I call it magic when I'm with you and I just got broken, broken into two, still I call it magic, when I'm next to you
— Здравствуйте, — молодая девушка заглядывает в студию, неуверенно переминаясь с ноги на ногу. Фотограф, стоящий к двери спиной, разворачивается и сдержанно улыбается. Он иностранец — кореец, наверное, или японец. Очень красивый. — Добрый день. Вы заранее записывались? Проходите, — приглашает он ее, отложив камеру в сторону. — Нет, я не записывалась… Но я звонила вам, — объясняет она, проходя внутрь и прикрывая за собой дверь. Студия небольшая — в одном углу стоит стол, на котором примостился ноутбук. Карандаши, записная книжка, папки, конверты с уже распечатанными фотографиями — все аккуратно сложено, ничего лишнего. На строгих белых стенах развешаны простые деревянные рамки с фотографиями, они все разного размера и смотрятся очень гармонично. Она пытается рассмотреть, что на них изображено, но ничего толком не видит с такого расстояния. Черт, надо было все-таки надеть линзы. — Ева, я так полагаю? — спрашивает фотограф, листая ежедневник. — Вы звонили насчет свадебных фото? — Да, — девушка отвлекается от разглядывания студии и с удивлением смотрит на него. — Как вы догадались? — По голосу узнал, — отвечает он, присаживаясь за стол и указывая ей на стул напротив. — Присаживайтесь. Что именно вас интересует? — Ну, — девушка вдыхает побольше воздуха. Она нервничает, когда дело касается свадьбы, столько всего надо решать, столько забот. Ей сложно сформулировать свои мысли, но парень напротив выглядит терпеливым, смотрит внимательно, чутко. Только сейчас, полностью обратив на него внимание, она замечает шрам на его лице, идущий сбоку вдоль скулы. Как она сразу его не увидела? Он очень бросается в глаза. — Я хотела фотосессию на улице? Не в смысле, что снаружи, а просто… уличную. То есть… — Уличный стиль? — приподнимает брови фотограф. — Граффити на фоне, трущобы и все такое? На губах девушки мелькает улыбка. — Знаю, это странно — хотеть чего-то такого, но просто… Мне посоветовали вас. Сказали, вы сможете что-нибудь с этим придумать. — Ничего странного, — успокаивает ее фотограф. — Я люблю делать фотосессии в таком стиле. Мне кажется, мы можем придумать что-то интересное. Вы торопитесь? Если вы дадите мне полчаса, я подыщу подходящие наброски, чтобы вы примерно могли представить, как это может выглядеть. — Конечно, — кивает она с готовностью, чувствуя, как с души снимается тяжелый камень. — Могу я посмотреть фотографии? Он, уже повернувшись к ноутбуку, мельком оглядывается. — Да, пожалуйста, — бормочет он. На участке его шеи, открывшемся, когда он отвернулся, виден огромный некрасивый ожог, и мурашки невольно ползут по рукам девушки. Выглядит очень… больно. Она не знает, что ожог ползет вниз, обхватывает руку, расчерчивает ребра и спину. Она не знает, что это действительно очень больно. Поднявшись, она подходит к одной из стен, чтобы наконец рассмотреть фотографии. На первой изображен парень. Впрочем, на каждой последующей — тоже. Тона на фотографиях приглушены, они простые, но в них есть что-то, что заставляет задержаться у каждой. Сначала она думает, что парни разные, но потом понимает, что один и тот же. Он стоит на пустой улице, раскинув руки в стороны и подняв голову к небу, с которого льет дождь, капли расчерчивают объектив камеры, немного размывая снимок. На другом он сидит в кафе, подперев щеку ладонью и обратив взгляд на улицу. Если приглядеться, на безымянном пальце можно увидеть блеск кольца. Перед ним стоит большая чашка и тарелка с нетронутым куском торта. Вот он лежит в постели, окруженный взбитыми одеялами и подушками, прикрыв лицо согнутой в локте рукой, и солнечные лучи падают на его грудь, подсвечивают волосы. Он сидит на кухне, глядя прямо в объектив и красиво ухмыляясь. Его прическа в беспорядке, он словно только проснулся, но, тем не менее, он выглядит чертовски привлекательным, и