there's nothing you could do or say i can't escape the way i love you i don't want to, but i love you
Чонгук чувствует сквозь болезненную дрему мягкое прикосновение прохладных пальцев ко лбу. Пальцы отводят влажные пряди, скользят по переносице, собирая капли пота, оглаживают щеку. Движения неторопливые, ласковые. Большой палец соскальзывает вниз, касаясь полной нижней губы, и Чонгук ощущает, как он подрагивает. Прикосновения успокаивают, рассеивают красноватую дымку бреда, в котором он провалялся неизвестно сколько времени. — Волчонок, — шепчет Тэхен, и Чонгук слышит его голос так близко, что невольно покрывается мурашками под слоем одеял, только в этот раз не от озноба. — Как же ты меня напугал. Так чертовски сильно напугал. Это невыносимо, просто невыносимо, быть так близко к тебе, но не иметь возможности помочь. Будь в порядке, хорошо? Пожалуйста, будь в порядке. Мне больше ничего не нужно. Тэхен, кажется, уверен, что Чонгук спит, оттого и позволяет себе так много. И Чонгук продолжает притворяться, потому что сейчас ему кажется невозможным оттолкнуть Тэхена, восстановить между ними ту дистанцию, которая должна была быть с самого начала. Теперь он понимает все. Не были поступки Тэхена продиктованы великодушием и сочувствием к невольному пленнику обстоятельств, не были они попыткой искупить вину. Это была любовь. Он был ласков, терпелив и мягок с ним, потому что он влюблен в него. Это очевидно, господи, это же было так очевидно, как Чонгук мог быть настолько слеп? Это ощущается по-другому, не так, как любовь Юнги. Его любовь была данностью, аксиомой, Чонгук принимал ее, не готовый отдать что-то взамен, оттого и не воспринимающий толком всерьез. Любовь Тэхена волнует сердце, одна мысль о том, что он может быть действительно настолько сильно влюблен в него, в Чонгука, сводит с ума, кружит голову не хуже алкоголя. Чонгуку так отчаянно хочется почувствовать его любовь, что он боится искать этому объяснение. Но ему хочется почти до боли узнать, каково это, когда Тэхен обнимает, когда целует, когда признается вслух, я люблю тебя, волчонок, люблю, люблю. Он слышал эти слова так часто от Юнги, но они были пустым звуком, проходили сквозь Чонгука, не бросали в дрожь. Что будет, если он услышит это от него? Если даже взгляд Тэхена заставляет трепетать, что будет с ним, если произойдет нечто большее? Чонгук так свято верил в то, что не способен на высокие чувства, что пропустил тот момент, когда Тэхен перешагнул черту. Когда то, что он вызывает в его душе, перестало быть нормальным, когда Чонгук не смог даже про себя списать это на восхищение, тревогу или волнение. Было легко не думать об этом, не искать в чувствах, взглядах и прикосновениях двусмысленность, потому что Тэхен — единственный человек, которого он видел за последние несколько недель, естественно, между ними появилось доверие, теплота обычных человеческих отношений, но теперь, когда он знает о его чувствах, он невольно начинает задумываться о своих. И если Тэхен узнает, что Чонгуку тоже не все равно, он наверняка будет бороться, попрет против Юнги, как танк, и он может пострадать, он может даже умереть, потому что из всего, что говорили врач и сам Тэхен, из всего, что видел Чонгук, когда был с Юнги, он понимает, что Юнги действительно будет защищать то, что принадлежит ему. Он будет мстить за то, что принадлежит ему. Нельзя говорить Тэхену о своих чувствах, нельзя давать ему понять, нельзя показывать тревогу и волнение за него. И у Чонгука начинает неприятно ныть в груди от одной мысли о том, что ему предстоит сделать, но это намного лучше, чем смерть Тэхена. Он до сих пор явно ощущает то, что чувствовал во сне, когда парень рухнул на землю, безжизненный и бездыханный. Он до сих пор ощущает эту пустоту, растерянность, как будто у него разом забрали все важное, оставив только полую оболочку. И он не готов проходить через это в реальности. Ему нужно… держать дистанцию. В конце концов, это могут быть просто эмоции, они пройдут, как только Тэхен отдаст его обратно. Потому что все проходит. Но это будет завтра. Сейчас, сейчас он позволит Тэхену лечь рядом. Сейчас он прижмется к нему крепче, не открывая глаз, притворяясь спящим. Тэхен гладит его по спине, утыкается губами в макушку, и даже это отличается от того, что делал Юнги. Он устал сравнивать их, но это получается подсознательно. Юнги прикасался к нему так, словно Чонгук его собственность. Бесценная, дорогая сердцу, но все же собственность. То, что не уйдет, не исчезнет. Он изо всех сил старался удержать Чонгука рядом с собой, не применяя силы, но почему-то сейчас Чонгук уверен, что он бы применил ее, без сомнения заточил его в золотую клетку, если бы он попытался оборвать все связи. Тэхен прикасается по-другому. Он смотрит по-другому. Как будто не может поверить, что Чонгук живой человек, а не плод его воображения, как будто благодарит за то, что может быть рядом хотя бы в это мгновение. Как найти в себе мужество оттолкнуть его от себя? И словно специально Тэхен нащупывает его ладонь и переплетает пальцы, и Чонгуку почему-то хочется плакать, но он только прерывисто выдыхает, пряча лицо на его груди.***
