"Ребят, вы странные."

      После того, как Сал убежал, он знал, что спросит Ларри у Мии.       Он знал, он чувствовал себя предателем. Ларри почти ничего не знал о нем с Тоддом, а он с Тоддом почти ничего не знал о Ларри. Он почти чувствовал, как те нити, что связывали их, рвутся. Откровенно он не понимал, почему он не сказал этого раньше. Чувствуя прожигающую его изнутри боль, словно кто-то тушил сигарету об его душу.       Он бросился бежать, врезаясь и извиняюсь, понимая, что если он обернется, он вернется. А это и не ему, ни Ларри не нужно.       Он знал, он чувствовал, что это будет следовать за ним следовать вечно, как напоминание о своей глупости, но некий спокойный и рациональный голос говорил ему, что это поправимо, надо просто вернуться. И извинится.       Но что-то третье, чужеродное, подсказывает ему, что сейчас лучшим выходом было бы раскрутить что-то наподобие сигареты, пусть он ни разу и не курил. Он последовал совету третьего голоса, с трудом выторговав пачку у продавца, которому тот упорно доказывал, что Салу нет восемнадцати. А он отстаивал своё, пусть это и было ложью, постепенно утопая в трясине печали, что он любезно устроил себе в лабиринтах своего разума. Он заблудился в этих пустых коридорах, где из-под каждого камня на него смотрят обиженных, окровавленные лица с пустыми, черными глазами.       Не осознавая своего пути, он понял, что стоит на крыльце своего дома. Скинув вещи, сняв куртку и взяв зажигалки с кухни, он одел тапки, поджег сигарету и сел на лесенку перед домом, затянувшись. Он чувствовал, как дым начинает разъедать его слизистую, но это успокаивает его, уравнивая душевную и физическую боль, но на глазах количество слёз возросло вдвое. Вдыхая дым, он чувствовал, что его легкие горят, буквально умирают изнутри, и, прежде чем залиться кашлем, он выдыхал дым, после чего он дышал свежим воздухом.       После первой сигареты, он случайно перевернул сигарету, получив маленький ожог и зажмурился от боли. Он забыл своё имя, понимая, что он не имеет понятия кто он. Он закурил вторую сигарету, но спустя два подхода и еще двумя с пустой рукой и обшариванием асфальта, до него дошло, что его зовут.       Именно его.

Сала.

      На сегодня хватит плутать в коридорах разума. На сегодня.       Подняв глаза, Сал увидел того, кого меньше всего ожидал увидеть. Но, моргнув, он увидел другое лицо. То лицо, что заслуживает объяснений и правды, а не соплей на всем, чем только можно пошевелить.       Из голубых, совершенно противоположные эмоционально тем, что несколько часов назад смотрели в глаза Джонсона, полились чистые, как хрусталь, слёзы. Что-то катилось по маске, а что-то оставалось в глазах. Ларри просто крепко обнял Сала, чувствуя, что плечи второго содрогаются от рыданий, что тот безумно кашля и пытался вырваться, иногда странно смеялся, совершенно не осознавая происходящего.       Когда только что переживший истерику Сал перестал предпринимать попытки вырваться и просто молча всхлипывал, Джонсон отпустил его. Теперь на него не смотрело то, неосмысленное, печальное существо, а смотрело виноватое заплаканное, но всё же сконцентрированное на чём-то создание. Каждый раз, когда Сал открывал рот, чтобы сказать что-то, он начинал икать. Спустя десять минут, когда Сал окончательно пришёл в себя, он уже был не в состоянии что-либо делать, и, сказав охрипшим шёпотом, он мгновенно отразился на плече своего друга.       — Спасибо… И, прости меня, я… Дебил ебучий.       — Да без проблем, чел. Я все понимаю, — сказал Ларри, аккуратно открывая дверь.       Взяв Сала на руки и оставив в его комнате на кровати, Джонсон закрыл двери и ушел, понимая, что все же, каким засранцем Сал не был, он простит его. Первый, кто принял его удобство и последний, кого он мог бы ненавидеть.