своё место под чистыми сводами их планеты, Хранительница и сможет защитить.       Никогда нельзя недооценивать силу угнетённого народа. Нельзя недооценивать тех, кому нечего терять, кто готов по этой причине на всё. Однако сейчас именно этот народ, именно эта его часть сменила тактику ведомой им борьбы, из хаотичного, неуправляемого и в целом неясно, на что направленного движения перейти к вполне конкретно осязаемому посылу:       Нам нужны Вы, Хранительница. Услышьте нас, придите к нам и помогите вместе с нами достичь того состояния, которое мы называем справедливостью.

* * *

      Александрина       Нокта связалась со мной почти квартекс после моей инициации спустя, когда я уже, откровенно говоря, потеряла всякую надежду на это. Такое событие стало одной из немногих причин для кратковременной радости, но мы обе знали, что связаться – мало.       — Как ты? — сумела выдавить подруга из себя, таки навестившая меня ближе к вечеру. Сидящая передо мной, она казалась уже не такой напуганной, чуть более привычной. Чёрный корпус, лишь немного разбавленный белым, напоминал своей резкостью её характер, и я, глядя в фейсплет Нокты, вдруг призналась на одной вентиляции:       — В ужасе.       Подруга молча наблюдала, как я опускаю голову и закрываю её манипуляторами. Почти равнодушно отвела оптику в сторону, прекрасно зная, что я наблюдаю за ней даже со своего неудобного положения. Наконец Нокта сложила ладони на сочленениях и заключила:       — Да, подруга, ты правда попала.       И я громко ответила, резко возвращаясь в нормальное положение:       — Ну спасибо, моя дорогая!       Наш короткий разговор, если вдуматься, смысла имел мало, но, произойдя в тот период, пока Фиам ещё изображал из себя подобие кого-то адекватного, всё равно поспособствовал равновесию в моей искре. Или подобию этого равновесия.       Нокте было сложно общаться, как прежде, но она всё же не отвернулась. И пообещала несмотря ни на что оставаться на связи… если я всё-таки ей понадоблюсь. От этого стало очень тепло на искре… не взирая на понимание глубоко в процессоре, что долго Нокта всё равно не продержится.       Она не отвернулась. Хотя бы не стала делать вид, будто никогда меня не знала. И одного этого мне было достаточно. Сейчас, по крайней мере.       С наступлением же орна, аккурат после страшного видения, Фиам в самом деле не вернулся, и на этот раз у меня не было пресловутых «на пару звёздных циклов», теперь я понятия не имела даже близко, когда он вернётся, и этот факт меня… разозлил. Я уходила в офлайн с этой злостью, с ней же и вышла.       Советники в самом деле уже ждали меня, как и новых сведений, как и моих мыслей, что делать с изменившейся тактикой низших, а я нарезала круги по комнате. В очередной раз, только не от паники или дискомфорта, а просто пытаясь хоть куда-то деть негативные эмоции, а желательно – успокоиться. Как в ответ на порывы искры, периодически у меня ощутимо грелись ладони, и я поспешно тёрла их о бёдра, сбрасывая копящееся тепло.       Это Фиам научил меня контролировать это. А Фиама мне сейчас хотелось разобрать на винтики.       Набранная мною скорость кружения по одной зоне, как и так и не проверенный ремонт, в конце концов сделали своё дело. Тот самый кусок отделки, частично оторвавшийся и теперь прилично так торчащий, снова стал препятствием, на которое моя нога налетела. Я подскочила, спасая себя от неминуемого падения, стремительно развернулась, наклонилась и едва ли не с рыком, хватаясь обоими манипуляторами, дёрнула кусок металла.       Он оторвался от стены, как засохшая краска.       Я застыла с этим куском металла в ладонях, словно бета, случайно уронившая непонятную колбу опи. С распахнутыми окулярами я смотрела на отделку… являющуюся частью приличной, довольно высокой и широкой пластины… но оторвавшейся сейчас с такой лёгкостью.       И впрямь словно кусок лопнувшей краски. Я часто в бетстве сдирала его пальцами, но… но не плотные, почти не сгибаемые для фемских манипуляторов куски отделки.       Я так и стояла, глупо пяля на металл в ладонях и совершенно не понимая, а что теперь с ним делать, когда пришёл ответ на сообщение, которое я тоже умудрилась отправить сегодня… во всё том же порыве злости.

