I'm so happy 'cause today I've found my friends (Я так счастлив, потому что сегодня нашёл друзей) They're in my head (Они в моей голове) I'm so ugly, but that's okay, 'cause so are you (Я так уродлив, но это нормально, потому что ты такой же) We've broken our mirrors (мы разбили наши зеркала)
На ногах чёрные рванные кеды, обрызганные белой краской и грязью; шнурки развязаны, сотрясаются от каждого удара плоской подошвы о серый кафель пола — нога топает в такт музыке; лысая коленка, выглядывающая из-под рваной джинсовой ткани, подскакивает и опускается. Музыка спасает — Лёня в этом уверен. Он сидит на неудобном стуле, на посту в детской терапии, в помятом до безобразия белом халате. Его руки убраны за голову, острые локти целят в потолок, голова вскинута вверх; пол-лица скрывает белая шапочка, из-под которой выглядывает птичий нос; короткие чёрные волосы немного вьются, торчат из-под белой ткани; на нижней губе висит кольцо. Лёня знает, что в таком виде появляться в больнице нельзя. Но ночь выдалась бессонной — полной угара и рока. До дома он пока не добрался. Перед его крупными ноздрями ещё стоит запах текилы и рвоты; голова гудит, сосуды в висках пульсируют, а в закрытых насмерть глазах будто насыпана соль. Так паршиво ему ещё не было — стареет. Полина, завидев издали коленки молодого человека, вздыхает. Она приближается со стопкой карт в руках, которые резко бросает на столешнице рядом с ним, отчего наушник-капелька из уха падает. Мигом голову парня оглушают крики из детской, топот ног и шум ТВ. Лёня стонет, наощупь пытается подобрать наушник, но он так и остаётся болтаться в области груди на чёрной футболке с непонятным принтом, вытертым от частой стирки. — Иди домой. — Просит Ольхова, подсаживаясь за стол. Она хмурит светлые брови, тяжело вздыхает, принимаясь за работу. Ей не понятно, отчего парня пустили к палатам в таком виде. Прикрыть его отсутствие будет гораздо проще, чем объяснять старшей медсестре его внешний вид. Полина бросает на студента строгий взгляд, снова хмурится, отворачиваясь. В этот момент со стороны игровой подбегает маленький мальчик с мячом в руках. Он внимательно смотрит на нос Лёни, понимает, что тот спит, и резко хватает его цепь, свисающую с бедра, тянет её на себя и с заливистым смехом убегает, роняя свой мячик. Всё это бедного студента будит окончательно. Пальцы хватают край шапочки и приподнимают её — глаз с бледно-серой радужкой выглядывает из-под тяжёлого века. Чёрные брови дружно хмурятся, губы приоткрываются в страдальческой гримасе. Он говорит осевшим голосом: — Минералки бы… — Айзек, иди домой. — Строго повторяет Полина. От этого имени по рукам Лёни бегут мурашки, если его так называют — надо вести себя прилично, он это знает и подтягивает к себе разбросанные ноги, садясь ровнее. — Зачем ты вообще здесь сидишь? — причитает вслух Ольхова, дописывая назначение. Леонид, прочистив горло, отвечает чуть хрипловатым голосом: — А ты это у моего отца спроси… То бишь, зачем он меня рожал? Полина цокает языком. — Давид Абрамович скоро придёт. Умойся хотя бы. — Наставляет она. Веки поднимаются из-под шапочки, серые глаза свыкаются с трезвой реальностью; склеры глаз красные, две раскосые складки под нижними веками заострились, потемнели, точно Лёня сто лет не спал, а не одну ночь. Жажда донимает. Поняв, что из Полины помощницы никакой, он поднимается на ноги, стоит шатко — высокий, длинный и помятый как его же халат. Шапочка сползает с затылка. Лёня ничего не видит, хлопает себя по карманам и находит очки. Круглые линзы заостряют этот мир, делают его чётким и отвратительным. Морщится Лёня, при взгляде на группу детей. В отличие от своих одногруппников, которым в дни практики уготовано четыре славных недели в разных больницах, — Леониду (Айзеку) Эйкхельму придётся все эти незабываемые дни провести в стенах детской городской больницы имени Красного Креста. Он уходит из терапии, спускается вниз и курит у запасного выхода. На улице ещё стоит холодный ветер; сугробы грязные на обочинах не тают, но погода меняется, обретая привычное тепло под лучами солнца. Он смотрит в небо, выпуская из лёгких дым, — серые тучи проносятся мимо, как и люди, полные забот. Во внутреннем дворике больницы рабочие в оранжевых жилетках убирают листья, скидывая их в кучу. Айзек курит, думая о том, как бы упасть лицом в эту жухлую гниль, опавшую с деревьев, и не просыпаться бы так до самой весны. Окурок падает под ноги. Трезвеет Лёня на свежем воздухе и активнее направляется к буфету за желанной минералкой. Осушив парой глотков бутылку до середины, жалеет, что купил слишком мало. В уборной справляет нужду и по наставлению споласкивает лицо. Стальное колечко падает в раковину, скользит вниз по белому кафелю. Длинные пальцы проворно подбирают украшение и прячут в