***
Этим утром Нара приготовила блинчики. Ещё тёплые конвертики остывают на тарелке рядом с пустым стаканом и коробкой апельсинового сока. Наргиса курит, опираясь на подоконник: лямка её белой майки сползла с плеча, прикрыв часть татуировки; пальцы с длинными ногтями зажимают сигарету, а тёмные глаза разглядывают в окне силуэты. Соседи проходят мимо, не обращая внимания на опавший куст сирени, за которым прячется Романова. Все спешат по делам: школьницы с разноцветными рюкзаками, их папы с дипломатами, студенты с унынием — спешат все, кроме одного старичка, который вышел на утреннюю «охоту». Его коричневый плащ на согнутой спине достигает земли, широкополая шляпа едва прикрывает облысевший затылок, большой нос держит оправу очков, а глаза оперативно выискивают «добычу». Найдя нужный предмет, старичок поправляет очки, убеждаясь, что перед ним жестяная банка, и торопливо цепляет её палкой с клешнями, сбрасывая отходы в разные сумки — одна для железок, другая для пластика, третья для игрушек, оставленных на детской площадке. Дедка называют барахольщиком, благодаря его стараниям двор всегда прибран, а дети находят свои игрушки или берут ненужные из квартирки номер десять, где обитает чудной житель. Это Нара подарила ему клешню. Она не хотела, чтобы старик портил свою и без того косую спину. На её губах появляется улыбка. В муниципальном плане с домом всё в порядке, несмотря на обвалившуюся штукатурку, — дворники заглядывают к ним часто, но Иннокентий Иванович просто имеет необычное хобби, а после работы отдыхает на лавочке, листая газеты. Кажется, что их теперь пишут только для его глаз. Романова провожает старичка весёлым взглядом, а позади разверзается буря: из комнаты в коридор выпрыгивает девчонка в безразмерной футболке. — Я опаздываю! Топот ног исчезает в ванной. — Как всегда… — меланхолично замечает Нара, лениво затягиваясь. Топот повторяется из ванной в комнату, оттуда следует укоризненное: — Почему ты меня не разбудила?! — Я будила, — с неизменной меланхолией отвечает Романова, сбрасывая пепел. Капризный топот повторяется в коридоре. — Ничего не помню! Дверь хлопает, треугольная табличка с надписью «Dangerous» падает. Нара тушит сигарету, медленно покручивая фильтр. Дверь соседней комнаты открывается, и оттуда выходит долговязый мужчина со взъерошенными каштановыми волосами и недельной рыжей щетиной. Не открывая глаз, он сонно интересуется, проговаривая в нос: — Мне надо на работу? Следует моментальный ответ: — Нет. Мужчина закрывает дверь, рядом открывается соседняя — из комнаты, прыгая на одной ноге, выскакивает девчушка, пытаясь влезть в коричневые колготки. — Где мой рюкзак?! — На вешалке. Топот следует туда, уже громче Нара добавляет: — На другой! Что-то падает вниз, Романова вздыхает. Девчонка убегает в комнату, хлопая дверью. Тут же открывается соседняя. — А который час? — интересуется Матвей. — Иди спать… — шипит Нара. Он закрывает за собой дверь, и в то же мгновение из соседней комнаты вылетает Маришка, её руки хватаются за дверной проём кухни, встревоженное лицо наполовину прикрывают нечёсаные волосы. — Ты видела мой бюстгальтер? — светлые бровки дружно хмурятся. Нара поднимает указательный палец, Маришка вздыхает, и они проговаривают вместе: — Он там, где бросила… Девчонка срывается с места и через минуты неразберихи вновь забегает на кухню при параде: жёлтая рубашка совершенно не сочетается с классическими шортами и коричневыми колготками. Сооружение на голове напоминает Пизанскую башню, которая должна быть хвостиком. — Я нормально выгляжу? Нара отрицательно качает головой… — Да блин! — Маришка эмоционально хлопает себя по бедру и с недовольной моськой возвращается в комнату. — Белое! — орёт Романова, — надень белое! И иди завтракать! — А можно жилетку с нашивками?! Нара со вздохом закатывает глаза… Они очень похожи — Маришку всегда признают Наргисе сестрой: округлые высокие скулы, экзотичные глаза и пухлые губы с тонкой носогубной складкой. В свои шестнадцать Саитова младшая эмоциональна и капризна — всё время витает в облаках. Сестре, привыкшей к её беззаботности, остаётся только гадать, когда чудовищный переходный возраст схлынет и у девочки появятся взрослые интересы. Но весь её мир простирается не дальше барабанной установки, дурацких мультфильмов, комиксов и музыки. От инфантильности есть только одно лекарство, которое Маришке пока не знакомо. Нара прикрывает окно, вспоминая Эрика, — сегодня он обещал заглянуть в гости. Маришка выскакивает из комнаты в белой блузе, но джинсовая жилетка с нашивками из лэйблов всевозможных групп сбивает классический стиль. Её торопливые ножки бегут в прихожую, но с кухни доносится заветное: — Сначала поешь! — Но я опоздаю! — Сейчас же! Следует эмоциональный вздох, руки возвращают куртку на вешалку. С мукой и выпяченными, как у ребёнка, губами Маришка идёт по коридору, затем грузно валится на стул, но на её лице мгновенно сияет довольство от вида блинчиков. Пальцы закладывают сочень в рот. Девчонка пытается говорить и жевать одновременно: — А варе-йе есть? — Сначала прожуй. Нара ставит баночку на стол возле тарелки, глаза Саитовой блестят в восхищении, а губы расползаются в улыбке. — Клубничное! Пока Маришка торопливо пытается съесть больше, чем в неё может влезть, сестра позади прибирает пушистые волосы. — Надо бы тебя подстричь… Тут же осушенный до дна стакан ударяется о стол. Маришка подскакивает, вспоминая, что первым уроком математика, а она опаздывает на метро…***
Из первого подъезда, хлопая железной дверью, вылетает девчонка в красных кроссовках, пытаясь на ходу застегнуть замок куртки. Её руки автоматически накидывают на голову наушники, поправляют валики, пока она пробегает вдоль детской площадки. — Здрасте, дядь Кеша! Старик Иннокентий отрывается от газеты, кивая в след убегающему подростку. Пальцы выискивают любимый плейлист, и, наконец, разносится долгожданный голос Джека Уайта… Под гром песни Маришка набирает скорость, не дожидаясь светофора, перебегает зебру и, провожаемая сигналами авто, без оглядки исчезает перед встречными лицами; бежит возле ограждения новостройки, сворачивая за угол, там подпрыгивает, чтобы хлопнуть по столбу фонаря, и тут же спешит дальше, разгоняя прохожих, а на чёрной краске остаётся белый стикер с её никнеймом. Пару минут она лавирует через толпу — из стороны в сторону подпрыгивают белые волосы, сияют чистые глаза. Вскоре виднеется вход в метро, а там пора остепениться — слишком людно. Но по лестнице девчонка спускается быстро, пока очередная песня сменяется на «Sabotage» Beastie Boys — ну разве можно устоять под такой трек? В вагоне Маришка притопывает ногой, обращая на себя внимание. Две станции пролетают мимо, и она выбегает, сворачивая у высотки, пробегает аккуратный дворик с зелёным кортом и за очередным поворотом видит серое крыльцо. В здание школы Саитова заходит под противный треск звонка, торопливо сбрасывает в гардеробе куртку, со счастливой улыбкой приветствует вахтёршу, снимая наушники, и слышит в спину тихое: — Опять эта ненормальная. Улыбка мгновенно сползает с лица. Сердце стучит, разгоняя обиду. Здравствуй, школа.***
