***
Всё, что вливается в миновы уши, кажется сплошным дурацким сном. Расплывается и ощущается, словно через толщу воды. — Вы зачем его притащили?! Чёртовы идиоты, вы знаете, кто он такой? — Он был в палате и пытался сопротивляться. — Придурки, чёрт возьми, ещё и избили. Что мне сейчас делать прикажете с ним? — Мы не думали, что… — Вы не умеете ни черта думать, — раздражённый рык и вымученный вздох. — Киньте в соседний изолятор, будет сопротивляться — знаете, что делать; только, ради Бога, не избивайте его больше. Я попробую всё уладить. — Будет сделано. Темнота вокруг сгущается. Голова раскалывается до судорожных ударов в области висков. И запах. Отвратительно пахнет, сырость вяжется с чем-то протухшим, рецепторы просто выворачивает наизнанку. Веки такие тяжёлые, будто кто-то насильно на них давит пальцами. Дышать тяжело из-за запаха и, наверняка, если бы Юнги открыл глаза, они бы заслезились. О… Как же болит голова, будто левое и правое полушарие ведут кровожадную войну. Огонь, наступление с правого фланга. Огонь. И тут на поле боя вкатывается страх, следом — паника. А если во время боя паника пробивается наружу, то можно смело себя хоронить. — Юнги. Шёпот. Не иллюзия, не плод больного воображения, звук не снится и не мерещится. — Юнги! Рядом никого, но шёпот есть. Он вокруг него, будто оседает в воздухе, как дым на волосах или одежде. В горле встаёт шершавый ком. Юнги вдыхает носом и начинает хрипло кашлять, будто шестерёнки в его теле закрутились, заработали, организм оживает. Действие этой дряни, что ему вкололи, сходило на нет. Невыносимая боль в области рёбер и лопаток. Мин лежит на спине и кашляет, пытаясь прийти в себя. Отчаянно борется с лекарством, что грамм за граммом расщепляется внутри. В голове обрывками, картинками, цветами и мельканием восстанавливаются последние события. Чимин. Гроза. Его губы. Поцелуй. Вырубается свет. «Не верь Шину, понял? Никому не верь». Потом санитары, несколько человек. Они бьют. Задушенный крик Чимина. Во рту становится горько. Металлический привкус крови, а потом ничего. Бац… И обрыв. Темнота. Будто обесточили город, все огни разом потухли. Ощущение, будто умер позавчера, и хер знает, что Юнги делает в своём сознании и теле. Мин словно очнулся от кошмара, что был в самом разгаре, но не тут-то было, ведь кошмар только начинался. Преодолев тяжесть и боль в груди, Юнги открыл глаза и резко вдохнул, отрывая спину от пола и принимая сидячее положение. Больно, но терпимо. Когда Юнги повертел головой по сторонам и немного осмотрелся, то внутренности невольно заледенели. Его со всех сторон окружали холодные грязно-серые каменные стены. Это прямоугольное маленькое помещение по размеру сродни его палате, только без окна и вентиляции, поэтому так воняло. Холодный сырой настил старого ламината на полу, железная кровать в углу с грязно-бежевым матрасом и измученной, но чистой подушкой. Темно. Свет проникал лишь из квадратного проёма с ржавой решёткой на двери. — Юнги, ты очнулся? — шёпот. Он будто окутывал голову серебряными нитями и проникал внутрь через уши. — Не паникуй. Спокойно. Спокойно? Спокойно? Спокойно?! Растерявшись и испуганно озираясь по сторонам, Юнги не может понять, откуда исходит этот звук. Шёпот отвлекает его от паники, которая разрастается внутри. Если бы не было шёпота, то Юнги бы уже драл своё горло от крика, потому что он не понимает, что происходит. Где он вообще? Какого чёрта творится? Хочется скулить и рвать ладони об стену от подступающей паники, что простреливает грудь изнутри. Он сошёл с ума. Это конец. — Кто это? — дрожащим осипшим голосом проговаривает Юнги, всё ещё немея от леденящего душу коктейля из паники, страха и непонимания. Худшая опасность — это паника, вовсе не та, что охватывает в толпе или на публике, нет. Она не так ужасна, как паника, переживаемая в одиночестве. В замкнутом пространстве. В темноте. Внутри себя. — Это я, — шёпот исходит от стены. — Чимин. Только его ушей достиг знакомый