кармане. Взглянув на свою невыспавшуюся рожу в зеркале, Лёня всё равно находит себя солнышком; улыбается, покивав своим мыслям о том, что весь день пойдёт насмарку, если он здесь останется. Но стоит ему вернуться в отделение, как его встречает гвалт и возмущение: — Да сколько можно?! Отпустите меня домой! — Домой?! С пневмонией?! — подбоченившись, кричит полная женщина в ответ — старшая медсестра, имя которой Леонид не помнит. — Я здоров! — упирается парень, держась за штатив с капельницей. Тут же он опровергает свои слова сильным кашлем. — А ну-ка марш в палату! — басом прикрикивает женщина. Смеются дети кругом. Парень в ответ протестует: — А я человек социальный — не мешайте мне заражать людей! Он наигранно кашляет в сторону. Волосы у него крашены в серый цвет, в ушах чёрные серьги — неформал, который совершенно нелепо выглядит в больничной рубахе. Женщина кипит, точно котёл. Лёня весело улыбается — улыбка его кривая смещается влево. Он подходит к Полине, наблюдая, как перепирается медсестра с подростком, спрашивает: — Эт чё? — Цимерман Эрик, — представляет его с улыбкой Полина. — Хочет домой на Новый год уехать. — И имею на это право, — тут же встревает Эрик, расслышав их разговор. Женщина делает глубокий вдох, говорит: — В палату, молодой человек, иначе главврача вызову! Эрик, покатив за собой штатив с капельницей, соглашается: — А вызывайте! Я его здесь подожду. Он садится на диван, но сильный кашель вдруг не даёт покоя — парень сгибается, его плечи так и ходят, будто от сильных ударов. Мигом старшая медсестра в лице меняется и сопереживает; налив из графина воды, подаёт мальчишке. — Эрик, ты выпил с утра таблетки? — интересуется Полина, когда женщина уходит. Эрик вскидывает голову в страдальческой гримасе, сопит, затем снова кашляет. Ольхова, вздохнув, направляется в его палату, зная, что таблетки остались в пластиковом стаканчике нетронутыми. — Как в клетке держите. Но я отсюда сбегу, — вяло грозит Эрик. Осушив бутылку до дна, Лёня катает её по столу. Соглашается — ему тоже не интересно торчать на скучной практике. Он смотрит на настенные часы, отсчитывая минуты до обеда, а там можно и сбежать. Тут за спиной раздаётся гитарный бой. Хмурясь, Леонид оглядывается — всё верно, Эрик подобрал чёрную электрогитару, вертит её в руках как родную, затем укладывает на колено. — Вот, выпей. — Передаёт таблетки Полина и следит, как Эрик глотает три разных пилюли, запивая водой: — Ты если хочешь домой, то соблюдай лечение и поправишься быстро. — Говорит она почти детским голосом. Цимерман обескураживающе улыбается, смущая девушку, и возвращается к гитаре. Лёня бдит, оглядываясь через плечо. Эрик разыгрывает весёлый бой — без комбика он звучит блекло, но парня это не смущает: он стучит по корпусу гитары костяшками — ритм получается чёткий, мелодия беглая; как обращаться с инструментом, он знает. Айзек расслабляется, поворачивается на стуле, убирая руки за голову. Цимерман у него под носом, то одну мелодию сыграет, то другую; улыбается, показывая белые клычки, — ему нравится, что подростки дружно его окружают. Залихватски Лёня свистит, обращая на себя внимание, и вскинув подбородок, спрашивает: — Нирвану можешь? — Пф. — фыркает парень, исполняет: «Rape me», притопывая ногой в тапочке, — выглядит уморительно, но играет умело. Лёня тянет уголки губ вниз, щурит глаза, одобряя. Закончив играть, Эрик вновь крутит гитару, читает дерзкие надписи на белой панели и задаётся вопросом: — А эта гитара, что — общая? — Ага, щас, — кивает Лёня, — ты мою девочку по кругу решил пустить? — свистит, указывая пальцем на кресло, — верни на родину. У старушки была тяжёлая ночь. Эрик вскидывает брови, поднимается и ставит инструмент на сиденье. В этот момент в дверях лифта показывается Давид Абрамович. Цимерман его атакует: — Отпустите меня домой! Главврач от него отмахивается, Эрик упирается: — Почему другие едут на выходные, а я нет? Я что рыжий? — идёт он следом. — Молодой человек… — важным тоном начинает Давид Абрамович, но его перебивают: — Ты не рыжий — ты больной, — кивает Леонид, ловит на себе раздражённые синие глаза мужчины и делает вид, что занят с картами. — О доме пока можешь забыть, а будешь буянить — из палаты не выйдешь, — грозит пальцем главврач. Эрик недовольно сжимает челюсти. Когда Давид Абрамович встречает коллегу, и они оба скрываются в первой палате, Лёня, чиркая в амбулаторной карте дозировки, спрашивает: — Почему тебе домой так приспичило? «Потому что Сава не отвечает на звонки», — думает Эрик. Лёня на ножках стула кренится в сторону под опасным углом, проверяя в какой палате сейчас идёт обход. Он знает, что его неминуемо пригласят принять участие и придётся в очередной раз вслушиваться в хрипы малышни, от того свистит снова, кивая Эрику: — Пошли. Цимерман разворачивается, подкатывая с шагом штатив. — Брось ты эту палку, — поднимается из-за стола Леонид, прячет очки в карман. Он шагает быстро по коридору, затем оглядывается возле лестницы: — Ты идёшь? Догнав его, Эрик ошарашенно спрашивает: — Куда? — Лёгкие тебе светить будем, паря. Топай. — Кивает он на дверь.***
