Змеиное гнездо

Это были самые страшные в жизни Гермионы Грейнджер три дня. Сутки слились в единое чёрное-белое пятно, размытое настолько, что уже не найти границ. Смазанное, будто подтекшая акварель. Февральские ветры выли в эти ночи особенно сильно, и Гермиона готова была выть с ними в унисон, потому что больше ей не осталось ровным счётом ничего. «Мы не можем дать никаких прогнозов» — слова мадам Помфри ударяли снова и снова, словно пощёчины, и тело пронзала боль каждый раз, когда до краев наполненный сочувствием голос звучал в голове. «Возможно, мистер Малфой не выживет. Вы должны быть к этому готовы, мисс Грейнджер. Мне очень жаль» — в тот момент Гермиона практически впала в транс, сползая вниз по стене, отказываясь верить в услышанное. Над ней суетилась Макгонагалл, десятикратно пожалевшая о сказанном, что-то кричали учителя, но тогда все эти слова просто не доходили до сознания. Этого не могло быть. Просто не могло. Потому что тогда всё это лишилось бы какого-либо смысла. Зачем было сражаться на войне, зачем так скрупулезно выстраивать мир после неё, зачем было это помешательство, начавшееся в проклятом сентябре и закончившееся взрывом шкатулки в феврале, если в итоге Малфой погибнет, а Грейнджер… Гермиона просто превратится в блеклую тень прежней себя и будет ненавидеть собственное отражение в зеркале, видя по ту сторону стекла врага, ту, из-за кого погиб Драко. Малфой закрыл её собой во время взрыва. В это невозможно было поверить. Просто нереально. Потому что Гермиона до последнего не знала, что творилось в голове слизеринца. Да, он целовал её, а она — его, причём неоднократно. Да, они почти переспали. Да, Драко раскрыл ей один из своих страшнейших секретов. Да, да и ещё раз да, только это всё ещё ничего не значило и не меняло. Студенты ничего не обсуждали, никак не обговаривали характер их недо-отношений, следовательно, никто никому ничего не был должен. Однако то, что сделал Драко… Гермиона не могла подобрать слов, чтобы описать его поступок, будто бы разом забыла все те умные книжки, которые проглатывала в школьной библиотеке годами. С другой стороны, было в этом что-то исключительно малфоевское: вести себя крайне неоднозначно, держать на краю, где так легко оступиться, а потом неожиданно спасти, вытащить из пропасти, прыгнув в бездну самому. Определённо, это было в его стиле. И, видит Мерлин, той ночью Драко действительно сделал это: со всей силы впечатал Гермиону в пол, закрывая собой от обломков каменных стен, пыли и стекла, наплевав на то, что его самого защищать было некому. Гермиона до сих пор не до конца понимала, как это вообще произошло, потому что все случилось действительно быстро. Она отчётливо помнила, как Яксли выронил шкатулку, и в каком немом ужасе застыли все присутствующие, уповая на немыслимую удачу, ведь только она могла уберечь шкатулку, хранящую колоссальное количество энергии, от сиюминутного взрыва. В те несколько секунд, за которые гриффиндорка стала старше, должно быть, на несколько лет, она встретилась взглядом с Драко. Память бережно сохранила его образ: и порванную на локте черную рубашку, и взъерошенные волосы, и синяки под глазами, появившиеся, очевидно, из-за того, что юноша нормально не спал больше суток, и, что было самым главным, — взгляд. В тот миг Малфой смотрел на неё так, как никто и никогда до него. Будто отыскал в ней — такой обычной Гермионе Грейнджер — что-то удивительно ценное. Настолько значимое, что за это стоило отдать жизнь. Следующее, что Гермиона помнила — это боль от удара об каменный пол, горький аромат полыни и цитрусов, перемешанный со сносящей голову дозой адреналина, тело, придавившее её, и всё. Где-то на задворках подсознания были крики, удушливый запах гари, от которого слезились глаза, а после лишь пепел и пустота. Темнота. В следующий раз Гермиона открыла глаза уже в лазарете у Поппи Помфри. Школьная медсестра тут же побежала, видимо, услышав тяжёлый вздох, но гриффиндорку в тот момент волновало не это. В добрых голубых глазах Поппи отражалось не только сочувствие, но и вина. Очевидная настолько, что становилось больно. Дальше были какие-то глупые, бесполезные слова, коридоры и лестницы, ведущие прямо к кабинету директора, тяжёлый взгляд Минервы и железобетонная констатация факта: огромный обломок камня пробил Малфою ребро, а из-за переломанных костей открылось внутреннее кровотечение. Грейнджер помнила, как кричала, помнила, какой обманутой почувствовала себя, когда поняла, что её намеренно положили в разные залы лазарета с ним, и, разумеется, не могла забыть, как задыхалась от понимания, что Драко в любой момент может просто не стать. Что есть такой вариант, где он исчезнет раз и навсегда, а в память о нем останется лишь памятник из белого мрамора на окраине Уилтшира. Именно с того момента всё