очевидно, он прекрасно об этом знает. Это первый из снимков, на котором четко видно его лицо. Девушка далеко не фотограф, селфи для инстаграма — ее максимум, но даже она может понять, что иметь такую модель, должно быть, само удовольствие. На следующей фотографии парень лежит в ванной, пена покрывает его обнаженное тело, глаза прикрыты, лицо расслабленно. В вытянутой руке он держит бокал с вином. На снимках он курит, выпуская дым в воздух, на ступеньках какого-то здания; улыбается, сидя на корточках перед огромным лабрадором; тянет руку в сторону невидимого фотографа, хмурясь из-за чего-то; читает книгу… Дверь в студию открывается, и девушка, которая глубоко погрузилась в происходящее на снимках, вздрагивает от неожиданности, резко оборачиваясь. Внутрь входит незнакомец, его лицо прикрыто маской, а на голову натянут капюшон толстовки. Мельком взглянув на нее, он поворачивается к фотографу, ставя на его стол бумажный пакет из пекарни, которая располагается на первом этаже. — Ты не обедал? — спрашивает он. У него глубокий голос, красивый. Фотограф поднимает взгляд и улыбается. И это не та улыбка, которой он улыбался ей, — она менее сдержанная, более теплая. Его большие черные глаза начинают сиять. Она понимает, что не должна смотреть, потому что это личная сцена, но почему-то не может оторвать взгляда. — Заработался, — виновато оправдывается он. — Чонгук, — даже по голосу можно услышать, что он хмурится. Он стягивает с себя капюшон и снимает маску, и она тут же узнает в нем парня с фотографий — в жизни он еще красивее. Фотограф — Чонгук — поднимается, разворачивает пакет, заглядывая внутрь, а потом перегибается через стол, накрывая щеку парня ладонью и коротко целуя его в губы. — Спасибо, — тихо благодарит он. Парень обходит стол, становясь так близко к нему, что кажется, будто он тоже хочет поцеловать его, но поцелуя не следует. Он только что-то шепчет, убирая прядь волос Чонгука за ухо и пробегая кончиками пальцев по глубокому шраму. Чонгук невольно прикрывает глаза, и в этот момент девушка, вспыхнув, отворачивается к фотографиям. Слишком интимно, слишком интимно, слишком интимно. Она чувствует себя так, словно невольно подглядела то, чего видеть не должна была. Подглядела любовь. Это всегда неловко — гораздо неудобнее, чем подглядеть страсть. — Подождешь меня? Я почти закончил, — уже громче просит фотограф, и, наверное, парень соглашается, потому что уходит в угол, устраиваясь на стуле, который используют для того, чтобы снять фото на документы. — Прошу прощения? Вы можете взглянуть на то, что я приготовил, — в этот раз он обращается к ней, и она оборачивается, неловко улыбаясь. — Д-да, конечно, — мямлит она, подходя ближе к столу. Парень улыбается ей, разворачивая ноутбук так, чтобы было видно. — Вот, посмотрите. Я думаю, этот стиль довольно интересный, — он показывает ей несколько снимков пары на фоне кирпичной стены, расписанной граффити. Она понятия не имеет, что за «этот стиль» и чем он отличается от любого другого, но фотографии ей нравятся. — Я бы поменял место. Что насчет моста Дубль? — он тут же показывает ей мост и обводит курсором мышки там, где планирует фотосессию. — Здесь и здесь. Можно подняться на сам мост. Девушка кивает. Выглядит интересно. — Вот некоторые атрибуты, — продолжает он, кликая мышкой. На экране появляется то, что он хочет использовать для снимков, и картинка того, как это может выглядеть, сразу вырисовывается у нее в голове. Она невольно начинает улыбаться, и Чонгук замечает это. — Вы хотите яркие снимки или черно-белые? — Яркие, — без сомнения отвечает она, и парень кажется удовлетворенным ответом. Они еще некоторое время обсуждают концепт фотосессии, и в какой-то момент она мельком оглядывается на незнакомца. Тот сидит, упершись локтями в колени и уткнувшись подбородком в ладони, и смотрит на них. Точнее, не на них, а на фотографа. Словно охраняет его, следит, чтобы с ним