— Может быть Полина? Или Анжела? — рассуждает вслух Оксана Петровна. Она сидит на диване в гостиной, на ней тёплый серый костюм, в руках полезный морковный сок. Рядом с ней с бокалом шампанского в руках Евгения — полноватая женщина, мамина подруга и врач, которая в своё время помогла Саве. Её курчавые волосы из белого стали огненно-рыжими — новая стрижка и цвет женщине идут, подчеркивая её задор и улыбку. — Ой, Оксана, как тебе с девочкой повезло! — радуется она, спрашивает: — А Георгий, что предлагает? — Он мне сборник всех имён прочитал — так и не определился, — улыбается Оксана. — А мальчишки, что думают? Сава? — оглядывается на двери кухни тётя Женя. Сава сидит за столом, склонившись над учебниками. Перед ним несколько страниц формата А4, на которых он делает реферат — не для себя, а для одноклассника за определённую сумму, о которой Оксана не подозревает. Работает напоказ, чтобы мама больше не проводила поучительных бесед о его дисциплине и не заботилась тем, чем он занят в свободное время. Впервые за много лет Оксана Петровна искренне рассердилась, когда узнала о бегстве Савы с занятий. Конечно, после семейной ссоры и долгих разговоров все вроде бы помирились и извинились друг перед другом, но выводы для себя парень сделал — родительская опека будет давить на него ещё долго. Сава вскидывает голову и замечает напряжение в глазах мамы — он не разговаривал ни с кем несколько дней, отстаивая безмолвный протест. Оксана эту привычку Савы «закрываться» знает с детства, поэтому думает, как сменить тему, чтобы не объяснять подруге поведение сына. Но Емельянов отвечает: — Диана. — Он собирает листы на столешнице в стопку, объясняет: — Красиво звучит. О том, как назовут его будущую сестру, Сава безразличен, но имя ему действительно приглянулось — его реферат посвящён музею античной культуры (в который весь класс собирается пойти на новогодних каникулах). Из исторической сводки он как раз и узнал, что это имя принадлежит богине луны. Евгения имя одобряет, мама немного хмурится, всерьёз размышляя над этим. Сава просит: — Мне нужно напечатать реферат. Я могу воспользоваться принтером Эрика? — Да, конечно… — соглашается мама, провожает взглядом спину сына, спрашивает: — Ты точно не хочешь завтра к нему съездить? Сава поднимается по ступеням лестницы, бросая через плечо тихое: — Нет. Хмурится Оксана Петровна — совсем недавно он хотел его навестить, а теперь избегает встречи. Что происходит между мальчишками, она не понимает, скидывая своё неведенье на трудный переходный возраст. Сава, прикрыв дверь в комнату Эрика, бросается на его кровать. Его густые тёмные волосы разбросаны по подушке ореолом, скользят вниз по наволочке, когда он наклоняет голову, вынимая из-за ворота футболки медальон. Он прижимает его к губам — скучает и болеет, не зная, как теперь быть…***
— Да-к у него же был снимок — недавно поступил, — басит мужчина в сером медицинском костюме — он в очках, сутулый, короткостриженый и явно любит крепкий чай: кружки на его столе все чёрные с нитками от чайных пакетиков. Эрик сидит на столе рентген-аппарата и болтает в воздухе ногами, переживая за решения, принимаемые в дверях маленькой коморки. — Неделя-то есть? — Дней пять, — замечает мужчина. — Ну, а вдруг чудо случилось, — пожимает плечами студент. Эрик имени своего спасителя не знает, разглядывает его любопытно — он высокий, лицо и руки вытянутые, глазные яблоки круглые, заметные, веки тяжёлые. Студент кажется ему долговязой ящерицей с крашеной головой (корни под шапочкой оказались зелёными). Парень не особо заботится о чём бы то ни было, говорит с наглой интонацией и не стесняясь достаёт из нагрудного кармана сигарету; зажимая фильтр губами, командует: — Раздевайся, не дыши — или что вы там говорите? — обращается он к рентгенологу. — Заходи, — хмурится мужчина, цепляя рукой его халат. Когда они запираются, Эрик снимает рубаху, оставаясь в серых джинсах, и неохотно прижимается к холодной железной пластине, пока голос из динамиков им командует. Снимок делают быстро. Одевшись, Цимерман ждёт безымянного спасителя с надеждой. Парень выходит, чешет затылок, выставляя в руке негативную проекцию. Уголки его губ тянутся вниз, густые брови хмурятся. Безответственным тоном он сообщает: — Сидеть тебе, паря, в больнице. Улучшения есть, — он смотрит на старую негативку, — но херовые. Вскинув голову Цимерман матерится по-немецки. Лёня смотрит на него кисло: — Слышь, ты это — дедов моих не обижай. — Мне реально надо