* * *

      — Что, снова нужна помощь с наведением порядка в процессоре? — хмыкнул Мегатронус, складывая манипуляторы за спиной, и я в иронии приподняла надбровную дугу.       — Скорее, я просто следую твоему совету, — усмехнулась, впрочем, невесело, перекладывая ладони на коленях. Я расположилась в специальном углублении ближайшего здания, сев туда с ногами и прижавшись к стене боком. Мегатронус остался стоять напротив меня, спиной уперевшись в ограждение.       После инициации я ляпнула, что, быть может, мы наконец прервём традицию случайных встреч, и это, как ни удивительно, действительно сработало. Хотя вспоминая, что у меня теперь буквально каждый выход из дома тщательно спланирован и крайне редок, наверное, удивительного тут всё-таки мало. Я просто не оставила случайностям шанса.       Мегатронус не стал уточнять, о чём я – или сам догадался – и лишь с подчёркнуто-благодушным видом принялся ждать, когда я объясню, с чем пожаловала на этот раз. А мне пришлось подавить желание недовольно поджать губы.       Может, видеться случайно мы и перестали… потому что теперь виделись неслучайно. И заметно чаще, чем было до этого, все разы – по моей инициативе.       И я изо всех сил старалась не показывать, как с каждым разом от такой встречи внутри тоже кое-что копится. Только не злость, а скорее… раздражение.       — Почему ты всё-таки сменила имя? — спросил Мегатронус неожиданно, ещё до того, как я нашлась с объяснением, зачем попросила о встрече на этот раз, за что удостоился моего удивлённого взгляда. Я даже слегка оттолкнулась от стены.       — Ну.., — невольно я откашлялась, поскольку вопрос буквально застал врасплох, и, хоть он спас от одной безысходной ситуации, невольно толкнул ко второй. — Ну, традиционно все Хранители их меняют…       — Не вся планета знала твоё прежнее имя, — хмуро отмахнулся от такого хиленького оправдания Мегатронус, и я виновато отвела оптику. — Мало, что мешало тебе оставить его, выдав за новое.       Угу, всего-навсего невидимый голос в голове, который Беатриса со страшной оптикой велела слушать.       — Лекса… значения не имело, — наконец с неохотой ответила я, испытывая на самом деле неловкость от того, что не могла ответить честно. Слишком долго, муторно и… ну, Фиама я сейчас поминать не хотела. Если только поливать, и отнюдь не энергоном. — Я не знаю, мне… Имя Беатриса подбирала, — ляпнула резко и вскинула голову, вдруг придумав правдоподобную историю. — Она специально взяла такое, чтобы с прежним именем пересекалось. Хотя помогло несильно, я всё равно не ощущаю этого имени.       Мне пришлось выдержать его прямой молчаливый взгляд, потому что пускаться в долгие и правдивые объяснения реально желания не было. Может, фейсплет отразил мою общую усталость от этой темы и полное нежелание к ней возвращаться, и поэтому Мегатронус через какое-то время спокойно заметил:       — Александрина кажется чересчур длинным относительно твоего прежнего.       Мои плечи невольно дрогнули. Пронесло.       — Всё зависит от цели, которую ты преследуешь именем, — с усмешкой откликнулась я. Невольно, конечно, Фиам вспомнился мне ещё раз, точнее, наш разговор четыре квартекса назад.       — Я серьёзно, в чём прикол всех этих имён? — спросила я тогда, потому что, как бы ни плевалась я ядом в разговоре с Мегатронусом, вопросы-то он задал верные. — Почему считается, что их даёт Праймус, исходя из высокой цели, когда на деле их даёшь ты?       “Я попрошу! Я сам – воплощение Праймуса, я часть его силы, не принижай мою значимость!” — на такую неприкрытую гордость я закатила окуляры. — “А то, что у вас в Архивах всерьёз упоминается именно Праймус, а не я – ну прости, никто из Хранителей не пожелал заморачиваться и рассказывать про меня. Вы как-то все склоняетесь к молчанию.”       — Неудивительно, учитывая, что тебя никто не видит, — буркнула я с недовольством, впрочем, прекрасно предшественников понимая. — Допустим, а значения?       “Праймус, ну каждый раз, как в первый”, — опять эта подчёркнутая усталость со значением «как вы надоели спрашивать одно и то же», и это я тоже терпеть не стала, топнув ногой, воскликнула:       — Ох, простите, пожалуйста, что не осведомлены оказались! — я скорчила фейсплет. — Вы ведь сами заявили, что Хранители не сильно знаниями делились!       “Прекращай этот сарказм, тошнит”, — я почти физически ощутила, что собеседник поморщился. — “Не просто так значения существуют, ясно? Это не лирика и для красного словца, загляни в историю… нет, отбой, там не про все имена написано.”       Я нервно дёрнула окуляром.       “Кхм, да, так вот. Я не знаю пока, как проявит себя твоё имя, но значения… они не придуманные, поверь. При наречении, считай это моей уникальной чуйкой, я отчётливо вижу, какое имя подойдёт Хранителю. А потом его значение раскрывается в виде уникальной силы. Или судьбы, каждое имя уникально, ведь все Хранители уникальны.”       Когда Фиам разговаривал нормально, спокойным тоном – пусть в нём и слышались нотки преподавателя, – его даже можно было слушать. Я повела плечами, пока не прекращая до конца хмуриться.       — Всё равно звучит слишком абстрактно, — выдавила я общие ощущения. — Как все слова про уникальность каждой личности или значимости каждого маленького шага.       “Чтобы было проще, я приведу самый свежий пример”, — неожиданно охотно и правда, правда нормально сказал Фиам. — “Возьмём ту, кого ты знаешь”.       — Беатрису? — я думала скривиться – воспоминания о самых нудных лекциях в моём функционировании были слишком свежи, – но так откликаться о недавно дезактивировавшейся казалось преступно. — Не самый лучший пример.       “Её имя”, — Фиам предпочёл сделать вид, будто не заметил моих эмоций, — “значило «благословляющая». Ты это знаешь. Обращала ли внимание на её привычку часто добавлять в конце некоторых обращений, разговоров – или просто заменять этим весь разговор – слово «благословляю»?”       — Постоянно, — я задрала голову. — Со мной в разговорах она так не делала, но я про это слышала. И… уходя, она тоже это говорила.       “Это не просто красивая отсылка к её имени”, — голос стал чуть безэмоциональнее, холоднее, и я ощутила-таки укол сочувствия. Посетила вдруг мысль, что это я Хранительницу, абстрактную фигуру, с которой только под конец немного пообщалась, потеряла, зато он… потерял подругу? Фиам продолжал: — “С Беатрисой в целом всё стало ясно очень быстро, её значение одно из самых простых и буквальных. Она говорила «благословляю», потому что в её исполнении это обретало силу. Её магия частично заключалась в голосе, в эмоциональном посыле. Одним словом Беатриса исцеляла и ставила что-то вроде защиты. Её «благословляю» было способно оберегать.”       Этого… я не знала. Как будто что-то слышала такое, но… нет, не знала.       — То есть, сказав это всей планете.., — мой голос невольно стал тихим.       “Она накрыла такой защитой всех вас”, — голос, как уверенный кивок. — “И она ещё действует, будь уверена. Окутывает весь Кибертрон.”       Я моргнула, возвращаясь из воспоминаний. Что ж, за эти четыре квартекса, как бы то ни было, информации в мой процессор было немало загружено, но разгадка имени Беатрисы, слова про стоящую защиту почему-то тронули едва ли не больше всего.       Защита. А моё имя…       — …Александрина – сложное имя. Наверное… так его носитель кажется кем-то более недостижимым, — закончила я наконец мысль.       Мегатронус – так-то тоже обладатель не самого короткого имени – казалось, задумался над моими словами, но ненадолго. Через какое-то время он пожал плечами, соглашаясь.       А я снова почувствовала… что начинаю раздражаться.       — Так что случилось, защитница? — спросил Мегатронус не без иронии, и я прикрыла окуляры в глухом бессилии. Даже вопрос задал так, что лишний раз напомнил.       — Как у тебя так выходит – всегда точно знать, что делать? — спросила наконец я, устало облокачиваясь головой о стену, но не сводя с Мегатронуса взгляда. Он, стоящий на приличном отдалении от меня, помолчал, прежде чем усмехнуться.       — С чего такие выводы?       — Я не права?       Гладиатор снова взял паузу, хотя я не совсем понимала, для чего. Удивлялся моему вопросу или почти пессимистичному тону? Мне было без разницы, если честно.       — Не всегда, Лекса, — ответил наконец он спокойно, поводя плечами. — Совсем не всегда.       — На твоём складе ты говорил, что это – исключительный случай, — напомнила я чуть твёрже, снова поднимая голову. — Что прежде ты решения принимал без проблем.       — Цитировать меня ты из-за ситуации с низшими начала? — мгновенно поинтересовался Мегатронус остро, приподняв надбровную дугу, отчего я дёрнулась инстинктивно, обхватила ладонью сочленение. — Ты решаешь, что делать с ними?       Второй вопрос он задал спокойнее, и я зацепилась больше за эту эмоцию, чем за блеск окуляров, на который вовсе не обратила внимания. Мне было не до того.       — Совет.., — искра заходилась в ускоряющемся темпе, я приложила усилия, чтобы голос не прыгал; в итоге он просто сел. — Совет не уверен точно, как действовать…       Он как-то выразительно посмотрел на мой фейсплет, и я была уверена, что сейчас он скажет всё, что думает о явно слишком тупых для этой должности трансформерах или о не менее тупой Хранительнице… но он вдруг промолчал, как если бы остановил себя.       Я сжала сочленения крепче.       — Что? — спросила, не скрывая раздражения, от которого задрожали манипуляторы.       Мегатронус оглядел меня почти незаинтересованным, очень и очень контрастным на фоне предыдущего взглядом.       — Что ты хочешь от меня услышать? — ровный тон без и капли недоумения. Без намёка на все, вот только что явно мелькавшие у него мысли и эмоции, без намёка на то, что я всегда видела в нём прежде.       И я не смогла терпеть больше. Мгновенно уперевшись ногами в тротуар, усталая и доведённая и этими советниками, и до дезактивации доставшим меня Фиамом, и отдалившейся Ноктой, и этим страшным, противоестественным видением, знанием, что оно может осуществиться в реальности, а теперь ещё и этим гладиатором, я подскочила и в два широких шага приблизилась к трансформеру.       — Что с тобой случилось? — спросила почти со злостью, не доходя до Мегатронуса трёх шагов, подаваясь вперёд. Кулаки сжались, нагрелись, разве что не вспыхнули. — Когда ты стал таким?       — Каким? — поинтересовался тот нехорошо, заглядывая в мою оптику с высоты своего роста, превышающего откровенно немаленький мой, подавляя общей своей громадностью и силой, но я только дёрнула головой.       — Отстранённым, вот каким, — почти выплюнула ему в фейсплет. Ноги невольно сделали в его сторону маленький шаг. — Ты – единственный, кого не испугала моя инициация – вдруг отстранился? Великий гладиатор Каона всё-таки чего-то боится?       — Зато ты, — Мегатронус прервал меня мрачным, очень тяжёлым тоном совсем без крика, делая ко мне шаг – такой же тяжеловесный, как он сам, неумолимый и неотвратимый, как сгорание старой звезды или расплавка металла при высокой температуре. Такой же пугающий. — …ты, похоже, совсем забыла про страх.       Я застыла на месте, задирая только навстречу его фейсплету голову, щурясь в его алые окуляры, которые наконец загорались так, как и должны были. Как загорались всегда, и не только при наших встречах. Я бросила небрежно прямо ему в оптику:       — Ну так напомни, раз я забыла.       — Хочешь знать моё мнение, Лекса? — спросил он жёстко. — Ответ на твой вопрос? Он очень простой. Пока за тебя принимают решения другие, ты никогда не примешь верного. Узнаешь с десяток чужих, сотню, но не найдёшь среди них своего. Совет, Беатриса, я – а кого ищёт народ? Насколько я помню, исключительно «защитницу». Тебя.       Мне пришлось приложить усилие, чтобы не изменить выражение фейсплета.       