вокруг окрасилось в серый и потеряло цвет, запах и вкус. Это были самые страшные три дня в жизни Гермионы Грейнджер, и впервые за многие годы она молилась по ночам, умоляя всех Богов и волшебников, чтобы он выжил. Ухмыльнулся ещё хотя бы раз, наклонняя голову в сторону и лукаво щурясь. Чтобы услышать снова «Грейнджер», звучащее из его уст каждый раз по-разному, а лучше — «Гермиона», нежное настолько, что это чувство рвало на куски её грудную клетку. Ни Помфри, ни другие врачи не давали совершенно никаких гарантий, а потому в Больничное крыло не впускали вообще никого. Гермионе оставалось лишь плюнуть на гордость и принципы, на коленях умоляя всех, кто только мог её услышать, помочь Драко. Позволить ему жить, пусть даже в суете его будней больше не будет её. И где-то наверху её, кажется, услышали. Утром первого марта Малфой впервые за трое суток пришёл в себя, и только тогда Грейнджер смогла сделать нормальный вдох. Кажется, до этого она не дышала вовсе. В тот момент она сидела у себя в комнате, перебинтовывая обожженное ядом аконита бедро, — спасибо Гарри, за то что под свою ответственность уговорил Помфри не задерживать гриффиндорку в лазарете, где она точно сошла бы с ума, находясь через стену с ним и считая каждый его вздох, — когда Макгонагалл постучала и вошла в спальню. Гермиона отбросила бинты в сторону, приготовившись услышать худшее и силясь понять по лицу профессора, что та хочет сказать, и, узнав, что Драко пришёл в сознание, просто кивнула. Слов не нашлось, да и что можно было бы сказать в такой ситуации? Макгонагалл кивнула в ответ, молча удалившись, и только когда за женщиной захлопнулась в дверь, Гермиона заплакала. Не кричала или билась в истерике, как все три дня до этого, когда больше походила на сумасшедшую, нежели на просто напуганную, не впадала в апатию, смахивая так на новую пациентку Мунго ещё больше, а просто плакала, позволяя себе отпустить, наконец, это тяжёлое бремя страха и вины, перемешанное с ответственностью за чужую жизнь. Слезы катились по щекам, робко соскальзывая с подбородка, и девушка чувствовала, как с каждой новой каплей ей становится легче. Утром первого марта Гермиона Грейнджер впервые искренне улыбалась, хотя в её глазах всё ещё стояли слезы. На следующий день гриффиндорка приступила к учёбе, убедив мальчишек в том, что с ней всё в полном порядке, и выпросив у Минервы разрешение вновь посещать занятия и не продлевать этот формальный «больничный», а спустя три недели из лазарета выписался и Драко. Хогвартс впервые после февральской катастрофы увидел слизеринца за завтраком. Волшебник вошёл в Большой зал, сопровождаевый, как и всегда, Блейзом и Пенси, и когда платиновое трио проходило мимо гриффиндорцев, Гарри Поттер поднялся из-за стола и протянул Драко руку. Малфой усмехнулся, явно находя особую иронию в том, что на первом курсе то же самое сделал он сам, но пожал предложенную ладонь в ответ. Студенты аплодидировали стоя, а Гермиона сидела и не могла поверить в то, что видела своими глазами. Драко выглядел так, будто не его ребро совсем недавно собирали по кусочкам, он был почти полностью здоров и, главное, жив. Только вот Грейнджер в его жизни больше не было. Проходя мимо неё, слизеринец лишь молча кивнул, глядя ей прямо в глаза, и гриффиндорке показалось, что по её позвоночнику ударили высоковольтным разрядом, но она не сказала ничего, лишь кивнув в ответ. За те три недели, которые Драко провел под пристальным вниманием мадам Помфри, Министр Магии и главный аврор Британии успели дать официальные заявления о том, что последние сбежавшие Пожиратели Смерти были пойманы и убиты из-за взрыва опасного артефакта во время проведения операции. С особой речью выступила и Макгонагалл, объявив на всю школу о том, какой «незаменимый вклад в поимку преступников внесли студенты Школы Чародейства и Волшебства — мистер Малфой и мисс Грейнджер». Гермиона не видела реакции студентов, так как в это время пыталась бороться с животным ужасом в собственной спальне, но могла догадаться о том, какой она была, потому что второго марта, стоило ей войти в класс, вопросы посыпались на неё со всех сторон. Гарри и Рон помогали ей, что было вполне ожидаемо, но того, что к диалогу присоединятся Паркинсон и Забини, не предвидел никто. К всеобщему удивлению, за ними последовал и весь факультет. Впервые за многие годы «змеи» и «львы» не просто мирно сосуществовали на одной территории, подчеркнуто игнорируя присутствие друг друга, а спокойно говорили, делясь друг с другом мнениями и мыслями по поводу всего произошедшего. Глядя на то, как Джинни Уизли что-то рассказывает Астории Гринграсс, а та внимательно и с интересом слушает, в то время как Теодор Нотт пожимает руку Невиллу Долгопупсу, Гермиона пришла к выводу, что как раньше действительно больше не будет.