домой, — вздыхает Эрик. — Было «надо» — стало «не очень». Шагай в палату и глотай, что дают. Курить в помещении Лёне не разрешили, поэтому сигарета торчит у него над ухом — шапочку медика он где-то потерял не особо расстраиваясь. — Ты домой собрался? — уточняет рентгенолог, завидуя. — Конечно. Буду в постели нежиться, пока вы робите. Ну, и что ты на меня уставился волком? — спрашивает он, заметив взгляд парня, — топай. Эрик с обидой толкает дверь. Его не смущает мысль провести новогодний праздник в больнице, любопытно на это взглянуть. Медперсонал так старается создать праздничную атмосферу — даже на мониторе рентген-аппарата висит мишура; на стенах разноцветные снежинки, и каждое отделение пытается выиграть в конкурсе на самую вычурную ёлку. Однако, до Савы не дозвониться — гудки идут, он не сбрасывает, но и трубку не берёт. Эрик тоскует — он всё на свете отдал бы, лишь бы вновь услышать этот тихий чуть хрипловатый голос. Конечно, он знает Саву — тот боится разговаривать с ним; боится неодобрения. Эрику это знакомо, но ему теперь с ним никак не обьясниться. Он идёт к лестнице, хмурясь. За спиной открываются свинцовые двери в рентген-кабинет. Помятый студент выходит наружу. — Слушай, — оглядывается на него Эрик, — а можно я твою гитару возьму? Парень чатится в телефоне, хмурится, поднимает голову, думает и выдаёт своё: — Нет. Закатив глаза, Цимерман спускается по ступеням, размышляя, как уговорить Оксану, привезти его гитару — делать в отделении терапии совсем нечего. А в соцсетях оставаться тревожно, потому что просьбы взять телефон Сава стойко игнорирует, да и на странице своей не появляется несколько дней. Здесь Лёня просыпается, соображая, что хочет сбежать, а возвращаться в отделение за гитарой рискованно. Поэтому он перекидывается через перила лестницы, кричит: — Эй, как ты там? Эрик! Цимерман вскидывает голову. Лёня не хотя сообщает: — Можешь взять гитару. Только не давай её никому лапать. — На счастливую улыбку парня он хмурится, угрожая: — Если ты мою девочку обидишь — я тебе голову откушу! Цимерман смеётся: — Gut! Лёня недоволен, но решает, что гитара в знающих руках лучше, чем спрятанная в подсобке. Он жмёт кнопку лифта, утыкаясь головой в стальную панель дверцы — ему срочно нужен отдых.***
Закончив реферат, Сава возвращается в свою комнату, пересчитывая на ходу страницы — получилось достаточно, чтобы заработать хорошую оценку. Деньги наличными он прячет в книге и садится за стол, прибирая машинально разбросанные предметы. Его взгляд натыкается на прозрачный кассетный плеер. Он запоздало вспоминает о подарке Эрика, находит его на полке, перечитывая снова: «Тебе от меня» — эта надпись греет, на губах появляется улыбка. Сава уверен, что Эрик записал на кассете свои и его любимые треки, объединив их в неповторимый плейлист, — это так на него похоже. Он вставляет кассету в плеер, надевает наушники и ложится на кровать, созерцая белый, совершенно скучный потолок. Стоит пальцам нажать play, как из динамиков льётся рок. Сава улыбается, закрывая глаза, затем вдруг узнает мелодию, а после и голос… Он подскакивает на кровати, прижимая наушники к ушам, — не верит. Его губы приоткрываются на вдохе — это его голос! Эрик… Сава всё прижимает валики руками, желая слышать каждую ноту, каждую интонацию — его голос, мягкий, но яркий, бьющий в самое сердце, которое быстрее стучит. Он закрывает глаза, хмурится, дышит чаще — почему Эрик выбрал именно эту песню? Она навевает воспоминания, полные боли и одиночества. Впервые Сава услышал «Ordinary World» очень давно — это был день его рождения, когда ему исполнилось восемь. Родители сильно поругались с утра, он с мамой был вынужден ехать через весь город к бабушке. В тот день он впервые почувствовал себя одиноко. Склонив голову, рассматривал носы своих кроссовок. В этот момент на волне Ретро-FM полилась неожиданная умиротворяющая и грустная мелодия. Сава удивлённо поднял голову, вслушиваясь в незнакомые строки. В тот день он ещё не знал смысл этой песни и кто её исполняет, понимал только, что ему отчего-то становилось легче. Грустно и легко — такое чувство возникает, когда отпускаешь кого-то близкого, но знаешь, что с ним всё будет в порядке, и собственная боль ощущается не так остро. Прошло много лет, он позабыл об этой песне, и, наткнувшись на неё однажды в Интернете, улыбнулся, как улыбаются старому другу. С тех пор он влюбился в Duran Duran, Queen, A-ha, Depeche mode, а после и в Cigarettes after sex — эта старая, нежная, иногда дерзкая музыка подходила ему, как и он был её верным слушателем. Но каждый раз, когда Саве становилось больно, когда реальность давила, окружая проблемами, он обращался только к одному треку — эта песня спасала его, погружала в мир меланхолии и давала надежду на лучшее вопреки всему. Он знал, что, слушая