все было в порядке. Что-то есть в его глазах, чему она не может найти названия. Она знает, что такое полный любви взгляд, — таким на нее смотрит ее жених. Но взгляд этого парня, помимо безмерного обожания, наполнен тоской. Она вспоминает о шрамах, покрывающих шею и лицо Чонгука. Сколько их еще под одеждой? Интересно было бы услышать их историю. Но вряд ли они согласятся поделиться, да у нее и не хватит смелости расспросить, поэтому остается только придумать самой. О, это она умеет. Ей всегда говорили, что у нее богатое воображение. — На какую дату вам удобно назначить фотосессию? — спрашивает он у нее, и она выныривает из мыслей. — На любую свободную, — говорит она. — Только желательно в течение этого месяца. Он пролистывает ежедневник, задумчиво постукивая кончиком ручки по губам. — Что насчет двадцать третьего? Я свободен с двух дня до семи вечера. — Отлично, — соглашается она. Нужно уточнить у Элиота, ее жениха, но ему гораздо проще поменять расписание, чем ей, так что, в крайнем случае, он подстроится. — Тогда я записываю вас, — он черкает в блокноте ее имя, поднимает взгляд. — Не продиктуете свой номер? — Да, конечно, — встрепенувшись, она достает телефон, потому что не помнит наизусть, и быстро диктует цифры. Взглянув на его пальцы, которыми он сжимает ручку, она замечает кольцо, и это ее даже не удивляет. Закончив, он закрывает блокнот и достает из аккуратной маленькой стопки свою визитку. — Если вдруг появятся идеи или желания по поводу фотосессии, звоните на мой личный номер, — говорит он, и она встает, забрав визитку. — Единственное, попрошу не беспокоить после десяти вечера, в любой другой час я отвечу. — Спасибо, — кивает она, направляясь к двери, но у самого выхода набирается смелости и оборачивается. — Ваши снимки… Вы знаете, ваши снимки на стенах необыкновенные. Чонгук смотрит на нее сначала удивленно, а потом его взгляд смягчается. Второй парень уже подошел к нему, обвив руками талию, и Чонгук положил ладонь поверх его руки, нежно сжимая. — Я рад это слышать, — просто отвечает он. — Есть, — она краснеет, — есть какой-нибудь секрет? — Пожалуй, нет, — он пожимает плечами, а потом чуть поворачивает голову, глядя на своего мужа. — Такое выходит само собой, когда снимаешь того, кого любишь. Его голос становится мягче, и она понимает, что настало время уходить. Скомканно попрощавшись, она выскальзывает за дверь. Спускаясь по лестнице, она читает имя на визитке и хмурится. — Чхве Сынгван? — бормочет она. — Разве его имя не Чонгук?***
Тэхен накрывает его губы поцелуем в тот момент, как дверь закрывается. Чонгук разворачивается в его объятиях, кладя ладонь ему на щеку. — Ты назвал меня Чонгуком, — шепчет он, оторвавшись. Губы Тэхена влажные, а глаза прикрыты. Он такой красивый, что Чонгуку снова хочется взяться за камеру. Он помнит, как раньше думал о том, что Тэхену очень пошло бы быть моделью, но он не может ею стать — светиться где-нибудь им не на руку. Поэтому Чонгук сделал его своей личной моделью. Вот только выкладывать снимки он так и не решается, хотя порой хочется поделиться ими со всем миром, словно закричать, — посмотрите, какой он красивый, посмотрите, как я его люблю. Но такое бывает редко. Чаще ему нравится быть единственным ценителем своего личного искусства. Благо, Тэхену этого достаточно. — Прости, — отстраненно отвечает он, целуя шрам на его скуле, который остался от стекла. Пальцами он пробирается к его шее, поглаживая неровную кожу. Он всегда так делает, всегда обращает на это внимание, и Чонгук не знает, нравится ему это или нет. Первое время он не мог смотреть в зеркало без слез. Он не придавал никогда много значения своей внешности, но увидеть уродливые ожоги на местах, где раньше была ровная гладкая кожа, было тяжело. Тэхен научил его заново любить себя. Учит до сих пор, день за днем, когда целует шрамы, когда гладит их без толики отвращения или жалости. Только с бесконечной