Сироп

Я чёртов май всем сердцем ненавидел, Глаза во тьме сияли, но ничего не видел. С разбитым чувством я бродил средь дня, И лишь молясь часами, что погублю себя. Дойдя до ручки и до вершин корейских чартов, Мой крик тонул в ночи, как краски марких артов. Я больше жить не мог с сердечными цветами, Что тот разбил, с кем сладко мы мечтали. Во мраке, в месте криков, где шепчут злые духи, Я лишь искал покоя, стирая с кожи слухи. Табак и запах хвои, и тихий мрачный блок, Я лишь искал покоя, не яблок чёртов смог! Твои глаза пленяли парадом двух планет, Но я, отбросив чувства, дожёвывал обед. Ты испугал безумца, кому неведом страх, Теперь без двух планет моя душа лишь прах. Иссиня-чёрный бархат шёлковых волос, И острые ключицы… Влюблён в них на износ! В душе, где мрачный пир, разносится «Чимин!», Нет сил отбить вторжение, ты стал, как чёртов гимн! Но миг, затишье, буря и что-то поменялось, Я не успел принять, что сильно ошибаюсь. Молчанья ночь, твои размеренные вздохи, Я был, как чёртов трус, не ведая подвохов. На месте встречи утром, я лишь покорно ждал, Я чувствовал разруху, и как ничтожно мал. Я вижу, ты подходишь, ты был так нужен мне… Но вскрик любви: «Где был ты?», убило «пралине». © JoJo Bear

***

Тэхён нахмурился, вслушиваясь в шёпот и отдаляющееся эхо шагов, что отталкивались от больших белых сводов. Он находился в общем зале, сидя на одном из диванов и комкая белую ткань на коленях. Нервничал и боялся. Ему было страшно. Хотелось плакать, даже ничего не выясняя. Ким ничего не знал, но уже чувствовал, будто что-то не так. Чимин говорил, что происходило нечто, о чём он не мог рассказать. Что-то происходило, но Тэхён ничего не знал. От этого реветь хотелось в десять ручьёв. Лить слёзы от паники и безысходности, истерить так, как никогда прежде. — Ну что там? — дрожащим голосом спросил рыжеволосый, когда почувствовал приближающиеся шаги. По звуку он определил примерную массу тела и манеру ходьбы; это был Чонгук. — Ничего, — ответил брюнет, вздыхая и присаживаясь рядом с парнем. — Ты ведь знаешь, что из этих овощей и слова не вытянуть. Тэхён задрожал ещё сильнее. Чонгук всем корпусом повернулся к нему и осторожно взял смуглые ладони, нежно сжав в своих широких руках, пытаясь успокоить. В попытке окутать рыжего спокойствием и внушить ложную надежду на то, что всё хорошо. Что они разберутся, выяснят, что произошло и найдут своих друзей. Но вот ведь незадача: ему самому было страшно. Сухие тэхёновы губы поджались, на бледно-белых глазах начали выступать слёзы. — Тише, — прошептал Чонгук, прижимая к себе дрожащее тело. — Не реви. — Я… Я не… Не могу, — шмыгал носом Тэхён, уже не сдерживая слёз и прижимаясь щекой к груди Чона. — Я не могу даже мысли допустить о том, что с Чимином может что-то случиться. Парень судорожно сминал пальцами чонгуковы плечи, то и дело вжимаясь в его грудь всё сильнее. Слёзы впитывались в белую ткань футболки, а Тэхён будто пытался спрятаться внутри него, вжаться и раствориться. — Мне страшно, Чонгук-и, — промычал он, судорожно вдыхая через нос. — Я знаю, — тихо ответил брюнет, поглаживая тэхёновы огненные волосы на затылке. — Мне тоже. Оглядываясь по сторонам, чтобы убедиться, что за ними никто не наблюдает, он нахмурился и глухо выдохнул. Нужно было взять себя в руки, прекратить этот заранее выдуманный пиздец и попытаться сделать хоть что-нибудь. — Всё, перестань, — отрезал он, хватая Тэхёна за плечи и отстраняя от себя. — Хватит реветь. Ким замешкался, бледные зрачки его глаз забегали по сторонам от смены чонгукова настроя. Последние слёзы, что скатывались с щёк, усыпанных веснушками, падали на широкую белую рубашку, впитываясь за считанные мгновенья. Тэхён привёл в порядок сбившееся дыхание и шмыгнул носом, ожидая дальнейших слов Чона. — Сегодня после отбоя я попробую пробраться в кабинет Шина и найти хоть… — Я пойду с тобой, — отрезал Тэхён, решительно глядя прямо перед собой. — Нет. — Да. — Нет. Разговор окончен. — Да, Чонгук! — сорвался рыжеволосый, раздражённо сбрасывая его руки со своих плеч. — Это и моё дело тоже, даже не так! Это целиком моё дело. Ты знаком с Юнги-хёном чуть больше недели, а я последние пару лет выживал только благодаря Чимину. На раздражённых покрасневших глазах снова начали выступать слёзы, но парень с силой сжал челюсть и не позволял себе их обронить. Тэхён в груди ощущал огонь, который выжигал весь страх, всю боязнь. В то мгновенье он не боялся и был готов на всё. Чонгук хмыкнул и молча смотрел на его лицо, которое окаменело в решительности. Будто это не он плакал и трясся, как осиновый лист пару минут назад. — А если с тобой что-то случится и ты пропадёшь, то я повешусь на ближайшей лестнице, — спокойно договорил он, складывая руки на груди и расслабляя спину. — Чёрт, Тэхён, не говори так, — едва не заскулил Чон, когда в груди больно кольнуло. Да, он бы тоже ни за что не отпустил его одного. — Хорошо, — тихо продолжил Чонгук, сжимая от безысходности челюсть, Тэхён ведь не успокоится. Посмотрев на рыжеволосого осуждающе ещё несколько секунд, он продолжил: — Я зайду за тобой, как только пройдёт двадцать пять минут после отбоя, хорошо? — Хорошо, я отсчитаю, — Тэхён нахмурился и снова сжал ткань на коленях в кулаки. — А почему именно в это время? — В это время санитар, который дежурит на посту с ключами, отходит на пару минут. — Если надо его отвлечь, я могу сделать это, — решительно заявил Тэхён. — Угомонись. И речи быть не может, — отрезал Чонгук, обнимая парня. Он обвил его руками в ответ, уткнувшись носом в макушку, пахнущую ирисом, Чон тихо прошептал: — Всё будет хорошо, верь мне.

