***
Сава идёт быстро, не различая сменяющийся пейзаж, не слышит и не видит, не чувствует себя живым. Жуткая апатия спадает, лишь когда глаза цепляются за знакомый силуэт: скрученные листья, сухие ветви, что клонятся к земле в поисках источника… Старая ива кажется увядшей и ещё более одинокой. Сава замирает, рассматривая дерево, и понимает, что не знает пути домой. Это не особо волнует — ему и не хочется идти дальше. Он подходит ближе, медленно поднимает руку и касается шершавого ствола, и впервые за весь этот день ощущает жуткую усталость, свалившуюся на плечи. Нет воли думать и куда-то идти. Он опирается плечом, утыкаясь виском в кору, ложбинки которой цепляют волосы, закрывает глаза. И вновь перед собой видит Эрика — его улыбку, его руки, длинные пальцы, что ласково перебирают струны; голова клонится вниз, белая чёлка непослушно свисает, вот он поднимает взгляд, и его чувства можно увидеть. Так хочется, чтобы он был рядом. Здесь. В ладонях появляется боль, словно кто-то вбил в них стальные колья распятия. Тело дрожит от холода, пальцы невольно обнимают плечи. Сава не двигается — остаётся назло себе на месте и чувствует, как колкая льдинка касается щеки. Он тут же вскидывает голову — сквозь ветви на землю падают мягкие белые комья. «Снег?» Снежинки цепляют друг друга и образуют хлопья, стремясь своими хрупкими телами покрыть всё вокруг. Сава чувствует, как те касаются щёк и тают, вырывающееся дыхание превращается в клочки пара. Мгновение — и снегопад напоминает дождь: белые «перья» падают быстро и часто. Снег пошёл впервые за долгую осень. Прикрыв устало глаза, Сава внезапно чётко различает громкий хруст веток, вздрагивает, оборачиваясь на звук, и замирает в изумлении. Эрик… Он явно шёл быстро, ведь сейчас, стоя в паре метров, пытается усмирить сбитое дыхание; его щёки от холода зарделись. Он вздыхает и просто говорит: — Я не мог не проводить тебя… Покалывание в носу горячим потоком стремится к уголкам глаз, которые мгновенно увлажняются. Сава сглатывает, отворачивается, отирая напросившуюся слезу, и, шмыгнув носом, вновь смотрит на Эрика, не способный поверить, что он здесь, правда здесь — всё это время он шёл следом… Цимерман не останавливается и проходит мимо, хрипло добавляя: — Идём… Он устало вздыхает. За его беспокойство Саве стыдно, но гордость мешает извиниться здесь и сейчас. Он едва кивает и проходит следом. Они идут молча. Периодически Емельянов цепляет на себе взгляды Эрика, который, в конце концов, останавливается, тихо замечая: — Тебе холодно. Но у него нет с собой ничего, чем можно согреться. Он хочет снять кофту, но под ней нет футболки, и, не зная, как помочь, лишь тянет свою руку. Сава разглядывает линии на его ладони, обнимая плечи. Этот жест — проявление заботы — так манит и пугает. Нужно отказаться от этого сейчас, пока не поздно, пройти мимо, больше не отвечать — прервать игру их чувств. Но он тянет свою руку в ответ. Ладонь к ладони, сплетаются пальцы. Ему правда становится тепло. Они продолжают путь, сцепившись руками, словно две хрупкие снежинки, сплетенные между собой телами, не в силах отпустить друг друга. Рядом с ним тепло и спокойно, и больше не страшно. Сава крепче сжимает пальцы, чувствует, как Эрик усиливает нажим в ответ. Он здесь — пришёл и не согласен отпускать. Ничто не имеет значения более в этом моменте — лишь белый снег, путь домой и их немые чувства.***
На крыльце дома оба замирают. Сава стоит выше, рассматривая дверь, Эрик на ступень ниже, не способный развернуться и безмолвно уйти, в поисках слов он медлит. Наконец Сава отпирает замок, хватает ручку, но со вздохом отпускает. Эрик ощущает слова на кончике языка, приоткрывает губы. В этот момент Сава разворачивается. — Эрик… Спасибо за всё. Слова комом застревают в горле, Цимерман успевает ответить лишь улыбкой, и мальчишка одним рывком бросается к нему. Волосы кажутся шелком холодной щеке, его руки ложатся на спину, крепко сжимая, подбородок утыкается в плечо. Эрик замирает, овеянный его нежностью. Мурашки от ног до головы пробегают быстрой волной. Оцепенев, он запоздало поднимает руки, но Сава уже разрывает объятие, разворачивается, ускользает за дверь, и его тепло рассеивается в густом снежном тумане, словно и не было этих мгновений.***
— Ты представляешь, идёт всю неделю! — проговаривает Оксана Петровна в телефон, прижимая его к плечу. Её пальцы отстраняют белый тюль на кухне, голубые глаза бросаются к пейзажу, и сердце радуется игрой света на зелёной и белой от снега ели. Она продолжает диалог, с другой стороны различая взволнованные нотки: — Не переживай об этом. Хорошо, что не приехали, началась такая буря… Конечно, встретимся, — она отворачивается от окна, вспоминая подругу, которая не смогла побывать на свадьбе; её пальцы скользят к жемчужине-подвеске на золотой цепочке и покручивают меж фаланг, — да… к Новому году. И Егорку привозите. Сколько вам уже? Пять? Оксана улыбается, бросая взгляд на своих мальчишек, которые сидят за кухонным столом с тетрадками и в тишине делают уроки. Она проходит мимо ребят, продолжая разговор, и ласково зарывается пальцами в волосы Эрика, который развалился на локтях, делая вид, что читает учебник. Сава провожает её жест с немым укором и отворачивается. Когда мама выходит, Эрик лениво скользит за ней взглядом, а после возвращает его к Саве. Сегодня он впервые убрал волосы резинкой — они отросли так, что складываются в короткий хвостик, и лишь непослушная прядь чёлки свисает вниз, прикрывая глаз. Саву она раздражает — он то и дело отмахивает прядь в сторону, пытается убрать за ухо, но она неизменно возвращается в привычное положение. Его яркие веснушки, что так напоминают лето, острый кончик носа и ресницы отныне не прячутся под неприступным занавесом, и радуют, и волнуют, и взгляд всё время касается мягких губ. В груди нечто ёкает, нестерпимо тянет и бьётся — от этого с губ Эрика не сходит счастливая влюблённая улыбка, которую он, конечно, прячет, прикрывшись локтем; лишь глаза выглядывают из-под руки, а пальцы нервно теребят и без того потрёпанную временем бумажку, что служит для страниц закладкой. Эрик помнит эту белую футболку с бордовым воротником, в которой Сава сидит, — именно в ней он его впервые встретил. Переживая те тёплые воспоминания, он отмечает, что с тех пор его симпатия лишь крепла. Сейчас он готов заявить о ней открыто, но с