С самого утра солнце сжигает под собой сугробы, с веток сосен попеременно падает капель, птицы возносят хвалу тёплой погоде, а в белом двухэтажном доме начинается новый день… Дверца шкафа открывается с противным скрипом. Перед взором предстают две параллельные полки — на одной аккуратные стопки с одеждой, на другой всё запихано, лишь бы влезло. Карие глаза прищуриваются, губы поджимаются — этот вид Саве не нравится. После неодобрительного вздоха он хрипло замечает: — Ты пробовал складывать вещи аккуратно? — Что?! — орёт Эрик с компьютерного кресла, пытаясь перекричать звук в наушниках. Звучит что-то тяжёлое — металл прерывается стрельбой. Цимерман кривится, прикусывая кончик языка. На столе до сих пор лежит открытая тетрадь с домашкой. — Ты что-то сказал?! — Эрик оборачивается, но в него тут же стреляют, — scheiße! Дверца резко захлопывается. Сава чувствует, как в нём копится раздражение, объяснить которое он не может. Эмоции взрываются, брови и нижняя челюсть мелко дрожат, он сдерживает очередной вздох и, собравшись, снова открывает шкаф. Из коридора тут же доносится голос Георгия: — Внимание! Готовность десять минут. Время пошло! — Сейчас, — отзывается Савелий, потянувшись к полкам. Он осматривает одежду, с энтузиазмом подбирая прикид, но не находит среди гардероба чего-то особенного. Пока шарится, невольно касается свисающего рукава кофты Эрика, пытаясь всунуть его на место, — в итоге вся смятая куча с полки валится вниз. Сава со вздохом наклоняется, подбирая вещи. — Мы в школу опоздаем. Из-за тебя, — ворчит он с досадой. — Да! — восторженно отзывается Эрик, празднуя победу, потом, опомнившись, вспоминает, что всё ещё в домашнем, и подаётся рывком со стула, отчего наушники мгновенно слетают с плеч. — Я сейчас! — он бочком огибает Саву, касаясь его плеча, и спешит в ванную. Емельянов оглядывается с укором, а после, подобрав очередную вещь, замечает на полу ярко-оранжевую толстовку с капюшоном — она тут же оказывается в руках. На её рукавах чёрным шрифтом подписано «Busy nothing»; тёмные брови дружно подпрыгивают, одобряя находку. Сава смотрит на кучу под ногами и решает оставить всё как есть. Эрик тем временем тихонько прикрывает за собой дверь, с коварной улыбкой наблюдая, как братишка снимает футболку, затем мгновенно преодолевает расстояние и обхватывает его мокрыми руками. — Какого…?! — Сава тут же выворачивается, хлещет Эрика кофтой, но тот лишь смеётся. От его сияющих глаз Емельянов отворачивается, замечая: — Оденься. Эрик в одном белье и носках тут же принимается подбирать одежду, после, оправляя ворот футболки, замечает, как Сава подгибает до локтей рукава его толстовки. — Тебе идёт. Емельянов оглядывается с улыбкой: «Я знаю». Эрик усмехается. — Забираешь у меня все вещи, — он подходит ближе, касается его плеча, но Сава мгновенно отстраняется — уходит, оглядываясь только у двери. — Пошли. В его взгляде застывает печаль. В последнее время Эрик часто замечает её, но, не понимая сути, скидывает всё на плохое настроение, которое, конечно, он должен поднять…***
Столешница парты была вымыта тысячи раз, однако кто-то упрямо повторяет прежние рисунки — цветочек, сердцевиной которому служит шляпка болтика, молнии-зигзаги и человечек в углу с учебником и двумя точками вместо глаз. Из его рта вырывается облачко с вопросом: «пошалим?». И шалости повторяются. Маришка с улыбкой водит пальцем по волосам человечка. Она не знает автора, но предполагает, что это кто-то из параллели. Это её парта на уроках физики — самая последняя в ряду. Перо ручки касается шероховатой поверхности и тихонько скребёт рисунки под равномерный говор учителя. Джинсовый пенал отлично прикрывает тайные подвиги. Наконец три маленькие звёздочки занимают родное место. Маришка никогда не интересовалась, кто этот тайный искуситель. Может, он ленивый гений, который вместо конспектов подстёгивает всех рисовать на партах, а может, такой же аутсайдер, как она? Саитова не любит физику, ровно как химию. Кажется, что всё звучит просто, но на деле, раскладывая одну формулу, получаешь три, и голов у этой «гидры» столько, что все не отсечь. Женя не любит физику тоже. Он сидит за последней партой соседнего ряда и что-то рисует в тетради. Высокий и крупный, он всегда зависает на последних местах, потому что другим мешает его большая спина. Одноклассники задирают его из-за лишнего веса и молчаливости, как будто им неудобно само существование Липнева, но за долгие годы парень привык к насмешкам и стойко их игнорирует. Маришка знает это чувство, когда тебя кажется «много» для всего класса; когда смотрят свысока или с презрением; когда подшучивают открыто или за спиной и всегда замечают неудачи вместо успехов. Таковы правила девятого «А». Она могла бы давно перевестись в другой класс, и мысль об этом посещала не раз, — может, там — в другом месте, будет лучше? Но время проходит, а Саитова не рискует, боясь в очередной раз не прижиться. Ей иногда кажется, что всё не так плохо, — это не плохо, когда тебя игнорируют или не считаются с твоим мнением; плохо, когда не с кем поделиться впечатлениями о поездке. Но рядом всегда есть Женя — большой и молчаливый, с наушником в одном ухе и с таким же здоровым аппетитом к музыке, как и к еде. Во время проверочной с последних парт слышатся шепотки: — …И они играли у них на разогреве… а потом Матвей пригласил меня из-за кулис, представляешь? Как и обещал! — последний возглас был слышен нескольким партам, пара девчонок оглядываются. — …Мы сыграли мою любимую!… и все аплодировали и даже свистели, представляешь?! Снова кто-то оглядывается, Маришка замечает это и мигом прикрывает свою восторженную улыбку тетрадью. Марина Васильевна запоздало стучит ручкой по столу, строго проговаривая: — Тишина в классе. Саитова смотрит на её тугой пучок, замечает, что глаза под узкой оправой очков направлены в книгу, и успокаивается, — выговор не адресован конкретно ей. После она бросает взгляд на расчерченное поле задачки с формулой во главе. Это закорючка — плотность, это — скорость… И как они оказались в одном месте? Придётся перечитать учебник. Маришка хмурится, глаза бегают по строчкам. Задачка в два абзаца остаётся загадочной. — Так, кто играл-то? — доносится приглушенный шёпот справа. Саитова окидывает Женю удивлённым взглядом, хочет воскликнуть: «Конечно же мы!», но соображает, что речь идёт о группе, давшей концерт. — А! Callboy! Уй! — она прикрывает наспех рот, её фенечки на левом запястье взволнованно прыгают, серо-голубые глаза катятся наружу. Она что, сказала это вслух?! — Тишина в классе! — настойчиво повторяет учитель, отрываясь от книги, и смотрит прямо на последние парты. По классу бродят смешки. Маришка поджато улыбается и замечает, как с третьей парты оглядывается Настя Никифорова: её тёмные пряди свисают под прямым углом, глаза прищурены, на лице насмешка. Она терпеть не может Маришку, а Маришка терпеть не может её. В пятом классе они были подругами, но в средней школе что-то явно пошло не так. Когда друг знает твои секреты и слабости, а после высмеивает их при других, то это не друг — это заклятый враг, которому Саитова не может дать отпор — ей всё ещё обидно. Может быть, это изначально не было дружбой?***