***

Юнги еле стоял на ногах, с силой сжимая край металлического стола. Пальцы его трясущихся рук белели, он всё сильнее сжимал челюсть, чтобы перебороть сознание и не отключиться от боли. Три раны, что длинными полосами расположились поперёк спины, сильно пекли. Жёсткая синяя ткань прилипала к ним, щёки горели из-за слёз, которые чуть погодя впитались в кожу и ощущались на ней лёгкой сухой плёнкой. Такой адской боли Юнги не испытывал ни разу в жизни. Подобного он бы самому заклятому врагу не пожелал, вообще никому, потому что испытать это практически невозможно. Юнги бы с полной уверенностью согласился умереть, только бы это прекратилось. Горло першило, потому что он кричал. Не сильно, но кричал. Когда увидел тонкий длинный прут в руке одного из санитаров, то затрясся. Двое других держали его за руки. Причём этот прут не был обычным: рукоятка толстая и деревянная, а на конце был маленький металлический шарик, видимо, для силы. Когда Юнги ударили первый раз, то он издал лишь небольшой рык через сжатые зубы, да и то невольно. Но когда был второй удар — всё было осознанно. Он вскрикнул и сильнее зажмурился, на глазах уже выступали слёзы, но они не помогали, потому что Мин чувствовал только своё тело. Ударов было всего пять, после каждого он умирал. Снова и снова. Раз за разом. В эти минуты он задыхался, захлёбывался слезами и осознавал, что эмоциональная боль — это, блять, просто ничто по сравнению с физической. Юнги казалось, что он вот-вот отключится, балансируя на грани сознания. Для самостоятельной ходьбы ноги подкашивались, поэтому его почти потащили на кухню для вечернего дежурства. Юнги стоял, сухо сглатывал и пытался привести свои внутренности в порядок, чтобы не упасть в обморок. Это получалось весьма херово, потому что ему было больно. Он бы тысячу раз пережил расставание с Хосоком вместо этого. Он бы миллион раз испытал душевную боль, потому что от физической хотелось только одного: чтобы она кончилась. «Терпи» — снова и снова твердил Юнги себе эту мантру и корчился, держась за край стола, чтобы не упасть на холодный бетонный пол. Пытаясь отвлечься, он оглядел помещение без окон, лишь с одной дверью. В углу гудели вытяжки и вентиляция. На потолке две тусклые голые лампы: одна подальше, другая поближе. У стен, покрытых серым кафелем, стояли высокие и низкие металлические шкафы, большие плиты, старый тарахтящий холодильник и какие-то чаны. Посередине длинный стол, за который и держался Юнги, уставлен всякими металлическими большими чашками, кухонными принадлежностями и посудинами. У стен снизу проведены медные ржавые трубы, у противоположной стены широкая мойка с двумя большими смесителями. Чисто и почти уютно. Мимолётно проскочила мысль, что в помещении очень тепло, даже жарко. Пахло вкусно, — свежим хлебом. Миновы мысли оборвались, когда дверь позади скрипнула. Он вздрогнул и ощутил, как дрожь проходит по рукам. Медленно развернулся, всё ещё придерживаясь за край стола. Металлическая тяжёлая дверь медленно и со скрипом отворилась, в неё, грубо удерживая за локоть, впихнули парня. Чимин едва удержал равновесие, чтобы не споткнуться, когда его отпустили и так же медленно закрыли дверь. — Мудаки, — шикнул он, потирая место чуть ниже плеча и прижимая локоть к себе, будто что-то удерживая им под одеждой. Юнги нахмурился и отвернулся, глядя на противоположную стену. Скулы заострились, он глубоко задышал, почти опираясь на стол ладонями. Чимин замер на месте, когда взглянул на него. Мин почувствовал, как его взгляд иглами втыкается в без того разодранную спину. — Юнги, — тихо произнёс Пак дрожащим голосом, делая шаг в его сторону. — Не подходи ко мне, — шикнул старший и, словно ошпаренный, сделал пару шагов к другому концу стола. — Я должен всё объяснить, — уже более сдержанно говорит Чимин, стоя на том месте, с которого секундами ранее ушёл Мин. — Да что ты? — он поднял ядовитый взгляд к чиминову лицу и онемел всем телом, потому что оно у Пака каменное, как и раньше. Да что с ним, блять, не так? — А не поздно ли объяснять? Я уже получил наказание, не всё ли равно? — Я тут ни при чём. Ты сам влез в эту драку, я ведь тебя предупреждал, — на более повышенном тоне вскрикнул Чимин. — Но… — Юнги опустил голову и громко сглотнул, затем выдохнул и медленно, с лёгкими паузами продолжил, глядя Чимину прямо в глаза: — Но тебя. Там. Не было. И что-то двинулось там. В чиминовых глазах. — Теперь ты мне скажешь, где был? — совершенно спокойно задал Юнги вопрос, не показывая, что на самом деле бушевало внутри. Яростное цунами из совершенно разных эмоций, которые дробили его кости и внутренности. Свет дрожал в больших разноцветных глазах, Чимин слегка прищурился. Юнги рассматривал его лицо на расстоянии в несколько метров. Ему хотелось подойти ближе, но он боялся. Именно боялся, ведь он не знал Чимина. Он не мог ему больше