Море

Визит шехзаде должен был продлиться примерно дней пять, максимум неделю. И на третий день Мустафа позвал к себе Дениз на беседу, которой, как прекрасно понимала калфа, не избежать. Когда девушка пришла, мужчина долго смотрел на неё, приглядываясь к её чертам, волосам, фигуре и, спустя пару минут наконец заговорил: — Последний раз я видел тебя пару лет назад. Ты помнишь этот день? — Да, — тихо усмехнулась она, вспоминая прошлое — Мы тогда стащили яблоки у торговца, а потом убегали от стражников по крышам. Вечером вам влетело от повелителя, а мне от отца и матери… — Точно так, Дениз, — улыбнулся Мустафа, а потом указал на подушку, приглашая девушку присесть, что та и сделала — Ты изменилась. Как вообще ты оказалась в прислугах, да и так далеко от дома? — Ну, сёстры имеют свои семьи и не обременяют наших родителей, а я… А я просто существовала без дела — вот и пошла. В конечном итоге оказалась тут, — коротко объяснила калфа, для которой вспоминать прошлое не было любимым занятием — Так что вы скажете о санджаке, шехзаде? Вы же оценивать его приехали. — Да… — несколько печально проговорил шехзаде, начав разбирать бумаги — Должен сказать, что за эти месяцы ты проделала колоссальную работу — отдаю должное. Для братьев я выбрал два санджака — Конью и Кютахью. А уж послушать меня или нет — повелитель решит сам, как и кого назначить. — Что же, благодарю вас за оценку моих трудов, но вы, я думаю, успели заметить, что дворец ещё не полностью отстроен — фасад только наполовину облицован новыми досками, да и красить потом нужно. — Это нестрашно — дело времени, — улыбнулся Мустафа, а потом, посмотрев в окно, неожиданно предложил — Прогуляемся в город? Как раньше… — Хорошо, я скажу Искандеру — он позаботится об охране. Переодеваясь в простую одежду, Дениз вновь почувствовала себя беззаботной девчонкой, какой была меньше года назад. Так и хотелось взять в руки рогатку и запустить камушек в зад какого-нибудь зазнавшегося торговца. Посмотрев на себя в зеркало, девушка сняла шапочку калфы и заплела длинные волосы в толстые косы, достающие до талии, взяла простой платок и покрыла им голову, а потом посмотрела на своё отражение — на неё вновь смотрела та неугомонная дочь рыбака Каракарталя, а не калфа целого дворца. — Ты готова? — тихо постучал шехзаде в дверь комнаты Дениз. — Да, шехзаде, — она закрыла лицо и вышла. Через некоторое время… — Что сделал? — удивилась Махидевран, когда её верная служанка Гюльшах сообщила о происшествии, которому не больше пяти минут — Зачем? Что за ребячество? — Причина мне неизвестна, госпожа, — сказала верная хатун, по-змеиному стреляя глазками — Но его сопровождает охрана дворца и… Ну… Дениз-калфа. — Тогда это многое объясняет! — госпожа всплеснула руками, а потом ещё и усмехнулась, падая на тахту — Но у меня всё же есть несколько вопросов ко всей этой ситуации, — Махидевран скрестила руки на груди, рассуждая вслух, а потом посмотрела на служанку — Вот скажи мне, почему за столько лет Хюррем ни разу не захотела увидеть ту, что спасла её сына или, хотя бы, не поинтересовалась её именем? Почему я знаю о шехзаде Баязиде больше, чем его мать? Да, повелитель отплатил этой семье, но это повелитель — отец, но куда глядят глаза этой змеи? — Ваша правда, госпожа, — служанка напрягла лоб, от чего на нём появились две морщинки задумчивости — Возможно, для неё не имела смысла жизнь дочки рыбака, которую отблагодарил падишах, а если он всё сделал, то и она уже как бы не причём. — Может ты и права, Гюльшах. В твоих словах есть смысл, — Махидевран расправила платье, а потом её лицо скривилось в коварном выражении — А принеси-ка мне перо, бумагу и чернила — напишем падишаху и спросим, отчего же столь юная, талантливая и умная калфа, да ещё и спасительница члена династии, прозябает в Конье? В городе… Конья — один из самых спокойных и миролюбивых городов империи. Торговцы тут, в большинстве своём, честные, но даже среди них есть и плуты, избегать которых Дениз научила слуг дворца. Город был похож на столицу, только чуть меньше, да и борделей тут раз-два и всё, в отличие от того же самого