любовью. В такие моменты в его взгляде появляется тоска, и он прячет ее под прикрытыми веками. У Тэхена тоже есть шрамы: вокруг запястий — от наручников, на ногах — от стекла. Пальцы на его левой руке срослись неправильно, и теперь она хуже функционирует. Они не говорят об этом. Не говорят о том, как получили эти шрамы. Если Чонгук просыпается от кошмаров, он не говорит о том, что ему снилось, будто они сгорели в том доме заживо. Если Тэхен просыпается в слезах, он не рассказывает о том, что ему снился Хосок, в лицо которого был направлен пистолет. Есть вещи, которые понятны без слов. Чонгук, если честно, не помнит многого. Помнит только, как Тэхен схватил его за руку и рванул к окну, помнит звук разбившегося стекла, помнит, как они неслись, но все казалось, что недостаточно быстро. А потом был взрыв, и после него наступила тьма. Тэхен едва стоял на ногах, вот что Чонгук знает. Он едва стоял на ногах, но ему все равно удалось их вытащить. Позже Тэхен рассказал ему, что Чонгук прикрыл его собой. Тэхен никогда не озвучивал, но Чонгук догадывается, что он думает, будто эти ожоги должны принадлежать ему. В его прикосновениях, в его взглядах было столько боли в самом начале, словно он и вправду чувствовал их на себе. А потом боль превратилась в тоску. В вечное сожаление. Оно никогда не исчезнет, но с ним можно жить. — Я притащил тебе выпечку, но, если ты закончил, может, сходим поужинать нормально? — предлагает Тэхен, выпуская Чонгука из объятий и переплетая с ним пальцы. — В наше кафе. Париж — первый город Франции, в котором они задержались на достаточное время, чтобы найти «свои» места. Несколько лет они не оставались нигде дольше, чем на несколько месяцев. — Давай сходим, — послушно соглашается Чонгук. — Заберем выпечку домой. Он аккуратно сворачивает пакет, берет свой рюкзак. Они выходят из студии, и Тэхен дожидается, пока Чонгук закроет дверь на ключ, прежде чем спуститься по лестнице. Они проходят мимо пекарни, и из открытого окна выглядывает хозяйка. — Хансоль, Сынгван! — окликает она их, и они оборачиваются. Поначалу тяжело было привыкнуть к чужим именам, но потом они как-то прижились. Правда между собой они продолжали звать себя настоящими. И говорить на корейском. Иногда — совсем редко — они все-таки скучали по родине. — Попробовали мои брусничные пирожные? — Пока не выдалось возможности, — виновато улыбается Тэхен, обвивая плечи Чонгука рукой. — Сынгванни слишком занят был. Мы попробуем вечером, и утром выдадим вам полное ревью! — Хотя я уверен, что они будут вкусные, как и все, что вы готовите, мадам Виардо, — жизнерадостно добавляет Чонгук, показывая большие пальцы, и женщина смеется, отмахиваясь от них. — Идите уже, подлизы! Чонгук улыбается, прижимаясь к боку Тэхена. Их тут любят. Это небольшой район, и многие знакомы друг с другом, и их с Тэхеном приняли сразу. Просто они не знают, что раньше Тэхен вместо рюкзака носил с собой винтовку. Тэхен старался начать жить по-другому, и у него получилось, и Чонгук никогда — никогда — не напоминает ему о прошлом. Потому что все в прошлом совершали ошибки. Просто их ошибки были серьезнее. Кафе находится недалеко, и они растягивают дорогу, наслаждаясь свежим воздухом и близостью друг друга. Раньше Чонгук переживал. Вдруг им это надоест? Вдруг чувства посереют под гнетом всех трудностей, через которые им приходится проходить? Вдруг окажется, что игра не стоит свеч? Он боялся, что кто-нибудь из них разочаруется во всем. Боялся, что это будет Тэхен. Боялся, что это будет он сам. Не мог решить, что было бы хуже. Тепло тела Тэхена согревает и успокаивает. Чонгук больше не боится. Столько лет Тэхен смотрит только на него, и любовь в его взгляде все еще не знает границ. — Ты уже не хочешь переезжать куда-нибудь в Прованс? В Горд, например, — спрашивает Тэхен у него за ужином. Чонгук пожимает плечами, отправляя в рот кусочек цветной капусты. Ему, по большому счету, все