Say Say Say

День жаркий. За окном горит яркое солнце, по брусчатке снуют босоножки. Весна выглянула из-за хмурых туч, и город готовится к жаркому лету. Призрак сырости витает лишь в утренние часы, когда солнце лежит на полосе горизонта. Совсем скоро отзвенит последний звонок, и впереди останутся лишь экзамены, а после каждый школьник превратится в студента. Но Саве нет дела до будущих каникул. Он сидит в «Аккорде» на Арбате, сквозь витрину его греют тёплые лучи, в руках зажат томик очередной манги, но он уже давно потерял нить сюжета. Сава хмурится, смотрит на чёрно-белые фреймы, но не может сфокусировать на облачках с текстом рассеянный взгляд. Школьная пора подходит к концу. Эрик становится взрослым. Родители настаивают, чтобы он подал заявления в разные университеты по всей стране. Георгий даже предлагает ему учиться в Кёльне под присмотром дяди. Он всерьёз обсуждает с ним этот вариант в последнее время, и выглядит это как точка, а не запятая — это Саву тревожит. Ему невыносима мысль, что Эрик уедет и будет взрослеть вдали от него. Что если тогда все зыбкие чувства между ними растают? Закрыв книгу, мальчишка чувствует, как к горлу подступает тошнота. Он знал, что любить Эрика нельзя, но теперь, когда это уже случилось, опасность заключается в том, что разлуки с ним он просто не выдержит. Сава делает глубокий вдох и смотрит на витрину перед собой, где расставлены с утра новые товары: подвески из металла и серебра, браслеты с шипами и клёпками, наборы «элитных» медиаторов из кожи и три музыкальных шкатулки. Четвёртая стоит перед ним на прозрачном прилавке — Сава ещё не решил, что с ней делать. Шкатулка пришла с браком. Он сообщил об этом Дэну, и тот сделает возврат в свою смену, а пока Сава пытается понять, сможет ли её починить. Он открывает увесистую крышку сундучка, но танцующие фигурки застревают в движении — проигрывается лишь часть мелодии, и она обрывается грустным звуком на минорной ноте. Мучения танцующей пары длятся бесконечно: красивая мелодия неизменно ломается, платформа с ними делает шаг, а после откатывается обратно. Это всего лишь сломанная шкатулка, но Сава не спешит захлопнуть крышку. Он слушает заевшую мелодию раз за разом, затем, расчехлив свою бас-гитару, подсоединяет джек к комбику рядом с прилавком (тот всегда подключен к розетке, чтобы демонстрировать звук), кладёт корпус гитары на своё колено и, склонив голову, теребит струну. Рука двигается методично на грифе, подбирая аккорды, струна вибрирует под медиатором с неизменной частотой. Сава слушает мелодию сломанной музыкальной шкатулки и подстраивает тембр под неё. Он чувствует, что в этой странной комбинации чего-то не хватает. Осязает это на кончиках пальцев, ведь из этого ритма вот-вот должна родиться мелодия. Его отвлекает резкий удар по стеклу. Взметнув волосы, Сава смотрит в окно и находит за ним Эрика — тот прижался ладонями и лбом к витрине с улыбкой. Сава усмехается в ответ. Эрик растягивает на витраже руки и, прижавшись щекой к стеклу, скатывается вниз. Мальчишка смеётся, убирая гитару. Звенят колокольчики, Цимерман подходит к прилавку. Его родной запах вновь напоминает дом. На чёрной толстовке расстёгнут замок, и под однотонной футболкой горит от жары влажная кожа. — Ты начал репетировать без меня? — упрекает он с ухмылкой. Сава в ответ хватает край серой футболки, тянет её на себя и утыкается лицом в живот Эрика, вдыхая его пряный запах, усиленный от пота. Эрик смеётся, зарываясь пальцами в волосы Савы. — Ого… Что это? Проявление нежности? Ты снова заболел? Цимерман пытается прощупать его лоб. Сава, цокнув