сожалением гонит эти мысли прочь. Однако несмотря на то, что Эрик всячески не замечает перемен — они имеют место: Сава заметно стал выше и, скорее всего, к концу года догонит в росте Эрика; изменяется его взгляд — становится строже, в нём исчезает та детская искра, что, казалось бы, присутствовала совсем недавно; он стал больше пить воды и дольше сидеть в ванной — иногда часами, и Эрику приходится спускаться на первый этаж, чтобы справить нужду. В последнее время Сава всё больше отдаляется от него: ложится рано спать, плотно задёргивая шторку, отказывается от совместных просмотров кино, уделяя всё свободное время гитаре. Цимермана это напрягает, потому что Сава если играет, то обязательно в наушниках, и, конечно, шипит и кусает губу, зажимая струны. Но стоит вмешаться по-братски, как мальчишка лишь слушает замечания, но не подпускает ближе или вовсе откладывает гитару, ссылаясь на новые дела. Всё из-за того объятия? Эрик старается об этом не думать. Родители тоже подмечают за ужином новые детали в поведении сына, от которых тот лишь кривится и закатывает глаза. Что с ним происходит? Эрик с леденящим ужасом избегает темы их «недомолвок» — между ними проскальзывает всё меньше слов, но становится больше взглядов. Прошлым утром, собираясь в школу, он решил надеть новую рубашку, и пока возился с пуговицами, бросил мимолётный взгляд на Саву и смутился, ведь тот наблюдал за ним с охотой. Цимерман сделал вид, что ничего не замечает. И подобное повторяется не раз. Эрик также больше не стесняется открыто смотреть на него, как сейчас, и видит, что мальчишку это волнует — ручка в пальцах крутится заметно быстрее, нога нервно подпрыгивает на месте; он старается не смотреть на Эрика, но раз за разом любопытный взгляд скользит в его сторону, натыкается на пристальное внимание и, уже смущённый, возвращается к тетради. Они не обсуждают это, ведь тишина обоим кажется спасительным барьером. Так, что с ним? Накануне после свадьбы, пока в доме Цимерманов гостил гер Александр — дядя Эрика и вся его семья, они собрались в гостиной за просмотром альбомов. В какой-то момент Эрик остался наедине с Оксаной Петровной и получил от неё ответ на все вопросы касаемо Савы — и служит его переменам нечто, на что обречены все дети — он взрослеет. Но если раньше малоэмоциональный мальчик был тихим и даже милым, то сейчас любое неосторожное слово пробуждает в нём ворчливого зверя. Взрослеет… Поэтому Эрику веселее его донимать. Он тянет палец к своей цели — медленно, подкрадываясь ближе, и, наконец, касается руки, отчего Сава вздрагивает, подтягивая к себе локоть; старается невозмутимо продолжить написание математических алгоритмов. Только Эрик не намерен сдаваться — через время подушечка его пальца скользит по белёсой линии шрама. Сава со вздохом дёргает на себя руку вновь, бросает «стоп-взгляд», но натыкается на наглую улыбку. Эрик обожает играть на его нервах — ведь этот новый «взрослеющий» инструмент так сладок. Сава фыркает, хватает бутылку сока, резко откручивает крышку — она падает, тянется за ней вслед, как и Эрик, пальцы которого словно случайно обхватывают его кисть. От этого Емельянов взволнованно вздыхает, его рука ощутимо вздрагивает и он проигрывает, выдавая свои чувства. Эрик тут же отпускает его с довольной улыбкой. Они отстраняются, а крышка продолжает лежать на полу. Сава делает глотки из бутылки и вновь дёргает коленкой. Пора бы остановиться — дать ему время прийти в себя, но Эрик уже представляет, как сможет касаться его во время очередного «боя». Остаётся лишь довести ситуацию до точки кипения так, чтобы рыбка не ушла с крючка. Секунда — его нога касается соседней ноги. — Прекрати… — Емельянов смотрит ядовито, заметно, как вздымается его грудь, кажется, он правда разозлён. — Что? — Эрик откидывается на спинке стула, обнимая её локтем. — Я ничего не сделал, — его рот кривится в ухмылке. Сава вздыхает, резко возвращает бутылку на место, и та выплескивает из своих недр пару оранжевых капель, которые ложатся на белые клетки. Тишина продолжается. Он усмиряет дыхание и возвращается к делу. Эрик, подперев висок ладонью, наблюдает. — Хочешь, помогу с уроками? — предлагает он невзначай и ловит на себе ответный взгляд, выражающий сарказм и скепсис одновременно. — А что? — продолжает Цимерман, — старшие братья должны помогать младшим. — Отвали… — устало вздыхает Сава, склоняясь над тетрадью. Стратегия «доставай и властвуй» не работает — через минуту мальчишка уже забывает о существовании Цимермана. Но вскоре ступня Эрика мягко ложится на ступню Савы. Вздох. Поворот и возмущение в карих глазах. — Эрик… — Да? — парень невинно вскидывает брови, чувствует — ещё немного. Но братишка лишь смотрит с укором без дальнейших слов. — Мы играем в гляделки? Он придвигается, сокращая расстояние между их лицами. Взгляд Савы моментально выдаёт тревогу, ведь Эрик не останавливается, — он успевает поймать лишь дыхание Емельянова, и тот отворачивается, закусив губу. Это выглядит мило. На пару секунд Эрик замирает. Хватило бы смелости, он бы коснулся его щеки губами, но внутри появляется протест, и со вздохом он валится на спинку стула. Убирает руки за голову, рассматривает люстру в виде цветка, после вновь обращается к мальчишке, который прикрывается ладонью, опираясь на руку. И всё же его взгляд проскальзывает из-за мнимой баррикады, встречается с улыбкой Эрика и вновь ускользает. Мгновения хватило бы… В последнее время ему сложнее держать себя в руках. Через минуту Цимерман вздыхает: — Надоело! — он закрывает учебник, любуется цветастой обложкой и переводит взгляд на Саву. — Может, погуляем? — Значит, тебя хватает только на десять минут? — сарказничает Емельянов. Эрик вскидывает брови, прищуривается. — На что это ты намекаешь? — На то, что у тебя проблемы с концентрацией. — Нет у меня проблем. Сава усмехается в ответ, и в момент, когда его ручка ставит последнюю точку, резко раздаётся стук, от которого парни одновременно вздрагивают. Вызвали этот стук два черенка лопаты, что дружно хлопнули по полу в руках Георгия. Сава хмурится, рассматривая розовое и оранжевое полотна лопат для уборки снега. Георгий, глядя на мальчишек, задорно сигнализирует бровями. — Ну, не-е-ет! — тянет младший Цимерман, скривившись.***