доверять, потому что он бросил его. Чимин говорил, что не хочет, чтобы он пострадал по его вине, но вопреки своим словам позволил этому всему произойти. — Я был в другом крыле закрытого блока, — резко произнёс Пак, опуская голову и сжимая свои ладони в кулаки, будто сдаваясь. — Мне удалось прошмыгнуть, конечно, не без помощи. Там есть комната, где хранят разные лекарства, и сегодня там дежурил хён. — Хён? — Хён. Тот парень, о котором я тебе рассказывал в парке. Он помогает иногда, — Чимин поднял глаза и посмотрел на Юнги. Первое, что читалось в его взгляде, — растерянность. Юнги пуще прежнего нахмурился и осторожно сделал медленный шаг навстречу. Быстро перебрал в голове мысли, вспоминая о санитаре. Да, Чимин рассказывал что-то такое. Это было, когда они курили, но единственное, что Юнги делал тогда — это смотрел на него. — И? — Я знаю, что тебя вчера сильно избили, когда меня забрали. Ты вообще не должен был быть со мной в одной палате. Всё это лишь херовое стечение обстоятельств, — тихо говорил Чимин, вновь опуская глаза и всё ещё продолжая с силой сжимать ладони в кулаки. — Я пошёл в другое крыло, чтобы достать для тебя лекарства. — И что, Чимин? — нервничал Юнги. — Что? — Мне пришлось сделать кое-что, чтобы достать это, — Чимин просунул руку под рубашку и вытащил из-за пазухи блёстку таблеток вкупе с небольшим тюбиком мази, протягивая это Юнги и не решаясь посмотреть ему в лицо. Мин не мог поверить своим ушам и глазам. Он смотрел на Чимина широко распахнутыми опустошёнными глазами и не верил во всё это. Чимин действительно обжимался с кем-то, чтобы добыть для него лекарства. Он просто сделал это, а весь его вид кричал, что Пак ни на секунду не сожалеет о сделанном. — А учитывая то, что тебя наказали, мазь и обезболивающее тебе сейчас особенно понадобятся, — пожал он плечами, поджимая губу и осторожно поднимая глаза. — Ты… — Юнги смотрел на него и не мог вымолвить и слова, в глотке встал болезненный ком, кажется, что он вообще не может говорить, только мычать что-то нечленораздельное. — Ты просто идиот. Господи… Он накрыл ладонью глаза, с силой потирая их пальцами, чтобы привести себя в чувства. Юнги слишком сильно оглушён чиминовым поступком. Подобное самопожертвование, что проявил Пак, следовало бы запретить законом. Тот, кто, жертвуя собой, подумал бы сперва рассчитывать и взвешивать все последствия и всю выгоду — тот едва ли способен на самопожертвование. Юнги всегда окружали такие люди. Они были готовы на всё ради него, но это всё было лишь из-за собственной выгоды, что маячила на горизонте. А Чимин… Он сделал это для него. Чёрт, да он позволил кому-то себя трогать, чтобы Юнги не было так больно. Но… Самопожертвование ли это? А что, если… — Ты хотел этого? — глухо произнёс Мин, глядя на тюбик и блистер, что протягивал ему парень. — Что? — не сразу понял Чимин. — Ты хотел делать это? — прямо в лоб задал Юнги вопрос, отстранённо глядя в глаза. — Ты головой ударился? — нахмурился Пак пуще прежнего; его взгляд стал колючим из-за возмущения. — Я был вынужден и пути назад не было. Добраться до восточного крыла было непросто и глупо было бы упускать этот… Юнги через силу сделал два шага вперёд, шикнув от боли, и заткнул Чимина тем, что прижал худое миниатюрное тело к себе. Было больно, но он не мог не сделать этого. Он понимал, что всё это до ужаса неправильно и совершенно ненормально, но что здесь можно назвать нормальным? Это всё было. Чимин был. Его поступок был. И от этого никуда не денешься, каким бы ужасом это не показалось, ведь сделанного не воротишь. И Юнги, вопреки всем ожиданиям, не чувствовал к нему отвращения. Он чувствовал лишь то, как сердце в груди отбивало бешеный ритм, а ладони вспотели, когда он обнимал его, сильно прижимая к себе и сжимая пальцами ткань его рубашки под лопатками. Чимин слегка задрожал, но Юнги знал, что он нуждается в этом. — Спасибо, — совсем тихо, почти неслышно прошептал Мин, закрывая глаза и утыкаясь носом в чиминовы волосы чуть выше уха. Он не имел права произносить это слово, но срать он хотел на эти чёртовы права, что можно, а что нельзя — надоело. Этот запах, и боль чуть слабеет. Худые ладони накрыли его плечи. — Пожалуйста, — в ответ так же тихо прошептал Чимин, выдыхая в чужую шею. Тёплое дыхание щекотнуло кожу. Через несколько секунд брюнет осторожно высвободился из миновых объятий, переводя дыхание и бегая глазами по сторонам. Юнги также ощутил некую неловкость, но лишь мимолётно. — Вот, — Чимин вложил в его руку блёстку с плоскими белыми таблетками. — Выпей сразу две. — Хорошо, — кивнул Юнги и, шелестя, достал две таблетки. Пак приблизился к огромному баку с водой, попутно снимая с крючка медный ковш, и зачерпнул из посудины немного воды, следом передав его Мину. Старший запил таблетки и поморщился от их горечи. — Можно мне… — Чимин осторожно обошёл его, оказавшись