Чонгук берет подушку и одеяло, стараясь держать его так, чтобы концы не волочились по пыльному полу, и упорно не смотрит на Тэхена, как будто если он не будет смотреть, Тэхен не заметит, что он делает, и не задаст вопросов. Но Тэхен замечает. И Тэхен — конечно же — задает. И теперь, когда Чонгук знает правду, он слышит в его голосе больше, чем просто волнение и недоумение, которым еще, возможно, смог бы найти другое объяснение. — Чонгук? — он слышит обиду. — Что ты делаешь? — слышит почти детское замешательство, которое бывает, когда родители уходят вперед, оставляя тебя одного, и тебе становится страшно, ты чувствуешь предательство. Чонгук сглатывает колючий ком в горле и все-таки спотыкается об угол одеяла, который оказался на полу, и видит краем глаза, как Тэхен дергается, чтобы поймать его, если он начнет падать, и ему становится больно, как будто по содранной коже с нажимом провели пальцем. — Я хочу спать один, — говорит он, не глядя на Тэхена. Потому что знает, что не сможет быть таким твердым, когда увидит его лицо. — Но у тебя все еще может подняться температура, — в голосе Тэхена слышна растерянность. Чонгук думает — больно ли ему сейчас, когда он внезапно оказался перед стеной равнодушия? Чонгук думает, что был полным придурком, раз позволил границе стереться, раз позволил его чувствам окрепнуть. — Ну и что, — пожимает плечами Чонгук. — Мне нужно пространство. С тобой слишком тесно. Он выходит из комнаты, спиной ощущая взгляд Тэхена. Эта отмазка звучит как полная чушь, и Тэхен наверняка достаточно умен, чтобы не купиться на нее, потому что все это время именно Чонгук был тем, кто прижимался к нему по ночам. Но Тэхен достаточно умен, поэтому он не задает вопросов. Чонгук не уверен, что смог бы на них ответить. Он заходит в свою комнату, сбрасывает одеяло с подушкой на сиротливо лежащий в углу матрас. Они не заходили сюда ни разу с тех пор, как Чонгук начал ночевать в гостиной, поэтому сейчас тут пыльно, пахнет затхлостью. Он тяжело вздыхает, присаживаясь на край стула и упираясь локтями в колени. Часть его ждет, что Тэхен войдет, поговорит с ним, часть его отчаянно этого хочет. Но другой — более разумной — частью он понимает, насколько эгоистичен. Он чувствует себя убийцей, потому что знает, что чем ближе они с Тэхеном становятся, тем быстрее Тэхен приближается к смерти. Чонгук больно прикусывает губу, стараясь вернуть себе трезвость мысли. Куда делось все его равнодушие? Вся холодность, с которой он жил столько лет? Почему он как на качелях — то взмывает ввысь, то падает, боясь посмотреть вниз? Часы оглушительно тикают на стене, отсчитывая секунды и минуты, и даже спустя много десятков мгновений Тэхен не заходит к нему в комнату. Смеркается. Розовые от заходящего солнца тени расползаются по полу, Чонгук невидящим взглядом наблюдает за ними, а в голове некстати прокручиваются воспоминания. Сравнения, сравнения — то, что делал Тэхен, то, как это же самое делал Юнги. Это сводит с ума, но Чонгук не может остановить себя. Юнги не плохой, никогда не был плохим по отношению к нему, за исключением того последнего дня, когда ворвался в его комнату в общежитии. Он был чутким, заботливым, пусть забота и ощущалась иногда камнем на шее. Он давал свободу — ровно столько, чтобы Чонгук не заподозрил неладного, но при этом чтобы сам Юнги имел возможность намотать цепь на шею и притянуть к себе. Юнги никогда не давал поводов не доверять ему, искренность его намерений была очевидна, как вода в горном ручье. Чонгук не ревновал его, не беспокоился о его работе, не изнывал без встреч с ним, не считал время до каждой по минутам. Это были… хорошие отношения. Они не заставляли трепетать, да, никогда он не сгорал от страсти, никогда не изнывал по прикосновениям, но также он не испытывал ничего плохого. Он был бы не против провести в таких отношениях всю жизнь, твердо уверенный в том, что других ему не видать. С Тэхеном все ощущалось не так. Тэхен завладел каждой его мыслью, причем так, что сам Чонгук даже не осознал, когда и каким образом это получилось. Ему не пришлось привыкать к прикосновениям Тэхена, к его присутствию, как привыкал он когда-то к Юнги, потому что Тэхен казался правильным. То, что испытывал Чонгук рядом с ним, он едва ли мог облечь в слова, так много всего вызывал Тэхен в его душе. Страх, тревога, ненависть и подозрительность сменились на доверие, теплоту, уют так быстро, что Чонгук не успел этого заметить. И он знал, что Тэхену нужно будет отдать его Юнги. Таковы условия, из-за этого все началось, и другого пути нет. Но как получилось, что теперь Чонгук не уверен, хочет ли он возвращаться? Как получилось, что теперь Тэхен, рядом с которым он превращается в один сплошной оголенный нерв, кажется более родным, чем Юнги, который дарил ему стабильность и уверенность в завтрашнем дне? Больше всего