Снег падает будто бесконечно, но погода остаётся приветливой до тепла. Это то время, когда расстёгиваешь осеннюю куртку, изнывая от жары, а сняв, ёжишься от холода; время осенних листьев и перезревших тыкв, припорошенных белой пылью, и жёлтых клочков трав и редких замороженных цветов. Но вскоре вся эта красота растает, ведь в тёплом регионе города А. не бывает холодных зим — лишь деревья обсыпаются ледяными иглами и по утрам индевеют окна, и стоит сойти первому снегу, как появится грязь. Лопата загребает небольшой слой сугроба перед крыльцом, виднеется кладка узкой дорожки к дому. Белка прыгает с ветви сосны на соседнюю и валит на корневище кучку снега. — Это возмутительно! Почему мы должны этим заниматься? Он всё равно растает, — причитает Цимерман, тыкая лопатой в землю, словно ледоколом. Сава со вздохом загребает новую порцию и терпеливо поясняет: — Поэтому его и нужно убрать. Но до Эрика разумные доводы не доходят, он уже распинается о чистке снега как о неблагодарном занятии, обзывая их старания «мартышкиным трудом». Пока он ноет, Сава терпеливо чистит тропинку и пространство возле. — …Достало, что нами всё время командуют! — Эрик проявляет свой максимализм во всей красе. Сава не выдерживает: — Это ты меня достал! — он оглядывается с возмущением, немного стыдится своего голоса, ведь тот срывается, как у девчонки, но продолжает: — Бери лопату и работай! Бесишь. Сава отворачивается, вновь приступая к делу, и расстёгивает свою бежевую парку до конца, открывая вид на серую кофту — слишком жарко и душно, он ощущает себя луковицей и завидует Эрику, который не затруднил себя одеждой большей, чем свитер и чёрная безрукавка с пернатым капюшоном. — Это я тебя бешу? А ну извинись! Сава, не оглядываясь, подбирается ближе к сосне — в этой части двора они растут хаотично, словно лес был схвачен куском ограждения, едва заметна вдали белая беседка и разобранная возле неё теплица. Кустарники кажутся обсыпанными пеплом, а стойкие крокусы выглядывают фиолетовыми лепестками, терпеливо ожидая последних лучей солнца. Мальчишка решает очистить заднюю площадку дома, оставив Эрика наедине, ведь тот в последнее время делает всё, чтобы вывести его из себя. И в подтверждение этим мыслям Цимерман продолжает: — Мне ведь обидно вообще-то… — От-ва-ли, — упрямится Емельянов, и зря — Эрик уже придумал, как его проучить: тонкие пальцы соскребают рассыпчатый снег и формируют хрупкий комочек. — Сава! — Ну что? — он оглядывается и белый ком попадает в цель — снег мгновенно рассыпается, запорошив всё лицо. Эрик сгибается от смеха. Сава хладнокровно смахивает ладонью тающие льдинки и крепче сжимает черенок лопаты. Цимерман, однако, своего добился.***
— Что-то мальчиков не видно, — задумчиво говорит Оксана, пытаясь разглядеть из окна гостиной ребят, которые должны прибирать неподалеку, и, наконец, удивлённо вскидывает брови, наблюдая, как её младший сын гонится за старшим с лопатой в руках — они бегут в сторону гаража. Оксана Петровна заходится бархатным смехом. — Ты посмотри! — она обращается к мужу, но Георгий занят документами, что рассыпаны на книжном столике и погребли под собой кружку с кофе. — Пользы от них никакой, — задумчиво констатирует он, поправляя золочёную оправу очков. — У меня есть хорошая новость, — замечает он вскоре, выставляя в руках отчёт по доходам. Оксана улыбается, ставит свою кружку на подоконник и, опираясь на него руками, также утверждает: — У меня тоже есть хорошая новость. Георгий переключается на её ласковую улыбку, замечает счастливый блеск в глазах и мгновенно понимает, о чём пойдёт речь.***
Волосы давно растрепались от бега, резинка потеряна где-то в снегу… Сава гулко дышит, пытаясь лягнуть Эрика ногой, который вцепился в черенок лопаты, стараясь вытянуть инструмент из рук. Они кружатся на месте под нервные смешки Цимермана, пытаясь завалить друг друга в снег. В итоге падает Эрик, но ловко уворачивается от последующего удара и, подскочив на ноги, бежит к двери. Сава, бросив орудие труда, спешит следом. Железная дверь взволнованно гремит, ударяясь ручкой об ограждение, и остаётся открытой настежь. Они бегут по дороге, покрытой синей грунтовкой, и в месте, где образована возвышенность, Эрик всё же поскальзывается, но, не теряя равновесия, ступает дальше, однако промедление выходит боком — в следующее мгновение со спины налетает Сава и валит его на землю. Эрик переворачивается, прикрываясь от ударов руками, смеётся. Но гнев мальчишки вполне серьёзен — он шипит, поджимая зубы, и наносит удар в грудину. — Почему ты всё время ведёшь себя как ребёнок?! — кричит он с укором, повторяя удар — на этот раз мягче. Эрик морщится, фокусируя взгляд на раскрасневшемся лице напротив, и тихо смеётся в ответ, чем доводит Емельянова окончательно. Следует последний удар — самый болезненный в плечо. Сава подскакивает на ноги и уходит. — Ненавижу тебя! — кричит он в сердцах, сжимая кулаки. Дыхание мгновенно перехватывает от выброшенной фразы — он уже жалеет, что произнёс её вслух, но не сбавляет шаг. Тем временем Эрик поднимается, отряхиваясь. С его губ не сходит счастливая улыбка. — Опять уходишь? — он сверлит спину в бежевой парке и копну растрёпанных волос. В ответ Емельянов оглядывается, поджав губы, и его взгляд, наполненный укором, лишь больше раззадоривает Эрика, который медленно идёт следом, выдерживая дистанцию. Продолжает: — Сава! — он усмехается, не способный удержать себя в руках — его переполняет искреннее счастье, — ты ведь не можешь меня ненавидеть! Емельянов знает, что поддаваться на очередную провокацию не стоит, но оборачивается с мгновенным ответом: — Вот ещё! Уже виднеются ворота, и открытая дверь кажется окном в спокойный мир — дома пыл Цимермана угаснет, но тихие смешки сзади продолжают выводить из себя. Эрик встряхивает головой, весело замечая: — Ты ведь любишь меня! — Что?! — Сава мгновенно оглядывается, и в этот момент каблук его ботинка встаёт ребром на ледяную корку, нога скользит вперёд — в ней появляется напряжение, слышится приглушенный треск, и по инерции тело заваливается назад. В первую очередь страдают копчик и затылок, тёмные волосы расстилаются ореолом вокруг головы, пряди путаются в синих камушках и снеге. Сава морщит нос, шипит от боли, которая блуждает по всему телу, и, открывая глаза, видит перед собой встревоженный карий взгляд и свисающую копну серебристых прядей. Он вновь зажмуривается, злится и скалит зубы в болезненной гримасе. — Ты как? — волнуется Эрик. Сава садится, заставляя