языком, отворачивается, отпихнув его руку. — Смотри, — он кивает на закрытую шкатулочку перед собой, к которой тут же тянется Эрик. — Она сломана. Открыв шкатулку, Цимерман хмурится — он терпеть не может фальшивых мелодий. Сава вновь подбирает гитару и разыгрывает две ноты в такт. Он пропускает под пальцами их пару раз, как замечает, что Эрик стаскивает с плеча чехол. Емельянов прекращает играть, но Эрик бросает ему беглый взгляд: — Продолжай. Сам он уже подключает свою гитару и, подтянув табуретку ногой, садится напротив. Сава с улыбкой возвращается к заевшей мелодии. Эрик слушает. В момент, когда мальчишка чувствует, что здесь должен быть новый виток… Эрик начинает играть. Сава готов поклясться, что именно этот аккорд идеально подходит. Цимерман в доли мгновений развивает мелодию, придумывая её на ходу. Он будто слышал её уже — так легко у него это выходит. Сава смотрит на брата с восхищением, Эрик напевает про себя: мелодичное мычание едва заметно из-за боя струн. Он, прикрыв глаза, повторяет мелодию, затем вдруг вскидывает голову, просит: — Ниже. Сава послушно спускает руку на лад. Эрик кивает, и наконец его напевка превращается в слова: «It’s my broken music box». Но его нежный голос едва осязаем. Кажется, нужно что-то ещё, чтобы его подтолкнуть. Сава меняет позицию на лад выше. Эрик кивает с улыбкой, потому что брат угадал его просьбу. Затем он растворяется в потоке: рифма сама приходит на ум, руки сами правят партию — мелодия меняется и оживает. Он понимает, о чём эта песня — это трогательно и грустно, как красивая, но сломанная музыкальная шкатулка. История, конечно, о такой преданной любви, которой не суждено сбыться. Эрик не замечает, как повторяет слова. Сава вдруг бросает играть, и он просыпается, смотрит взволнованно в ответ. Парень лишь потянулся к телефону, чтобы включить диктофон, но с досадой понял, что всё испортил. — Прости. Эрик усмехается, убирая гитару: — Неважно, потом придумаем. — Нет. Лучше продолжить, — просит Савелий, в его голосе звучит волнение. Он будто молит Эрика не уходить, чтобы волшебство продлилось дольше. — Всё нормально. Я её помню, — убеждает Цимерман, поднимаясь. Он обнимает Саву за плечи и наклоняется за поцелуем. Но тот прерывает его, просит шёпотом в губы: — Обещай, что мы её закончим. Эрик отвечает едва понятное «конечно», потому что вновь целует его. Ощутив волнующий вкус и вдохнув терпкий запах, он едва заставляет себя отстраниться; улыбается, целуя родные веснушки напоследок, и, отвернувшись, облизывает губы — приятный вкус тает, оставляя долгое послевкусие до следующего поцелуя. — Нам стоит поторопиться. Айзек просил прийти раньше. Но Сава не спешит. Здраво рассудив, что шкатулка уйдёт в утиль, он подбирает её и прячет в своём рюкзаке. Эрик с улыбкой оглядывается на брата, закидывая на плечо гитару, но видит за стеной тёмных волос «хмурые тучки». — Что с тобой? Сава поднимает карие вишни, смотрит исподлобья — в его глазах тревога. Эрик схватывает беспокойство сразу. Они уже не раз обсудили это, но он терпеливо повторяет вновь: — Я никуда не уеду. — Он щурится с улыбкой, мотая головой: — Да и кому вообще нужны эти университеты? Я рождён, чтобы стать рок-звездой! Сава закатывает глаза, поднимаясь. На выходе из магазина он вводит пароль сигнализации, запирает дверь и, подбросив связку ключей в воздух, смотрит на Эрика, усмехаясь: — Знаешь… Хорошо, что ты такой глупый. — Эй! По дороге они начинают спорить: Эрик витает в облаках, Сава спускает его на землю — оба мыслят совершенно по-разному, но всегда сходятся в одном, потому что цель одна на двоих — быть вместе и делать музыку.