голос, как в глазах начала накапливаться влага, и Юнги погрузился в панику, не в состоянии сопротивляться этому чувству. Грудь перестала леденеть, а сердце, наконец, забилось. До этого Юнги ощущал, что сердца у него будто и нет вовсе, только страх, непонимание и безвольное тело, а теперь сознание возвращалось к нему. — Какого чёрта происходит? — хрипло выдавливает он, глядя широко распахнутыми глазами на стену. И это самый очевидный вопрос, какой он только мог задать. Но это и хорошо, ведь если бы он спросил, почему фламинго розовые, то это бы означало, что он точно сошёл с ума. А так нет, он ещё, вроде бы, в своём уме. Но Юнги не уверен до конца. — Я в соседнем изоляторе. Тут тонкие стены, — небольшая пауза. Сбитое дыхание Юнги. — Говори со мной. Не паникуй только. Просто говори. Чиминов голос такой спокойный, будто всё так и должно быть. Пак ровно настолько спокоен, сколько нужно для того, чтобы оградить себя от паники и страха. Будто это тихое, тёплое и безопасное место для отдыха и восстановления. Юнги отчаянно борется с ломотой в теле и тревогой в груди, поджимает колени и подползает к стене, не переставая сбито дышать и изучать комнату. Стоп, изолятор? — Где мы? — выплёвывает он резко, хрипло дышит и морщится от боли, что чёрными щупальцами окутывает живот. — В закрытом блоке. Чимин отвечает быстро, практически сразу. В горле стянуло сухостью, Юнги увидел на противоположной стене выцарапанные чем-то острым углубления. Потом всмотрелся и разглядел много вертикальных палочек. Раз. Два. Три. Четыре. Перечёркнуто горизонтальной. Раз. Два. Три. Четыре. Перечёркнуто горизонтальной. Он с особыми усилиями вжался затылком в стену, чтобы стало больно. Чтобы проснуться и оказаться в своей кровати. Чтобы очнуться и выдохнуть после обычного кошмара. Но нет, в области затылка больно, а Юнги так и не просыпается. — Через пятнадцать минут будут разносить таблетки, — произносит Чимин, а Юнги тем временем пытается привести в порядок эмоции, чтобы и вправду не заорать. — Не вздумай бросаться на медсестру, иначе тебя отправят на шоковую терапию, позавтракаешь двумя тысячами вольт. — А что я, по-твоему, должен делать? — шикает Мин, будто его планы были разрушены советом Чимина. — Сидеть здесь и делать вид, что ничего не произошло? — Да. — Ты с ума… Он заткнулся, оборвав себя на полуслове. Какое тупое замечание о сумасшествии. Юнги сглотнул, чувствуя в горле неприятную боль, а вокруг какую-то неловкость, оседающую в воздухе. Он не видел лица или глаз Чимина, но стыдно было ровно настолько, как если бы он был напротив него. Юнги поглаживает ладонью рёбра, пытаясь успокоить расползающуюся по телу боль. Тешит себя мыслью, что всё это просто ошибка. Его наверняка выпустят отсюда и извинятся за всё произошедшее. Он оглядел свою одежду. На штанинах потёртые пятна от земли и маленькие кусочки сухой травы, будто его тащили по парку, а на футболке также пятна грязи и несколько бордовых пятен засохшей крови. Его собственной. И это так странно. У Юнги было такое ощущение, будто повсюду натыканы камеры и он снимается в каком-то нелепом триллере, который не получит высоких рейтингов. Вообще провалится. — Ни в коем случае не глотай таблетки, а то слюни будешь до вечера пускать, — уже более громко произносит Чимин, а Юнги поворачивается к двери, тем самым прислоняясь ухом к холодной стене. — Они превратят твои мозги в решето. Он слышит размеренное дыхание Пака и пытается дышать с ним в унисон, чтобы успокоиться. Ведь он, судя по всему, очень спокоен. Такое спокойствие обычно бывает только перед бурей. — И что я должен с ними делать? — спрашивает Юнги, сосредоточенно нахмурившись. — Засунуть под язык, сделать вид, что проглотил, высунуть язык и показать горло. Только глаза не отводи, а то поймёт, что ты врёшь, — поясняет Чимин обеспокоенным голосом. — Потом выплюнешь и засунешь в наволочку из-под подушки. — Понял. — Через десять минут после приёма таблеток принесут завтрак, ты должен