его отпрянуть, и сгибает колено, обнимая правую ногу. Боль тянущая и едва уловимая — не похожа на перелом. Емельянов решает, что получил растяжение. Желание выяснять отношения пропадает мигом, на мелькающего Цимермана он даже не хочет смотреть, и когда тот тянет руку, лишь хлопает по ладони, поднимаясь самостоятельно. На ногах стоит уверенно, делает проверочный шаг — ничего не происходит, затем бросает взгляд на Эрика — тот лишь смущённо отворачивается. Как он мог произнести такое? Это кажется нарушением правил их негласной игры! Сава злится на него и при этом корит себя за выброшенную на воздух гневную фразу. Всё путается. Они продолжают молчать. Эрик щиплет себя за переносицу и взволнованно интересуется: — Ты не сильно ушибся? Сава упрямо фыркает, делает очередной шаг — и из горла невольно вырывается вскрик. Он резко оседает на колено, жуткая горячая боль пульсирует в ноге. Эрик падает рядом и встревоженно трясёт его плечо. — Эй, что с тобой?! Что случилось? Сава мотает головой и при поддержке поднимается; стоит на обеих ногах ровно, но стоит потянуть носок правой, как жуткая боль возвращается. Не удержав голос, он всхлипывает, зажимая рот ладонью. В груди Эрика всё холодеет от ужаса, когда он видит на щеке Савы прозрачную слезу, — та мигом срывается вниз и оставляет жуткий осадок. Ему действительно больно! Эрик моментально обхватывает его крепче, запрокидывая руку на своё плечо, паника бешено стучит в груди. — Ты сможешь идти? — в голосе проявляется волнение. — Я не знаю, — сдавленно отвечает Сава, утирая кулаком влагу с щеки. Он держит ногу на весу, не решаясь больше наступать на неё, и неловко ёрзает на одной. — Так. Понятно… Эрик нагибается, обхватывая его под коленкой, отчего Сава дёргается, теряя равновесие, недовольно хлопает ладонью по плечу, не позволяя поднять себя. — Что ты делаешь?! — Успокойся. Но Сава продолжает злиться, приходится схватить его запястье, чтобы посмотреть в глаза. — Сава, просто обними меня… Эта фраза срабатывает не хуже транквилизатора. На секунду мальчишка теряется, не понимая, как действовать дальше. Но, встречая в глазах брата лишь сосредоточенность, опускает голову и выполняет просьбу, обхватывая его шею руками; вздыхает, когда Цимерман отрывает его от земли и удерживает на руках, а после перехватывает удобнее. Сава лишь отводит взгляд, смущаясь окончательно, тихо бросает: — Тяжело… — Да ладно, я тебя уже поднимал… то есть поднял, так что донесу, — Эрик сглатывает, понимая, что чуть не выдал себя, бросает взгляд на Саву, который стесняется смотреть в ответ. Теперь он действительно близко, и, глядя на него, Эрик не замечает тяжести, и всякое волнение исчезает. Сава всё же поднимает лицо, но его глаза, как две тёмные вишни, смущенно скользят в сторону. Он отворачивается, явно рассерженный ситуацией. Эрик надеется, что Емельянов не почувствует его гулкое сердцебиение — но тот уже видит, как взволнованно бьётся жилка на шее. Чтобы сбросить повисшее напряжение, Эрик подаёт голос, делая шаги: — Ну, добро пожаловать на «Эрик-экспресс»! Для вас услуги двадцать четыре на семь, аварийные выходы здесь и здесь, не стесняйтесь — располагайтесь на борту с комфортом! Сава смеётся. Атмосфера между ними заметно разряжается. — Серьёзно… я лучше на ногах дойду, — повторяет Емельянов, пытаясь сглотнуть хрипотцу голоса, и осматривает землю под собой, пока Эрик медленно приближается к двери. Последний раз его поднимали в далёком детстве, и сейчас это чувство беспомощности возвращается вновь, а в руках Эрика привязывается ещё и жуткое смущение. Он не сдаётся: — Тебе тяжело. — Ага… Мама не зря прячет от тебя конфеты. В ответ Сава возмущённо хлопает его по спине. Эрик тихо смеётся, и от этой улыбки не хочется отворачиваться. Сейчас можно смотреть на него пристально. Взгляд скользит по небольшой горбинке носа, тёмным волоскам брови и спелому румянцу на щеке, который на бледной коже проявляется так чётко; он замечает даже чёрные редкие щетинки на подбородке, которые обычно не заметны, — Эрик всего лишь взрослеющий парень, но Сава не хочет отворачиваться от его профиля, чувствуя жар и волнение. Его сладковатый запах путается со вкусом свежего снега; взгляд продолжает скользить по волосам, которые отсвечивают от солнца серебром, а руки лишь крепче обхватывают шею. Слишком близко. Сава ещё злится, но хочет, чтобы их возвращение домой не заканчивалось вовсе. Когда Эрик поворачивает голову, и они встречаются лицом к лицу, Сава замечает, как в этих ярких карих глазах играет желанное чувство, которое невозможно скрыть. И знает, как сам смотрит на него в ответ, но вновь покорно опускает взгляд, спасаясь в тишине безмолвия. Эрик наблюдает, как веки напротив прикрывают большие миндалевидные глаза, а линия алых губ смыкается и манит к себе. Он рассматривает пёстрые веснушки и небрежные тонкие пряди на щеке. Так близко, что захватывает дух. Но он не способен разрушить это сладкое мгновение. На губах появляется мягкая улыбка сожаления. Пара шагов, и они оказываются у двери. Наступает момент отпустить его.***
Маленькое помещение, железные шкафчики, прилипшие к стенкам; неоновые лампы проливают холодный свет над головой, и в воздухе кружит невыносимый аромат медикаментов и шпаклёвки. Больница. Сава сидит на холодном железном столе, скрестив руки, недовольным взглядом сверлит кафельную плитку, считая квадраты, и чувствует себя мясом на разделке; он морщится от противного запаха и тянущей боли, усиливающейся от небрежных, но быстрых пальцев тучной медсестры с рыжей химией на голове, которая усердно мотает бинт восьмёркой. Со вздохом косится в сторону — соседняя комната видна наполовину через арку. За старым, видавшим жизнь столом сидит дежурный врач и заполняет карту. На нем зелёный хирургический костюм, белый халат и квадратная шапочка, очки с круглыми линзами дают разноцветные блики от скрюченной на столешнице лампы; выражение на лице абсолютно бесстрастное — Сергей Павлович мечтает об отпуске, который светит лишь через пару месяцев. Когда его палец подбирается к носу, чтобы почесать круглый кончик, Сава уточняет: — Значит, это не перелом? Ему дали на руки снимки, производство которых оказалось болезненной процедурой: в рентген-кабинете с его ногой не церемонились вовсе — грубо зафиксировали, вызвав приступ жуткой боли, и наложили сверху циновки на бедро. Но в этих негативных