***

Эта квартира ничем не отличается от предыдущих — такое же необжитое место, которое постепенно заполнилось вещами: брошенные на пол носки и футболки, крошки хлеба на кофейном столике, на диване смятый плед в крупную клетку, на холодильнике чеки под магнитами, в мойке гора посуды. Разница с другими «убежищами» заключается лишь в том, что теперь это его квартира… Лёня всовывает в рот сигарету и прикуривает от слабого огонька, который съедает остатки бензина на донышке зажигалки и гаснет. Он делает затяжку, вдох, затем выдыхает из лёгких горький дым. Его бледные глаза под копной курчавых волос неотрывно следят за окном — балконная дверь распахнута настежь, за ней столбы безликих многоэтажек. Весна. На телефон поступает сообщение, экран вспыхивает, показывая время. Сегодня репетиция. Лёня откровенно скучает по уже родным звукам: Сава повторяет риффы, не отрывая голову от земли, — на своей волне за стеной тёмных волос; Маришка — неприступная злюка в непристойной майке молотит по барабанам. Прекрасна. Но Айзек до сих пор не решился к ней всерьёз подкатить. Эрик мнит из себя музыканта, рассуждает и, конечно, ошибается, затем просит совет. Эх, была бы возможность, и Лёня просто отобрал бы у него гитару — в самом деле, зачем она нужна хорошему фронтмену? Но Цимерман вцепился в свою Freedom. С таким голосом парень может сделать карьеру на любой сцене, но он уважает рок, и за это Лёня уважает его. Однако чем сложнее трек, тем тяжелее ему приходится. В какой момент Эрик сломается, забьёт на всё и разочаруется в себе? Не будет проблем с демками и альбомами — любые дорожки можно свести. Но сцена? На сцене публика требует полной отдачи. Любой косяк и промах на одних гастролях — меньше проданных билетов на других. Такого допустить нельзя. С новой затяжкой Айзек вспоминает, с чего начинался его тернистый путь. Начинался он с перехода в метро: люди снуют туда-сюда, он в старых кедах, в чехле брошенные им самим монетки для внимания, в руках древний инструмент — дядя отдал ему эту гитару прежде, чем уехать с туром по Европе и исчезнуть навсегда. Он, четырнадцатилетний пацан, горланит перед прохожими «Zombie», пытается подражать самой О’Риордан, но чувствует себя неловко: отводит глаза, замечая чужие взгляды. Кто-то бросает мелочь — это ободряет. Он становится смелее — хорошо играет, но монетки сыплются, конечно, не ему, а лишь знакомой песне. В этом вся фишка: не важно, как ты поёшь, важно — что. Твои тексты знают — ты успешен. А безмолвные стихи, написанные на идише, никому не нужны. И всё время, пока поёт Айзек, он думает о дяде — у него же получилось? Группа настолько известная, что тот давно позабыл про единственного племянника. Нет места зависти, напротив, Айзек уверен, что в его жилах течёт та же кровь. Он ничем не хуже — добьётся своего, и пусть отец ненавидит рок, его гитару и манеры, пусть даже его самого — плевать. Давид всегда пытался наставлять сына на путь истинный: учиться только в престижном институте, иметь хорошие связи и не размениваться на ширпотреб. Но сам предпочёл уехать после развода на родину матери, а не остаться в Израиле. Что толку жить еврею в стране, где всё чуждо? Слово «Родина» здесь не имеет смысла «Дом». Отец перестал общаться с родными, которые всю их семью не любили и уж тем более не выносили Айзека — ведь тот оскорбил всех ортодоксальных родственников, отказавшись читать Тору. Сейчас дома — в условиях свободолюбивого менталитета — парень понимает: он может играть и у него есть гитара, а значит на проезд он заработает сам. Вопрос денег преследовал Айзека всегда. Он сбегал из дома не раз и не два, спал под мостом, с пацанами жёг гудрон в бочке и в пропахнувшей гарью одежде возвращался домой. На дух не переносил всех папиных женщин. Виноват перед ним — отец так и не обрёл счастья на супружеском ложе. Ночами жил на энергетиках, катался на доске под Триган-Д, с друзьями чуть не довёл до инфаркта старушку, и всюду с ним была его гитара: на корпусе треснул лак, колки едва накручивали струны. Его в «народе» звали Лёня-музыкант. Он всем втирал про свою группу, искал парней и играл с ними на площади и в скверах, он был безбашен, пока рядом ходил Вадик. Лёня был самым младшим в их компашке, но Вадим единственный общался с ним наравне — он тоже любил музыку, умел хорошо петь, и Лёня выбрал его лучшим другом, как когда-то предпочёл дядю, а не отца. Он не замечал за Вадиком недостатков: вместе с ним научился делать закладки; вместе с