***

Драко Малфой выиграл, но ему всё равно почему-то казалось, что потерял он куда больше. Это ощущение появилось ровно в тот момент, когда он очнулся в школьном лазарете, обнаружив себя с перебинтованным боком в окружении подобий маггловских капельниц, и длилось до сих пор, когда он стоял в коридоре, ожидая появления профессора Синистры, чтобы она открыла кабинет Астрономии. Грейнджер стояла недалеко от двери, окружённая своей вечной компанией и ещё несколькими студентами Гриффиндора, и созерцание того, как она постоянно заправляет за ухо непослушную прядь, наверняка чувствуя его взгляд, а потому и кусая губы, делало ожидание чуть более терпимым. — Ты можешь к ней подойти, — будто прочитав его мысли, негромко предложила Пенси, глядя в том же направлении. Не надо было называть имён, чтобы догадаться, о ком именно говорила слизеринка. — Боюсь, у меня больше нет на это права. Обсуждать эту до тошноты неправильную ситуацию не было никакого желания. Тем более, с друзьями. Это слишком странно. Почти неловко. Безусловно, Драко доверял Паркинсон и считал слизеринку одной из самых здравомыслящих на их факультете. Он по-настоящему дружил с ней с первого курса, как и с Забини, но сейчас… Пожалуй, проблема состояла не в Пенси и не в Блейзе, а в нём самом. Даже после войны и всех пережитых вместе потрясений Драко казалось чем-то противоестественным делиться с кем-то чувствами, а именно они оказались вскрытыми, словно карты после партии в покер, о чём он узнал по возвращении в свою спальню из лазарета. Все эти месяцы слизеринец предпочитал не задумываться о том, что будет, если Пенси и Блейз узнают об его с Гермионой «связи», если их авантюру вообще можно так назвать. Когда же параноидальные мысли брали верх, юноша лишь убеждался в том, что друзья не поймут. Никто не поймёт. Именно поэтому это нужно поскорее закончить. Именно поэтому он был готов спасти её ценой своей жизни, лишь бы это не заканчивалось никогда. — Брось, Драко, ты же Малфой, забыл? Тебе не нужно ни право, ни чьё-либо разрешение, чтобы сделать что-то. Теперь же, когда выяснилось, что друзья, мало того, что в курсе и их сговора, и общения через свитки, и шкатулки, и всего того, о чем они вообще никогда не должны были узнать, так ещё и давно подозревали о том, что между «слизеринским принцем» и «золотой девочкой» нет былой ненависти, Драко был в полном замешательстве. Что ему следовало делать? Оправдываться? Притворяться, что на самом деле он просто использовал Гермиону? Все варианты звучали крайне глупо и наивно, а после всего, что все они пережили, среди них уже не осталось детей. Поэтому на следующий день после лазарета, когда у Малфоя была целая ночь на то, чтобы переварить то, что друзья действительно всё знают, он просто впервые и для себя, и для них признал реальность произошедшего. Признал, приготовившись к чему угодно, но не к тому, что Блейз лишь похлопает его по плечу, высказывая понимание и одобрение, а Пенси по-дружески обнимет, окутывая поддержкой. На Слизерине подобное поведение было не принято, а потому в тот момент Драко как никогда ясно ощутил, что змеиное гнездо действительно рухнуло. — Не имеет значения. — Глупости! — Пенси несильно стукнула друга по плечу, а Драко почему-то вспомнил, что несколько раз видел, как Гермиона делала то же самое со своими болванами. — Вы победили, теперь всё действительно в порядке, так что тебя останавливает? — То, Пэнс, что, как ты справедливо заметила, мы победили, а потому нас больше ничего не связывает. Грейнджер выполнила свою часть плана, я — свою, так что теперь нас обоих ничего не держит! — Драко резко двинулся с места, буравя взглядом спину профессора Синистры, соизволившей всё-таки прийти и открыть кабинет, и чувствуя, как внутри плещется какая-то неосознанная злоба, перемешанная с горьким привкусом поражения. Он и без посторонней помощи прекрасно всё понимал, но от констатации факта кем-то другим всё становилось ещё реальнее, а потому — хуже. Что его, Малфоя, останавливало? Драко и сам часто задавал себе этот вопрос и отвечал не менее логичным: «Останавливало от чего?» От того, чтобы встать со своего места прямо посреди лекции по Астрономии, зашкирку вытащить из-за стола Долгопупса и занять его место, заявив на весь класс, что отныне с Грейнджер сидит исключительно он? От того, чтобы затащить её в пустой кабинет во время ближайшей перемены и целовать до умопомрачения, усадив на парту и сжимая бедра? Может, от того, чтобы дать официальное заявление о том, что они… пара? Малфой усмехнулся вслух, на чистом автоматизме записывая то, что диктовала Синистр, из-за чего Блейз покосился на него, как на полоумного. Драко лишь покачал головой в ответ на немой вопрос Забини, как бы говоря, что все в порядке, и