картинках он ничего не понял, а верить на слово с первого раза не привык. — Ну, да, да… — устало отмахивается врач, занятый писаниной, но всё же поднимает снимок возле лампы, убеждаясь в своей правоте, и продолжает: — Ни трещин, ни переломов. Повезло. Сава переводит взгляд на свою ногу, голень и ступня которой прячутся под эластичным бинтом в цвет слоновой кости. Ему не нравится, как торчат пальцы, да и весь этот вид вызывает напряжение, брови стремятся к переносице, однако он вспоминает: — А что тогда хрустнуло? Я помню, был какой-то хруст, — он вновь разглядывает доктора в надежде вызвать большую эмоциональную поддержку, но безнадёжно — человек медицины знает своё дело и за многие годы научился игнорировать чужие проблемы. Однако вскоре Сергей Павлович кладёт ручку, замечая пристальный взгляд, сплетает пальцы домиком и тянет губы в кислой гримасе. — Ну, значит, связки порвал. — Связки? — Сава пробует потянуть ступню, не выходит — фиксация идеальная. — И долго они будут срастаться? Медицинская сестра убирает со столика материалы, намекая, что и мальчику пора убраться. Сава свешивает вниз ноги, пытаясь понять, как надеть ботинок. В это время врач чешет затылок и просто отвечает: — Нет. — То есть как — нет? — в голосе Емельянова проскальзывает взволнованная хрипота. — Вот так. Не срастаются связки обратно. Глаза Савы расширяются в изумлении, собрав всю волю в кулак, он хладнокровно спрашивает: — И… как я буду ходить? — Как обычно, — врач невозмутимо пожимает плечами, а потом уже весело добавляет: — Иногда будешь слышать вот это… — он выставляет на столе свой локоть и крутит запястьем правой руки, отчего слышатся резкие щелчки, какие бывают при разминании пальцев. Сава медленно сползает со стола. — Ну чего ты ребятёнка пугаешь? — ворчит медсестра, пока руки Савы оперативно натягивают обувь. — Да какой же это ребятёнок? — вон конь какой. Ты гляди, шкет, нормально всё будет! Марафоны бегать будешь. А связки — они да… не срастаются сами. Побледневший Емельянов плетётся к двери. — И снимки забери, — машет Сергей Павлович. Сава, похрамывая, подбирается к столу и выхватывает негативку. — До свидания, — хрипит напоследок, получая в ответ пару кивков.***
В коридоре на лавочке уже поджидают родители. Оксана Петровна первая бросается навстречу, участливо обхватывая лицо сына руками, интересуется состоянием, Сава неопределённо мычит. — До свадьбы заживёт, — весело подбадривает Георгий с дипломатом в руках. Его рабочий день начался буквально двадцать минут назад с общего сбора, на который мужчина опаздывает, однако ничто — ни травма пасынка, ни сроки конференции не могут взволновать старшего Цимермана. И он с дружелюбной улыбкой приветствует всех, отбрасывая шутки, и радуется жизни, как несмышленый ребёнок. Саву не особо волнует такая перемена, он бросает взгляд в сторону, где возле окна притаился Эрик; и тот, замеченный, смущённо чешет голову; подбираясь ближе, криво улыбается — отчего Сава лишь сильнее возмущается. Это ведь он виноват! При первой же возможности Емельянов выскажет всё, что накипело за долгие часы в поликлинике. Однако открытый взгляд Эрика заставляет пыл угаснуть, даже хочется от этой идеи отказаться. — Так, доставим Савелия домой, и мне нужно вернуться в город. — А продукты? Ты допоздна сегодня? Родители начинают шушукаться о делах насущных. Сава вновь замечает ласку во взгляде и словах Георгия по отношению к маме, но от наблюдений отвлекает Эрик, который встаёт рядом и без лишних слов набрасывает его руку на свою шею. — В качестве компенсации за неудобства готов быть твоим личным слугой, — объявляет он. Сава продолжает смотреть на родителей, что стоят в паре метров, после всё же переключается и с силой сжимает шею Эрика, поворачиваясь к нему. — С этого дня я буду звать тебя Пятницей! — Кем? Сава тут же закатывает глаза. — Пошли уже… Они медленно бредут к родителям, для убедительности Сава предпочитает добираться прыжками, да и ступать на ногу пока неприятно. — …Вот и Эрика с собой возьми, пусть с пакетами поможет. — Куда меня взять? — тут же встревает младший Цимерман. — Заедем в магазин. — Оксана улыбается. — Вечером сделаем что-нибудь вкусное, — она ласково треплет волосы Савы, от этого он крутит головой, стараясь излишнюю опеку буквально сбросить. — Вот и договорились. Долго не задержусь. Обещаю… Георгий берёт руку жены и целует её в золотое колечко у пациентов и работников травмпункта на виду. От показухи Сава вскидывает голову, вызывая смешок Эрика. Родители удаляются заметно быстрее, Сава подхрамывает за ними, но, обнимая шею Эрика, ему и не хочется торопиться. — Мне дали справку на две недели. Из-за тебя я пропущу пять контрольных. — Сколько?! Ты учишься в Аду! — возмущается Цимерман. — Не жалуюсь. — И, между прочим, это ты поскользнулся — я здесь ни при чем, — он улыбается, опуская со смущением голову. — Да ну? — Сава укоризненно сверлит его прищуренным взглядом, улыбка Эрика обретает черты флирта, тишина вновь набирает силу. Через пару метров коридор расходится в стороны, ребята кочуют вправо — к выходу, где лежат чёрные дорожки перед дверью, уже влажные от снега. Эрик вспоминает важное: — На самом деле это хорошо, что так случилось, — задумчиво проговаривает он и, подавляя возмущение Савы, продолжает: — мне Нара звонила. — Нара? — Да. Помнится, я обещал показать тебя Матвею. Сава фыркает: — Я же не экспонат. — А я не учитель. Лучше, если он всё объяснит, — Эрик пожимает плечами, — за это время успеешь всё повторить, и съездим в гости… к чудовищу, — добавляет он кисло. Сава улыбается, Эрика приходится отпустить — Пятнице нужно открыть тяжелую белую дверь, с чем он галантно справляется и провожает проходящего мимо Емельянова тёплым взглядом.***