ним узнал, что значит быть с девчонкой; вместе с ним верил, что у них получится заработать денег и свалить от предков, чтобы быть наконец свободными. Музыка их вдохновляла. Но лучший друг умер от передозировки, и Айзек остался один. Больше не было прогулок до самого утра, не было друга, который бросит камешек в окно, — не было музыки. В детстве Айзек не смирился с тем, что дядя его бросил. Сейчас он не мог смириться, что его бросил лучший друг. Как он мог? Он ведь обещал свободу. Но в итоге Айзек снова оказался в клетке — дома. Не ел, практически не спал, смотрел в потолок и думал, что больше смысла в жизни нет. А ведь ему тогда едва исполнилось пятнадцать. Айзек поднимается с дивана. Зал в этой крохотной однушке объединён с кухней, комната похожа на студию: сбоку кухонный гарнитур и холодильник, по центру диван, перед ним столик и балкон. Телека в квартирке нет — его себе Лёня позволить не может, да и зачем? На единственной полочке засох кактус. В соседней комнате — спальня, там прибрано, стоит кровать и письменный стол. Прихожей нет, полка с обувью стоит прямо в комнате, а не у порога. Ванная и туалет совмещены: помещение тесное, раковина напротив унитаза, зато есть глубокая ванна, а ржавая лейка для душа хорошо держит напор. Не лучшие апартаменты, но дарёному коню в зубы не смотрят. Лёня не заработал на эту квартиру сам. Его владения — дарственная от отца. Но не за это Айзек благодарен, а лишь за то, что тот отдал ему дубликат ключей, который держал у себя, и больше не звонит. Сигарета во рту тлеет, Лёня снимает магнит с коммунального счёта и важным взглядом оценивает перспективы. Перспективы хреновые. Он устроился барменом в «Свободе» — ходил на работу по ночам, на парах отсыпался. Когда понял, что потянуть не может, пришлось выбирать. Выбрал «Свободу». Отец больше не желает его знать. Это нормально. Айзек тушит сигарету. Слишком многое его папка пережил с нерадивым сыном. В то время, когда он жил, лишь глядя в потолок, и переваривал смерть друга, отец был единственной ниточкой с реальным миром. Один момент он запомнил навсегда — единственный момент, когда отец проявил о нём заботу. Лёня лежал и притворялся спящим, потому что в комнату вошёл Давид — тот много пил в последнее время. Отец сел на край кровати и впервые протянул руку и положил ему на голову. Он гладил его кудри небрежно — так гладят мучимые горем мужчины уличную собаку, так гладит отец единственного сына, который напоминает мать. После этой сцены в голове Айзека многое переменилось. Отец вышел из комнаты, а он не спал всю ночь, понял, что всё-таки кому-то нужен, но главным было тогда — оказаться нужным себе. В ту ночь он поставил чёткую цель и решил не сбиваться на пути к мечте. Наутро заключил с отцом бартер: хорошая учёба — хорошая гитара. Квартира сюда не вписалась — она появилась позже. Подарок на поступление пришёлся, как ни крути, кстати. Потому что Лёня преданно соблюдал условия «сделки»: получил золотую медаль в школе (об этом мало кто знает), затем поступил в мед, как мечтал отец, ведь сын продолжил бы семейное дело. Только вот параллельно с этим Лёня создавал свой собственный мир. Он знает в городе все бары и всех в этих барах, знает проезжавших мимо музыкантов; выступал на публике сперва один, затем нашёл приятелей — первая группа не принесла успеха, вторая развалилась, едва появившись на свет, в третий раз он думал уехать из города — не вышло. Новые ссоры с отцом — запрет. Пытался снова, снова и снова. Пробовал разное, но любил только гранж и Кобейна. Его «Black Flag» заметили, а потом… Айзек выбрал свободу. Ничего личного — лишь бизнес. Отец хотел, чтобы он получил красный диплом, но Лёня бросил всё и всё поставил на кон ради одного человека. Цимерман Эрик — его пропускной билет в мечту. Теперь он заключил новую сделку: ты мне — я тебе. Голос Эрика и его группа — у этого есть будущее, Айзек видит его, стоит буквально на пороге. Вот она — та самая свобода, музыка — всё то, чего он так хотел. Осталось лишь схватить шанс обеими руками и держаться крепко. Он сам не знает зачем, но не сможет иначе. Кажется, нужно сделать один шаг до успеха, но есть одно «но» — сам Эрик. Из холодильника Лёня достаёт коробку кефира, взболтнув, допивает остатки, выбрасывает в мусор, хмурится, размышляя о перспективах. Перспективы хреновые. У Эрика есть всё, чтобы стать звездой: голос, смазливое лицо и добрый нрав — всё то, ради чего девчонки ходят толпами на концерты. А ещё у него есть