попытался сосредоточиться на чем-то другом. Например на том, как непростительно глуп он был всё это время. Ещё с того дня, когда Малфой с матерью оказался на рождественских каникулах в доме Скотта, слизеринцу начало казаться, что он упускает нечто важное, а имя «Ник», названное Дэвисом, только подтверждало предчувствие. Драко помнил, как попытался откопать в памяти то, что говорило ему это имя, бродя по заснеженному Хогсмиду, но нашёл ответы только сейчас. Ник — это Николас. Николас Элиш. Когда его супруга, Розали, незадолго до окончания войны отказалась от встречи с отцом, о котором столько лет молчала Татьяна, миссис Элиш сослалась на то, что что не переживёт ещё одну трагедию. Тогда Малфой не обратил на это внимание, не восприняв слова порядком захмелевшего Дэвиса всерьёз, а сейчас понимал, что Розали говорила о Люси и Николасе, отдавшем жизнь во время попыток спасти дочь. Видит Мерлин, если бы Драко увидел эту взаимосвязь ещё тогда, в январе, многое удалось бы изменить. Возможно, удалось бы предотвратить бойню в мэноре, раньше посадили бы Пожирателей в Азкабан, Малфой смог бы уберечь своё ребро от тяжёлой травмы, а отношения с Гермионой — от неминуемого завершения. Теперь же ему оставалось лишь сталкиваться лицом к лицу со всеми этими последствиями, спутанными с семейными тайнами и многочисленными интригами. К слову, об интригах. Вопрос с Уокером был закрыт, теперь уже точно. Едва Малфой пришёл в себя в Больничном крыле, как уже через несколько суток там оказались несколько министерских служащих вместе с главой Аврората. Разумеется, под надзором Макгонагалл. Если появление Минервы и не могло вызвать вопросы, то способ, благодаря которому несколько волшебников умудрились прийти в лазарет и не попасться никому на глаза, учитывая, что туда не пускали вообще никого, оставался неразрешимой загадкой. Главным вопросом коллегии был: «Как мистер Уокер оказался в Малфой-мэноре той ночью?» Изначальный желанием слизеринца был подробный рассказ о том, как Лукас хотел присвоить себе все силы шкатулки, чтобы использовать их в личных целях. Драко и попытался бы выдать все эти факты, но уже не мог. Осознание, что всё это время Уокер был на стороне Малфоев, сковывало глотку, практически душило, а потому всё, что ему удалось произнести, это: «Мистер Уокер помогал мне захватить Пожирателей Смерти, чтобы передать их в руки Министерства Магии, и обезвредить шкатулку». Ещё несколько месяцев назад Драко ни за что бы не поверил, что станет выступать в качестве защиты Лукаса, теперь же это казалось ему чем-то поразительно правильным. Как Драко узнал позже уже от Нарциссы, история со сделкой Люциуса и работника Министерства всё-таки вскрылась, но именно показания Малфоя-младшего помогли суду признать, что договор был заключён под давлением, и снять обвинения с Лукаса. С подачи Кингсли были организованы поиски, и уже в первой половине апреля миссис Уокер была найдена. Нарцисса сказала, что никогда не видела Лукаса более счастливым, чем в тот день, когда ему вернули пропавшую семью, и он впервые взял своего восьмимесячного сына на руки. Разумеется, помимо участия в операции Уокера были и другие вопросы. Например, главу Аврората особенно интересовало, что же вдохновило Драко, чья фамилия после войны по умолчанию не пользовалась хорошей репутацией, встать на путь истины. То, как слизеринец вообще догадался прийти в мэнор именно в тот момент, когда в поместье были Пожиратели Смерти, тоже стало предметом дискуссии. Малфой подчеркнуто аккуратно отвечал на многочисленные вопросы, — хвала Салазару, что обломок каменной стены пробил ему ребро, а не голову — а потому оставил в тени ту часть истории, где шкатулка хранилась у Лукаса, родители заключали сделки чуть ли не с самим Дьяволом, а он сам готов был пойти на верную гибель, потому что только так мог избавить от всего этого дерьма Грейнджер. Теперь же ему осталось лишь успевать конспектировать материал, слишком быстро проговариваемый преподавателем Астрономии, стараясь не обращать внимание ни на то, как весь Хогвартс бросает на него многозначительные взгляды, ни на то, как Гермиона, явно раздраженная скоростью чтения профессора, нервно кусает губы. Драко не говорил с ней с того дня, когда они попрощались в кабинете Северуса, то есть, если сложить три недели в лазарете и ту, во время которой он приступил к занятиям, в общей сложности месяц. Если когда-то это и было нормой, то сейчас такое длительное сохранение дистанции казалось полнейшей дикостью. Будто в нём, в Малфое, что-то рушилось от нехватки небольшого, но единственно-важного элемента. Драко никогда не признался бы в этом вслух, но его нестерпимо влекло обратно. «Не смотреть на Грейнджер. Не говорить с Грейнджер. Не пытаться