позади. — Можно взглянуть? Юнги молча кивнул и отвернулся, зажмуриваясь. Чимин взял грязно-голубую рубашку за края и медленно, с аккуратностью поднял ткань. Его губы разомкнулись, когда взору представилась исполосованная спина с окровавленными подтёками. Мин всё ещё чувствовал во рту горечь, сжимал челюсть и ощущал на лбу испарину от жара кухни. — Не дёргайся, — скомандовал Чимин, потянувшись к тюбику с мазью, который лежал неподалёку на столе. Ещё через несколько секунд Юнги вцепился ртом в край своей рубахи и сжал её зубами, потому что стало зверски больно. Хотелось окунуться спиной в кислоту, чтобы выжечь эти раны, чтобы боль переполняла всё тело целиком, а не расползалась от спины по всем конечностям. Чувствовать её такими урывками почти невыносимо, ноги подкашивались, а сознание туманилось. Юнги зашипел, опираясь на стол. — Тш-ш, — прошипел в ответ Чимин, выдавливая на два пальца прозрачную мазь и продолжая лёгкими мазками наносить её на раны. — Тише, Юнги, тише. Тебе станет легче. Ток прошёл по плечам, переполз на грудь и руки, словно транзит. Чиминов шёпот на ухо слегка отвлекал. — Я почти закончил, — произнёс он, выдавливая ещё немного. Мазь чуть смешивалась с кровью, образуя отвратительную консистенцию. — А почему невменяемых пускают дежурить на кухне, где есть плиты и огонь? — шипит Юнги, дабы отвлечь себя от пульсирующей боли. — А мы с тобой невменяемые? — усмехнулся Чимин, сделав последний мазок и закручивая тюбик. — Понял. Но ведь… — На кухне заставляют дежурить только самых нормальных, — ответил Пак, прежде чем Юнги успел спросить. — Но нам всё равно не выдают ножей, если ты об этом. Мы обычно просто печём хлеб и доделываем то, что не успевают доделать повара, то есть убираем всё. Юнги качнул головой, давая понять, что получил ответ на свой вопрос. Чимин подошёл к большой раковине, прокрутил кран на смесителе и включил воду, смывая с ладоней остатки мази и крови, следом снял с крючка полотенце и вытер руки. Пока Юнги пытался отдышаться, Пак подошёл к холодильнику, около которого к кафельной стене была приделана тетрадь с кольцами, а рядом на небольшой верёвочке висела ручка. Парень пробежался взглядом по исписанному листу и, взяв ручку, поставил галочку, после чего сразу отпуская. Ручка вновь повисла, шатаясь из стороны в сторону. Это напомнило Юнги, как ему звонил Хосок и как он бросил трубку. Она повисла на телефонном проводе и шаталась из стороны в сторону, прямо как эта ручка. Интересно, а ищет ли его Хосок? Ищет ли его вообще хоть кто-нибудь? Интересно, что вообще происходит за стенами этого места? Неужели все спокойны? Неужели всем настолько плевать, где он и что с ним тут происходит? Когда его вытащат отсюда? Вытащат ли вообще? — Тебе лучше присесть, — оборвал его мысли Чимин, наклоняясь и доставая из-под стола деревянный стул без спинки. — Я сделаю всё сам. Нужно испечь лоток хлебных лепёшек для завтрашнего ужина. Юнги не ответил, молча шагнул и приземлился на стул, обессилено склоняя голову. Спину пекло, словно позади подсвечивал мощный софит. Пак обошёл стол и находился по ту сторону. Наклонившись, достал из кухонного шкафа большой красный таз, снял с крючка мятый перепачканный фартук и надел поверх одежды, робко завязывая на талии. Потом он начал что-то искать, что-то добавлять, что-то сыпать, что-то отмерять и перемешивать. Мин внимательно наблюдал за его действиями, подставив под голову руку. Он видел, что Чимин прекрасно знает, где и что тут лежит. Где находится мука, сколько нужно её класть, где соль и сахар, где мусорка, где ложки, где ёмкости. Пак ориентировался очень хорошо, это означало, что он далеко не в первый раз дежурит на этой кухне. Мысли Юнги плавно перетекли из одного русла в совершенно другое. Сколько он здесь? Год или два? Мин уже и не помнит, что они с Чонгуком вычитали в чиминовой карте. Слишком много всего произошло. Может, сейчас самый нужный момент, чтобы задавать вопросы? Боль медленно отступала. — Расскажи мне, — произнёс Юнги, глядя на то, как Чимин засучивает рукава. — Что? — мимолётно произнёс он, увлечённый своим делом. — Я видел и читал твоё дело, — честно признался Юнги, сцепляя ладони в замок и внимательно глядя на лицо парня. Брюнет даже в эмоциях не изменился. Он начал усердно месить тесто в тазу, прикусив и без того истерзанную губу. — И что? — безразлично взглянул он на Юнги. — Там вся правда о тебе? — продолжил он, внимательно наблюдая за чиминовой мимикой. — Пятьдесят на пятьдесят, — пожал Пак плечами. — Я так и знал, — буркнул Юнги так, словно выиграл спор. — И что же там из правды? Он уловил момент, как Чимин громко выдохнул и остановился. Замер в одной позе, а его глаза забегали по сторонам. Он будто что-то вспоминал и выстраивал внутри своей головы. — Я могу сказать, что там не из правды, — протараторил парень, продолжая надавливать на