Да, может, и ищут. Только вот найдут они не «защитницу». А «защитницу людей». Которая понятия не имеет, что это вообще значит…       — Раз так хорошо знаешь, в чём дело – почему отстраняешься? — поинтересовалась я, наклоняя голову набок. — Вот же она я – новая Хранительница, замечательная возможность влиять на судьбу планеты. Многие бы всё отдали за возможность получить такую власть.       Мегатронус отвёл взгляд, поджимая губы, и медленно повёл головой в сторону, словно сбрасывал нехорошие слова. Или нехорошие мысли. Я же процедила:       — Ну нет, не отворачивайся! — снова подалась вперёд, качнула сжатыми кулаками; Мегатронус медленно вернул взгляд на меня, и я заговорила чётче: — Снова отступаешь на шаг, разве это в твоих привычках? Даже в орн инициации ты был ближе, чем сейчас, что изменилось?       — А мы здесь моё поведение или твои будущие действия разбираем? — поинтересовался Мегатронус почти насмешливо, я поджала губы. — К тебе взывают низшие или ко мне? Я или ты должна сейчас решить, как поступить с ними? Я Хранитель – или всё-таки ты?       Мои веки дрогнули в глухом бессилии, в том же самом, что сжало мне искру. В том остром, душащем меня чувстве, которое я так отчаянно пыталась заглушить все эти четыре квартекса – чувстве одиночества.       Это слово я боялась произносить даже мысленно, потому что оно преследовало меня с тех самых пор, как дезактивировались альфы. Оно следовало за мной, поджидало за углом и было готово в любой клик свалиться на голову. Его я боялась больше всего, от него же так отчаянно бежала.       С переменным успехом, спустя долгие и упорные попытки, которым я потеряла счёт, мне это даже стало удаваться. Заводя новые знакомства, меняя род деятельности, я окружила себя пусть хлипким, но цельным барьером, закрыла любые возможные щели, через которые одиночество могло ко мне пробраться, и дело оставалось за малым – работать над тем, чтобы этот барьер укрепился.       И всё шло хорошо ровно до того времени… пока Беатриса не объявила меня следующей Хранительницей.       Мегатронус медленно распрямился. Выражение его фейсплета снова стало нейтральным и почти равнодушным. Делая шаг – всего один, но назад, в сторону от меня, – он бросил коротко:       — Решай, Лекса. Покажи решение… своё, а не чужое.       Он успел повернуть голову в сторону, когда смотрящая на него исподлобья я провентилировала, сжала ещё крепче горячие кулаки, ощутила странное тепло в окулярах – кажется, они начали менять цвет – и процедила:       — Да Праймуса ради.       Мегатронус всё-таки обернулся на мой голос, сделал это до того, как я резко шагнула в его сторону – зло и размашисто, сверкая наверняка оранжевой оптикой, приблизилась к нему вплотную и прислонилась к его губам. Холодным.       Пальцы одного манипулятора вцепились в середину его такого же холодного плеча. Да, я осознавала, насколько это опрометчиво и очень хорошо понимала, чего мне это может стоить. Даже учитывая, насколько всё странно и смутно случилось в прошлый раз, если он сейчас меня оттолкнёт, это изменит всё, уничтожит даже то далёкое и отстранённое, что есть сейчас, оставит меня совсем одну. Однако всё это не было причиной, чтобы не принять данное решение. Да, возможно, глупое, возможно такое, о котором я буду потом очень долго жалеть – но моё. Принятое не альфами с их очень категоричным видением моего будущего, не Беатрисой с её наставлениями, не Фиамом с его гордыней, не Советом с их узколобостью и не Мегатронусом тогда у Архива, когда я лишь поддалась, а мной. Оно – моё, целиком и полностью.       Искра моя, вопреки стойкой уверенности, тем не менее, билась в испуге эти долгие, безответные клики, как бьётся она у ученика в ожидании решающей оценки, и так же она провалилась куда-то вниз, когда Мегатронус подался вперёд, наклоняя голову вниз и отвечая, сминая мои губы своими почти со злостью. Очень похожей на ту, с какой его целовала я.       