свернуть шею каждому, кто посмел коснуться Грейнджер», — Малфой проговаривал эти правила, словно мантру, пытаясь поверить в них, как в непреложную истину, и если первые два у него кое-как получилось соблюдать благодаря тотальному самоконтролю и внешнему равнодушию, выдресированных в нём с самого детства, то соблюдение третьей установки потерпело фиаско. Даже примирительное рукопожатие, инициированное Поттером в первый день после выписки, не могло убить в Драко желание вырвать Шрамоголовому и его нищей рыжей псине конечности, чтобы идиоты не смели притрагиваться к ней. Впрочем, если эти мерзкие «дружеские объятия», в разы участившие после того, как Уизли и Поттер чуть не лишились подружки из-за обломка стены, ещё можно было терпеть, то бороться со взглядами Грейнджер порой не хватало сил. Гермиона не просто смотрела, она вглядывалась в самую суть, и Драко отшвырнул бы от себя Петрификусом любого, кто попытался бы проникнуть глубже, чем следовало, пустил бы Аваду, если бы потребовалось, но не смел сказать ни единого слова ей в ответ. Он прекрасно знал, что Грейнджер ждёт от него каких-то действий, был в курсе того, что им нужно банально поговорить, как минимум, и решить, что делать со всем, что между ними было, как максимум, но не предпринимал ничего, во всяком случае, пока что. Хотя, надо сказать, одна идея у него всё-таки была.

***

Прежде, чем выйти из спальни, Гермиона трижды пообещала самой себе, что если всё это окажется полнейшим фарсом, то она незамедлительно развернётся и уйдет. Конечно, какая-то её часть отчаянно желала, чтобы вся ситуация не превратилась в дешёвый стеб, но поверить в это было крайне сложно, а всё почему? Исключительно из-за того, что только Драко чёртову Малфою могло прийти в голову через свитки позвать её на встречу в «переговорную», причём не когда-то, а в ночь с тридцать первого марта на первое апреля. По шкале от одного до десяти вероятность того, что всё это окажется первоапрельской шуткой, пробила отметку «одиннадцать», и, понимая это, Гермиона продолжала идти по коридору, постоянно поправляя мантию-невидимку и всё сильнее укутываясь в неё. Даже если Драко действительно не придёт, она всё равно не останется в проигравших, потому что без всяких затруднений сможет наградить летуче-мышиным сглазом его надменное личико прямо за завтраком. И это как минимум. — Ты опоздала. — Малфой открыл дверь в их персональную тайную комнату ровно за секунду до того, как ладонь гриффиндорки сжала ручку. — Уже пятнадцать минут первого. Чертовски не пунктуально! Гермиона сделала глубокий вдох, пытаясь ответить максимально спокойно и не выдать своим тоном то, каким было её негодование, когда она проснулась среди ночи от жуткого жжения в запястье: — Видишь ли, сборы занимают некоторое время, когда тебя без всяких предупреждений зовут на встречу в полночь! Вместо ответа Драко лишь закатил глаза, как бы невзначай смахивая несуществующие пылинки с манжета рубашки, словно подчёркивая свою раздражающую способность выглядеть, как с обложки «Спеллы», даже если поднять его среди ночи. Именно в этот момент Гермиона заметила, что в то время как слизеринец был одет в рубашку и джинсы, она сама не нашла решения лучше, чем накинуть мантию прямо поверх пижамы. Казалось, более отвратительной ситуации придумать просто невозможно. — Итак, нам надо поговорить, — констатировал волшебник, проходя в глубь помещения. Следуя за ним, — Малфой никогда не звал, словно всегда был абсолютно уверен, что собеседник в любом случае пойдёт, — Гермиона как-то совершенно случайно заметила, насколько сильно изменилась эта комната. Заброшенная женская уборная на третьем этаже, к началу учебного года превратившаяся в обычную пустую комнату с треснувшим кафелем, за время их сотрудничества стала чистой, более-менее тёплой и даже освещаемой. Все эти новшества появлялись здесь медленно, постепенно, ровно так, как складывались их с Драко взаимоотношения. Теперь же, глядя на небольшое, но вполне приличное пространство вокруг, гриффиндорка была практически уверена, что всё это время они не просто делали место для переговоров более комфортным, а строили что-то своё. Общее. От мыслей о том, что через несколько месяцев они оба выпустятся из Хогвартса, а в память о том, что эта история была на самом деле, а не в её фантазиях, останется лишь старая уборная, стало почему-то грустно. Конечно, в какой-то степени Гермиона была готова к тому, что всё их с Драко «сотрудничество» завершится ровно в тот момент, когда шкатулка будет уничтожена, а Пожиратели Смерти — пойманы, но сейчас, когда это время настало, она как никогда отчётливо понимала, что совершенно не хочет ставить точку. Малфой, небрежно облокотившийся о стену и с какой-то особой сосредоточенностью