мягкую субстанцию ладонями. — Про детский дом полный бред. Я и мой брат никогда не были в детском доме. Он говорил об этом спокойно, но смотрел прямо в глаза. И Юнги верил, Чимин не лжёт. Он видел это. — А сколько тебе лет? — осторожно спросил Мин, поджимая нижнюю губу. — Двадцать один, — сразу ответил он. — А твоему брату? — Мы были близнецами, сам как думаешь? Увлечённый своими мыслями, Мин не заметил этого короткого, но такого важного слова «были». — А твой брат… — Юнги выжидающе смотрел на него, специально не закончив предложение. — Он… Чимин вновь застыл, глядя в одну точку где-то в районе стола. — Джемин, — пауза. — Он умер пять лет назад, — прикусил губу. — В две тысячи тринадцатом, — резко ответил черноволосый и ожил, словно по щелчку. Чимин посыпал стол мукой и вывалил сверху тесто, продолжая замешивать. Его лицо не излучало ровным счётом ничего. То ли это была стальная сдержанность, то ли реальное отсутствие каких-либо эмоций. Повисла глухая тишина. Юнги ненавидел себя в это мгновенье. — Прости. Я не знал, правда это или… — Ничего, — оборвал Чимин, поскольку руки были испачканы в тесте и муке, он провёл по лбу запястьем, стирая испарину. Становилось душно. Юнги перевёл дыхание. Ему хотелось узнать, правдива ли информация про самоубийство и инцест. Про то, что они набрали в свои рты пороха и подожгли его. Он ещё с десяток секунд наблюдал за Чимином, размышляя. О чём и как лучше спросить, чтобы он не сорвался? Юнги выстроил в голове цепочку из вопросов, наугад тыкая в каждый. Наверное, про инцест стоит промолчать, он не хотел даже слова этого вслух произносить. Мин незаметно вздохнул и продолжил: — Извини, что спрашиваю, но как погиб твой брат? Он чувствовал, что его ладони очень сильно вспотели, а пальцы дрожат. Сердце грохочет. Ему действительно было страшно произносить этот вопрос вслух. — До четырнадцати лет мы жили обыкновенной жизнью, какой живут все нормальные дети. Потом мать умерла, папашка не захотел возиться с нами и нашими заболеваниями, поэтому сдал в первую попавшуюся психушку, — тарахтел парень, как заведённый, с силой сминая тесто, будто пытаясь его задушить. — И всё, блять, хватит меня спрашивать. Я не хочу говорить об этом… Чёрт, — он ударил по тесту, заметно задрожав. Чиминов голос на несколько тонов повысился, помрачнел и охрип. Он, сверкнув неспокойным пламенем глаз, взглянул на Юнги и глубоко дышал. Мин про себя отметил, что у него такой странный голос, когда он злится. Будто совершенно другой человек. — Я просто спросил, потому что хочу узнать тебя. Хочу тебе доверять, — Юнги пытался придать своему тону спокойствия, но внутри всё дребезжало от боязни сказать или сделать что-то не так. — Нет, не хочешь. — Хочу. — Это не важно, Юнги, — Чимин опёрся на стол ладонями и опустил голову. — Нет, важно, — настойчиво качнул Мин головой, прищурившись. — Твоя история — это ты сам. — Я бы хотел забыть свою историю, — бросил Чимин, переваливая большой кусок теста обратно в таз. — Нет. Свою историю нужно рассказывать вслух всё время, чтобы не потерять самого себя, — с возмущением и толикой убеждения в голосе ответил Юнги, блуждая глазами по чиминову напряжённому лицу. — Расскажи мне. Он поднялся и медленными шагами начал ковылять вокруг стола, потому что хотел быть поближе. Смотреть ближе. Слышать ближе. Ощущать ближе. — Расскажи мне. Мы ведь не на суде, — тихо и осторожно продолжил Юнги, потому что Пак задумался, а черты его лица стали мягче. Напряжение медленно просачивалось через вентиляцию, выветриваясь из этого помещения. — Что ты хочешь знать? — поднял он свои разноцветные глаза, и по ногам Юнги прошёл холод. Мин стоял рядом с ним и чувствовал, как от его поникшего голоса по телу распространяются вибрации. Что это ещё за чертовщина творится, когда он просто рядом стоит? Юнги не может это успокоить или убрать. Он вообще ничего сделать не может. Это бесит больше всего. — В деле было написано, что… — Попытка самоубийства — нет. Врождённая анальгезия — да, — резко ответил Чимин, отворачиваясь и открывая большой металлический шкаф. Юнги на несколько секунд опешил, а Пак в это время достал из шкафа несколько чёрных глубоких противней. — А как это? — всё, что пришло ему в голову. Идиот. — Что как? — нахмурил Чимин брови, звучно взгромоздив металлические подносы на стол. — Анальгезия эта… Что… Ну-у… Как? Юнги чувствовал себя полным и беспросветным дебилом. Он не знал, как сформулировать правильно эти вопросы, поэтому просто тараторил то, что первое приходило в голову. — Большую часть своей жизни я провёл, не чувствуя боли, — пожал он плечами, расставляя потёртые глубокие противни на столе. — Иногда я не ощущаю холода и жара, иногда вообще ничего. То есть… Боль, она… Не знаю, приносит эмоции, порождает чувства. Я не знаю, каково это. После всего, через что я прошёл, я просто не чувствую ничего. Безумие