обязательно поесть, какой бы противной ни казалась еда, — продолжает говорить Пак. — Иначе тебя заставят. Поверь, это не самое приятное, когда лицом тычут в чашку. — Боже, — выдыхает Юнги, снова вдавливая затылок в стену. — Вот же, блять, занесло. — Здесь о Боге можешь позабыть, — уже чуть тише и как-то сухо произносит Чимин, от чего у Юнги по рукам и шее проползает волна мурашек. Этот голос наполнен лишь отчаянием и безысходностью, в которые невозможно не поверить. В то же время, если бы не чиминов голос, то Мин бы уже умер, в приступе паники разбив себе затылок о стену. Ему ещё никогда в жизни настолько сильно не хотелось разрушить какую-то преграду, Юнги никогда не испытывал чувство, сродни подобному. Он так сильно хотел оказаться по ту сторону стены, рядом с Чимином, чтобы увидеть эти огромные глаза и понять, что всё будет хорошо. Чтобы Пак сдержано приподнял уголки пухлых губ и положил свою холодную ладонь на его ноющую от колючей боли щёку. Даже если бы просто посмотрел, ему бы сразу стало легче, Юнги знал это. Юнги качнул головой, потому что рассуждать на тему их близости совсем не подходящее время, какой бы сладостью она его не манила. Нужно было что-то делать, а не просто сидеть. — Как отсюда выбраться? — Юнги спрашивает и опирается на стену, зажмурившись от очередной колкой боли и поднимаясь на ноги. — Тише, — грубо обрывает Чимин. — Если выкинешь подобное при медсёстрах или санитарах, то тебе несколько раз по заднице розгами пройдутся. И это тоже не самое приятное, уж поверь. — Но… — Ты слышишь меня? — шикает Чимин раздражённо. — Ни слова. После завтрака нас проводят в общую комнату, там распределяют обязанности на день. Кто-то моет коридоры, кто-то чистит ванны, а кто-то помогает на кухне. Мы с тобой должны вызваться на дежурство по кухне, понял? — Понял, — сосредоточился Юнги, продолжая слушать тихую, но поспешную речь Пака. — До обеда мы сидим в общей комнате, потом снова еда и таблетки, обход и проверка, потом выпускают по нужде. Ты уж извини, но ты должен выдавить из себя всё, иначе делай, как хочешь… — Пиздец. — Именно, — выдохнул Чимин по ту сторону, но через мгновенье стал серьёзен. — Будь рядом. Я всё, что потребуется, тебе объясню, только прошу, не делай глупостей, — умоляющий голос. Следом Юнги невольно вздрогнул, когда Пак продолжил: — Я не хочу, чтобы ты пострадал, — тяжёлая пауза. — По моей вине, — напряжённый выдох. — Из-за меня… Глухая тишина. У Юнги боль словно отступила на несколько секунд. — Чимин, это вовсе не… — Тихо, — вновь оборвал его Пак и чуть замер. — Идут. Ничего не говори и ни у кого не спрашивай, я всё тебе расскажу. Всё, что захочешь знать, только не делай глупостей. Юнги, держась за стену, прислушался к шагам за дверью. По ногам прошёл холодок, а сердце скатилось вниз, отбиваясь от внутренностей. Действительно, было бы весьма неплохо получить пару-тройку ответов.***
Невесомый и едва слышный стук в дверь. Палату освещает яркое утреннее солнце, в воздухе парит запах бувардии, — маленьких розовых цветов. Ими всегда пахнут волосы и кожа Тэхёна. У каждого человека свой, совершенно особенный индивидуальный запах, Тэхёну достался лёгкий запах бувардии. — Это я, — Чонгук не дожидается ответа и заходит в палату Тэхёна, не сдерживая улыбку. Пусть Тэхён не видит, но Чон уверен, что он чувствует, как его каждый раз буквально распирает изнутри. — Наконец-то, — выдыхает рыжеволосый. — Я тебя жду и жду, — он поворачивается на звук шагов и опускает ноги с кровати, слегка надувая губы. — Прости, я заходил за Юнги-хёном, — оправдывается брюнет, приближаясь к парню. — И где он? — Тэхён хмурится и прислушивается. — Ты же один. — Его палата пуста, — с плохо скрытой очевидностью пожимает плечами Чонгук, встав напротив парня и взяв его ладони в свои, чтобы Тэхён знал, где именно он стоит. — Я почему-то уверен, что мы найдём его в палате Чимина, — ухмылка окрасила чонгуково лицо. — Не думаю, — скептически качает головой Тэхён, прижимаясь к