драйв и вера в лучшее — уже полдела, но во всех этих переменных затесался лишь один проклятый минус. В отличие от Айзека, Эрик не сможет без поддержки: пока верят в него — он верит в себя. Он не «звезда» — а чёртов единорог. И тут-то возникает главная проблема: Сава. Ведь тайное всегда становится явным. Отношения братьев — это бомба с часовым механизмом на борту экспресса, который несётся в пропасть. Но Эрик нужен Айзеку — всё очень просто — только с ним возможен успех. Но что будет, когда бомба взорвётся? — наша маленькая звезда перестанет верить в чудо, а значит в себя. Волшебство кончится, и единорог умрёт, а с ним сгорит и счастливый билетик… Вздохнув, Айзек понимает, что способ избежать катастрофы есть, и он сильно не хочет этот «способ» применять — Эрик должен ему доверять, а он должен верить в него. Это возможно лишь при крепкой дружбе. Дружбе братской, как тогда с Вадиком — до костей и боли в груди. Но как же Айзек не хочет вновь наступать на эти грабли — доверять кому-то. Он как тот лис из сказки Сент-Экзюпери, ведь стоит его приручить, как он будет страдать вместе со своим хозяином. Лучший друг — это не просто пара фраз, не пустой звук. Это жертва: я помогу тебе любой ценой, безвозмездно. Это глупость: люди подобной самоотверженности не ценят. Это вера: у тебя всё получится, потому что я рядом. Это как любовь, только на минималках. У Эрика уже есть все шансы стать для Айзека лучшим другом — их судьбы и мечты слишком похожи. Лёня подбирает телефон, открывает сообщения и решает, что ему пора вляпаться в эту авантюру до конца, — он много раз ошибался, всегда старался верить только в себя. Но может быть, сейчас настало время поверить в чудо?

***

Видео трясёт, потому что камера трясётся в руках оператора. В рамке экрана светится красная точка возле слова «Rec». Объектив снимает ступеньки; периодически в поле зрения попадают носы белых конверсов, разрисованных маркером. Слышится девичий голосок, напевающий мелодию из рекламы. Наконец камера фиксирует железную ручку и белую дверь, рука со звёздочками на ногтях тянется к ней. За дверью появляется светлая комната с огромными окнами, барабанная установка, за которой сидит Леонид и терроризирует хай-хэт, наступая на педальку, затем он лихо стучит по барабанам. Оператор возмущается: — Эй! Это моё место! Пошёл вон! Лёня вскидывает кудрявую голову. — Это что, камера? — Да ты Капитан Очевидность, — смеётся Маришка, — уходи! — Ладно-ладно, не бузи. Айзек покидает барабанную установку, подняв руки с палочками. — Откуда у тебя она? — слышится голос Савы. Камера резко бросается в его сторону. Мальчишка, заметив, что его снимают, прячется за волосами и дальше перебирает басовые струны. — У Матвея стащила. Думаю начать снимать нас на видео. — Идея хорошая — исполнение не очень, — рассуждает Айзек. Он усаживается на пол, перебирает шнуры и педали, подключая технику к комбику. Сава следит за ним, чтобы тот не напортачил со звуком его инструмента. — Я нормально снимаю! — возмущается Маришка по ту сторону объектива: — У меня, правда, всё трясётся. Как они так снимают, чтобы ничего не тряслось? Камера вертится, показывает пол/потолок, затем на видео появляется сам оператор, точнее половина её лица — Маришка смотрит в камеру и строит гримасу. — Что ты делаешь? — слышится голос Эрика. Видеосъемка совершает очередной кульбит и показывает его. Эрик восхищается: — Ты снимаешь? Он наигранно прикладывает ладонь к подбородку, подмигивает и кривляется, изображая рок-стар. — Давайте уже репетировать? Маришка, сядь на место, — басит Лёня. — Какой ты скучный! — Если делать, то как надо, а не вот так. Когда камера поворачивается к Лёне, то он, как и Сава, пытается спрятаться за копной волос. — Я это снимаю для души. — Покажи, что получилось? Эрик подходит сзади, видео начинает шуршать, и экран гаснет. Маришка и Эрик стоят, уткнувшись лбами, просматривая отснятый материал с минимальным звуком. — Здорово, можно снять свой клип, — улыбается Эрик. — Да, но я хочу вообще всё поснимать. Не только выступления, но и наши репетиции, — кивает Маришка. Цимерман поднимает голову и смотрит на брата — тот, поджав губы, отводит взгляд, далее следует ответ, который Эрик и так уже знает: — Если хочешь. На деле этот взгляд и мимика расшифровываются так: «Если хочешь, я не буду возражать, но меня это смущает». Эрик улыбается шире. Айзек наставляет: — Бери гитару, медиатор в зубы и погнали. Цимерман пятится на своё место: — Включай камеру.