На уроке истории очередной самостоятельный разбор. Грифель карандаша стучит по раскрытой тетради, ладонь прижата к щеке, серая чёлка прикрывает глаз, другой в туманном полудреме — Эрик раскрывает в мыслях дзен. Сегодня он один. На соседнем ряду Катя и Белка смотрят видео, прижимаясь друг к другу; где-то на передних партах Алина шушукается с подругой. Все разбились по парочкам, и только один тоскливый взгляд прыгает в поисках поддержки, которой нет. Тишина… Кто вообще придумал целыми днями сидеть в школе? Цимерман со вздохом ложится на парту, выставляя перед носом смартфон. Большой палец листает новостную ленту. Шум в классе усиливается, видимо, учитель отошёл. Пара новых песен скрывается в закладках, какие-то истории каких-то знакомых, смешные картинки — сплошная чепуха социальной сети. От скуки он лезет в сообщения, листая переписки в поисках собеседника. Постепенно сознание включается — какая-то деталь изменилась. Эрик поднимает голову, всматриваясь в круглую аватарку, — разве здесь должно быть фото? Через мгновение он уже на странице Савы. «Ну надо же…» — Эрик удивлённо пучит глаза. Профиль Савы затемнён на фоне окна, волосы прикрывают наполовину лицо, взгляд направлен в сторону — довольно скромно, однако прогресс есть. Не похоже на селфи. Цимерман ложится на парту, представляя, как сделали это фото, — со стороны, исподтишка, с его телефона или с чужого, потом, видимо, ему понравилось… «Ну да… лица практически не видно», — Эрик улыбается, но тут же хмурится — на этой фотографии Сава кажется совершенно другим. Внутри зарождается щемящая тоска — эта странная грусть накатывает всегда, когда он так далеко. Внезапно появляется значок сообщения. Он пишет ему… Спасибо — далее следует стикер-смущение. Эрик пытается вспомнить, за что Сава может его благодарить, но догадка приходит в виде фотографии — в руке конфета Snickers, позади виднеется открытый зев рюкзака с оранжевой толстовкой. Всё верно — Эрик спрятал шоколадку в один из карманов. Довольная улыбка расползается на лице, он укладывает голову на руку, обдумывая, какое прислать сообщение. Думает слишком долго, скорее наслаждаясь чувствами, чем планируя ответ. От припудренных счастьем мыслей отвлекает незнакомый объект в серой юбке. — На уроке спим, Цимерман? Противно тянется «н». Эрик куксится, отворачиваясь к окну. — Уходи, бабайка. Класс наполняется хохотом.***
Во время обеда в столовой царит жужжащий гвалт, ребята кучкуются вокруг столиков, попутно прихватывая свободные стулья. Каждый сидит в привычной компании, свободных мест становится меньше. Возле прилавка зависают две знакомые фигуры. — Мм… Что брать будешь? — тянет Маришка, вдумчиво разглядывая на подносах сдобу, её указательный палец легонько стучит по губам, и со стороны кажется, что Саитова разгадывает сложную задачку. — Сосиску в тесте, — ровно отвечает Женя, его взъерошенный ёжик на макушке теряется в вышине. Слишком высокий, он вновь выделяется в толпе и чувствует себя неловко. — Точно! — глаза Маришки мгновенно сияют, — сосиска в тесте! Или котлета в тесте? — её решительность сходит на нет, взгляд мечется от синего подноса к красному, — или сосиску? Или котлетку? — она хмурится, выпячивая губы, и в нетерпении притопывает ногой, — у-у, как сложно! Наступает их очередь. Пока Маришка рассуждает, Женя тянет карточку буфетчице. — Две сосиски, пожалуйста. Они садятся в сторонке напротив буфета. Столики периодически освобождаются и занимаются новыми лицами. Солонка и перечница, как достояние каждой столешницы, кочуют из рук в руки. Царит та идиллия сытости и ленивых разговоров о предстоящих экзаменах/зачётах, о плохих учителях/хороших, иногда звучат шепотки о любви — столовая полна суеты. Маришка заворачивает булочку в салфетку, словно кутая в неё ребёнка, и осторожно кусает. Она не любит, когда масло попадает на пальцы, или хуже — жирными пальцами коснуться чистой поверхности! — от этого её бросает в жар. Поэтому Саитова тщательно вытирает руки, прежде чем взять стакан. Возможно, эта излишняя чистоплотность связана с криками сестры и невольно закрепилась в привычку. Во время трапезы люди расслабляются и удары вроде: — Отличная жилетка, пудель! …становятся неожиданностью. Маришка вздрагивает, обращая внимание на одноклассниц. Три подруги занимают столик возле них. Фразу бросила Ксения — её светлые волосы пушатся ничуть не меньше, чем у Маришки, она высокая, худощавая, и девичьи шмотки смотрятся на ней не к месту. Маришка поправляет джинсовую жилетку, чуть вскидывая подбородок, — ей нравятся эти разноцветные нашивки, круглые клёпки и крохотные железные звездочки возле воротника. Насмешка кажется ей глупой, она давно поняла, что Ксюша попросту завидует её фигуре, ведь короткая жилетка едва может сойтись на груди, поэтому не обращает внимания, непринуждённо возвращаясь к разговору: — Этот новый альбом просто бомба! Ты слушал? Классно, скажи! Мне не очень нравится электроника, но здесь неплохо. А Эрик обожает такую обработку, — Саитова закатывает глаза, — неудивительно! Он сразу оценил, когда я сбросила плейлист… Маришка щебечет о последних новостях, не ожидая ответа от молчаливого друга, но смешки и взгляды за столом позади сбавляют пыл. Саитова зажимается, чувствует себя лишней, и стоит ей подняться из-за стола, окончив трапезу, как мимо вновь проходит неприятная стайка во главе Насти, которая, оборачиваясь, насмешливо замечает: — Тебе не стыдно говорить о других парнях в присутствии Жени? — чёрные глаза косятся на Липнева, — он ведь ревнует! Девчонки позади дружно смеются. Маришке противно от прозвучавшего тона и оттого, что задевают чувства её с Женей дружбы. — Мы только друзья, — твёрдо замечает она, но находит в глазах напротив жестокий блеск. — А у него ты спрашивала? — продолжает Никифирова, поворачиваясь к Жене, — он наверняка не прочь тебя полапать. Липнев тут же поднимается, хмурится, не отвечая, вставляет второй наушник в ухо и уходит из столовой. Маришка понимает его чувства — они правда всего лишь друзья, и такие подколы ранят сильнее, потому что доказать обратное задирам невозможно. Всё, что интересует таких девчонок, как Настя, — лишь оскорбить и посмеяться над чувствами других. Саитова не замечает, как сжимает кулаки, выслушивая очередные гадости в спину друга; она хочет ударить обидчика, но боится в очередной раз расстроить сестру и терпит свой гнев, расслабляя пальцы. Когда гвалт из насмешек стихает, Маришка тихо замечает: — Ты донимаешь нас, потому что завидуешь, — троица удивлённо косится на неё, а Саитова продолжает: — Ты завидуешь, потому что никогда не узнаешь, что такое настоящая дружба. Завидуешь, потому что я кажусь тебе лучше, добиваюсь лучшего, а ты никогда так не сможешь. После паузы Анастасия вежливо уточняет: — Завидую? И чему, по-твоему? — она приближается с усмешкой, — твоей семье? — и где она? Ты живёшь с сестрой, потому что никому не нужна такая идиотка, как ты! Или я завидую твоим музыкантам-друзьям? — Никифорова улыбается, взмахивая рукой, — да ты просто мнишь себя особенной, а на самом деле — просто никчёмная обезьянка за барабанами! Настя подходит, смотрит на Маришку исподлобья, та судорожно вздыхает. Всё происходит в считанные секунды — она толкает бывшую когда-то подругу, Настя отшатывается, опираясь на девочек, смотрит с гневом, а после моментально хватает со стола стакан, выплёскивая его содержимое. Белая блузка моментально впитывает оранжевый сок. От неожиданности Маришка испуганно вздыхает, вытирая лицо. — Тебе надо остыть, пудель, — замечает Настя. И разверзается буря… Маришка едва ли вспомнит, как её острые ногти оказались в тёмных прядях Никифоровой, пытаясь их выдрать. Настя ударила её в живот, Маришка ответила тем же. Разняли их только буфетчицы…***