помогает видеть больше или, наоборот, превращает в эгоистов. Мне же была уготована участь страданий с самого начала. Я не чувствую себя человеком. Чимин рассказывал, попутно смазывая подносы растительным маслом. Он размазывал его короткими пальцами, а Юнги стоял рядом, оперевшись одной рукой на стол. Он слушал его голос и впитывал в себя каждое слово, пытаясь принять и переварить поступающую информацию. — Я всегда мечтал чувствовать боль, чтобы испытывать эмоции. Точнее… — Чимин кашлянул и продолжил. — Я чувствую, но лишь безостановочную грусть, которая порождает всепоглощающую безнадёжность. Знаешь, у человека бывают депрессии. Такие, когда вообще ничего не хочется: ни улыбаться, ни радоваться, ни пить, ни есть, вообще ничего. Хочется только сдохнуть. У нормальных людей это приходящее и уходящее, а у меня так почти всю жизнь было. И всё лишь потому, что я не чувствую боли. Забавно, правда? Юнги смотрел на то, как Чимин рассказывает всё это и осознавал, что хочет забрать его отсюда. Привести его в свой дом, усадить на диван, завалив мягкими подушками и всю ночь напролёт слушать его историю. Он хочет знать всё, каждую деталь, каждую секунду. Хочет знать, через что Пак прошёл, какие тяжелые моменты он пережил. И он уверен, что после чиминова рассказа собственная жизнь уже не будет казаться такой уж плохой, потому что Чимину, очевидно, было совсем не сладко. — А что же сейчас? — Не знаю, — пожал Чимин плечами и вновь задумался, будто уходя на несколько секунд в себя и копаясь там, что-то отыскивая и пытаясь понять: что же сейчас? — После опытов я по-прежнему не испытываю боли и… Юнги замер, прерывисто блуждая взглядом по его лицу. — И всё. Я уже свыкся и не хочу ничего чувствовать, — заключил Чимин, вновь вываливая тесто из ёмкости на муку. — Чаще всего я ничего не чувствую. Просто… — вновь задумался. — Не знаю, как объяснить. Тебе просто не больно, от этого всё равно и… — А сейчас? — прервал его Юнги, сделав шаг. Он хотел ближе. Его непрерывно тянуло, запах яблок кружил голову. Он испытывал какую-то лихорадку каждый раз, когда смотрел Чимину в глаза. — Я же уже сказал, что сей… — Нет, Чимин, — вновь прервал Юнги и пульсирующим взглядом уставился ему в глаза. — Сейчас. — Я не понимаю, о чём ты… Он замолчал, когда Юнги осторожно обошёл его и встал позади, чуть прижимаясь грудью к спине и опираясь руками на стол по обе стороны от чиминовой талии. Его дыхание затронуло макушку Пака. Юнги почувствовал, как парень рядом задрожал, стоило грудью едва задеть его выпирающие лопатки. — Вот, — хриплым голосом произнёс Мин, позволяя себе зарыться носом в волосах на чужом затылке и с жадностью вдохнуть их невероятный запах. — В этот момент. — Прекрати… — на судорожном выдохе прошептал Чимин, не в силах даже пошевелиться. Он дрожал.

Billie Eilish — bury a friend

Мин и не подозревал ранее, что имеет столько власти над ним. Брюнет вздрогнул, когда Юнги грубыми ладонями осторожно коснулся его смольных волос. Провёл по ним пальцами, слегка зарываясь. Как давно он хотел это сделать. Как давно хотел ощутить их своей кожей — и ощутил. То, что творилось внутри, можно было описать лишь одной из абстрактных картин какого-нибудь художника-наркомана. — Не молчи. Ты чувствуешь, — сбито шептал Юнги, медленно склоняясь к шее, — это? Он накрыл бледную чиминову кожу губами, ощущая холод, но целуя так, будто от этого зависела не только его жизнь, а выживание всего человечества. Шея холодная. И душа у Чимина холодная, как льды Антарктики. Юнги ощутил, как громко Пак выдохнул и закрыл глаза, когда он снова двинул губами. Чимин поднял испачканные в муке, тесте и масле руки на уровне лица, по-прежнему замерев. Один поцелуй вверх по шее. Громкий выдох со свистом. Ещё один поцелуй. Выше. Дыхание через нос щекотало кожу. Губы почти задели мочку уха. Чимин дрожал. Юнги горел изнутри, ощущая во рту кристаллы. — Ответишь? — прошептал он прямо в чиминово ухо, отчего по бледной коже волной ринулись мурашки. — Что чувствуешь сейчас? Слабость. Падение. Юнги уже не чувствовал мурашки, потому что они не покидали его тело с того момента, как он взглянул Чимину в глаза. Он взрывался каждую секунду. Всё время и все эмоции были такими абстрактными и поступали в мозг резкими приливами, топили внутренности. — Останови это… — Чимин задыхался и не мог внятно говорить. Юнги снова двинул влажными губами, оставляя почти невесомый поцелуй за ухом. Сердце начало протестовать и заявило, что не будет больше пережёвывать кровь. В панике затерялось где-то между лёгкими, болтаясь на спутавшихся кровеносных сосудах. Запах чиминовых волос был где-то глубоко. Чимин был глубоко и повсюду. В молекулах кислорода, что Юнги вдыхал. Внутри Пак отдавался сладкой вибрацией под кожей и тягучей медово-яблочной патокой, что расползалась по венам вместо крови. И пока Чимин молчал, сбито