Чонгука пугает то, что он мгновенно и безоговорочно поверил словам Тэхена о том, что Юнги — преступник, и это вызвало в нем волну отторжения, осуждения, даже несмотря на то, что он не знал ни того, в чем преступления заключаются, ни того, правда ли это вообще. Но когда Тэхен сам сказал о том, что он убийца, Чонгук пропустил это мимо ушей, это не задело его, не вызвало в нем отвращения, как будто Тэхен говорил не о себе, как будто то, что он убивает людей — просто не имеющая значения мелочь. Чонгука пугает то, что он готов оправдать его любыми возможными способами. Его пугает, что единственное, что его по-настоящему беспокоит, — это то, что Юнги может убить Тэхена. Когда из-за одного положения все тело затекает настолько, что Чонгук перестает его чувствовать, он поднимается, замирая на мгновение и прислушиваясь к звукам в квартире. На улице опять гогочет компания местных подростков, за стеной семейка пьяниц громко выясняет отношения, но из гостиной не доносится ни звука. Чонгуку интересно, ушел ли Тэхен куда-нибудь, но он не решается выглянуть и проверить. Вместо этого он падает на матрас, решая попробовать уснуть. Он заворачивается в одеяло, жмуря глаза. Уснуть получается нескоро, потому что он ждет, что Тэхен заглянет в комнату, чтобы проверить его, но он не заглядывает, и почему-то от этого становится тоскливо. Матрас кажется слишком пустым, слишком свободным, даже под одеялом Чонгуку прохладно, и ему приходится приложить всю силу воли, чтобы не вернуться в гостиную и не лечь рядом с Тэхеном. Он понятия не имеет, как умудрился так быстро привыкнуть спать с ним. Ему долго приходилось привыкать к ночевкам у Юнги, он плохо спал в такие ночи, просыпался от каждого уведомления, приходящего на телефон старшего, от каждого его неосторожного движения. Ему было душно, когда Юнги обнимал его, сны в те несколько часов, которые ему удавалось отвоевать, были дурацкие, и Чонгук вечно просыпался каким-то разбитым после них. С Тэхеном же он засыпал быстро, спал крепко, и никакие кошмары его не тревожили. С Тэхеном ему лучше, лучше, с Тэхеном ему так хорошо, какая ирония, что он не может остаться с ним. Какая ирония.***
— Его родители сказали, что последний раз Чонгук связывался с ними через сообщения, — докладывает помощник. — Он написал, что много учебы, поэтому он просит не беспокоиться о том, что не звонит, и не звонить самим. Юнги, уже окрепший и почти восстановившийся, постукивает пальцами по подносу с едой, хмуря брови. — И они действительно не интересовались его жизнью все это время? — спрашивает он с плохо скрываемой неприязнью в голосе. — У них не очень теплые отношения. — Он же, черт возьми, их сын, — рычит Юнги, едва сдерживая порыв хлопнуть по дереву кулаком. Помощник молчит, потупив взгляд, ждет, пока Юнги преодолеет вспышку гнева. Мужчина глубоко вдыхает и медленно выдыхает, прежде чем задать следующий вопрос: — Что говорят в университете? — Он не появлялся на занятиях больше трех недель, — послушно отчеканивает он. — Ему грозит отчисление. — Я надеюсь, ты сделал так, чтобы оно ему больше не грозило. — Это обошлось вам в два миллиона вон, господин Мин, — немного виновато говорит помощник, но Юнги только отмахивается. Деньги не имеют значения, если вопрос идет о благополучии Чонгука. — Ты говорил с его одногруппниками? — Никто из них не в курсе, где он. Он давно не связывался ни с кем из них и никому не отвечал на сообщения. — Никто не додумался поднять панику? — волна негодования вновь поднимается в груди, и Юнги приходится до боли сжать кулаки, чтобы подавить ее. Ему нельзя волноваться, для этого организм еще слишком слаб. Но сложить два и два не составляет труда. Очевидно, что с Чонгуком что-то произошло, и он заранее знает ответы на все вопросы, которые задает. И он ненавидит, что ему приходится сидеть здесь, прикованным к постели, когда его мальчику, возможно, угрожает опасность. — Они не общаются близко с Чонгуком, — отвечает мужчина. — А случаи прогулов случаются даже в таких престижных университетах. Максимум, на что их хватило, это удивление, потому что Чонгук всегда был довольно прилежным студентом. — Его лучшие друзья? — Ким Сокджин в данный момент находится за границей, — заученно проговаривает помощник. — Мы связывались с Пак Чимином в тот день, когда вы только очнулись, он не в курсе, где Чонгук. Судя по всему, он был единственным, кого это беспокоило. — Свяжитесь с ним еще раз, возможно, он что-нибудь узнал. Как только поговорите, сразу звони мне. Если ничего нового не будет, тогда… — Юнги сжимает покрывало в пальцах. — Тогда я выйду из этой чертовой больницы и перерою весь город в его поисках. Приведи всех людей в готовность. Если появятся хоть какие-нибудь зацепки, если вы выйдете хоть на кого-нибудь… Я развязываю вам руки. Пытайте, убивайте, если понадобится, но мы должны найти Чонгука. От одной мысли, что Чонгук может быть в опасности, что ему могут причинить боль, у Юнги сводит все внутренности судорогой. Его любимый, драгоценный