равно где, главное, чтобы с Тэхеном. Озвучивать это кажется неуместным, поэтому он не озвучивает, хотя Тэхен наверняка и сам понимает. В какой-то момент у них начало получаться это — общаться без слов. — Мне нравится тут, — говорит он. — Но, я думаю, нам стоит поразмыслить над этим. Может, месяцев через шесть. В конце концов, им больше не от кого бежать. Им некого остерегаться. У них есть время. Они еще долго сидят в кафе, Тэхен пьет вино, а Чонгук, которому не очень нравится вкус, выбирает простой виноградный сок. Когда начинает смеркаться, они наконец выходят на улицу. По дороге домой они держатся за руки, продолжая разговор обо всем и ни о чем сразу. Они никогда не устают от разговоров, и им всегда есть, что сказать. Чонгуку нравится с Тэхеном разговаривать. Точно так же, как он любит с ним молчать. От этого страшно и хорошо — то, как много может быть в одном человеке, настолько много, что ничего другого уже не надо. Раньше Чонгуку было больше страшно, а теперь — только хорошо. Он не знает, как можно к такому привыкнуть, к тому, сколько чувств внутри него, когда Тэхен рядом. И он не хочет привыкать, на самом деле. В какой-то момент Тэхен отвлекается, отходя к киоску, и Чонгук достает камеру, которую повсюду таскает с собой. Он делает несколько шагов вперед и подносит ее к лицу, щелкает несколько раз, потом рассматривая результат. Получилось красиво — свет от киоска падает на Тэхена, и он будто сияет в темноте улицы. Все говорят, что дело в том, как Чонгук фотографирует, в том, насколько хорошо он владеет этим искусством, но Чонгук прекрасно знает, что все дело в Тэхене. В университете он много фотографировал, но все снимки получались пустыми. Тэхен наполняет их смыслом, все, даже те, на которых его нет. Тэхен наполняет смыслом жизнь Чонгука. — Эй, — Тэхен поворачивается к нему и тепло улыбается, — тут есть журнал для фотографов. Купить тебе? — Эй, — вторит ему Чонгук, убирая камеру, прежде чем подойти ближе и обнять его за шею, — я тебя люблю. Тэхен смеется, убирая волосы с его лба и оставляя на нем поцелуй. — Ты вино вроде не пил, — со смешком говорит он. — Да, но я пьян, — возражает ему Чонгук. — Любовью. — Боже мой, — фыркает Тэхен, но его глаза ярко блестят. Воспоминания о тех днях, которые они провели в квартирке в трущобах давно поблекли, но до сих пор он помнит, что точно так же они заблестели, когда Чонгук признался ему, что у него есть к нему чувства. Теперь Чонгук признается ему в этом каждый день, а глаза Тэхена блестят все так же. Тэхен целует его первым. На улицах все равно пусто, и спустя столько лет они все еще привыкают к тому, что могут свободно показывать, что вместе. Что любят друг друга. И что никто не сможет эту любовь разбить. — Пойдем домой? — предлагает Чонгук, когда они отрываются друг от друга, и Тэхен кивает, скользя пальцами по его шее. В его взгляде появляется привычная тоска, и Чонгук тянется, целуя его снова, чтобы ее стереть. — Это никогда не было твоей виной, — едва слышно шепчет он ему. — Это всегда будет моим бременем, — так же тихо отвечает Тэхен, морщинка пролегла между его бровей. — И я всегда буду просить за это прощения. — Что ж, — Чонгук гладит его по щеке, зная, что его все равно не переубедить, — тогда я всегда буду тебя прощать. Тэхен улыбается, и улыбка получается грустной, но, с другой стороны, они через столько прошли — теперь грусти суждено быть частью их счастья. Они переплетают пальцы, покачивая руками в воздухе, пока идут домой. И дом — это, конечно, не место. Дом — это когда они вместе. Чонгук испытал слишком много боли, слишком много страха, и он потерял веру во многие вещи. В справедливость, например, в милосердие, в то, что если очень сильно захотеть, то можно достигнуть чего угодно без потерь. Он не верит в чудеса, не верит в параллельные вселенные и в бога тоже не верит. Но он верит в любовь. И на самом деле этого достаточно. Всегда будет достаточно.