груди парня. — Чимин-и даже мне не позволяет оставаться у него. — А хён, может быть, стал особенным? — иронично играет бровями Чонгук, приближаясь к лицу парня. — Я же для тебя особенный, — Тэхён чувствует чонгуково мягкое дыхание на своём лбу и слегка поднимает голову. — А вот и нет, — игриво улыбается рыжеволосый. — Мы с Чимин-и совершенно разные, думаю, что никакому хёну не под силу стать для него «особенным». Чонгук пропускает слова мимо ушей и наклоняется чуть ниже, чтобы поймать тэхёновы губы своими, но Ким словно видит и, игриво улыбнувшись, уклоняется в сторону. Прикусив губу, он хватает Чонгука за руку и двигается к двери. — Пойдём и проверим, — улыбается Тэхён, крепко сжимая ладонь брюнета. — Будет весьма неловко, если… Чонгук замолкает, когда Тэхён осторожно приближается и выдыхает ему в губы, будто говорит: «проверим, а потом займёмся чем-нибудь другим». Чонгук немеет, и он так рад, когда Тэхён рядом с ним, очень рад. Сразу на душе теплеет, он не знает, что происходит с его сердцем, но ему так радостно и спокойно с Кимом. Чонгуку кажется, предел этим чувствам ему уже не найти никогда. Он окончательно утонул в любви к Тэхёну. — Ты меня с ума сведёшь, — сдаётся Чон, вздыхая. — Мне кажется, что уже поздно, — хихикает рыжеволосый, остановившись в ожидании, пока Чонгук прикроет дверь его палаты. — Туше, — брюнет кивает, а Ким чувствует сдержанную улыбку. — Пойдём. Лёгкое касание, Чон берёт его за руку и сплетает пальцы, ладонь к ладони, кожа к коже. Их двое и они вместе, не одни. От этой мысли хочется летать. — Они в последние дни так часто проводят время вместе, — рассуждал Чонгук. — Даже в столовой сидят вдвоём. — И что в этом необычного? — удивился Тэхён, но вовсе не подобному умозаключению, а какой-то непонятной интонации. — Юнги-хён расспрашивал меня о Чимин-и после нашего с тобой свидания, его голос уже тогда был заинтересованным. Они не торопясь вышагивали вдоль коридора, сплетая пальцы рук между собой. — Да нет, я не об этом. Просто хёну Чимин некоторое время был… — он запнулся, когда понял, что Тэхён может оскорбиться нелестными высказываниями о своём близком друге, — не очень приятен, мягко говоря, — Чон внимательно наблюдал за выражением лица Тэхёна, которое из сосредоточенного трансформировалось в недоумевающее. — Я понятия не имею, с чего он решил, что Чимин-и плохой, — возмутился Ким, но уже спустя мгновение расслабился, делая выводы. — Скорее всего, Юнги-хён просто не знал его, поэтому… Дверь палаты Пака была чуть приоткрыта, и у Чонгука в ту же секунду возникло такое ощущение, когда знаешь, что за дверью никого нет. Он остановился, всё ещё сжимая тэхёнову руку. — Что там? — насторожился парень, ощутив что-то неладное. Чонгук нахмурился и толкнул дверь. Та медленно начала открываться и скрипнула, когда распахнулась до самого конца. Палата была пуста. — Никого нет, — произнёс Чонгук с такой интонацией, будто ответил сам себе. — Как нет? — насупился Тэхён. — Чимин-и никогда без меня не уходит на завтрак. Оба почувствовали, как по коже волной начало растекаться какое-то неоправданное чувство тревоги, невесомое, но ощутимое. Чонгук пуще прежнего нахмурился и вошёл в палату, потянув парня за собой. Оказавшись в комнате, Ким невольно сжал чонгукову ладонь сильнее. — Ты чего? — Что-то произошло, — дрогнувшим голосом произнёс Тэхён. — Воздух очень тяжёлый и пахнет лекарствами. Чонгук промолчал и огляделся. Покрывало на одеяле было чуть смято сбоку, будто там кто-то сидел совсем недавно. Он посмотрел по сторонам: окно закрыто изнутри, вещи в виде пары книг, расчёски и заколки лежали на тумбочке нетронутыми. Оглядев пол, Чон прищурился, а по коже прошла дрожь. Отпустил руку рыжеволосого, он резко приземлился на корточки, потянувшись к тёмному пятну и распахнув глаза. — Что там? — тихо спросил Тэхён. — Если бы я знал, — одними губами ответил Чонгук, потирая между подушечками большого и среднего пальцев густую багряную жидкость, похожую на кровь.