Стамбула. Они с Мустафой шли рука об руку, изображая брата и сестру, в то время как охрана, одетая в наряды простых людей, находилась рядом, но не привлекала к себе внимания. Тут шехзаде решил подойти к одному из торговцев фруктами, с которым и разговорился, а Дениз в это время стояла рядом и прикрывала лицо. — Сестрица, возьми яблок, сколько бы ты хотела, — неожиданно сказал Мустафа, указывая пальцами на ящик зелёных с красными боками яблок. — Хорошо, — понимая, что нужно вести себя естественно, когда пытаешься что-то разузнать, Дениз преспокойно стала собирать ароматные плоды в тканевый мешок. — Скажи-ка, эфенди, правда ли, что скоро наша Конья будет с шехзаде? — заложив руки за спину, шехзаде с особым обаянием стал развязывать язык торговцу — А то столько слухов ходит по соседям, что даже и не знаешь, чему и кому верить. — О, эфенди, не знаю, но шехзаде Мустафа приехал осматривать нас по приказу повелителя. Прибудь он осенью, к примеру, я бы никогда не поверил в то, что про нас в столице вообще вспомнят, — усато-бородатый мужчина лет пятидесяти с лишним хоть и уделял внимание разговору с покупателем, но бдительного взгляда с хатун не спускал. — Давно не был в родной Конье… — невозмутимо проговорил Мустафа, осматривая в руке персик, но потом положил его обратно — Что-то изменилось с осени? — Да, эфенди, не спрашивай! — посмеялся разговорчивый мужчина, хватаясь за большой, словно бочка, живот — Из столицы такую калфу во дворец прислали, Аллах Всемогущий! Девчонка, желторотая девица, так прихватила дворцовых слуг, что теперь они по три раза в день ко мне и моему брату лесорубу бегают — ко мне за едой, а к нему — за досками. И только к нему, ибо сама эта калфа поняла, что только у моего брата можно найти сухие доски для строительства. А когда те сами пошли, то накупили таких страшных деревяшек, будто те месяц в реке лежали. — А кого из шехзаде лучше было бы нам, если бы мы могли выбирать? — смеясь вместе с торговцем над его рассказом, Мустафа заплатил за яблоки, которые набрала его «сестра». — Ну, шехзаде Мустафа и шехзаде Мехмед уже по санджакам, а выбирая из тех, что остались, то я бы никогда не выбрал шехзаде Селима, — эфенди стал пересчитывать монетки — Племянница, что во дворце служит лекаршей, рассказывала, что тот пьёт постоянно, а когда не пьёт, то слоняется без дела. Крайне безответственный юноша. — Кхем, — прокашлялась Дениз, пытаясь сдержать смех, но не могла сдержать дрожь во всём теле — Братец, пойдём? — Конечно, — улыбнулся Мустафа, а потом посмотрел на торговца — Благодарю, эфенди. Хорошего дня. Стоило им отойти за угол, как оба рассмеялись от всей души, да так, что придерживали друг друга за спину. Девушка, в конце концов, даже расплакалась, а шехзаде держался за живот. — О, Аллах, прости и помилуй, — стирая с лица слёзы, калфа несколько раз глубоко вдохнула, а потом ещё несколько раз хихикнула — Было бы ещё смешнее, если бы это не было правдой. — Всевышний направит на верный путь брата Селима, — мужчина выпрямился, а потом с подозрением посмотрел на мешок яблок, что держала калфа — Я не верю, что в этом мешке только яблоки. — Ну… старые привычки искореняются медленно, — девушка протянула Мустафе гроздь винограда, что лежала в мешке вместе с яблоками — Обещаю отучиться, честное слово. — Полезно, время от времени. Они пошли дальше по городу, рассматривая его. Дениз даже рассказала, что в сельджукский период здесь жил знаменитый поэт и математик Омар Хайам, книгами которых забиты стеллажи в доме Каракарталя-эфенди в Стамбуле. Стамбул… Вечер… Правитель сидел на балконе, решив немного отдохнуть от государственных и почитать книгу. С Босфора дул весенний воздух с добавлением запаха соли и первых цветов. Весь мир радовался, оживал и сиял жизнью, но на сердце Сулеймана была печаль, что не отпускает его уже с марта… Полтора месяца назад была шестая годовщина смерти его друга и соратника Ибрагима. Каждый год с момента его казни он печален, да и следующие месяц-два тоже, вспоминая их молодость, Манису — то безмятежное время, когда Сулейман был ещё шехзаде, а Ибрагим — его