Кабинет дирекции состоит из двух помещений — обширной комнаты с круглым столом, в котором проводятся планёрки и заседает директор, и проходного кабинета перед ним, принадлежащего заведующей. Здесь возле стены располагается мягкий уголок, в углу растёт пальма, посередине стол в цвет белой древесины, на котором стоит коробка с бланками, а вдоль стены расползся шкаф с классными журналами и папками. Эрик хорошо знает это место — здесь его отчитывали чаще всего. Оксана Петровна отстраняет прозрачную дверцу из коричневого стекла и ставит на полку тяжёлую папку с бумагами, ещё три остаются в руках Эрика. — Сколько можно? — устало вздыхает она, поворачиваясь за следующей папкой, — оставь учителей в покое. — Она первая начала, — оправдывается Эрик. — Вот как? — Оксана вздёргивает бровь, и Цимерман угадывает в этом жесте черты Савы, оттого смущённо улыбается, повесив нос, — и чем же тебе не угодила Лариса Геннадьевна? — Своим рождением? — Эрик скалит клычки, но встречает укоризненный взгляд. Оксана забирает последнюю папку. — А мне за тебя краснеть. Эрик тихонько ретируется в сторону двери, но очередная фраза застигает врасплох: — Значит, молодой человек, сегодня едем домой вместе. — Что?! Нет! — Эрик тут же разводит руками, оживлённо убеждая: — У нас с Савой важный день. Я не могу его пропустить! — О чём ты? — прищуривается Оксана Петровна. — А… Не могу сказать, — Эрик поджимает губы, видит открытое подозрение и продолжает бой: — Мы должны быть вместе и приедем вместе. Даже не поздно. Обещаю! Оксана вздыхает, но Эрик с нетерпением перебивает: — Ну пожалуйста, мам! На секунду в голубых глазах застывает удивление, оторопело Оксана Петровна сдаётся: — Хорошо. Идите. — Класс! — встревоженность Эрика мгновенно сменяется восторгом, он спешит к двери, оглядывается, весело щёлкая пальцами. — А я тогда приготовлю ужин! — Это угроза? — оборачивается Оксана, но Цимерман младший исчезает, лишь бурный топот убегающих ног слышится в коридоре. Оксана счастливо вздыхает, прижимая к груди папку. Впервые Эрик назвал её мамой и, кажется, сам не заметил. «Надо быть с ним строже», — напоминает она себе, но перед этой лучистой улыбкой устоять невозможно. В Эрике азарт умело сочетается с обаянием. В такие моменты он напоминает отца. Оксана убирает папку, закрывая стеклянную дверцу. Сегодня действительно важный день — пора сообщить мальчикам неожиданную новость.***
Маришка возвращается домой рано с красными от трения глазами и горечью обиды. Она терзает в коридоре волосы, теряя очередную резинку, смотрит на своё отражение, замечая в нём обиженного ребёнка. Конечно, она никому не расскажет о происшествии, но ведь сестра узнает всё от классного руководителя. Маришка закусывает губу, обдумывая, чем драка в столовке может обернуться ей на этот раз. В своей комнате Саитова рывком снимает рубашку, срывая две пуговки, которые и так приходилось зашивать на груди; падает на колени, рассматривая на белой ткани оранжевое пятно. На глазах появляются непрошеные слёзы и срываются вниз, тая на испорченной вещи. Маришка отирает их запястьем, шмыгая носом, а после решительно отбрасывает блузку. Она не умеет сдаваться под натиском обид, сможет перетерпеть это в очередной раз. Но её посещает смута. Что если Настя права? Что если всё, чем она живёт, только иллюзия? И друзей у неё на самом деле нет… От этих мыслей девчонка горько усмехается. Чему ей верить? Что для неё действительно важно? Она знает только один ответ. Маришка надевает любимую футболку, домашние шорты и спешит в гостиную, где её дожидается барабанная установка. Пальцы крепко сжимают палочки, стопа ложится на педаль — на голове наушники с очередным треком. И вот трещит тарелка со старой вмятиной, нога заводит ритм, проворные руки молотят свою партию, вторя музыке. Только сейчас, удар за ударом, она чувствует, как возвращается к жизни — нет плохих мыслей, только свобода! Она играет, не замечая, как тянется время. Усталость ноет в коленках и локтях, немного тянет поясницу, но она продолжает упорную перкуссию. Дверь комнаты открывается. Музыка затмевает глаза, но сестра продолжает привлекать внимание, и, увидев её, Маришка сбивается — рука ошибочно сдвигается в сторону, палочка ударяет не по той поверхности — шипит тарелка, нога соскальзывает с педали. — Блин! — Маришка! — сердится Нара. Саитова стягивает наушники, испуганно вздыхая. Сейчас её будут отчитывать? Но Нара улыбается. — К нам гости. С этими словами Романова исчезает, ещё пару секунд сизые глаза разглядывают незамысловатый орнамент на обоях в коридоре и, наконец, из-за дверной опоры показывается знакомая чёлка. Эрик опасливо заглядывает в комнату, словно там притаился хищный зверь. Чутье не обманывает: Маришка мгновенно подскакивает, палочки падают вниз. Цимерман быстро прячется, оглядываясь на прихожую, где возле шкафа разувается Сава. Со вздохом он делает шаг в комнату, сдаваясь на растерзание, и на него тут же налетает блондинка, утыкаясь носиком в грудь и сжимая руками в попытке раздавить. Она неустанно щебечет, и поток её слов сливается в одну кашу: — Эрик,ятакрада,чтотыприехал,почемутебятакдолгонебыло???тысмотрелтовидео,чтояотправила???тыпредставляешь,яисполнилатупартию… Тем временем Цимерман кривится, пытаясь буквально отлепить от себя девушку. Его попытки не венчаются успехом, и уже с грубым тоном он восклицает: — Да отпусти ты меня! — А! — Маришка отступает, — я скучала! Её речь обрывается тремя пальцами, подставленными к губам. — А сейчас тихо и без паники… — предупреждает Цимерман. Саитова хлопает ресницами, за спиной Эрика появляется незнакомое лицо. Карие и голубые глаза встречаются. Сава тут же отворачивается, чувствует, что начинает краснеть. Маришка замирает, приоткрывая рот, делает шаг вперёд, но Эрик перегораживает путь, выставляя руки. — Давай договоримся… — начинает он таким тоном, словно уговаривает ребёнка, — руками не трогать! Маришка кивает с поджатой улыбкой, Эрик расслабляется, и девчонка тут же прорывается вперёд, вытягивая руку, но Цимерман стойко сдерживает натиск. — Привет! А ну пусти! — Сава, беги! Емельянов вжимается в стену, как ощетинившийся кот, наблюдая, как двое не совсем умных, по его мнению, ребят копошатся в дверном проёме. Его брови дружно складывают над переносицей морщинку, естество хочет бежать, только куда? Маришка резко наклоняется, тычком ударяет Эрика под рёбра — годы практики, и она знает все его слабые места; прорывается сквозь осаду, чтобы наткнуться на две выставленные ладошки ну очень красивого мальчика! до которого только сейчас доходит, отчего блондинку кличут чудовищем. Так они и замирают напротив друг друга. Порыв Маришки обнять незнакомца стихает, только грудь вздымается, а восторг на лице окончательно смущает Емельянова. Эрик тут же прикрывает его собой, но блондинка действует быстро, хватая выставленную ладонь, и начинает упорно её трясти. — Мне Нара о тебе рассказала! Рада знакомству!… — она с восторгом глотает слова. Эрик обхватывает её запястье и руку Савы, пытаясь их разнять. — Отпусти его! — Это почему это?! — Да потому что я так сказал! Он грубо тянет на себя руку Емельянова, Маришка дёргает её в ответ, отчего Сава сгибается и, наконец, не выдерживает, выкрикивая: — А я вам не мешаю?! — Ну-ка марш за стол! — орёт с кухни Романова, прерывая акт знакомства, и, покачивая головой, оставляет последнее слово за собой: — Детский сад.***