дыша, Юнги чувствовал каждый кульбит собственного сердца, которое, кажется, не выдержит. Оно откажется функционировать и от перенапряжения просто лопнет, издав глухой чёрный хлопок. Перегорит, словно старая лампочка. Демон внутри Юнги с каждым позволенным поцелуем становился всё сильнее и сильнее. С каждым чиминовым вдохом он набирался сил и рос. Осталось совсем немного и он одержит победу над Юнги. — Остановись, нам нельзя… Чимин не смог договорить. Чтобы помочь ему, Юнги осторожно положил ладонь на его живот и медленно надавил чуть выше пупка, дабы прижать к себе. Он касался чужого тела и чувствовал, как жар обволакивает каждый миллиметр собственной кожи. Не тот жар, что парил в воздухе, а тот, что разрастался внутри. Тот, что разливался тягучей карамелью по венам. Тот, что туманом застилал глаза. Тот, что заставлял мышцы тела сжиматься и разжиматься. — Ты чувствовал это, когда был с хёном? — прошептал Юнги в чиминово ухо низким приторным баритоном, с силой впиваясь ладонью в белый фартук в области живота. — Чувствовал это, когда он прикасался к тебе? — Н-нет, — заикнулся и судорожно закачал он головой, сухо сглотнув и широко разомкнув губы. — Нет. — Скажи мне. Юнги хотел развернуть парня к себе лицом, но не успел, Чимин сделал это сам. Медленно повернувшись, он посмотрел в миновы глаза настолько затуманенным взглядом, что у Юнги всякая реальность вокруг растворялась. На фоне чиминова лица всё будто расползалось, распадалось на части и превращалось в бездонное и пустое пространство, где есть только лицо Чимина так близко и чётко, что в глазах зарябило. Когда Юнги ещё не отошёл от собственных ощущений, Чимин раскрыл рот и, потянувшись к его лицу, широко и мокро провёл языком по миновой пылающей щеке, будто пробуя на вкус перед тем, как съесть. — Ч-что ты… — былая минова уверенность растворилась так же быстро, как появилась. Чимин, не желая больше медлить, накрыл пылающие щёки Юнги испачканными ладонями, притягивая к себе и впиваясь в распахнутые губы. И это правильно. Так должно было быть. Снова земля уходила из-под ног, а вокруг и внутри Юнги всё рушилось. Мин ощущал лицом куски теста и скользкое масло на чужих холодных ладонях. Пак целовал его совсем не так, как это делал он. Чиминовы эмоции захлёстывали Юнги через поцелуй, он не ощущал боли. Не чувствовал боли в спине, когда двигался, её просто не было. Чимин будто забирал это через столкновение их ртов. Не чувствуя ровным счётом ничего, кроме всепоглощающих эмоций, Юнги поддался вперёд, сжимая ткань на его талии. Пока Чимин заправлял поцелуем и зубами впивался в минову губу, Юнги лихорадочно приподнял его и усадил прямо на испачканный в тесте и муке стол. Два противня, что были обильно смазаны маслом, слетели со стола и гулко ударились об пол. Масло брызгами разлетелось во все стороны. Располагаясь между чиминовыми ногами, Юнги судорожно дрожащими пальцами пытался развязать фартук на талии. В это время Чимин загнанно дышал в его рот, закрыв глаза и удерживая испачканное лицо в своих ладонях. Всё выходило из-под контроля наилучшим образом и было блядски правильно, потому что повиноваться страсти — не дело разумных. Фартук полетел вниз, накрывая пятна масла. Они медленно впитывались в ткань, что оседала на пол. — Юнги, — прошептал он, когда Мин поспешно расстёгивал пуговицы на его широкой рубашке трясущимися пальцами. — Чимин. Юнги смотрел ему прямо в глаза, потом медленно приблизился, оставляя почти невесомый мазок приоткрытыми губами на румяной щеке. Он хотел расстегнуть и поскорее избавиться от рубашки не для того, чтобы ощутить голое тело. Он просто хотел, чтобы Чимин был обнажён перед ним. Чтобы просто видеть его тело. То, которое так ненавидел. То, которое так сильно хотел. То, которое приводит его самого в какое-то феерически-непонятное состояние, делает из него одержимого. Очередная дрожь прошла по рукам, когда взору открылась белая грудь с набухшими сосками. Юнги склонился, накрывая шею губами и безостановочно сцеловывая с неё холод. Чимин запрокинул назад голову, опираясь на руки и отдавая своё тело в полное миново распоряжение. До этого момента помещение заполняли два напрочь сбитых дыхания и скрип стола под телом, в следующую секунду их нарушил чиминов невесомый стон. Это Юнги прикоснулся к его груди. Он осторожно наклонился и коснулся губами набухшего соска, вбирая его в рот и массируя языком. Внутри всё сводило. Сладкой негой и пульсацией прострелило внизу живота. Жгутом стянуло, когда Чимин застонал и впился грязными пальцами в его волосы, прижимая лицо ближе к груди. Юнги, выпуская изо рта один из сосков, приподнялся, нуждаясь в чужих губах, и накрыл их своими. Он протолкнул в чиминов рот язык и больше не мог держать руки на талии. Продолжая глубоко и бесцеремонно пытать губы Чимина, попутно начал стягивать с худых ног штаны, отмечая, как