гипнотизирующий её переносицу, очевидно, думал о том же. — Я тебя слушаю, — гриффиндорка скрестила руки, будто принимая защитную позицию. Даже теперь, когда они прошли через чёртово минное поле, ей всё ещё было неуютно от его взгляда. Драко лишь усмехнулся. Он уже не мог вспомнить тот момент, когда её демонстративная неуязвимость стала казаться ему забавной, а потому просто наблюдал, склонив в сторону голову и снисходительно улыбаясь. Грейнджер порой была странной. До чёртиков непредсказуемой. Но в такие мгновения, как сейчас, она становилась невероятно банальной. И что-то внутри Малфоя намеревалось воспользоваться этим, повести себя так, как и во все предыдущие семь лет, но правда состояла в том, что он больше не мог. Драко уже не хотел её унижать, втаптывая в грязь чувства. Когда он впервые осознал это, стало страшно. Понимание ударяло, сбивало с ног, лишало ориентира не только в пространстве, но и в собственных принципах, однако сейчас… У Малфоя были и время, и возможность обдумать свои не в меру нерациональные эмоции и всё, что происходило в последние месяцы, а потому он больше не сомневался и отчётливо знал, что делает. — Я подумал и решил, что… — Какого черта, Малфой?! Драко едва удержался оттого, чтобы либо закатить глаза на привычку девушки перебивать и усложнять ситуацию, либо изобразить на лице выражение искреннего недоумения. Впрочем, ни то, ни другое не потребовалось, потому что выдержав паузу, гриффиндорка продолжила: — Зачем ты спас меня? — от былой уравновешенности не осталось и следа, зато каждая эмоция Гермионы, отражавшаяся на её лице, говорила о том, насколько этот вопрос прогрыз дыру у девушки в голове. Грейнджер действительно старалась избегать его, переключаясь на что-то каждый раз, когда он вот-вот наровил прокрасться к ней в подсознание, и у неё и правда это получалось, но ровно до того момента, когда Гарри прямо задал его вслух. «Зачем?» Гермиона не состояла с Драко не то что в романтических, даже в партнёрских отношениях, их, как оказалось, временный союз держался исключительно на общей цели. Годрик милостивый, их нельзя было даже назвать напарниками, прикрывающими спины друг друга, так зачем же, спрашивается, Малфой закрыл её собой? Грейнджер задавалась этим вопросом ежечасно и ежеминутно, рассматривая ситуацию с самых разных сторон, но никак не могла понять: в чём была выгода? Насколько гриффиндорке было известно, — а ей было известно буквально всё в этом аспекте — парень не получил за её спасение ровным счётом ничего. Ему не вручили Орден Мерлина, не пригласили дать интервью. Только упоминали его участие в захвате Пожирателей в первые две недели после взрыва, и на этом всё. Что же заставило Малфоя рискнуть собственной жизнью, спасая её? Очевидный ответ, напрашивавшийся сам собой, бился в голове настолько сильно, что практически превратил в желе все многочисленные извилины, но Гермиона до последнего не могла его принять. Потому что не понимала. Она ведь даже не была симпатична Драко, разве смог бы он её полюбить? Грейнджер-то, конечно, смогла, и ей, как оказалось, не потребовалось на это много времени. Безусловно, девушка видела огромную разницу между влюбленностью — а влюбиться в этого слизеринца можно было буквально по щелчку пальцев — и любовью, и не собиралась терять голову с самого начала. Однако буравя пустым взглядом стену в собственной спальне и умоляя всех на свете Богов сохранить Драко жизнь, она действительно осознала, что любит его. Впервые эта мысль посетила её после того, как слизеринец в очередной раз исчез, предупредив её буквально в двух словах, а она чуть не получила сердечный приступ во время квиддичного матча, но теперь те переживания вспоминались так, будто повод для них исчез тысячелетие назад. Тогда безумное предположение вырвалось среди потока мыслей случайно и даже не было воспринято всерьёз, но теперь… Теперь Гермиона осознавала и принимала свои чувства, найдя внутри достаточно смелости для того, чтобы с ними жить. Она ни на сикль не надеялась на взаимность, даже не пыталась строить совместные планы, но противное «что, если», неразрывно связанное с мотивами слизеринца, из-за которых он её и спас, отказывалось покидать мысли и не давало спокойно спать по ночам. — Для чего тебе это было нужно? — Знаешь, ты не выглядишь особо благодарной, — Драко попытался отшутиться, но, очевидно, безуспешно. Он и сам не мог дать себе логичного ответа на этот вопрос. Малфой ведь не сидел ночами над пергаметом, записывая аргументы «за» и «против» спасения Грейнджер. Он просто увидел маленькую искру, сверкнувшую между сосудами внутри шкатулки, когда та открылась после падения, заметил, как стрелка часов находилась в шаге от двенадцатого удара, и принял