На белой столешнице стоит вазочка с клубничным вареньем, большое блюдо с новой партией блинчиков и три кружки чая, две с коричневым содержимым и одна с голубым нетронутая, так как Эрик отказывается это пить. По краям расставлены оранжевые тарелки, одна из которых совсем пустая, так как Маришка отказывается есть. Её локти упираются в столешницу, ладошки обхватывают щёки, на губах играет придурковатая, по мнению Эрика, улыбка, а глаза влажно блестят, разглядывая Саву, который сидит зажатый между стеной и братом, скромно намазывая блинчик вареньем. — Перестань на него пялиться, — прищуривается Эрик. Но Маришка стойко его игнорирует и довольно, по-кошачьи, потягивается. Красная капелька сползает с края блинчика, Сава подцепляет её пальцем и облизывает, после, замечая пристальное наблюдение, мгновенно отводит взгляд, отдёргивая палец от губ. Он чувствует, как к щекам приливает кровь, и расправляет прядь чёлки, надеясь, что она прикроет его смущение. Эрик переводит взгляд с Савы на Маришку и обратно, после наклоняется в сторону, загораживая Саитовой обзор; его брови подпрыгивают, демонстрируя недовольство. — Мне не говорили, что ты такой симпатичный, — задумчиво произносит Саитова. Эта фраза окончательно сбивает моральное равновесие Савы, он прикрывает лицо волосами, поднимаясь с места. — Перестань! Такое вообще говорить неприлично! — гневается Эрик. — И от кого я это слышу? — вскидывается Маришка. Тем временем Нара возвращается на кухню, встречая по пути Емельянова. — Куда?.. — Руки помыть… — хрипит он, не сбавляя шаг. Со вздохом Наргиса встаёт возле стола. — Вы оба отстаньте от парня. Даже поесть не дали. — Это всё Эрик! — Это всё она! Одновременно утверждают ребята, тыча друг в друга пальцами. — Матвей через час приедет, — предупреждает Нара, подбирая со стола чашки, и, осматривая затылок Эрика, замечает: — надо бы тебя покрасить… — Угу, — кивает Цимерман, продолжая щуриться на Маришку, та прищуривается в ответ — начинаются типичные «гляделки», пока в голову Саитовой не ударяет мысль, которая тут же озвучивается: — Можем пойти ко мне… Ой! Там же не прибрано! Она соскакивает с места, направляясь в комнату. — Я выиграл, — довольно тянет Эрик, оборачиваясь вслед, и замечает, как Маришка застаёт Саву вышедшим из ванны. Он неловко жмёт выключатель, отвечая скромной улыбкой на искренний восторг. Эрик, вытягиваясь всем естеством в коридор, пытается расслышать их разговор: Маришка что-то предлагает, Сава кивает, и его утаскивают в комнату. Эта картина мгновенно взрывает Эрика — он подскакивает с места, удивляя Романову, — в нём кипят непривычные чувства злобы и обиды. Но стоит ему сделать шаг, как Нара возражает: — Куда собрался? Эрик оглядывается, тыча пальцем в коридор, пытается связать слова, но видит на Романовой чёрные перчатки. Возле неё на столешнице разместились две баночки и глубокая миска с кистью. Поэтому вместо ответа он задаёт встречный вопрос: — Может, потом? — уныло вздыхает, понимая, что сейчас его будут красить. — А когда? Садись. С тихим ругательством Эрик возвращается на стул, озираясь на приоткрытую дверь в комнату Маришки. Ему не хочется оставлять эту парочку наедине. Кажется, Нара понимает это. — Дай ребятам пообщаться. Вдруг подружатся? — она встаёт позади, разглядывая волосы Эрика. — А может, я не хочу, чтобы они общались, — тихо цедит он. Нара обхватывает его подбородок, тянет голову на себя, нависая сверху, и, глядя в глаза, спокойно замечает: — Ты большой эгоист, Эрик. Знаешь? Учись доверять людям, — она зарывается в его волосы, оттягивая отросшую прядь. Корни отросли на пару сантиметров — совершенно чёрные, как смоль, сильно контрастируют с серой краской. — Придётся попотеть, чтобы тебя обесцветить, — задумчиво констатирует Нара, но Эрик отмахивается. Его всё ещё щемит обида — он вздыхает, опуская глаза, чтобы не смотреть на проклятую дверь. — Потом затонирую, — Нара подходит к баночкам, хватая то одну, то другую, чтобы подобрать компоненты. — Как стричься будем? — Как обычно, — Эрик жмёт плечами, рассматривая в профиле Савы фото, — только чёлку оставь…***
На полу как башни возвышаются две круглые болванки с дисками, к ним присоединяется держатель для CD-альбомов. Маришка вытаскивает квадратную коробку, открывает, извлекая из неё диск, со словами: — Этот с автографом. Матвей провёл меня к ребятам за кулисы, просил не приставать, но я не удержалась, — она демонстрирует дугой диск, — а этот купила на концерте Muse, когда они приезжали — Беллами прекрасен! Маришка сидит, скрестив ноги, раскладывая на полу свои диски, словно проводит учёт нажитых сокровищ. В прошлый раз, когда они с Эриком побывали в этой комнате, Саве бросилась в глаза новенькая стереосистема — она стоит на полке с книгами без единой пылинки, в такой же чистоте содержатся две большие колонки под компьютерным столом — серебристые с углублением в корпусе под динамики. — Ты обожаешь музыку, — констатирует он, подбирая диск и разглядывая, как переливается его поверхность под лучами солнца. Маришка смущённо улыбается, добавляя: — Могу дать послушать. У меня есть вся дискография Nightwish и Металлики, — она с энтузиазмом бросается к подставке. — Спасибо, — Сава накидывает диск на болванку. Маришка ловит в его тоне безразличие. — Не слушаешь такое? Сава пожимает плечами, увлечённо собирая диски. — Мне нравится что-нибудь… хм… старше? — он бросает мимолётный взгляд на Маришку, которая замирает, приоткрыв рот, после щёлкая пальцами, предполагает: — Хэви-метал? Рок-н-ролл? У меня есть альбом Kiss! — она с восторгом подскакивает, вытаскивая с полки очередной альбом, и так же непринуждённо падает на пол. На её губах играет приятная улыбка, а глаза в прищуре кажутся голубыми. Сава сидит напротив в такой же позе, пытаясь за разговором проанализировать свои ощущения. Он впервые общается с девчонкой так долго и может наблюдать за ней открыто. Взгляд цепляют её острые коленки — такие бывают только у детей, и это единственная детская черта, которая осталась у Маришки. Её лицо кажется взрослым, силуэт собран из плавных изгибов, фигура женственная — естественная для девушки. Но Саву беспокоит только одна мысль — он не может принять это… Когда он смотрит на девчонок, то понимает, что они выглядят иначе, но не способен к восприятию их пола — для него они обычные