мальчик, которого он так тщательно скрывал от глаз своих врагов, которого он оберегал, ради которого он готов был пожертвовать собой, пропал, и это сводит с ума. Обычное хладнокровие покинуло его, и теперь он полагается только на чутье, и даже оно подводит, заставляя тыкаться слепо из угла в угол, искать пустые ответы, не дающие никаких зацепок, пока время неумолимо уходит, и Юнги так боится, что скоро станет слишком поздно и спасать будет уже некого. Это ужасное чувство — обычно всесильный Юнги беспомощен, как котенок, именно тогда, когда речь идет о самом важном в его жизни. Он готов на все, черт, на все, что угодно, чтобы спасти Чонгука, теперь ему даже все равно, будет ли Чонгук с ним, достаточно было бы простой уверенности в том, что он в безопасности. Ему бы хватило этого. Он думает о том, как мало времени проводил с ним из-за работы, как мало старался быть рядом, вспоминает о всех пропущенных звонках, о всех своих «я не смогу сегодня». Каким глупцом он был, раз не ценил этого, раз не оберегал своего мальчика так, как требовалось. Даже если Чонгук просто сбежал, Юнги мог бы с этим смириться. Он мог бы не преследовать его, не заставлять вернуться назад, только бы знать, что тот сделал это добровольно, что теперь он счастлив. Но если нет… если кто-то действительно посмел замахнуться на Чонгука… Юнги стискивает зубы, отворачиваясь к окну. Он заставит каждого из них пожалеть об этом.***
К Чонгуку возвращаются кошмары. Но если раньше в них умирал он сам, то теперь каждую ночь, снова и снова, он вынужден смотреть на то, как убивают Тэхена. Каждую ночь он изнывает от невозможности его спасти. Каждую ночь он снова и снова ощущает боль утраты. Просыпаясь от собственного крика, Чонгук подолгу плачет, сжимая в кулаках простынь, чтобы не пойти к Тэхену, потому что каждую ночь он видит последствия того, что будет, если он проявит слабость. Тэхен не приходит к нему больше, но Чонгук слышит, как он подходит к его комнате и стоит за дверью, не смея войти. Он знает, что Чонгук может ночевать с ним, и раз он этого не делает, Тэхен не решается вмешиваться. И от этого все внутри сжимается так больно и так сладко, и Чонгук думает — это любовь? Это то, что все мечтают испытать? Почему же из всех возможных вариантов Чонгук выбрал тот, что доставляет так много мучений? Он никогда и не подозревал, что можно до безумия скучать по человеку, который находится в соседней комнате. Он не подозревал, что можно мечтать хотя бы о простом касании рук, о простом взгляде глаза в глаза, о простом разговоре. Дни тянутся, как жвачка. Они едва перебрасываются несколькими словами, не находятся в одной комнате дольше нескольких минут, и каждый раз, когда Чонгук воровато смотрит на него, его сердце — его черствое, не испытывающее никаких чувств сердце — разбивается вдребезги. Тэхен выглядит так, как будто в его спину всадили нож, и он вынужден мириться с постоянной мучительной болью. И видеть это ужасно, но еще ужаснее знать, что рукоятка у Чонгука в руках. Но Тэхен не делает попыток с ним заговорить, а сам Чонгук боится начинать, боится, что у него не получится сказать прямо в лицо Тэхену все то, в чем он так долго убеждал себя сам. Потому что в какой-то момент все, что чувствует Тэхен, стало гораздо важнее того, что чувствует сам Чонгук. В какой-то момент его безопасность стала важнее собственной боли. После очередной бессонной ночи Чонгука вырубает днем. Он просыпается ближе к вечеру, и, чувствуя голод, бредет на кухню, чуть пошатываясь. Эти несколько суток, наполненные неуверенностью, тревожностью и кошмарами, вымотали его так, как не выматывала еще ни одна сессия, а ведь у него комплекс отличника. На кухне он натыкается на Тэхена, сосредоточенно помешивающего что-то в кастрюльке. Он поднимает на него взгляд, и Чонгук вздрагивает, тут же отворачиваясь и проходя к холодильнику. — Я готовлю суп, — тихо говорит Тэхен. Чонгуку интересно, как он объясняет сам себе внезапно образовавшуюся пропасть между ними. Думает ли он, что причина в том, что Чонгук хочет к Юнги? Может, он объясняет это тем, что Чонгуку все еще плохо? Едва ли он может предположить, что причина в том, что Чонгук начинает чувствовать к нему что-то и боится. И чувств этих, и того, на что Тэхен может пойти ради этих чувств, и того, что с ним в итоге может случиться. Погрузившись в свои мысли, Чонгук не замечает низкую табуретку, на которой обычно стоят бутылки с питьевой водой. Он спотыкается и летит вниз, грозя поцеловаться с батареей, но Тэхен успевает ухватить его за талию, расплескав на свою руку горячий суп. И в этот момент в руках Тэхена Чонгук чувствует себя так, словно рассыпается на части и собирается в целое одновременно. В этот момент его будто оглушает, все чувства обостряются, сильная хватка Тэхена кажется железной, его сердцебиение кажется оглушительным, его дыхание на затылке кажется раскаленным, и все мысли и ощущения, которыми Чонгук давился в одиночестве все эти дни, подкатывают к горлу болезненным