любимые песни, обязательно выживет, справится с любой неприятностью, что бы с ним ни случилось. Ведь музыка это единственное, что Сава так долго любил больше всего на свете. Но отныне его чувствами владеет не «Ordinary world», а человек, исполняющий песню. Сава вспоминает его улыбку, запах кожи, яркие глаза и нежный голос, который поёт ему сейчас… Эрик будто сидит рядом с ним на кровати — напротив, скрестив ноги, улыбается скромно, с любопытством оценивая, как отреагируют на его подарок. К нему невыносимо хочется прикоснуться. Рука вздрагивает — он хочет дотянуться до своего прекрасного призрака. Ресницы дрожат. Мелодия ускользает. На последнем проигрыше Сава открывает глаза, чтобы увидеть желанную реальность — Эрика. Но он в комнате один… Мотает плеер магнитную ленту, оставляя за собой тишину. Мальчишка невидящим взором смотрит перед собой. Он скучает, хочет, чтобы Эрик вернулся домой. Он ложится набок, повторно включая песню, и забывается в его любимом голосе, приложив руки к щеке, пока сердцевины ладоней наполняются жгучей болью. Да — он обязательно справится, выживет, чтобы вновь увидеться с ним. Сава улыбается ранимо, представляя, как обнимет его при встрече…***
Небо накрыло город белой пеленой туч. Ночной праздник отгремел салютом, оставив у главного входа больницы обрывки мишуры и хлопушек. Утро первого января отделения встречают тишиной. Но не в каждой палате тихо… Эрик просыпается и, открыв глаза, несколько секунд не может сообразить, на что похож звук, который он слышит. Осознав, что это чей-то храп, он удивлённо оглядывается через плечо; затем разворачивается, увидев на соседней кровати спящего парня. Он лежит к Эрику спиной, уткнувшись в противоположную стену; его ноги, как у кузнечика, согнуты; возле колен возвышается чёрная электро-гитара, и только по ней Эрик узнаёт её же владельца. На Лёне рубашка в жёлтую клетку, задранная на пояснице, ремень на синих джинсах усеян клепками, волосы всклочены, на затылке торчат зеленью как у благородного панка. Эрик сверлит недовольным взглядом его спину, хмурится; его возмущает очередной неприятный храп, слушать который невозможно. О сне можно забыть. Поправив подушку, Цимерман садится на кровати, проверяя в телефоне последние сообщения — от Савы писем нет. Вздыхает. Вчера он так и уснул в одежде — в любимом чёрном худи и в цвет джинсах. Его голова немного гудит от недосыпа — салюты во дворе больницы закончились рано, но после них Эрик ещё долго лежал на кровати в полной темноте, играя в видеоигры. Это был самый унылый праздник Нового года на его памяти. Родители завезли днём сменные вещи и мандарины, уговорить их забрать его из больницы не получилось. Теперь приходилось мириться с суровой реальностью — он болен и застрял в больнице, пока Сава совершенно один в доме на праздничных каникулах. «Несправедливо», — думает Эрик, жалея об упущенной возможности провести время вместе. Очередной неприятный храп выводит его из себя. Эрик подскакивает на кровати, хватает с пола тапок и бросает им в новоиспеченного соседа. Храп Лёни прерывается на секунду, будто удивлённо, затем продолжается равномерно раскатываться по стене как ни в чём не бывало. Закашлявшись от возмущения, Эрик не сдаётся — хватает другой тапок — тот тоже летит в оппонента с большей силой. Наконец парень сонно мычит в ответ, поворачивается лениво на спину. Один его глаз приоткрывается, запечатлеет перед собой Эрика и тут же закрывается под приступом зевоты. Удовлетворившись, что сосед храпеть перестал, Эрик возвращается к мобильной игре. В горле першит — он периодически кашляет, морщится, то ли от головной боли, то ли от проигранного раунда. Проходит время, и внезапная тишина удивляет Цимермана. Он оглядывается на парня и находит его вновь спящим, взрывается: — Какого чёрта?! Иди домой и там спи! Расслабленное дремотой лицо Лёни вдруг вытягивается — глаза дружно открываются, затем он, в очередной раз зевнув, отворачивается к стенке, игнорируя выпад. Сонно-хрипло объясняет: — А мне эта больница… как дом родной… — Видимо у тебя совсем нет личной жизни, раз ты здесь торчишь, — с улыбкой замечает Эрик, отмечая про себя, что его голос впервые за долгое время звучит как прежде. — Это кто там тявкает? — сонно ворчит Лёня, — то бишь, сам о себе вслух доносишь? — Я вообще-то больной и нахожусь в своей палате. А вот, что ты здесь делаешь — хороший вопрос, — спокойно объясняет Эрик, приподнимая брови, — блин… — говорит он, когда его персонаж погибает. — А я, между прочим, врач… в будущем. И как врач тебе советую, паря, закрой рот с той стороны, где у тебя извилины. Думая, чем в незваного гостя кинуть, Эрик хватает с тумбочки мандарин и попадает им в яблочко — то есть, в голову студента. — Да что ты ко мне пристал? — устало спрашивает Лёня, поворачивая нос