спонтанное, но, возможно, самое важное решение в жизни. Драко просто в прыжке толкнул лёгкое, словно находящееся в трансе тело и повалил Гермиону на пол, закрывая собой. Это был рефлекс в чистом виде. Словно что-то внутри Малфоя давно было готово пожертвовать собственной шкурой ради спасения её жизни. Он не думал в тот момент, ни о чем не размышлял — на это просто не было времени. Лишь делал то, что считал правильным, даже не пытаясь предугадать последствия. Возможно, именно поэтому Драко не поверил, когда очнулся в Больничном крыле. Как не верил и в то, что сверхрациональной Грейнджер можно доказать, что некоторые действия совершаются не под контролем логики, а по щелчку в голове. — Могла бы ограничиться простым «спасибо». — Ты издеваешься?! — Гермиона чувствовала, как начинает злиться. Её самообладание дало крупную трещину целую вечность назад, когда она только согласилась сотрудничать с Малфоем, и сейчас ей казалось, что оно превращается в крошево прямо на её глазах. За последнее время нервы и так сотню раз натягивались в струну, а невероятно раслабленный, едва ли не безразличный тон слизеринца забивал последний гвоздь в гроб её уравновешенности. Однако слёз уже не было — за те три дня, что Драко был в коме и не приходил в сознание, она, вероятно, выплакала годовой запас — зато как нельзя вовремя обнаружилась злость. Потому что Малфой не мог, просто не имел права вести себя так после всего, что она пережила. Он переворачивал её жизнь с ног на голову все эти месяцы, а сейчас стоял и ухмылялся, будто ничего не изменилось и всё действительно в порядке. В такие моменты Грейнджер начинало казаться, что она и впрямь сама всё придумала и теперь медленно съезжает в пропасть безумия, слишком сильно поверив в то, чего нет и никогда не было. — Я чуть с ума не сошла, когда мне сказали, что ты так и не очнулся! Можешь представить, какого мне было слышать, что у тебя раздроблено ребро? Я себе места не находила, Малфой! Ты в любой момент мог умереть, и я каждую чёртову минуту чувствовала, что это моя вина, а теперь ты стоишь и… Смеёшься?! Грейнджер неопределённо взмахнула руками, будто и впрямь не находя слов, а Драко показалось, что у него сжалось что-то внутри. Гермиона переживала за него. Салазар, пристрелите на месте! Разумеется, Малфой не думал о том, что всё произошедшее ни капли не задело гриффиндорку. Он предполагал, что ей, возможно, не всё равно, но не мог представить, что Гермионе будет настолько страшно за его жизнь. Драко в принципе ставил под сомнение то, что кому-то окажется небезразлична его участь. За исключением, разве что, Нарциссы и нескольких друзей со Слизерина. После войны, когда возможность погибнуть предоставлялась практически ежедневно, он уже перестал верить, что подобные чувства могут быть обращены к нему, однако Грейнджер была здесь и одним своим существованием доказывала обратное. Малфой до последнего сомневался, будто выискивая в лице девушки признаки лжи, а она стояла, глядя ему прямо в глаза, и, кажется, совершенно не замечала собственных трясущихся рук. В этом была вся Грейнджер: раскрасневшаяся, возмущенная и обиженная до предела, но поразительно живая. Не скрывающая ни радости, ни гнева за тысячами масок, которые зачастую приростали к лицам таких, как Малфой. Пожалуй, именно в этот момент к нему пришло осознание, что с этой не в меру эмоциональной гриффиндоркой он всегда был настоящим. Если злился, то до треска бокала с огневиски, сжимаемого в руке. Если смеялся, то не пряча улыбки за привычным аристократам непроницаемым выражением лица. Если целовал её, то либо до прокушенной губы, либо до долгожданного мгновения спокойствия. Грейнджер непременно выводила его из себя: он мог любить её, мог ненавидеть, — но так и не нашёл сил остаться равнодушным. И сейчас это казалось настолько правильным и понятным, что слизеринец непроизвольно задавался вопросом: как он жил без этого раньше? Как жил без неё? — Грейнджер, — она подняла на него глаза, явно не слишком уж гордящаяся тем, что вспылила, хотя и не признавшая бы этого даже перед Визенгамотом. — Иди сюда. Гермиона не нашла в себе сил, чтобы сделать шаг или же просто осознать, что услышанное — вполне реальные слова, а не плод её больной фантазии. Она просто стояла, словно в замедленной съёмке наблюдая за тем, как Драко преодолевает разделявший их метр, протягивает руки и прижимает к себе, а потому почти задохнулась, уткнувшись носом ему в ключицу, когда в крови произошёл выброс адреналина, вновь сбивающий с толку. Малфой впервые обнял её первым. Одно лишь звучание этой немыслимой констатации факта казалось до предела сюрреалистичным, а полынь и абсент, которыми Грейнджер вполне могла бы дышать вместо воздуха, только усиливали головокружение и дрожь в