комком. — Аккуратнее… — успевает сказать Тэхен, прежде чем Чонгук разворачивается, отталкивая его от себя. — Не прикасайся ко мне, — его голос жалко надламывается. Из него всегда был хреновый актер, и сложно делать вид, что тебе хочется убежать от прикосновений, когда ты жаждешь их вернуть. Лицо Тэхена искажается от боли всего на мгновение, прежде чем превращается в застывшую маску. Его глаза темнеют. — Что? Чонгук сглатывает горькую слюну, крепко сцепляя пальцы. — Пожалуйста, не… — В чем дело? — повышает голос Тэхен, делая попытку заглянуть ему в лицо. — Почему ты избегаешь меня, Чонгук? И столько в нем слышно отчаянного непонимания, что это режет Чонгука не хуже ножа. Вот сейчас. Чонгук должен сказать то, что так долго придумывал. Ты убийца, мне противно думать о том, что ты убиваешь людей. Как будто он не видел лично, как Тэхен убивал, как будто не показывал, что ему плевать на это. Я слышал твой разговор с Намджуном, и я не люблю тебя в ответ. Как будто его сердце не обливается кровью от одной мысли о том, чтобы так безжалостно разбить Тэхена. Нам нужно прекратить общаться так, словно ты не похитил меня и не держишь тут насильно. Как будто они не стерли эту грань еще в самом начале. Тэхен смотрит на него, ожидая ответа, думая о том, когда он успел стать настолько жалким, настолько зависимым от чего-то столь непостоянного, как любовь. У него такое чувство, что Чонгук убивает его, но не так, как убивает он сам — мгновенно и почти милосердно, а мучительно медленно. Мучительно медленно вскрывает грудную клетку, мучительно медленно раздвигает ее сильными пальцами, мучительно медленно достает из нее сердце и мучительно долго смотрит, как оно, жалкое и беззащитное, бьется в его руках. — Потому что я… Боюсь тебя, не хочу быть с тобой, скучаю по Юнги. Чонгук перебирает в голове варианты, как будто играет в лотерею, и его сердце бьется где-то в горле, оглушает, лишает сил. Тэхен стоит напротив, и впервые Чонгук видит его настолько разбитым. Множество вариантов, которыми он мог бы окончательно провести черту между ними. Он перебирает их в голове, глядя на Тэхена, ставшего ему почти родным за эти несколько недель. Его печальные красивые глаза, мягкие волосы, золотистая кожа, длинные сильные пальцы, четкий изгиб полных губ. И Чонгук теряет контроль над собой. Черт, у него и не было этого контроля, не тогда, когда речь шла о Тэхене. — Потому что я начинаю влюбляться в тебя, — выдыхает он, и самообладание покидает его, когда Тэхен вскидывает на него огромные, неверящие глаза. Он чувствует, что задыхается, и ему становится страшно. — Я начинаю влюбляться в тебя, понятно? И это неправильно, это ненормально! Время застывает, и весь мир исчезает. У Чонгука все расплывается перед глазами, и его трясет. Тэхен делает шаг ему навстречу, но он отступает. — Держись от меня подальше, ты слышишь? — кричит он. — Не смей, Тэхен! — Чонгук… — зовет его Тэхен, протягивая руку, но Чонгук отчаянно качает головой. — Я слышал твой разговор с Намджуном, — он давится словами, прижимает руку ко рту, рассыпается на части под этим взглядом Тэхена, полным надежды, на которую они не имеют права. — Я слышал все, я знаю, что ты любишь меня, и ты не должен. Юнги убьет тебя, я не… — Мне все равно, — все еще ошарашенно выдает Тэхен. — Мне не все равно! — еще громче кричит Чонгук, упираясь ладонями в его грудную клетку, под которой сходит с ума сердце. — Мне не все равно, если ты умрешь, мы не можем… У нас нет права на счастливый конец, только не после того, как все началось. Это глупо, как же это все глупо, зачем ты полюбил меня, зачем? Лучше бы ты избивал меня каждый день, лучше бы заставил ненавидеть, это было бы не так… — слова рвутся из него неконтролируемым потоком, мешаясь со всхлипами, рваными и резкими. Слез нет, но Чонгук чувствует себя выжатым досуха. Тэхен хватает его за руку, притягивая к себе, и крепко, властно обнимает. — Не так больно. — Тихо, тихо, — шепчет он, но Чонгук его не слышит, вцепляясь в его рубашку до побеления пальцев, только чтобы снова оттолкнуть, но в этот раз Тэхен не отпускает. — Пусти, я не хочу, не прикасайся ко мне! — выплевывает Чонгук, но это звучит так неубедительно, особенно когда тело против его воли притягивается к Тэхену. — Я так боюсь, Тэхен, я так сильно боюсь… — Тебе нечего бояться, — Тэхен прижимает его к себе крепче, — рядом со мной. — Я никакой не волчонок, я чертов трус, и я возненавижу себя до конца своих дней, если с тобой что-то случится, — севшим голосом тараторит Чонгук, уже не делая попыток вырваться. Его будто лихорадит. — Я уже ненавижу себя за то, что все это происходит. — Чонгук, — Тэхен отстраняется от него достаточно, чтобы заглянуть в лицо, и его глаза сияют так ярко, словно ему только что подарили весь мир. Он не может сдержать улыбку, и он выглядит таким бессовестно счастливым, что это причиняет Чонгуку невыносимую боль. — Я люблю тебя. Я могу любить тебя за двоих. Я могу любить тебя за весь мир. И все то глупое и безрассудное, что