люди, только с иным строением тела. Сава теряется, пытаясь оценить их привлекательность. Раз за разом, бросая взгляд на грудь или бёдра девчонок, он искренне не понимает, почему сверстники сходят от этого с ума. Не понимает, почему это должно нравиться, — в его душе царит скупое безразличие. И сейчас, рассматривая Маришку, он сталкивается с этим чувством вновь. По меркам мальчишек она, должно быть, привлекательная девчонка. Но Сава воспринимает её речь, поведение и внешность спокойно, словно общается с приятелем, а не с человеком, к которому, по идее, у него должно быть влечение. Он представляет, какого это — сидеть так напротив Эрика, и смущается своих мыслей: он бы сидел перед ним, как на иголках; нервничал, бросая взгляды, куда не должен; искал бы способ к нему прикоснуться и вызвать одобрение. Но что он чувствует сейчас? Только странное впечатление несоответствия внешности Маришки и поведения. Голос Саитовой играет в детских нотах, но сама она не кажется «малышкой» — не слишком высокая, но выглядит старше своих лет, и этот странный контраст с первых минут бросается в глаза. Сава, прерывая ход мыслей, тянется к альбому. Маришка внезапно замечает: — Ой, что это? Ожог? Она заметила след на его пальце от бородавки. От неожиданности рука Емельянова вздрагивает и быстро возвращается обратно, он прикрывает кисть, уязвимо отвечая: — Типа того… — ему неловко. Но Маришка выдаёт очередной восторг даже по этому поводу: — У меня на спине есть огромный шрам под лопаткой! Прислонилась как-то к раскалённой плите. Хочешь покажу? Он похож на комету! И тут Сава понимает, в чём дело — она действительно ребёнок! Наивный ребёнок во взрослом теле, поэтому её поведение и внешность настолько не соответствуют друг другу. Это странно и печально, когда тело растёт быстрее и окружающие ждут от тебя взрослых поступков, но ты остаёшься собой. У него всё было иначе: Сава раздражался из-за того, что его мудрый глас излагали уста маленького мальчишки и никто не воспринимал его всерьёз. Он всегда был старше своих лет, а Маришка, напротив, младше — эта догадка наконец всё ставит на свои места. Сава проникается к собеседнице сочувствием и пониманием, потому что знает, какого это — не оправдывать ожидания. — Не нужно, — он скромно улыбается и всё же забирает из её рук диск, несмотря на стеснение. — Хм… Я слышал только одну их песню, — признаёт он, рассматривая потёртую обложку. — Правда?! Какую? — «I Was Made for Lovin’ You». — С ума сойти! — Маришка искренне улыбается. — А ведь она была любимой у нас с Эриком! Сава бросает заинтересованный взгляд. — Да. В детстве в загородном доме бабушки мы часто проводили время вместе. Я считала его чуть ли не родным братом! Мы включали всякие диски и дурачились под музыку, — Маришка улыбается, глядя в сторону, её глаза застилает дымка приятных воспоминаний, после смеётся, продолжая: — Как-то раз мы танцевали на столе под эту песню, представляешь? Вот умора! Эрик тогда навернулся и рассёк себе губу. Хорошо, что шрам не остался. Сава отвечает улыбкой. Но после Саитова внезапно становится грустной, опускает голову, мечет взгляд в сторону, покусывая губы. Сава настораживается, хочет спросить, в чём дело, но девчонка сама поясняет: — А потом… Потом он больше не приезжал к нам. Перестал общаться со мной и обидел бабушку, когда она пыталась позаботиться о нём. Он как будто стал другим. Маришка водит по ковру пальцем, на её лице отражается все болезненные чувства, которые сложно передать словами. Сава понимает. — Думаю… ему было больно. Маришка поднимает глаза. — Дело не в вас. Просто… — Сава подбирает слова, рассматривая коробку с диском, — ему было очень больно после смерти любимого человека, и ты… твоя бабушка, и их занятия — всё напоминало о ней. А он пытался спрятаться от этой боли. Эти слова задевают и самого Емельянова — в глазах живо отражаются языки пламени, и странные вопросы вновь терзают мысли. То, что он сам старается спрятать, на мгновение оживает, ранит и снова исчезает в глуби. Его пальцы дрожат, он сжимает кисть в кулак, чтобы не выдать волнение, и продолжает: — Так что… Прости его. Маришка опускает голову, пожимая плечами, лёгкий румянец появляется на её щеках. — Ты странный, — замечает она, после улыбается с задорным блеском в глазах, — наверное, ты счастлив, что вы стали с Эриком братьями? Я всегда мечтала иметь старшего брата, как он… Маришка продолжает говорить, а внутри Савы на этот вопрос огромные буквы складываются в слово: «НЕТ». Он молчит, понимая, что если скажет это вслух, то не сможет объяснить причину, и только скромно улыбается в ответ.***
— Зря ты так переживаешь, даже если он ничего не сыграет, Матвей точно за него возьмётся. Нара подхватывает очередную прядь, вымазывая её краской; Эрик сопит, листая новости, иногда неоднозначно мычит, чтобы дать понять об участии в диалоге, но на самом деле едва ли он слушает подругу. Во время таких разговоров Нара использует особый тон — тон наставника, как будто мудрец учит малыша, как использовать спички. Эрик, распознав эту интонацию, мгновенно отключается: любые нравоучения сводят его с ума. Разве он недостаточно взрослый, чтобы разобраться сам? Но Нара продолжает рассуждать, уверенная, что сможет подарить Эрику частичку своего разума, а он только, покусывая губу, в очередной раз вздыхает, скучая по Саве, — с ним общаться гораздо приятнее. — …Без обид, но из вас двоих только он годится на роль старшего брата, — Нара продолжает рассуждать, Эрик вздыхает, — да, а чего ты удивляешься? У вас с Маришкой до сих пор детство в одном месте играет, а пора бы взрослеть. Найди себе девушку, в конце концов, — на этой фразе Эрик закатывает глаза со звучным рёвом и про себя молится, чтобы Нара сменила тему, но Романова бьёт по больным местам: — Ты даже не пытаешься брать на себя ответственность. Вот именно этим вы и отличаетесь — Сава более ответственный, да. — Да ты что… — стонет Эрик, прикладывая пальцы к виску, и сразу отстраняет их, испачкав в краске. — Ты и сам не замечаешь, как он на тебя влияет. Потому что он тебе нравится… Тут Эрика сжимает паника — учащается пульс, он таращит глаза, издавая неопределенные звуки: — А…э…мм… Но Нара продолжает: — …И ты подражаешь ему. Это хорошо. Всегда знала, что тебе нужен младший брат. Вот мы с Маришкой, например… Нара говорит, а Эрик с облегчением выдыхает — она имела в виду другое значение этого слова, буря миновала, только сердце продолжает неприятно биться. Эрик закусывает губу до крови, знает, что Нара права, — отношения с Савой действительно его меняют: всё, о чём он теперь мечтает, — это быть с ним. Поэтому вновь мечет настороженный взгляд в сторону коридора, упираясь в треклятую дверь. В голову лезут неприятные мысли, в груди щемит, а в ладонях появляется боль, будто туда вбивают колья. Сава… Он должен быть только с ним. Но вдруг Маришка ему понравится?***