***

Маришка поставила видеокамеру так, чтобы запись фиксировала их всех: она сбоку возле окон за барабанной установкой, Айзек у стены под плазмой усиленно делает вид, что не замечает объектив. Сава с другой стороны вообще предпочитает не светиться — его видно лишь наполовину. А в центре, конечно, Эрик с медиатором в зубах и широкой улыбкой. Он стреляет пальцами в объектив, затем выхватывает медиатор и начинает разыгрывать свою партию, следом подхватывают Сава с Маришкой. Но Айзек вдруг вскидывает голову и ломает звук непрерывным гудением, бросив гитару. — Стой! Не успевают ребята оглянуться, как он выбегает за дверь. — Чего это с ним? — хмурится Цимерман. Сава вздыхает: — Давай допишем ту песню? — У вас есть песня? Почему мне не сказали?! — возмущается Маришка. — Она ещё не готова. — Тогда давайте приготовим её вместе! — Нет. Она не готова настолько, что там готовить нечего, — возражает Эрик. Сава начинает повторять заевшую мелодию музыкальной шкатулки. — Подожди. Мне пока на ум ни одной нормальной строки не приходит. — Может, сперва сочиним мелодию, потом напишем текст? — предлагает Сава. — Нет, всё должно быть одновременно — это как поток. — Ага-а. — У меня сейчас его нет. — Давай просто сыграем? — Я хочу с вами! — Маришка вскидывает руки с палочками и обрушивают всю мощь на барабаны. — Не сейчас. Попробуем вечером, ладно? — Вечером тебе будет не до этого, — вздыхает Сава и вновь пропадает из объектива камеры. Маришка тем временем продолжает перкуссию, Эрик раздражается: — Перестань играть, — он оглядывается на брата: — Попробуем вечером. Чего ты обижаешься? — Я тебя знаю. — Я тебя тоже знаю. Маришка улыбается: — Мне выйти? Парни хором отвечают: — Нет! — Что вы разгалделись, как стая сорок? Лёня заходит в комнату с металлической установкой в руках. — Wunder! Мне наконец-то дадут микрофон? — Это для вечерних выступлений, так что придётся вернуть. — Нам нужен свой микрофон, — замечает Маришка. — Я над этим работаю, — говорит Лёня, собирая стойку в центре зала. Прикрепив микрофон, он оглядывается на Эрика: — На, пробуй, как чо… Эрик подходит и проговаривает в микрофон мягко: — Eins, zwei, drei, vier… Сава вскидывает голову, понимает, что снова ловит кайф от голоса Эрика; от голоса Эрика, когда он говорит по-немецки; от голоса Эрика, когда он говорит в микрофон. Поджав губы, он опускает голову, смирившись, что вечером они не допишут песню… — Что разыграем? — Эрик оглядывается на Айзека. — Пишем кавер. Вскоре камера фиксирует первые риффы «Breaking the Habit». Эрик поёт первый куплет, его нежный голос схож с голосом Честера:

Memories consume Воспоминания поглощают Like opening the wound Как будто открываешь рану I'm picking me apart again Я снова разбираю себя на части

Косяки выползают ближе к припеву: Эрик вступает на пару секунд позже, Сава забывает поменять аккорд, у Маришки проблем нет. Все эти детали Лёня подмечает и понимает, в чём дело. Терпеливо играет дальше — замечания будут потом. Со стороны видеосъёмки не кажется, что у ребят есть проблемы, — фальшь может распознать только тонкий слух. Перед последней модуляцией Айзек срывает круг, и все по команде останавливаются, глядя на него. — Ты сбился со счёта, — кивает он Эрику. — Да, я в курсе. Айзек смотрит на Саву — тот стыдливо отворачивается. — Хватит витать в облаках. Иначе вы с Эриком репетировать будете отдельно. Затем он обращается к ударнице: — Маришка, девочка моя, у тебя никаких проблем. — О-о, мерси! — кокетничает она в ответ. — Берите пример с человека, который не забывает считать сраные восьмёрки. — Да-да-да, — закатывает