есть в Чонгуке, тянется навстречу Тэхену после этих слов, расцветает, едва не поет. Но безжизненное лицо Тэхена из всех его снов слишком ярко стоит перед глазами. Чонгук завороженно смотрит на него, поднимает руку к его лицу, касаясь кончиками пальцев щеки, и Тэхен льнет к прикосновению, не отрывая от него взгляда. С Юнги он познал множество видов близости, гораздо более откровенных, но одно ощущение мягкой кожи Тэхена под ладонью заставляет волноваться намного сильнее. Как много бы Чонгук отдал, чтобы прикасаться к нему без ощущения тревоги и страха за его жизнь. — Ты сделаешь для меня все, что угодно, — не спрашивает, а утверждает он, и Тэхен кивает, ни мгновения не думая. Чонгук слабо улыбается. Столько власти над одним человеком в его руках, а он собирается использовать ее для такой низкой цели. — Тогда держись от меня подальше. Выражение робкой радости на лице Тэхена превращается в нелепую маску. Он разжимает руки, и они безвольно падают по бокам. — Если ты любишь меня, Тэхен, то держись от меня подальше, — тверже говорит Чонгук. — Я не смогу, — шепчет он, и его глаза начинают блестеть от слез. — Пожалуйста, Чонгук, я не смогу… — Я не хочу, чтобы ты был рядом, — Чонгук отводит взгляд. — Потому что потом мне будет больно, а я не хочу чувствовать боль. Поэтому, пожалуйста, просто… не прикасайся ко мне. Это ложь, такая уродливая ложь, потому что Чонгуку плевать на себя, ему не плевать на Тэхена, и все кажется каким-то нереальным, как будто сцена из дурацкого боевика. Но Юнги — не выдумка сценариста, он реален, и он опасен. Не для Чонгука — для Тэхена. Тэхен хмурится и открывает рот, чтобы ответить, но Чонгук проскальзывает мимо него, уходя с кухни. Он запирается в комнате и садится на матрас, прижимая ладонь к бешено колотящемуся сердцу. Тэхеново «я люблю тебя» эхом отдается в грудной клетке. Он любит меня, он любит меня, любит… Чонгук жмурится, и темнота под веками становится влажной.***
Тэхен хочет сначала проигнорировать входящий вызов, но потом видит на экране имя Хосока, и жмет на принятие. Хосок редко звонит ему просто так. — Эй, герой-любовник, — ухмыляется он, и Тэхен закатывает глаза. — Я отключаюсь. — Да погоди, — его голос серьезнеет. — Я по делу звоню. Есть интересный заказ. Тэхен бросает взгляд в коридор, где за закрытой дверью в комнате сидит Чонгук. — Я отошел от дел на месяц, я же говорил, — он старается говорить тише, не желая, чтобы Чонгук услышал и сделал какие-то свои выводы. Тэхен понятия не имеет, что творится у мальчишки в голове. — Говорил, да, — соглашается Хосок. — Но ты меня знаешь. Я бы не стал звонить, если бы это не заслуживало внимания. Тэхен задумчиво кусает щеку изнутри, барабаня пальцами по пыльному подоконнику. — Есть детали? — наконец интересуется он. — По телефону? — он почти физически ощущает удивление Хосока. — Серьезно? — Хотя бы основные, — он трет пальцами лоб, — чтобы я примерно знал, в чем вопрос. Ему не нужны детали, на самом деле. Он уже знает, что согласится. Находиться в одной квартире с Чонгуком после всего, что произошло вчера вечером, становится невыносимо. Тэхену хочется поцеловать его, хочется обнять, хочется снова и снова признаваться в любви, а вместо этого он вынужден стоять за его закрытой дверью, как идиот, которому подарили ответные чувства, но запретили ими пользоваться. — Сегодня в пол-одиннадцатого, в театре будет пьеса, — завуалированно, осторожно подбирая слова, говорит Хосок. — Предлагают много, человек та еще мразь. — Заберешь меня с обычного места через двадцать минут? Хосок самодовольно хмыкает. — Знал, что на тебя можно положиться. Тэхен отключается, кладет телефон в карман и подхватывает со стола ключи. На секунду останавливается возле входной двери, раздумывая, а потом говорит: — Чонгук, я ухожу, вернусь ночью. Он не уверен, что Чонгук не спит и слышит его, но зайти и проверить он не находит в себе сил. Он и так в слишком растрепанных чувствах. Его самообладание подводит, хладнокровие вообще куда-то испарилось, и крыша просто едет в этих четырех стенах. Каждый день похож на кровавую борьбу с самим собой — он не может приблизиться к Чонгуку без разрешения, но и держаться в стороне похоже на пытку, особенно теперь, когда он знает, что Чонгук тоже что-то к нему чувствует, даже если это «что-то» далеко от любви. Дверь за его спиной хлопает, он закрывает ее на ключ и спускается вниз, быстрым шагом направляясь к остановке. Обычно ему требуются сутки на то, чтобы продумать дело, но, если Хосок говорит, что нужно сегодня вечером, скорее всего, оно слишком легкое. Он старается отбросить лишние мысли, из Ким Тэхена превращаясь в Ви, безликого неуловимого наемника. Хосок встречает его на перекрестке в дешевой на вид, неприметной машине, под капотом которой — Тэхен уверен — спрятано что-то действительно мощное. Парень встречает его широкой хищной улыбкой. — Все, что нужно, на заднем сидении, — говорит он вместо приветствия, трогаясь с места, и Тэхен перегибается через коробку передач, хватая