к Эрику. Цимерман таращит глаза, взмахивая рукой: — Алё! Ты в моей палате! Собирай свои вещи и иди на… — Дерзкий какой, — кривит рот Лёня, поглядывая на Эрика серым глазом, — фу! — он отворачивается вновь к стенке, укладывая длинные руки себе на плечи. — Никуда я не пойду. Батя сказал: «сиди здесь и охраняй ценные вещи». Я сохраняю гитару и свои нервы: они не резина — могут треснуть. — Тебя сюда отец отправил? — не верит Эрик, собирая морщинки на лбу. Студент перед ним кажется в стельку пьян. — Отец. — Подтверждает на выдохе Леонид. Через паузу вздыхает и говорит неохотно: — Мой батя тут всем заправляет. А я у него в мыслях наследник престола… — Подожди, — вдруг озаряется Эрик, — твой отец врач? — Главврач. — Подтверждает на выдохе сонным голосом Лёня. Эрик мигом находит вредного студента полезным, оживляется, пододвигаясь на кровати: — Да ведь ты можешь его уговорить меня домой отпустить! — Могу, но не буду. В чём здесь мои плюсы? — сонно спрашивает Леонид. — Отправишь меня домой и спи сколько влезет в этой грёбаной палате, — восторгается Эрик, — один! — М-м… — тянет Лёня, — за дурака меня держишь? Мне что с тобой, что без тебя — в помещении не дует. — Слушай, тебе может и плевать на своё время, но мне — мне позарез надо дома быть, а не торчать здесь, понимаешь? Я не собираюсь тратить свою жизнь на… — Эрик машет в воздухе рукой, не находя слов, — это… — А в чём моя выгода? — спрашивает Лёня в стенку, — что я тебе должен за «спасибо» помогать? — не выйдет. — Ха, — хмыкает Эрик, вскидывая голову, — сразу видно, что ты еврей. Лёня оборачивается: — Слышь, не надо мне тут «ля-ля» — вопрос рациональный. Никто тебе, паря, просто так не даст. Будь уверен. — Лёня внимательно смотрит на Цимермана и кривится, отворачиваясь: — Хотя, ты смазливый — девки таких любят. Пытаясь понять логику в словах нетрезвого студента, Эрик лишь встряхивает головой, щиплет переносицу, думая, что бы такое этому гаду предложить, чтобы выманить обещание помочь с переездом домой. И тут его осеняет единственная мысль, за которую он цепляется с надеждой: — Тогда, давай сыграем в карты? — предлагает Эрик, припоминая, куда после вчерашней посиделки с ребятами старшая медсестра спрятала колоду, объявляя, что азартным играм в больнице не место. Убеждает: — Выиграешь ты — спи сколько влезет. А если я — поможешь. Ну как? Студент на соседней кровати не шевелится, обдумывая предложение. Через время нехотя поворачивается, развалившись в позе мученика — его короткая чёлка торчит дыбом, он смотрит на Эрика усталым и чуть насмешливым взглядом и говорит точно таким тоном: — Что ты вылупился? Тащи.***
— Nirvana, Foo Fighters, Pixies, Sonic Youth, Seether… — перечисляет Лёня, открывая плейлист. Он включает первую попавшуюся — «All my life» — Foo Fighters, и Дэйв Грол в первых строках объявляет, что что-то такое не может найти… Эрик тасует колоду. Они сдвинули две кровати вместе, образуя незамысловатый игровой стол, на котором сидят — каждый на своем разноцветном пледе. — Только грандж? — вскидывает брови Эрик, — и всё? — А зачем другая музыка, когда есть грандж? — удивляется в ответ Лёня. — Раздавай. Эрик разбрасывает на две стопки карты — играют в дурака. Лёня объясняет свою позицию: — Есть ещё панк — да, тоже неплох, но грандж — это святое. Музыка должна быть агрессивной в гараже и под стопкой, а не тем высером, что льёт на нас радио. — Ну, не всегда, — усмехается Эрик, когда они разыгрывают первые карты, — то, что популярно — приносит деньги. Мне, например, поп-панк нравится — Blink-182, Sum 41, Green Day… — Брехня. Валет кроет девятку. — Вон мужик играет нормальное музло и его ценят, сколько бы лет ни прошло, — кивает Лёня на свой телефон. — Музыка это тебе не только бабки — это искусство жить так, как хочется. Вот первый пещерный человек взял в руки палки и начал херачить ими о стену, создавая музыку, — думаешь, для чего? В любви признаваться? — не-е — это он выражал протест. Эрик смеётся — в его руке веером пять козырей. — Ты вообще в школу ходил? Странные у тебя представления о пещерных людях. — Да я сам пещерный человек. Ты, кстати, где так «балакать» на гитаре учился? — Лёня шмыгает носом, нехотя признавая: — нормально играешь. — А у меня своя группа, — бахвалится Эрик, вскидывая брови и, закусив губу, кроет все карты Леонида. — Да ну на… — криво улыбается Лёня, — какие мы серьёзные! — Не верит: — Что-то я за вас нигде не слышал в тусе. — А мы только начали, — хмурится Эрик — новые карты пришли нехорошие. — Ясно-понятно — школьная самодеятельность, — снисходительно кивает Лёня, подкидывая Эрику большие номиналы на картах. Эрик принимает подачку. — А ты? Где играешь? — В «Пирамиде» по выходным, — студент улыбается шире, когда видит завистливый взгляд напротив, — у меня, паря, серьёзные мутки и группа