Свободный манипулятор инстинктивно дёрнулся, согнулся в локте, приподнимаясь, и запястье сдавила большая и холодная ладонь Мегатронуса. Другая – та, манипулятор которой я сжимала – поднялась выше, быстро чиркнула по спине и вдруг сжала сзади шею, обхватила затылок. Обе его конечности потянули – мою ладонь вниз, а голову, напротив, наверх – и гладиатор усилил напор, наклонился ещё ниже, забирая себе лидерство и вынуждая задирать фейсплет.       Я тянулась на носочках, отказываясь сдаваться, выгибаясь, вытягиваясь во весь свой рост. Мегатронус был сильнее, должен был быть сильнее, но я всё же Хранительница в конце концов. Я тянулась, целовала губы и цеплялась пальцами за его плечо больнее, но второй манипулятор из его тянущей хватки не вырывала… как и шею не расслабляла.       Меня обжигал его холод. Не припомню, чтобы он был таким холодным в прошлый раз… наверное, и не был, лишь я стала заметно теплее, прогрелась огнём Хранителей. Плевать, абсолютно, его холод воспринимался почти благом, почти наваждением.       Мегатронус целовал заметно глубже, чем в прошлый раз… и дольше. Когда же он наконец отстранился, я медленно опустилась с носочков на ноги полностью, вернула фейсплет в нормальное положение, опустила его даже чуть ниже – и лишь там раскрыла окуляры, заглянула в его алые исподлобья, хотя и понимала, что весь эффект портит учащённая, чрезмерно шумная вентиляция, которая от попыток её задавить становится лишь заметнее.       Пальцы Мегатронуса пробежались по моей шее, прежде чем, обогнув плечо, опустились.       — Как скажешь, — на вентиляции хрипло произнёс он, глядя мне в наверняка всё ещё оранжевые окуляры – слишком пристально гладиатор смотрел, – и наклонился немного ниже, окончанием фразы опаляя мне губы: — Александрина.       И я тоже провентилировала. Коротко и резко, словно это могло стать достаточным дополнением к молчаливому ответу таких же молчаливых, буравящих его снизу окуляров неестественного цвета.

* * *

      Пару джооров спустя.       Одно из убежищ низших       — Ты всё же впечатляешь, — удовлетворённо сказал Стилджо, расхаживая взад-вперёд и слегка раскачивая своим хвостом. Мегатронус следил за этой дополнительной конечностью лениво, искренне вдруг задаваясь вопросом: «А как Стилджо ничего им не сшибает?», но, конечно, быстро был отвлечён от этих мыслей: — И где ты только его нарыл?       Гладиатор Каона медленно закатил оптику. С недавних пор черт, которые его бесили в ящере, становилось всё больше. Например, излишняя въедливость.       — Где – не так важно. — Мегатронус только мотнул головой в ту сторону, где сейчас расположился их новый знакомый, впечатливший в достаточной степени, чтобы стать частью движения. — Ключевое лишь то, что Саундвейв будет нам полезен.       — Хакер самоучка, гуру, — Стилджо довольно сверкнул жёлтой оптикой, — да, очень даже будет. Нам не хватало такого в наших рядах.       Ящер сделал ещё несколько шагов перед фейсплетом Мегатронуса, обдумал что-то с относительно благодушным видом – очень уж его появление Саундвейва порадовало, – покивал сам себе и наконец заключил:       — Ну, что ж, это действительно расширит наши возможности. Особенно учитывая твою принципиальность в прочих вопросах…       — Я согласен, — перебил его Мегатронус мрачной, брошенной как в раздражении фразой, и Стилджо застыл, спустя всего клик развернулся на пятках.       — Прошу прощения? — вопреки тону, его окуляры зажигались хищным огнём зверя – холодным торжеством.       И это ещё одна черта, которая бесила. То, что Стилджо умел добиваться своего.       — Ты понял, что я сказал, — жёстко откликнулся Мегатронус, и от его ответа показалось, что и без того мрачное помещение окончательно погружается во тьму: — Я согласен начать сближение.       Кулак гладиатора медленно сжался; Стилджо расплылся в предвкушающей, ликующей ухмылке; в тишине стало слышно, как в соседнем помещении работает с компьютерами хакер Саундвейв.       Вторая развилка пройдена.