тонкую папку. — Мужик — личность не самая важная, но крайне мерзкая, толкает гнусную наркоту, знаешь, эта химическая дрянь, которая привыкание вызывает после первой же дозы, — Хосок морщит аккуратный нос, неспешно выруливая на дорогу. — Заказ поступил от женщины. Тэхен бросает на него удивленный взгляд, и Хосок кривит уголок губ в ухмылке. — Сам охуел, — тянет он. — Ее сына подсадили на эту хрень, он и скопытился, месяца не прошло. Как она сама докопалась до того, кто поставщик в Корее, — не спрашивай, понятия не имею. Под его рассказ Тэхен открывает папку, разглядывая фотографию высокого, приятного на лицо мужчины. Так и не скажешь, что такая мразь. — Откуда деньги взяла на тебя — тоже в душе не знаю, — Хосок давит смешок. — Семейка не богатая, а сыночек все бабло на наркоту просадил. Еще и найти умудрилась самого крутого наемника в Сеуле. Чего только не сделаешь ради мести. Ю Дэхен, сорок восемь лет, женат. Владеет — легально — двумя ночными клубами, под ними все чисто, не прикопаться. Нелегально поставляет наркоту, которую варят в Китае, крупными партиями. Тэхен хмурится. Руки уже начинают чесаться от желания ощутить тяжесть винтовки в руках. — Сегодня в половину девятого он отправится в театр, — продолжает Хосок. — Место людное, но рядом с театром несколько зданий — одно заброшенное, два строящихся, со всех трех открывается вид на вход. В папке есть карта, глянь сам. У тебя будет три часа, чтобы продумать план, час на то, чтобы занять место. Пьеса заканчивается в половину одиннадцатого, но, кто знает, может, он выйдет и раньше, поэтому на месте тебе лучше быть с восьми. Убивать при входе нельзя, еще светло, может быть слишком очевидно, откуда выстрелили. По имеющимся данным, в театр он пойдет со своими дружками. Их бы тоже слить не помешало, но за них никто не платил, так что пусть отделаются только легким испугом. — Время вершить правосудие, — хмыкает Тэхен, и Хосок с улыбкой смотрит на него, прежде чем втопить педаль газа в пол.***
Ровно в восемь Тэхен поднимается на тринадцатый этаж заброшенного здания, вскользь думая о том, что тринадцать, вообще-то, его несчастливое число. Он устраивается на пыльном полу, разбирает винтовку и устанавливает ее так, чтобы дуло было чуть выше нижней рамы выбитого окна. Рядом со входом в театр толпится народ, подъезжают машины, из которых выходят нарядные светские львицы в роскошных платьях и их джентльмены в не менее роскошных костюмах. Хосок сообщил, что нужный объект прибыл на место еще раньше и уже находится в театре. Тэхен старается выбросить из головы лишнее, но мысли все равно то и дело возвращаются к Чонгуку. Это совсем некстати сейчас, это раздражает, но он ничего не может с собой поделать. Три часа наедине с собой — слишком трудное условие в свете последних событий. С тех пор, как Тэхен выбрал себе путь наемника, отношения стали для него небывалой роскошью. У него были лишь Хосок и Намджун — с натяжкой они тянули на звание друзей, но вполне подходили под звание близких знакомых. Тэхен знал, что мог доверять им, хоть и не слепо, — для таких, как он, доверие — пустой звук. Каждый в этом мире сам за себя. Но появление Чонгука все перевернуло верх дном. Потерявший веру в любовь с первого взгляда много лет назад, он вынужден был на себе испытать ее разрушительную силу. Будь он наивным глупцом, назвал бы это родственными душами, иначе как объяснить то, что Чонгук так плотно засел внутри него, как будто вечность уже был его частью? Как будто они вместе провели десяток прошлых жизней. Как будто вновь и вновь их разлучали для того, чтобы столкнуть нос к носу сейчас. Тэхен усмехается, думая об этом. Какая же злая штука эта судьба. Если бы только они встретились с Чонгуком до того, как Чонгук встретил Юнги; если бы только они познакомились раньше, чем Тэхен вступил на пропитанную кровью тропу наемного убийцы; если бы только они жили другими жизнями… Так смешно думать об этом — Тэхен готов сделать все, что только Чонгук попросит, готов противостоять всему миру, готов этот мир ему под ноги бросить, как послушный пес, но вот Чонгук просит держать дистанцию, и Тэхен оказывается беспомощен. И ослушаться не смеет, и изнывает от расстояния между ними. Бесит. Как же это все бесит. — Тэ, ты на связи? — раздается голос Хосока в микронаушнике. — До окончания пьесы остается десять минут. Черт, Тэхен и не заметил, как время пролетело. — Да, все в норме, — едва шевеля губами, отвечает он. — Давай еще раз по плану пройдемся. — Так, отлично, — Хосок задумчиво мычит. — Он выходит, ты стреляешь, у тебя будет шесть минут на то, чтобы спуститься. Ровно через шесть минут я буду поджидать тебя у третьего от лестницы окна справа. Оно выходит туда же, куда задняя дверь. Все остальные окна застеклены. — Еще раз, почему я не могу выйти через заднюю дверь? — ворчит Тэхен. — Ее нужно взламывать, — Тэхен практически чувствует, как Хосок закатывает глаза. — Входная дверь выходит на улицу, окна с левой стороны здания, через которые ты проникал