«…Совсем не нравится», — думает Сава, бросая очередной взгляд на Маришку. Как собеседник она интересная, но ему противно представлять с ней что-то большее. Маришка лежит на животе перед очередной мангой, болтает ногами в воздухе, упираясь ладонями в щёки. — …Эту я привезла из того же магазинчика. Ты бы видел их ассортимент! Столько фигурок и комиксов в одном месте, думала, останусь там на всю жизнь. Сава фыркает, перебирая аккуратные томики, ему всегда нравились чёрное-белые новеллы, в отличие от американских комиксов, и он не прочь почитать что-нибудь новое. Но в коллекции Маришки манга в основном для девчонок — экшена нет. Но взгляд привлекает знакомая обложка, Сава тут же хватает томик, листая страницы. — А… это для девочек, — смущается Маришка, наблюдая, как Сава интересуется её слэш-мангой, — конечно, там ничего такого… — она заметно краснеет, скромно добавляя: — Всё за кадром… Но Емельянов спокойно читает диалоги, хмыкает, отмечая хорошую рисовку, долго изучает сцену с поцелуем, а после закрывает томик, спрашивая: — Я возьму? — Бери… — Маришка изумляется, а Сава прячет мангу в недрах рюкзака. — Не думала, что тебе такое нравится… — Хочу перечитать, — спокойно отвечает он. Маришка замирает, вздёрнув брови, на её губах застывает поджатая улыбка, и, наконец, она выдаёт восторженное: — Классно! Сава усмехается. Он и не думал скрывать свои пристрастия перед Маришкой — она поймёт, потому что у неё вся полка заставлена неприличной мангой. Да и, в конце концов, он хочет, чтобы его тайна хоть на мгновение стала явью. Кажется, Саитова подходящий кандидат в союзники — она уже подскакивает на ноги, отыскивая на полке новые комиксы, заявляет, что у неё есть, чем поживиться. — …Так что, если тебе нравится, оценишь… — она садится перед Савой, протягивая ему мангу от любимой Дзюнко. Емельянов скептически разглядывает обложку комикса. — «Принц Рецепта»? Не слишком пафосно? — усмехается, листая страницы. Маришка с очередным восторгом наблюдает, как Сава читает её любимый комикс, и, как заводная игрушка, не может удержаться на месте, приподнимаясь и вытягивая руки. — Божечки, какой ты милый! Можно тебя обнять?! — Нет. — Отрезает Сава, понимая, что графических сцен с интимом в книге нет. — Ладно, почитаем, — он убирает комикс в рюкзак и затягивает кожаные завязки. — А из музыки? Возьмёшь пару дисков? — предлагает Саитова, кажется, будто она может отдать всё, лишь бы доставить радость другому человеку. Сава бросает взгляд на разбросанные диски и не находит для себя интересных исполнителей, но на мгновение подмечает в одном из альбомов что-то знакомое, тут же тянется к нему, изучая обложку. — Ты купила его в ПроМузыке? — удивлённо спрашивает, оглядываясь на Маришку. — Да. Хотела найти всю дискографию этой группы, но официальных альбомов не было, решила заказать пиратку. И, представляешь, зашла как-то в тот магазинчик и сразу увидела на витрине диск! — Маришка улыбается, — а ты тоже там был? — Феликс мой кореш, — заявляет Сава на манер Эрика, разглядывая обложку «Get Scared», после придвигается, показывая: — Видишь эту полоску? — он указывает на красную ленту, наклеенную поверх футляра, — обычно её срывают. Это его фишка, — Сава улыбается, рассматривая на ленте мелкий шрифт, — здесь не просто набор букв, а его шифр на теневом портале. Он обожает пиратить. — Надо же… — Маришка забирает футлярчик, разглядывая наклейку, — я и не думала, что это реклама. — И обложки сам делает, — замечает Сава. — Так у нас есть общие друзья? — весело подмечает она, — обожаю этого котика! — Феликс оценит, — усмехается Сава. — Я про Гарфилда! — Маришка тычет кулачком в его плечо, — кстати, я сделала ему ошейник! Думаю, понравится, — она выдвигает ящик и достаёт картонную коробку, а уже из неё вываливает на пол кучу разноцветных браслетов, — смотри, — выуживает чёрное плетение с изображением космоса и планет, — стоит повесить сюда колокольчик? Сава вертит в руках фенечку. — Сама сделала? — Да, — Маришка вновь укладывается на живот перед своими сокровищами, вытаскивая то один браслетик, то другой, — мне нравится их делать. Фенечки, браслеты из кожи, браслеты из плетёных нитей, из стеклянных бусин и металлических пластин — в коллекции Маришки большой выбор. Сава среди всех замысловатых изделий подцепляет только один — браслет из коричневой кожаной нити, с двумя затяжками и стальной звёздочкой в центре. — Нравится? Бери! Он надевает браслет, регулируя размер под запястье, и улыбается. — Спасибо. Теперь он понимает, что правда хочет с ней дружить. Несмотря на детский лепет и болтливость, с Саитовой общаться легко — она не кажется жуткой занозой, как другие девчонки в его гимназии. — Ну, мейк у этих парней, конечно, шика-арный, — с насмешкой тянет Маришка, в очередной раз разглядывая футляр. Сава хмыкает, бросая взгляд на причёску солиста. — Представляешь Эрика в таком виде? Маришка смеётся, и внезапно её посещает забавная мысль: — А ведь это идея! — Хочешь сделать ему макияж? — Нет — придётся ждать, пока он уснёт, — досадно признаёт Саитова, поднимаясь на ноги, и подходит к прикроватной тумбе, — но я знаю, как сделать из него настоящего неформала, — она оборачивается с задорной улыбкой, показывая баночки в руках.***
Под ножками табурета расстелились старые газеты, чёрные буквы пестреют под ногами, словно паучья сеть; в глубокой миске лежит кремовая паста фиолетового цвета; кисточка ныряет туда за добавкой и вновь возвращается к серой макушке. Эрик, наконец, привыкает к холодной краске и колким щетинкам кисти и расслабляется, листая ленту. Но вскоре отвлекается на скрип двери, поднимает глаза, чтобы увидеть в конце коридора Саву — он выглядывает из комнаты. Цимерман хочет вспылить из-за того, что тот оставил его надолго, но следом за ним выглядывает Маришка — её белые локоны свешиваются под наклоном, губы растягиваются в хитрой улыбке. Эрик хмурится, но его негодование прерывают: — Не вертись, — Нара по-матерински поворачивает его голову в нужном направлении. Но Цимерман косится в коридор, где двое сдружившихся подростков поглядывают на него, задумав неладное. Это возмущает — Эрик фыркает, хочет возразить, но твёрдая рука снова поворачивает его голову. — Долго ещё? — он теряет терпение, снова косится в заветную сторону, и вновь ему не дают повернуться. — Нет. Эрик вздыхает. Проходит время, он вновь разглядывает в ленте фото, не замечая подступающей угрозы. В дверях кухни, расположившись напротив друг друга, замирают Сава и Маришка, пряча руки за спиной. Эрик хмурится, глядя на их улыбки. — Мы тут подумали, — начинает мечтательно Саитова, — раз уж ты у нас решил стать настоящим рокером… — она переглядывается с Савой и заканчивает мысль: — То и своему стилю должен соответствовать. — Вы чё задумали, черти? — наезжает Цимерман. Оттого, что он дёргается, Нара мажет краской по шее и с недовольным матерком оттирает салфеткой излишки. — Кому сказала, не вертись? Эрик вздыхает и тут же вздрагивает — Сава садится перед ним на колено, его глаза светятся наигранным трепетом. — Ты станешь настоящим музыкантом, — доверительно сообщает он, потянув руку на себя. Цимерман не верит происходящему, пытаясь понять значение этого взгляда, и как-то отчуждённо позволяет командовать своей конечностью. Тут Маришка начинает сдавленно хихикать, выдавая недобрые намерения. Опомнившись, Эрик пытается вернуть себе руку, но Сава держит её крепко — его невинный взгляд мгновенно тает, а дерзкая ухмылка окончательно сбивает спесь. — Я начну с ног, — радостно сообщает Саитова, присаживаясь на коленки, и выставляет на газетах две баночки с чёрным лаком. — Да вы охренели?! — вскидывается Эрик, пытаясь пнуть Маришку, которая стягивает его носок — тщетно! Тогда он пытается вырвать руку из пальцев Савы, но тот и не думает уступать. За свои старания он получает по голове и гневное: — Сейчас сам краситься будешь! Со страдальческим стоном ему приходится сдаться.***