охотно Пак отвечает на его действия, приподнимая ноги для удобства. В какой-то момент Юнги поймал себя на том, что делал всё поспешно, потому что больше не мог. Он никогда в жизни так сильно не хотел в кого-то. И от мысли, что ещё совсем немного и он будет внутри Чимина, окончательно сносило крышу. Сплюнув на пальцы, Юнги понял, что во рту слишком пересохло для того, чтобы раздобыть импровизированную смазку. Чуть приподняв голову, он уцепил взглядом бутылку масла без этикетки, мысль ударила в голову, словно молния. Опустив глаза, он увидел Чимина, разложенного на столе. Он накрыл глаза сгибом локтя и загнанно дышал, готовый принять в себя хоть что-то, поэтому Мин, долго не колебавшись, потянулся к бутылке, попутно вылизывая чиминову шею. От того, как шершаво Чимин задышал прямо в его ухо, Юнги дёрнулся, опрокинув бутылку. Масло полилось на пол и начало растекаться по столешнице огромной лужей, подбираясь к чиминовой голове и плечу. Ещё через мгновенье Мин почувствовал, как младший притирается пахом к его бедру, поэтому терпеть было уже равносильно самой изобретательной пытке. Он окунул ладонь в разлившуюся жидкость, второй рукой попутно стягивая с Чимина боксеры. Всё происходило слишком быстро. Юнги не успевал впитывать в себя то, как Пак в наслаждении закатывал большие разноцветные глаза. Он не успевал смаковать его стоны, движения и то, какой он отзывчивый, как нуждается в прикосновениях, едва насаживаясь на миновы пальцы. Как покраснели его щёки, плечи и колени, как он дрожит, как просит, как елозит по столу испачканными в масле и муке волосами. Юнги хотел бы растянуть это на несколько часов, но не мог. У них не было ни времени, ни терпения, ни рассудка. У них были только они сами и возможность слиться во что-то единое. Во что-то настоящее. Во что-то близкое и обнажающее их друг перед другом во всех смыслах. Им было страшно, в любой момент мог зайти кто угодно, дверь могла скрипнуть и всё это закончилось бы, даже не начавшись. Юнги показалось, что он бы точно умер, если бы это в один момент закончилось или растворилось, оказавшись сном. Но в основе страсти лежит прелесть опасности. Всякое наслаждение кружит голову. Удовольствие, смешанное со страхом, пьянит. Пьянит их и заставляет забыть обо всём на свете. О том, кто они. О том, где они. Ничего не было важно в этот момент, кроме них и того, что между ними происходило. Юнги хотел растянуть его чуть медленнее, но не мог. И Чимин тоже не мог, поэтому сам сделал это. После того, как осторожно стянул с Юнги невзрачный балахон через голову, сам накрыл уже больно пульсирующий член рукой, глядя прямо в глаза. Лбы соприкасались, зрительный контакт ничто не в силах разорвать. Ни атомный взрыв, ни землетрясение, ни падающий метеорит. Юнги задрожал и зажмурился, когда Чимин начал медленно погружать его член в себя, слегка поддаваясь вперёд и окольцовывая его шею свободной рукой. Он застонал ему в рот, не переставая смотреть в затуманенные возбуждением глаза. А Юнги терялся в ощущениях. Ловил ртом чиминовы стоны и сбито дышал. Немел и пытался двинуться, потому что всё это было слишком сильным. Слишком невероятным и слишком нереальным. Юнги двинулся один раз на пробу и, словив ртом глубокий шершавый стон, не похожий на все предыдущие, принял это за зелёный свет. Чимин потянул его, и Юнги, не обращая внимания на боль в спине, наклонился, позволяя утянуть себя за шею в волны их общего пьяного помешательства. Он подхватил Чимина под колени, разводя шире и приподнимая, и толкнулся в него тягуче медленно. У Пака в разноцветных глазах будто умерли сверхновые звёзды, слепили яркими вспышками и разлетались на мелкие атомы с каждым толчком миновых бёдер. Чимин оказался в его руках таким податливым, отзывчивым, от малейшего проявления эмоций растекающимся по столу вместе с маслом, что для ошеломлённого происходящим Юнги всё было кончено, он должен был раньше понять, что у него с самого начала ни шанса не было. — Так хорошо… — чиминов едва разборчивый шепот, и те жалкие остатки рассудка окончательно выбивает из головы Юнги. Мин начал медленно толкаться, трогая Чимина. Он трогал его в ответ, впиваясь ногтями в плечи. Юнги видел ту слабость в его глазах. Когда он двигал бёдрами, погружаясь в него, в чиминовых глазах расцветало что-то невероятное, что-то слишком прекрасное, чтобы быть человеческим. Наслаждение плотно переплеталось со слабостью, словно в кофе добавили сливки. Они занимались сексом на столе, оба испачканные в муке и тесте, среди разлитого масла и разбросанной посуды, не переставая сталкиваться ртами, неразборчиво нашёптывать что-то в перерывах, заполняя друг друга, не переставая чувствовать. Юнги заставил его почувствовать. Именно в тот момент он сделал его слабым. Именно тогда, с густым хриплым стоном изливаясь внутрь, Юнги не мог знать, что окончательно доломает его.