внутрь, не выходят на дорогу, а нам нужно уезжать как можно быстрее. — Понял, принял, — бормочет Тэхен, присматриваясь ко входу и переворачивая козырек кепки назад. — Все, разговоры закончены. Люди начинают выходить. — Удачи, — привычно желает Хосок. — К черту иди, — привычно отвечает Тэхен. Удача в его деле ни при чем. Важна точность. Техника. Твердость. Из театра выходят люди, кто-то сразу расходится, кто-то собирается в небольшие группки, беседуя. Тэхен внимательно оглядывает лица в попытках найти знакомое. И он находит. Сердце его обрывается. Мужчина, который толкает наркоту, который губит сотни жизней, держит за руки двух маленьких детей, мальчика и девочку. Они цепляются за его пиджак, что-то весело ему рассказывая, перебивая друг друга, радостно подскакивая на месте от желания поделиться эмоциями. На лице у мужчины мягкое, ласковое выражение, он с теплотой смотрит на своих детей, переводя взгляд с одного светящегося личика на другое, и на губах его играет полная любви улыбка. Они ждут, пока придет машина, и секунды падают в бесконечность, как капли воды. Ему становится трудно дышать, ладони, держащие винтовку, начинают потеть. Никто не предупреждал его о детях. Никто, черт возьми, не говорил ему о том, что он должен будет убить отца на глазах двух его детей. — Тэхен? — раздается в наушнике истеричный голос Хосока. — Какого черта ты тормозишь? Быстрее кончай с этим! — С ним дети, — выдыхает он. — Плевать, — рычит Хосок. — Знаешь, скольких детей он погубил? Стреляй, мать твою! Тэхен целится прямо в лоб, краем глаза замечая выруливающий из-за угла мерседес. Когда машина подъедет, обзор будет перекрыт, станет слишком поздно. Девочка дергает папу за рукав пиджака, и он чуть склоняется, когда Тэхен жмет на курок. И мажет. Пуля проходит мимо, оцарапав висок мужчины. Толпа еще не понимает, что произошло, но уже начинается волнение. Тэхен стискивает зубы и стреляет снова, в этот раз не промахиваясь. Глаза мужчины стекленеют, дети растерянно смотрят на него снизу вверх, продолжая крепко держаться за его руки, а потом начинают кричать, когда он безвольно падает вниз. Тэхен только что разрушил целых три жизни. На улице поднимается паника. Он в считанные секунды разбирает винтовку, складывая ее в чехол, и бросается к лестнице, пропуская ступени, едва не летя кубарем вниз. Грязное, какое грязное дело. Если бы его заказала не отчаявшаяся женщина, а кто-нибудь более влиятельный, после такого его бы убрали самого. Он проскакивает этаж за этажом, думая о том, сколько времени понадобится полиции, чтобы приехать на место. Он знает, что они быстро выяснят, откуда был выстрел, потому что он выдал себя тем, что стрелял дважды. Тэхен уже на втором этаже, когда со стороны главного входа доносятся голоса. — Блять, — рычит он сквозь зубы, бросаясь в сторону темнеющего дверного проема, чтобы спрятаться за выступом. И не замечает торчащую из стены острую арматуру. Он даже не успевает понять, что происходит, когда она входит в руку. По инерции он дергается в сторону, и кожа под металлом расходится так же легко, как масло под ножом. Его прошибает настолько сильная боль, что на мгновение он чувствует себя оглушенным, и он прикладывает всю имеющуюся в себе выдержку, чтобы не закричать. — Нужно подняться наверх, — слышит он один из голосов, — прошло три минуты, вряд ли он успел спуститься с крыши. — Да, ты прав, — соглашается другой голос. — Полиция уже едет, они, если что, поймают его внизу. Если он сможет пройти мимо нас. К тому же, на выходе стоит Чонин. Тэхен, до скрежета стиснув зубы, отдергивает руку от арматуры, и в темноте, разбавляемой только тусклым светом фонаря с улицы, видит, как сквозь раскроенное мясо белеет кость. Железка прошила руку от локтя почти до плеча. — Хосок, — с трудом разжимая губы, шепчет он, когда шаги на лестнице стихают. — Я только подъезжаю, — говорит парень. — Выходи. Одной рукой Тэхен разрывает свою футболку, прикладывая ткань к открытой ране. Перед глазами все качается, как будто он на карусели. Добраться до первого этажа. Все, что ему нужно, — добраться до первого этажа. Он не может попасться так глупо. Ему нужно вернуться к Чонгуку. Он обещал ему, что вернется. Пошатываясь, он выходит на лестничную площадку. Лестница кажется непреодолимой, дикая боль от руки распространяется по всему телу, кровь быстро пропитывает футболку, а голова невыносимо кружится, но он спускается вниз. Добирается до нужного окна, видит машину Хосока. Отсюда открывается частичный обзор на главную дверь, и он замечает стоящего возле нее крупного мужчину. Одной рукой он опирается на подоконник, чтобы перелезть, но перед глазами все начинает темнеть, и он заваливается назад. Слышит незнакомый голос — тот, что стоял на входе, заметил его. Тэхен пытается усмехнуться, потому что, черт, как же глупо он закончит, но на это не хватает сил. Последнее, что он видит, прежде чем провалиться в болезненное небытие, — это перекошенное от паники лицо Хосока, выскакивающего из машины.