Кисточка с лаком проводит по плоской поверхности ногтя. Нара давно завершила работу и моет над раковиной миску. — Ты предатель, — сопит Эрик, глядя на то, как старательно Сава балуется с его пальцами. Емельянов его игнорирует, закусив губу, — всё его внимание увлечено работой. В это же время Маришка окрашивает ногти на ноге. — Как думаешь, коллега, стоит добавить парочку звёзд? Сава посмеивается, но отрицательно качает головой, удобнее перехватывая кисть. Он держит руку не крепко, это сам Эрик не хочет прекращать над собой издевательств, чувствуя, как мягкие пальцы Савы поглаживают сердцевину его ладони — он нервничает вовсе не из-за глупой забавы. Пальцы Савы прохладные, действия аккуратные, улыбка мягкая и довольная, а каждый мимолётный взгляд, пойманный невзначай, таит откровение. Ради таких моментов, Эрик готов терпеть любые приколы. Маришка забирает другую руку, и здесь он ворчит — её присутствие кажется лишним. Пока Сава докрашивает мизинец, Саитова завершает маникюр. — Тебе идёт, — хмыкает Сава, поднимая ладонь Эрика и упираясь в неё своей. Цимерман недовольно косится на чёрные ногти, но под озорным взглядом брата всё же улыбается, сцепляя их руки в кулак. — Кстати, что там по времени? — Нара проходит на кухню, прикуривая на ходу сигарету, — тебе пора смывать краску. Эрик с гримасой обидчивой девочки разводит руками: — Ну и как мне это сделать?! У меня маникюр! Маришка заливисто хохочет, заваливаясь на бок. Сава со смешками поднимается, бросая: — Пошли.***
В тесной комнате практически негде развернуться — стиральная машинка забирает большее пространство, унитаз и ванна замыкают пятачок серого ковролина, навесное зеркало наполовину прячется за белой шторкой с лиловыми цветами. Поток прямых едва тёплых струй из душевой насадки рассыпается мириадами капель, ударяясь о дно ванны. — Ну, долго ещё? — звучит приглушенный голос Эрика. Он в интересной позе — стоит перегнувшись через бортик ванны, и его вымазанные в кремовой пасте пряди рисуют на белой поверхности причудливые узоры. — Сейчас… — Сава пробует пальцем воду, крутит кран и, схватив Эрика, обрушивает мощный поток на затылок. — Горячо! — Не ври. Губы Савы расползаются в улыбке, пальцы оглаживают шею и ложатся в сиреневый хаос спутанных волос. Ему смешно, приятно, и тихие смешки срываются с губ. — Что смеш… Ай! Только не в уши! Эрик сплёвывает воду, крутит головой, но слышит надоедливое: — Не вертись… Рука давит на затылок, Цимерман сдаётся, наклоняясь ниже, и невольно топорщит накрашенные пальцы, упираясь ладонями о бортик. Этот вид окончательно смешит Емельянова — он громко смеётся. Эрик смущённо ворчит на немецком, но всё же улыбается. От краски вода обретает насыщенный фиолетовый цвет и утекает ручейком в канализацию. — И какого это?.. — Цимерман сплёвывает воду, мечтая о полотенце, — …мыть мне голову? — Всё равно, что гладить мокрую крысу. — Чего?! — возмущается Эрик, подскакивая, но Сава умело прекращает его сопротивление очередным нажимом на затылок и придвигается ближе. В голове Эрика появляются неоднозначные мысли; щёки заливает румянец, не то от прилива крови к голове, не то от ощущений, как Сава прислоняется к его ноге. Пальцы, путающиеся в его прядях, как будто нарочно дарят ласку. Виснет неловкая пауза. Вскоре фиолетовые разводы бледнеют. Эрик понимает, что пора подниматься, но Сава не спешит, напротив, — настойчивее прижимается и наклоняется к самому уху, замечая: — Не так уж сложно тебя нагнуть, — после громко хохочет, отстраняясь. — Ах, ты!… — Эрик окончательно смущается, разворачиваясь, пытается схватить его, но мгновенно теряет равновесие и падает в ванную. Раздаётся тяжелый грохот, Сава, отошедший за полотенцем, подскакивает к нему, уточняя: — Ты как?! Но вместо ответа Эрик рывком подаётся в сторону, выкручивая на полную кран и из насадки в его руке хлещет вода, омывая Емельянова холодным потоком. Струя тут же стихает, Эрик злорадно смеётся, пока Сава, задыхаясь от возмущения, стирает с лица излишки воды. — Ты… ты… Он хватает ртом воздух, теряя контроль. Капельки одна за другой стекают по его прядям и срываются вниз. — Совсем что ли?! — Сава взрывается, встряхивая руками, и растягивает на груди толстовку, выставляя мокрое пятно на показ. — Сушить теперь… — Да ладно тебе, — Эрик с улыбкой поднимается, подбирая с пола полотенце. Сава поджимает губы и рывком сдирает с себя толстовку, бросая её в довольное лицо Цимермана. — Знаешь, как мне дороги твои игры? — говорит он серьёзно. Эрика цепляет его возмущение — он смущается, мнёт в руках полотенце, думая, что нужно извиниться, но, поднимая взгляд, замирает. Да, Сава недоволен, но не злится. Он стоит напротив полуобнажённый, мелко дрожит, как мокрый воробушек, и кажется таким уязвимым сейчас… Эрик сглатывает, неотрывно смотрит в эти большие, полные негодования и обиды, глаза; чувствует, как учащается пульс, а при мимолётном взгляде на алые губы по лицу пробегают мурашки. Он невольно тянется к нему, подбирая пальцами прядь чёлки; удивляется, потому что Сава не отстраняется, как обычно, только хмурится, опуская глаза. И Эрик, не отдавая себе отчёт, зарывается в мокрые пряди; подушечка большого пальца накрывает пёстрые веснушки и машинально оглаживает скулу. Сава поднимает взгляд, — в его глазах появляются искры испуга, но они быстро гаснут, уступая место глубокой, необъятной печали — той, что так неоднократно замечал Эрик. Сейчас он, наконец, понимает — не печаль — тоска, такая же, какая съедает его, когда они не вместе, когда хочется быть ближе… Губы Эрика приоткрывается, но в лёгких как будто не хватает воздуха, лишь мгновение замешательства, и в этих обожаемых глазах напротив вновь появляется страх. Сава взволнованно вздыхает, и Эрик, поддавшись его смятению, вместо стоящих слов, тихо уточняет: — Надо полотенце? — вопрос звучит мягко, но голос срывается на хрип. Сава обхватывает запястье и медленно отстраняет его руку от своей щеки, после без ответа забирает полотенце. Пока он вытирает лицо, Эрик кусает губы, треплет мокрые волосы, а после замечает, как из-под махровой ткани показываются карие глаза, — они чуть прищурены, и в них читается странное жгучее чувство. Эрику знаком этот взгляд — он видел его однажды, когда переодевался при Саве, и каждый раз его сердце взволнованно подпрыгивает, стоит только подумать, о чём говорит этот взгляд в такие моменты. Он делает вдох, подбирая слова, но речь обрывает брошенное в лицо полотенце. — Идём. Сава отходит к двери, убирая прядь за ушко; оборачивается, смотрит вновь беззаботно, будто не было этих волнующих мгновений, но на его губах появляется приятная улыбка, которая вновь твердит: «Я знаю». Эрик, опуская глаза, улыбается также.