Дождь проливается на пушистый снег, чтобы под утро создать гололедицу на дорогах, тротуарах и тропинках средь парков; и люди будут сетовать на непогоду, кутаясь в шарфы, а дети веселиться, скользя по стылым лужам скрипучими подошвами ботинок. Зима таится за углом и наблюдает за осенним карнавалом, и все вынуждены жить по новым правилам, адаптироваться и дружить с любым проявлением капризной погоды. На выходе из машины Эрик шаркает подошвой кроссовка по льду, улыбается, тянет за собой два упитанных пакета с продуктами. — Будь осторожнее, — напутствует Оксана, закрывая дверь, и застёгивает на ходу сумочку. Её бежевое пальто расстёгнуто, полы подхватывает ветер, обсыпая волнистые волосы и кофту мелкой моросью. Оксана Петровна подкрадывается к двери на каблучках, словно кошка. Тем временем Эрик расправляется с замком дома и забегает внутрь, оставляя дверь открытой. Отчего Оксана ворчит, ускоряя шаг. Поставив пакеты на стол, Эрик по-хозяйски вынимает продукты, торопливо бросает их по полкам холодильника и шкафа, желая поскорее избавиться от домашних забот, ведь на втором этаже уже ждёт Сава, для которого он приготовил сюрприз. Расправившись с продуктами, он подхватывает рюкзак и, перешагивая ступени, резво поднимается наверх. После его помощи заботливые руки потратят пятнадцать минут на кухне, чтобы разложить купленное в нужном — мамином порядке. Но Оксана не намерена тратить остатки выходного дня на замечания. Она думает, что приготовить на ужин. Эрик врывается в комнату, где царит полумрак и пустота. Не задумываясь, куда делся Сава, с лёту вытряхивает содержимое рюкзака на свою кровать, попутно сбрасывая с плеча свитер. На мягком матрасе подпрыгивают шоколадки в цветных обёртках. Пока Оксана Петровна выбирала здоровую и вкусную пищу, Эрик обежал весь магазин, распотрошив стойки перед кассой, и купил гору шоколадок с намерением побаловать потерпевшего ранение героя. Здесь хватит известных марок, чтобы Сава, как в известной песне, взял в левую руку «Snickers», а в правую «Mars» и не только. Но самый ценный приз — пачка маленьких квадратных пластинок «Alpen Gold» с цельным орехом. Эрик, подхватывая эту пачку, изначально представлял, как будет прятать плитки в укромных местах, чтобы Сава находил их и радовался. Сейчас он с улыбкой срывает полиэтиленку с пачки, рассыпая нажитое добро, и думает, куда всё спрятать. Он рыскает по комнате, подбирая варианты, и оставляет за собой чёткий след из разбросанной одежды, которую сменяют домашние бриджи и футболка. Торопится, чувствуя зов нужды. В голову приходит хорошая мысль. Пальцы подбирают с верхней полки стеллажа картонную коробку с недокрашенными фигурками из вархаммера; солдаты, недовольные своей экипировкой, отправляются в коробку с картриджами для сеги. Шоколад прячется за картонными крыльями — план не самый лучший, но на первое время сойдёт. Едва он убирает коробку на место, как выходит из комнаты, направляясь в ванную. Его переполняет энтузиазм, поэтому голова не включается, когда он тянет на себя ручку комнаты, наполненной светом; разворачивается, закрывая за собой дверь внутри, и, обернувшись, наконец замечает, что не один в помещении. Сава лежит в ванной. Его перебинтованная нога выглядывает из-за белого бортика, колено другой кажется островком в небрежной ряби, которая скрывает чёткий силуэт тела; вода достигает ареол сосков и плещется у грудины, руки выставляют перед лицом смартфон, мокрые волосы убраны назад, открывая лицо. Палец аккуратно жмёт «play», останавливая видео. Абсолютная невозмутимость на лице Савы кажется неизменной меланхолией. Он медленно поворачивает голову в сторону Эрика. Большие карие глаза задают ожидаемый вопрос. — А… — выдаёт Эрик. Он неловко пятится к двери, при этом указывая большим пальцем в её же направлении. — Я… я… тогда вниз пойду. — Угу… — хмыкает Савелий и невозмутимо обращается к видео вновь, продолжая обзор новой игры. Эрик, смущённый и раскрасневшийся, утекает за дверь, плотно прижимая её руками; после зарывается пальцами в волосы, закусывая губу, и нервно смеётся. Его губы в кривой улыбке образуют на физиономии искреннее счастье. Волнующий образ застывает перед глазами, пока ноги механически перебирают лестницу. Он не замечает вопроса Оксаны про здоровье, ведь ту беспокоит краснота его лица; он думает только о Саве и о том, что впервые видел его полностью обнажённым. Видел не всё, однако это только подстёгивает бурный эмоциональный всплеск. Смартфон в ванной лежит экраном вниз, показывая видеоряд полу. Сава закрывает лицо руками, порозовевшие кончики ушей выдают всю палитру эмоций. Он был уверен, что успеет закончить с водными процедурами до приезда родных, но увлекся видео, затем другим и совсем позабыл, что дверь осталась открытой. Ополоснув лицо, он приходит к выводу, что ничего страшного не случилось, хотя тревожный взгляд скользит по обсохшей ноге. Видел ли Эрик всё? Заметил ли эти ужасные волоски? С тех пор как у Емельянова полез волос над верхней губой и в тех местах на теле, где их в помине, по его мнению, быть не должно — он пришёл в ужас. Взгляд невольно бросается к станку. Он мальчик, но ему противна мысль об отсутствии гигиены, а меняющийся организм преподносит только неприятные сюрпризы. Продолжая приводить тело в порядок, он с грустью осознаёт, что не сможет прятаться от Эрика вечно — тот всегда рядом, знает всё, видит всё, и только сейчас мальчишка понимает, что испытывает от этого раздражение. Слишком негласным является их чувство. Любая девушка с приятным запахом и внешностью окажется для Эрика лучше, чем вечно мелькающий брат. Брат… От этих мыслей Сава грузно валится на спинку ванной и сползает вниз, погружаясь под воду. Он не хочет быть просто братом. Не хочет, чтобы Эрик замечал то, что не должен замечать. Он хочет быть для него идеальным, таким, каким не является. И от осознания своего несовершенства Сава сильнее расстраивается, поддаваясь нарастающему внутри конфликту. Кто он? Желаемая картинка, описывающая свой образ в голове, расходится с действительностью в отражении зеркала. Нельзя быть совершенным во всём, но волю перфекциониста в мальчишке не убить. Вода в ванной кажется зеленовато-жёлтой, поверхность волнуется, обозначая в толще юное тело; волосы словно живут своей жизнью, расстилаясь вокруг головы. Его глаза закрыты, с носа срываются мелкие пузырьки. Нет эмоций и лишних мыслей. Спокойствие, длящееся столько, насколько хватает воздуха в лёгких. Спокойствие, о котором он мечтал долгие недели. Всё меняется, и ему становится страшно от этих перемен. Спасением от «немой» реальности являются лишь желанные фантазии и упругие струны под пальцами. Одним рывком Сава поднимается в ванной, убирая ладонями волосы с лица, гулко дышит и вскидывает голову. Ничего нет. Лишь белый потолок и одинокая насадка для душа. В мыслях крутятся любимые песни, воспоминания о давнем переезде, долгие часы с плеером на кровати и холодные капли, сползающие по вискам. Музыка всегда была его спасением.***