нормальная. Вырастешь, может и пообщаемся за сцену. Лёня знает, что не всё так гладко и группой его вечно меняющийся состав назвать трудно, но зачем бестолковому мальчишке говорить откровенно о взрослых проблемах? Топит Айзек Эрика под картами, и тот проигрывает бой. — Ты с Губсом знаком? — спрашивает Эрик, заново тасуя колоду. — «Game boy»? — называет Лёня имя группы Матвея, — они же распались. И никакой новый движ ему репу не восстановит. А группа ни чё так — нормально играли. Только его пост-панк — хрень. — Делает вывод. — Ты же сам его слушал, — улыбается Эрик, подбрасывая десятки. — На концерты ходил, но не хлопал, — оправдывается Лёня, забирая карты. — Мы их заменим, — замечает Эрик, — и будем играть лучше, а потом и на мировую сцену выйдем. — Ты погляди, как клювом защёлкал, — снисходительно усмехается Лёня, — и группа у него своя, и играть он мастер — много о себе мнишь, паря. — Вот увидишь, — кивает Эрик, скидывая последние карты — выиграл. — Мы молодые, амбициозные и всю немногочисленную аудиторию у тебя отожмём, — улыбается он. Лёня тасует карты. — Это кто вы такие «Мы»? Как твоя группа зовётся? — Кондор. Лёня смеётся: — Не серьёзно. — Ты нас ещё не слышал, чтобы так говорить, — стоит на своём Эрик, про себя признавая, что и слушать пока нечего. — Кондор — птица, которая летает выше всех. Так что мы в грязь лицом ни за что не ударим. — Будете играть сопливую попсу в метро — ясно. На покрывало ложатся в ряд короли. — Ну, а ты под алкоголем будешь играть грязный рок в подвалах. — Рок всегда грязный — на то он и рок. А ты мне, кстати, уже продул свою миссию. — Лёня высовывает язык, изображая некрасивые звуки, выкладывая последние карты. — Не судьба тебе с девчонкой покувыркаться. Эрик вскидывает брови. — А ты думал — я твой план не понял? Куда молодому парню стремиться, если не к интиму? Она хоть красивая? — Лёня поднимается, дразнится, забирая свою гитару у стенки. — Ахуенная, — дерзит в ответ Эрик. Реальность обрушивается на плечи — ему действительно из больничной клетки не вырваться. — Судьбу нужно брать в свои руки, а не играть на неё в карты, — говорит Эрик, отбрасывая от себя несчастливую колоду. — Теперь-то ты это понял, — улыбается Лёня, готовится на выход, но так и стоит, наблюдая, как Эрик от досады чистит мандарин. Вспоминая свои прихоти, Леонид признаёт, что в больнице действительно делать нечего — не в молодые годы и не тогда, когда есть к кому пойти. — Ладно, — соглашается он, — так и быть — за мешок мандарин продамся. — Поможешь? — радуется Эрик. Лёня хватает пальцами кулек мандарин с тумбы. — Ну, так улучшения на лицо. Я людей с пневмонией повидал. Ты быстро крепчаешь. Пошли.***
Леонид сидит на посту в детской терапии, топает ногой и читает бегло назначения в карте, подставив руку с кожаным браслетом к подбородку. Эрик пристраивается сбоку от высокой стойки, за которой находится стол. — Ну что? — Да ничего хорошего, — сопит Леонид. — Тебе отец всё как положено расписал — курс лечения по полной программе минимум на двадцать один день. — Чего?! — возмущается Эрик, — почему так долго? — Ты реально больной, — качает головой Айзек, — у тебя пневмония, паря. Вон, пару дней назад легкими харкал, а сейчас почувствовал вкус к жизни? — он цокает языком, откидываясь на стуле, размышляет. — Можешь что-нибудь сделать? — с надеждой спрашивает Эрик. — Есть один план, — Лёня подбирает разлинованный листок и переписывает основные препараты, — тут у тебя антибиотик ещё минимум пять дней — этот укол пропускать нельзя. Эрик вспоминает тот огромный шприц с жёлтой массой, ему вмиг становится не по себе. — А вот дальше начинается в основном вспомогательное лечение. Небулайзер дома есть? — Что? — кривится Эрик. — *лять, кароче, ингаляции, физнагрузка, массажи и ванны из крови девственниц… Эрик понимает, что ещё целых пять дней ему придется находиться в больнице. — То есть, после последнего укола я могу домой поехать? Нельзя их сразу все в один день поставить? Лёня переводит ленивый взгляд на Эрика. — Ты вроде к подружке хочешь, а не в гроб. Айзек аккуратно заклеивает старые назначения новым листом и приписывает почерком отца: «На домашнем лечении». — Так что терпи, паря, уже виден свет в конце тоннеля. — Шуточки у тебя… А тебе за это ничего не будет? — беспокоится Эрик. — Я скажу кому надо — смоешься по-тихому в последний день, предкам рецепт покажешь и всё будет в масле. Только на рентген приди после лечения. Эрик подсчитывает в уме, как долго продлятся его праздничные каникулы, и улыбается хитро. Леонид поднимается из-за стола. Эрик тянет на прощанье руку, студент бьёт по ней с размаху — рукопожатие крепкое. Расходятся. Возле лестницы Лёня оглядывается, выбрасывает на пальцах «козу» и улыбается криво: — Сыграем ещё. Эрик улыбается в ответ, затем возвращается в палату. Теперь осталось немного — вынести скучные пять дней.***