глаза Эрик. — Слышь, у тебя какие планы на вечер? — спрашивает вдруг Лёня. — У меня? Опешив, Эрик оглядывается на Саву, глаза которого предупреждают, что он под прицелом. Цимерман вздыхает: — Мы собирались поработать над одной песней. Так что… А что? — Хотел пригласить тебя на свидание. — Чего?! — возмущается Эрик с Маришкой. Сава лишь посмеивается, глядя на них. — Я в фигуральном смысле. — Не надо мне таких смыслов. — Господи, паря, уймись! Ты вообще не съедобный, — Айзек смотрит на Саву: — Откуда у тебя к нему такой аппетит? Емельянов вскидывает брови: — Тебе во всех подробностях описать? — Увольте — меня вырвет. Но мог бы и поголодать хотя бы один вечер. — Я одна не понимаю этих метафор? — хмурится Маришка. Эрик, покраснев, отворачивается, делая вид, что колки на его гитаре очень интересные. Пауза тянется, и наконец Сава выдаёт своё: — Нет. Айзек сверлит его недовольным взглядом: — Это мы ещё обсудим. — Почему мне кажется, что они пытаются тебя поделить? — догадывается Маришка. — Тебе не кажется, — Эрик вскидывает руки: — Я нарасхват! — он смотрит в объектив камеры, замечая. — Эта штука всё ещё пишет? — Ой, блин! Маришка срывается с места. Экран камеры гаснет.

***

В доме Цимерманов непорядок: Георгий разговаривает по телефону на повышенных тонах, волнуется, ходит из стороны в сторону по гостиной. Оксана, обняв руками живот, хмурится, замерев в дверях кухни. — Нет. Я приеду. Да. Когда? В какой больнице? Вещи? Ей привезти что-нибудь? Цимерман старший вскидывает голову, Оксана Петровна ловит напряжение в глазах мужа — брови того похожи на две чёрные тучи. Эту картину застают Сава и Эрик. Цимерман младший беспечен, но Сава сразу чувствует напряжение в доме и бросает взгляд маме, та подносит в ответ палец к губам — просит не шуметь. Мальчишка толкает локтем брата, тот оглядывается на отца. — Сегодня вылечу первым рейсом. Георгий, не обращая внимания на детей, скрывается в спальне. Оксана вздыхает, торопливо идёт за мужем. — В чём дело? — Эрик смотрит на маму, потом на Саву. Оксана объясняет: — Тетю Любу госпитализировали. Эрик улыбается: — Ну наконец-то! Оксана Петровна включает свою строгую версию: — Эрик, это не шутки! У неё случился сердечный приступ. Сава уточняет: — Она в порядке? — Сейчас да. Но папа очень переживает. Мама уходит в спальню, а Эрик рассуждает: — Ещё бы! После смерти бабушки Любовь Александровна была папе и дяде как мать. Он оглядывается на брата — тот осуждает взглядом. — Что? Емельянов вздыхает: — Мог бы и посочувствовать. — Вот ещё… В комнате вновь появляются родители. Георгий на ходу набирает номер и вновь прикладывает телефон к уху. Он всё ещё в деловом костюме, видимо не так давно приехал с работы. — Коля, организуй мне два билета до Владивостока. Сава ловит взглядом маму: — Ты тоже поедешь? Оксана лишь всплескивает руками и недовольно поджимает губы. — Гоша, у меня завтра уроки. Она проходит за ним на кухню, и там уже Георгий уговаривает её лететь вместе с ним — дело серьёзное, ему нужна поддержка. Они недолго спорят, и Оксана выглядывает из-за дверей. — Мальчики, вы приготовите себе ужин? — Конечно! Что за глупости? Wir sind keine Kinder! — ворчит Эрик, поднимаясь по лестнице. Оксана провожает его недовольным взглядом. Сава проходит мимо и спокойно уверяет: — Всё будет в порядке. В комнате Эрика мальчишка выказывает обеспокоенность по поводу беззаботности брата: — Она твоя тётя. Эрик, севший за компьютер, тянется к наушникам, возражая: — Она заноза в заднице, и я не собираюсь это обсуждать. Надев наушники, он раздражённо стучит