сокольничим, потом хранителем покоев, пашой и Великим Визирем — постом, который и погубил того доброго и светлого юношу. — Повелитель, — в покои вошёл Сюмбюль, держа в руках великолепный футляр с письмом — Послание из Коньи. От Махидевран Султан. — Она всё же поехала туда с Мустафой, — вместо ответа проговорил Сулейман, забирая у аги письмо — Иди. Позову, если понадобишься. Евнух вышел, а повелитель принялся за чтение письма от бывшей фаворитки — с начала полностью без эмоций, но потом на его лице мелькнула заинтересованность: «Повелитель, великий султан Сулейман, пишет вам ваша покорная раба Махидевран из Коньи. Я хочу сказать, что вы были неправы, когда говорили, что дворец забыт и брошен — он процветает и, как никогда, прекрасен, а слуги опрятны и старательны. В связи с этим хочу спросить у вас, почему же виновник этого чуда всё ещё не вознаграждён? Да и виновника в этого, скорее всего, уже и не помните, но ваш сын, шехзаде Баязид, всё прекрасно помнит. Дениз-калфа постаралась на славу, а всё благодаря Хюррем Султан, что направила её сюда. Надеюсь, что вы сможете ответить на мой вопрос. С глубочайшим почтением, ваша жалкая раба.» — Стража! — позвал повелитель, в ответ на зов которого в покои пошёл стражник и поклонился — Хюррем Султан, шехзаде Баязида и Сюмбюля-агу ко мне! Стражник удалился, а Сулейман принялся спешно писать на листе послание в Конью, но не Махидевран Султан и даже не старшему сыну, которые оба были там. Первым прибежал евнух, красный от волнения и бега. Падишах отдал ему письмо и приказал отвезти его главной калфе в Конье, передав лично в руки. Как только ага убежал, мелко семеня старыми ножками (минутка странного юмора автора), в покои прибыли шехзаде и его матушка. Первоначально мужчина смотрел на них задумчиво, подбирая слова, но потом решил начать издалека, всё ещё наблюдая за семьёй: — Как дела в Конье, Хюррем? Что-то ты мне давно не рассказывала, — и если лицо Хасеки не изменилось, то у Баязида напряглись мышцы лица, а взгляд на секунду устремился в пол. — Да довольно неплохо, мой султан, — непринуждённо заговорила рыжеволосая султанша — Дениз-калфа прекрасно справляется и пишет, что дело по расхищению слугами средств разрешено и, в скором времени, те деньги компенсируются казне — она урезала себе и остальным слугам жалованье. — Хорошо, моя роза, — улыбнулся падишах, а потом посмотрел на сына, что с печально-безразличным выражением лица стоял и смотрел куда-то в сторону балкона, хотя пытался «держать» невозмутимый вид — Баязид, что грустный такой? — Это мелочи, отец. Не стоит вам обращать внимания, — хоть юноша и улыбался, но в глазах была грусть. Сулейман, примерно представляющий причину этой печали, решил прекратить её своим следующим решением: — А догони-ка ты Сюмбюля и поезжай вместо него в Конью и выполни мой приказ, который я дал ему. Не против? — Как я смею? Конечно… Я поеду, — вопреки ожиданиям отца, выражение лица Баязида не изменилось совсем — Можно идти? — Да, сынок, — выдавил из себя улыбку повелитель, провожая того взглядом, а потом посмотрел на супругу — Что с ним? Он давно уже такой. — Я спрашивала у него, повелитель, но ничего внятного он мне так и не ответил, — Хасеки подошла к падишаху и обняла того со спины — Давно не гулял он, как раньше. Пусть тогда Баязид мог пропасть на неделю, но потом он ходил счастливый и бодрый, а сейчас, когда он постоянно в дворце… Говорит только, что теперь у него нет причины выходить. — Та девочка уехала куда-то? — будто ничего не зная, повелитель продолжал наблюдать за своей Хюррем — Или что-то иное? — Возможо… Ведь именно из-за неё он был так весел в прошлом, — тут госпожа задумалась, смотря в лицо мужу — Может послать за ней? — Баязид уже едет туда, — загадочно улыбнулся повелитель, наблюдая за недоумением на лице женщины — Я приказал привезти во дворец Дениз-калфу. — Дениз-калфа? Причём тут…? Так значит она…? — лицо Хюррем приобрело недоумевающе-задумчивое выражение, увидев которое повелитель рассмеялся — Вот это поворот судьбы… И ведь не сказала никому о том, что сделала! Почему? — Расспросишь её, когда она приедет.