Ночь скрывает под собой все силуэты, превращая их в подобие теней, она приходит раньше, отнимая светлые часы, и заставляет улицы сиять под жёлтым светом фонарей. На площадке возле дома Цимерманов застывает талый снег. Чёрный порш возвращается поздно, и Георгий чувствует себя усталым и виноватым, но на пороге его встречает нежная улыбка супруги. Эрик развалился на подушках, листая новостную ленту. Взгляд не останавливается на фотографиях друзей, картинках, мемах — всё кажется безвкусным и бессмысленным. Дверь открывается, он взволнованно вздыхает, Сава встречает его безэмоциональным взглядом, вытирая кончики волос белым полотенцем. Цимерман тянет дружелюбную улыбку — оба играют в игру «ничего не случилось». Сава молча забирается в постель. Эрик следит за плавными изгибами его ног в полосатых бриджах; его привлекают подтянутые икры и босая стопа с круглой пяткой, которая ускользает за занавеской. Он отбрасывает смартфон на подушку. Похоже, сегодня совместного кино снова не будет. Некоторое время он подбирает в голове новые идеи, чтобы провести время вместе, но не находит в себе сил что-либо предложить, поэтому устраивается удобнее, готовясь ко сну. — Эрик. Цимерман вздрагивает, оборачиваясь. Сава показывается из-за занавески, убирая прядь за ушко, и продолжает: — Извини, что я сказал такое. Эрик хмурится. — О чём ты? Сава молчит, после бросает настороженный взгляд и со вздохом отворачивается. — Не важно. Ещё долго парень пытается понять, о чём шла речь. Он переваривает весь свой день, но не находит ничего, за что следовало бы извиняться. В воспоминаниях витают только самые тёплые картинки их близости с Савой. Он чешет затылок, хмыкает и ложится. — Спокойной ночи. Сава не отвечает.***
Сон долго не приходит. Эрик ворочается с бока на бок, собирая под собой простынь, но голова попросту не может отключиться. Его захватывают фантазии о группе, и ключевыми элементами в этих картинках являются натянутые под пальцами струны, мощный звук, свет софитов, но главное — Сава, стоящий рядом и вторящий за ним воображаемую мелодию. Эта песня кажется знакомой, но не слышимой ранее. Он додумывает ноты, составляет части композиции, добавляя новые детали, и теряет заветные минуты, необходимые для сна. Когда измотанные мысли решительно настраиваются на нужный лад, а голова начинает отключаться, Эрик слышит тихий зов. Он мгновенно садится на кровати, отбросив одеяло, и настороженно прислушивается. Вскоре шёпот его имени повторяется. Сердце бешено бьётся о грудною клетку, сомнений нет — Сава… Эрик прыжком сокращает расстояние до его кровати, отдёргивает шторку и различает черты лица под тусклым оранжевым светом от приоткрытой двери. Емельянов хмурится, хватает ртом воздух, словно мечется в агонии, вытягивая вперёд руку, — его терзают объятия кошмара. Эрик упирается коленом в матрас и нависает над ним, пугается болезненного стона и гулкого дыхания, наблюдая, как высоко вздымается его грудная клетка. — Сава… — он обхватывает его плечи и мягко потряхивает. — Сава, проснись… В голосе не хватает звука, лишь волнение. Но в момент, когда мальчишку буквально сжимает и он дёргает ногой, в попытке сбежать, Эрик понимает: медлить нельзя; приподнимает его и трясет за плечи, прикрикивая: — Сава, проснись! Емельянов одним движеньем подскакивает и оказывается в тёплых объятиях, не понимая, где находится, слабо цепляется пальцами за плечи Эрика, его тело сотрясает крупная дрожь. — Что… что… Сбитое дыхание щекочет шею, Эрик чуть отстраняется. — Тебе снился кошмар. Он продолжает удерживать плечи Савы в руках, различая блеск глаз, и смущается их объятий. Емельянов касается груди Эрика, словно проверяя — реально ли его появление, а Цимерман чувствует дрожь в его пальцах и пытается перехватить их, но Сава отстраняется дальше, восстанавливая дыхание. Эрик наблюдает за ним, как встревоженная сиделка над пациентом, тихо спрашивает: — Хочешь пить? Сава коротко кивает, облизывая губы, и закрывает лицо рукой. Эрика до сих пор тревожит его дыхание, он подходит к своей кровати, стягивает одеяло и кутается в него, чтобы прикрыть наготу, затем выходит из комнаты, открывая дверь шире, — свет освещает треть комнаты. Когда он возвращается, Сава сидит уже спокойный, опираясь на подушку; принимает стакан, делает пару глотков и возвращает обратно. Эрик ставит его на стол и оседает на кровати рядом в неловкой тишине. — Хочешь поговорить? — О чём? — Сава сжимает пальцами простынь. Эрика, конечно, интересует, что его так напугало, но он пожимает плечом: — О чём угодно. Виснет тяжёлая пауза. Эрик решает, что дверь всё же стоит закрыть, но в момент, когда хочет подняться, Сава действует: убирает возле себя плеер с наушниками на пол и придвигается ближе к краю. Эрик наблюдает за ним, не понимая приглашения, пока мальчишка, наконец, не кивает в сторону от себя. Неловко подтягивая ноги, Цимерман забирается на кровать и на четвереньках ползёт к подготовленному месту, путаясь в одеяле. Он размещается рядом, спиной упираясь в шкаф, замечает фосфоресцирующее сияние звёздочек над головой и натыкается на пристальный взгляд, отчего взволнованно сглатывает. Сидя плечом к плечу между ребятами появляется странное, волнующее чувство, и каждый справляется с ним по-своему. Оба молчат, давая себе время для новых мыслей. — Тебе часто снятся кошмары? Тему сна Эрик умышленно избегает, понимая, что Саве будет неприятно. Емельянов пожимает плечами, глядя перед собой. — Иногда. Связаны ли эти кошмары с его лунатизмом? Эрик наблюдает за ним и находит возможную причину. — Из-за пожара? Сава переводит на него взгляд и неоднозначно шепчет: — Может быть… Он клонит голову вниз, путая пальцы в складках пододеяльника, чувствует пережитое волнение и приятный жар рядом с Эриком, который истребляет послевкусие кошмара. — Ты… что ты помнишь? — продолжает тихо Цимерман. На вопрос Сава пожимает плечами и просто отвечает: — Ничего… — и слова сами вырываются потоком: — Я увидел пожар только со стороны, когда меня вынесли, — он заминается и, наконец, произносит терзающие мысли вслух: — Я спал так крепко, что не почувствовал дыма. Наверное… я бы так и задохнулся во сне… Очень крепко сплю… — уголки губ тянутся вниз, он прищуривает глаза, вспоминая ранящее детство. Эрик тихо замечает: — Это точно… Если бы Сава был более чувствительным, то проснулся бы от тех поцелуев… Он вновь скользит по