На круглых часах длинная стрелка близится к шести. В холле горит яркий оранжевый свет — в прихожей никого нет. На лестнице впопыхах задет ковролин. На втором этаже в комнате сумка брошена на полу с вещами. Комната пуста, в ней сумрак, но дверь напротив открыта — оттуда бьёт свет. Эрик стягивает с плеч футболку, бросает небрежно на пол. Пальцы хватают со спинки стула серый свитшот с капюшоном. Он надевает любимую вещь, но чувствует себя странно — запах не его, он принадлежит теперь Саве. Цимерман улыбается, поправляя капюшон и белые завязки, его глаза бросаются к настенному календарю, что висит над столом — маркером обведена нынешняя дата, стрелочки указывают на неё. Подпись на английском объясняет: «Museum». Ему так не терпелось вернуться домой — он уговорил медсестру поставить последний укол раньше положенного времени, собрал сумки и сбежал из больницы. Дома никого не оказалось. Эрик трёт шею со вздохом. Он до сих пор не знает, что скажет ему при встрече. В этот момент гремят входные ворота. Внутри парня всё сжимается от страха и волнения. Он бросается прочь из комнаты, чтобы узнать скорее — кто вернулся? Родители или… Сава закрывает за собой дверь, снимает обувь и убирает наушники на полку прихожей. Бежевая парка на нём расстёгнута, шарф длинной лентой висит на шее. Его щёки немного зарделись от холода, волосы цвета тёмного шоколада распущены по плечам. Эрик застывает на лестнице, смотрит на него словно впервые в жизни, не зная прежде этой красоты. Он долго не виделся с ним. Скучал… Сава поднимает глаза — в миг в них появляется удивление и трепет. — Эрик?.. Ты здесь? — говорит он тихим, немного хриплым голосом. В этот момент Эрик понимает всё, что ему сейчас нужно. Он спускается по лестнице, подходит — всё происходит так быстро, едва ли Сава осознаёт… Эрик тянет к нему свои руки, обнимает пальцами лицо и подаётся вперёд, целуя в губы. Взрываются искрами чувства. Сава вздрагивает, ощутив его вкус, движение языка, машинально закрывает глаза. Ощущения, которые он испытывает впервые в жизни, пронзают его разум, точно яркая вспышка. Он не успевает ответить на ласкающее движение — Эрик отстраняется, шепчет: — Сава, я… Но мальчишка не слышит — его пальцы хватают серую ткань кофты. Сава тянется к нему снова, закрывая глаза, и, почувствовав его губы вновь, его запах, судорожно вздыхает, забываясь в неповторимых мгновениях… Эрик обнимает его, углубляя поцелуй, — сердце в груди бьётся как бешеное; преступное, страстное тепло разливается внизу живота, в паху, в его мыслях — он целует его. И Сава неумело отвечает — искренне, отчего Эрик ранимо стонет, теряя его губы, вновь ловит их в поцелуе… Голова Савы кружится. Сумка падает с плеча. Ранят эти ласковые движения его языка, его губ, ранит его вкус — сладкий, приятный, с которым не сравнится ни одна в мире пряность… Эрик чувствует на щеке его ресницы, чувствует, как его нежный ангел дрожит в руках; его тёплое дыхание на коже оставляет следы пламени, его сердце стучит немыслимо громко — близко. Но он ускользает. Сава прерывает поцелуй, тяжело дышит, опустив голову на плечо Эрика; его алые губы раскрыты, с каждым выдохом вырывается нежный голос. Эйфория неумолимо забрала в свой раскалённый плен — его ноги подкашиваются. Он бы упал, если бы Эрик не держал его, крепко обнимая руками. Эрик касается его щеки, настаивает, поднимая голову, вновь ловит его желанное дыхание губами, целует, готовый взорваться от наплыва собственных чувств. Его вкус, запах его волос — это хвоя, это дождь, это сахар… Целовать его сладко и нестерпимо приятно, больно. Эрик не знал прежде, что чувства могут быть столь сильными и противоречивыми. Желание владеет им, кружит голову, срывая дыхание. Он отстраняется, оглаживая пальцами лицо Савы — раскраснелись его губы и щёки. Мальчишка открывает глаза, и в них Эрик видит ответные чувства, полные желания, такого же жгучего пламени. Он наклоняет голову, бросается к нему, чтобы почувствовать вкус этих нежных губ снова, таких мягких… — вкус, разверзающий душу. И только когда Сава соскальзывает вниз, готовый упасть, Эрик осознаёт, что спешит. Он остраняется, держит его крепко, заглядывая в глаза; убирает мягкие волосы от лица, целует в щеку — в месте наибольшего скопления веснушек, целует с другой стороны — там же; целует его переносицу и прижимается лбом к его лбу. Их дыхания сливаются в едином потоке. Он обнимает его, прижимаясь щекой к бархатным волосам, зарываясь в тёмные пряди пальцами, шепчет: — Я люблю тебя. Он слышит ответный вздох — его трепет. Длинные пальцы торопливо стаскивают с плеч тяжёлую парку. Эрик пятится к лестнице и влечёт его за собой — наверх, где безопасно; где никто не увидит, не услышит, не узнает, как они счастливы…