по клавишам. Сава вздёргивает бровь: — Ты беспокоишься не меньше папы, но можешь это и дальше отрицать. Фыркнув, Эрик закрывается в своём маленьком мире. Сава решает дать ему время и уходит из комнаты. Хуже сборов к отъезду — только скорые сборы к отъезду. Мама отпрашивается с уроков, они с отцом оба не расстаются с телефонами. Тем временем Оксана всё-таки готовит ужин, а между делом ходит по дому и собирает в чемодан вещи мужа. Сава сидит на ступеньках лестницы и наблюдает то за одним родителем, то за другим, пока те бегают туда-сюда. Оксана впервые за это время замечает сына: — Ты голоден, солнышко? — Нет. — Да. Да! Отмени встречу! — раздражается в телефон Георгий, пробегая мимо. Он бросает трубку, но ему тут же приходит новый звонок: — Да, Саша, она в больнице… Во всей этой суете Сава не знает, где найти спокойное место: в комнате скучно, у Эрика скучно, родителей беспокоить нельзя и лучше не попадаться под горячую руку: Георгий уже накричал на него, когда он пытался пройти в кухню и они столкнулись. Поэтому он так и сидит, опустив голову на руки. Мама понимает, что ребёнок переживает ничуть не меньше, и настоятельно просит: — Лучше займись уроками. Уроки — ну, конечно! Единственное, что волнует маму, — это его уроки. Сава вздыхает с долей неодобрения и через время закрывается в своей комнате. Перед ним на столе корочка к корочке учебники. Что задали по алгебре? Нехотя Сава притягивает к себе тетрадь, а через время действительно забывает обо всём, просчитывая очередные примеры. В его наушниках играет Depeche Mode, ручка заполняет клетки аккуратными цифрами. В дверь скребутся, и за ней появляется Эрик. Без лишних слов он проходит мимо и оккупирует под собой кровать. Дописав уравнение, Сава на него оглядывается, стягивая наушники, — на кровати нет признаков жизни. Мальчишка возвращается к примерам: — Успокоился? Вопрос звучит словно риторически — ответа нет. Проходит время, наконец Эрик поднимается, подходит и грузно валится Саве на плечи, стискивая его в неловких объятиях. — Вот и хорошо. Емельянов зарывается пальцами в его волосы, поглаживая их, старается передать свою невозмутимость ему. В этот момент дверь открывает мама. Эрик дёргается, но отстраняется медленно, потому что пойман с поличным. Оксана хмурится, мальчики настороженно смотрят в ответ. — Всё в порядке? Сава отвечает спокойно, решая уравнение дальше: — Да. Просто всё это внезапно и слишком волнительно. Руки Эрика ещё находятся на его плечах, и он чувствует, как Цимерман сжимает свои пальцы от напряжения. — Ох, и не говори… Оксана молчит, отвернувшись. Кажется, что она хочет что-то сказать, но пауза тянется долго. В это время Эрик садится на кровать. Он не решается вновь смотреть маме в глаза, и его взгляд мечется из угла в угол. — Всё будет хорошо, — успокаивает она, после говорит бодрее: — Я приготовила ужин, так что идите поешьте. Мы скоро поедем в аэропорт. Эрик кивает. Сава невозмутим во всём — на лице умиротворение, под шариковой ручкой новая вязь цифр. Мама уходит, оставив приоткрытую дверь, и только после этого ручка падает на страницы тетради. Сава смотрит на дверь с напряжением, затем переводит взгляд на брата. Тот сглатывает, спрашивает взволнованно: — Как думаешь, она что-то заметила? В его взгляде испуг, пальцы щипают ногтевые пластины. Сава отворачивается к тетради и пожимает плечами. Заметила. Конечно заметила. Но сделала вид, что не понимает. Сава чувствует, как буря внутри него разрастается, но он её глушит и роняет где-то в груди — сейчас не время. Он побеспокоится об этом завтра. Сейчас ужин…