нему взглядом, понимая, что боится этого до сих пор — его реакции. И вновь всматривается в его профиль и линию губ, сглатывая волнующие мысли. Сава продолжает: — После этого мама подала на развод, и мы переехали сюда, поближе к тёте Жене… Эрик вспоминает полную женщину с копной светлых кудряшек, со смеющимся лицом под огромной оправой очков, за которой прячутся светлые глаза. Он кивает. Сава откровенничает дальше: — Она врач, знаешь… После пожара, — вновь заминается и со вздохом отворачивается, говоря уже громче: — Я не мог спать по ночам. Совсем. Мне выписывали снотворное и пришлось ходить на терапию, — он говорит это с досадой, скрестив на груди руки, будто обвиняет себя в своей слабости. — Снотворное? — Да… так я… — Сава замолкает, не способный признаться, что ходит во сне. Дальше слова обрываются, и зависает тишина, прерываемая шумом ветра и очередью из капель дождя. Они молчат долго, не зная, как подобрать слова и сменить тему. В конце концов, Эрик вздыхает под тяготой и говорит: — То, что случилось, — ужасно. Но… это хорошо, — он взмахивает рукой, после трёт переносицу, ощущая на себе пристальный взгляд, продолжает: — Иначе бы мы никогда не встретились… то есть — наши родители… Так что… то, что случилось, — это на самом деле не плохо, понимаешь? Не стоит думать об этом, как о чём-то плохом… — он заканчивает свою мысль с долей волнения, улавливая взмах ресниц Савы, и вновь натыкаясь на молчание в ответ, чувствует себя глупцом. Поэтому подаётся вперёд, подхватывая одеяло. — Ну… пойду… Пытается подняться, но Сава касается его плеча. — Подожди, — он тут же отстраняет руку, отводит взгляд, склонив голову, и со смущением предлагает: — Может, останешься?… Эрик замирает, Сава делает вздох. — Пока я не усну… Цимерман плавным движеньем возвращается в исходное положение и терпит фиаско, пытаясь сдержать улыбку. Тем временем Сава стягивает вниз подушку, упирается в неё ладонями, разминает, как кошка, и грузно валится на бок, спиной к Эрику. Цимерман повторяет за ним действия, пытаясь свернуться калачиком, и когда устраивается, Сава вновь поворачивается, складывая вместе руки. — Эрик… — М? — Я никогда не думал об этом… — шепчет он взволнованно. — О чём? В груди Эрика поднимается гул, он пытается проглотить дурацкую пульсацию. Мальчишка тихо продолжает: — О том, что всё плохое на самом деле может быть чем-то хорошим… то есть приводит к чему-то хорошему. — Конечно… Так и есть… Иначе быть не может, — отвечает Эрик. Сейчас, лежа напротив Савы, он впервые чувствует себя для него старшим братом, который делится с младшим мудростью жизни. Словно они маленькие дети, открывающие друг другу свои секреты перед сном. Он понимает, что никогда прежде не испытывал подобное, и радуется, что в этот момент они могут быть по-родному близки, что нет необходимости играть в притворство. Они лежат, схваченные теплотой близости. Эрик совсем не видит лица напротив, лишь оранжевую линию, очерчивающую висок и плавный изгиб щеки, но точно знает, что Сава улыбается в этот момент. Мальчишка тихо шепчет, прерывая паузу: — Знаешь, чего сейчас не хватает? — Чего же? — шепчет Эрик и ловит новую улыбку. Сава мгновенно разворачивается, подбирает с пола плеер и возвращается, передавая наушник-капельку. Эрик послушно вставляет его в ухо. Палец оперативно выискивает нужный трек и жмёт кнопку. Появляются знакомые слова:Is this the real life? Is this just fantasy? (Это настоящая жизнь? Или только фантазия?)
Caught in a landslide, no escape from reality. (Пойманный лавиной, не сбежишь от реальности)
Они улыбаются, разглядывая силуэты друг друга в сумерках.Open your eyes, look up to the skies and see, (Открой свои глаза, посмотри вверх, в небеса, и увидишь)
I'm just a poor boy, I need no sympathy, (Я просто бедный малый, мне не нужны симпатии)
Because I'm easy come, easy go, little high, little low, (Ведь я легко пришёл, легко ушёл, немного хороший, немного плохой)
Anyway the wind blows doesn't really matter to me, to me. (И в какую бы сторону ни подул ветер — для меня это не имеет значения…)
Богемская рапсодия захватывает и тянет за собой. Песня льётся, и Эрик находит в ней любимое чувство — чувство иной реальности. Такой должна быть музыка. В «оперной части» он открывает новые впечатления, а в момент, когда начинается «рок», ощущает приятный драйв, прокручивая в голове, как сам исполняет гитарные риффы. Наконец музыка продолжается в медленном темпе, убаюкивая встревоженный разум. Последние слова он шепчет следом с горькой ухмылкой, после вытягивает наушник и тихо спрашивает: — Это твоя любимая? Но понимает, что ему не ответят — Сава спит. Он так и остался с прижатыми к груди руками; расслабленная шея стащила голову с подушки. Эрик наблюдает, как равномерно и плавно вздымается его грудь при дыхании, садится, вынимая из рук плеер, но не выключает музыку, продолжая слушать следующий трек и по иронии это: «The Show Must Go On». Он наблюдает за сном мальчика, положив руки на согнутые колени, и чувствует, как музыка поднимает его дух и воспевает главное желание — желание творить. Творить не ради прежних мыслей о тщеславии, творить, чтобы его слышал он. Сава обожает Queen и в восторге от голоса Меркьюри. Но как бы он отнёсся к голосу Эрика? В голове появляется замечательная идея, которая кажется безумной, но желанной, потому что связана с Савой — с его реакцией, с его восторгом. Что, если он сможет не просто записать кассету с его любимыми песнями? Что, если он исполнит их?.. Эрик опускает голову, усмехается, находит эту мысль бредовой и невозможной, но таит её в глубине души, не желая отпускать. Он выбирается из постели, сбрасывает одеяло и присаживается на кровать Савы вновь, осторожно переворачивая его на спину; наблюдает при свете, как подрагивают его ресницы и приоткрываются губы на выдохе. Ладонь против воли ложится на щеку — Эрик не хочет тревожить его сон, но и не смеет отказать себе в желанном подарке. Он наклоняется вниз, касается его губ своими, чувствуя их прохладу и нежность, грудь и живот мгновенно сжимает возбуждение. Он прикрывает глаза, не смеет сделать выдох, пробуя его вкус, мечтая о настоящем, глубоком поцелуе. После медленно поднимается, всматриваясь в закрытые веки. Да — Сава спит крепко, но Эрик и не желает его пробуждения сейчас. — Спокойной ночи… — интимно шепчет он с улыбкой и уходит, закрывая занавеску.