коленках. В маггловских мелодрамах, просматриваемых совсем юной Гермионой вместе с мамой, героини начинали плакать в такие моменты от разрывавших их боли и счастья одновременно, однако повзрослевшей Гермионе совершенно не хотелось делать того же. Просто стоять, чувствуя руки Малфоя даже сквозь мантию, и каждой клеточкой кожи ощущать поразительное спокойствие, — пожалуй, этого более чем достаточно. Грейнджер всегда верила в лучшее, никогда не сомневалась в силе «светлой» стороны, но за всеми громкими словами как-то совершенно забыла о тишине. Такой простой и естественной, не режущей слух, а приводящей в норму пульс. Такой, которая воцарилась здесь, в старой пустой комнате, где не было ни намёка на мебель. Гипнотический покой, такой странный и непривычный, окутывал пространство, заполняя собой каждую молекулу кислорода, и гриффиндорке как никогда сильно хотелось дышать и смеяться. Наверное, у неё и правда окончательно сдали нервы. — Не забудь сказать Уизелу, чтобы держал свои клешни подальше от тебя, — прошептал Драко ей куда-то в волосы, и Грейнджер улыбнулась. В мире могло произойти что угодно, возможно, вселенная перевернётся однажды, но то, что Малфой всегда будет издеваться над Роном — константа. Утверждение, не требующее доказательств. — Поттера, кстати, это тоже касается. Он, конечно, делает вид, что носится за девчонкой Уизли, но я все равно ему не доверяю. — С чего бы это? — Гермиона не могла перестать улыбаться, хотя и очень надеялась, что Малфой этого не заметит. — С того, что мою девушку не смеют трогать всякие недоумки, — совершенно спокойно и предельно невозмутимо ответил Драко, будто это было чем-то, что он уже давно решил, но всё забывал озвучить. Гермиона резко отстранилась, взглядываясь в лицо, черты которого она уже знала наизусть, пытаясь различить на нем хотя бы намек на шутку. Пыталась, но не могла. Малфой говорил абсолютно серьёзно, словно обдумывал этот шаг целую вечность, а ей казалось, что этого не могло произойти даже в параллельной вселенной. «Ты его девушка, Гермиона. Мерлин, подумать только!» — Если это первоапрельская шутка, то я убью тебя, Малфой, — не менее серьёзно ответила девушка, как никогда сильно желая немедленно проснуться или же не возвращаться в реальность уже никогда. — Ты про Поттера и Уизли? Нет, в этих словах нет шутки ни на сикль, — слизеринец пожал плечами, будто бы в его жизни не было ничего более обыденного, чем обсуждение их… Отношений? — То есть, мы теперь… Пара? — выговорить такое простое слово было сложнее, чем любое из когда-либо существовавших Непростительных. Драко посмотрел на неё так, словно сомневался в наличии то ли слуховых, то ли умственных способностей. Он выглядел абсолютно спокойным, контролирующим ситуацию даже не на сто, а на все двести процентов, но все равно зачем-то уточнил: — Или у тебя есть возражения? И в этот момент Гермиона не смогла сдержать хохота. Потому что это была не ситуация, а одна большая сатира на то, как надо начинать отношения: они находились не в каком-то романтичном месте, а в бывшей уборной, Грейнджер стояла не в шикарном платье, а в мантии поверх пижамы, а чрезмерно самоуверенный Малфой, кажется, всерьёз предполагал, что она может не захотеть с ним встречаться. Мерлин милостивый, и это после всего, что между ними было! Неконтролируемый звонкий смех никак не унимался, а лишь отражался о стены и эхом разлетался среди кафеля. «Это с самого начала не было нормальным». — Знаешь, Грейнджер, половина девчонок Хогвартса могут только мечтать об этом, а ты стоишь и… Смеёшься?! — Малфой нарочито возмущенно взмахнул руками, не просто возвращая девушке её же слова, но и копируя поведение. Это было настолько же в его стиле, насколько и, скажем, прищуриваться, склоняя голову набок. — Так «да» или «нет»? — Я подумаю, — уклончиво ответила гриффиндорка, целуя юношу в губы, и они оба знали, что это было «да».

***

Дверь в «Три Метлы» открылась, пропуская в помещение прохладный воздух и компанию волшебников. На вошедших никто не обратил особого внимания, ведь всем посетителям было совершенно не до них: излюбленный Хорватсом День Дурака находился в самом разгаре, а потому студенты веселились с друзьями, не заботясь больше совершенно ни о чем. — Я рад, что Джинни в порядке, — негромко произнёс Гарри, наблюдая за тем, как девушка, отдав ему свое пальто, бодрым шагом направилась к свободному столику. — Ну, знаешь, этот день был любимым праздником Фреда… Гермиона кивнула, избавив друга от необходимости объяснять свою мысль, за что тот благодарно улыбнулся. Джинни действительно тяжело переживала смерть старшего брата, что невозможно было не заметить. Безусловно, этот год выдался трудным для всех Уизли, но если старшие члены семьи, — как и Рон, выдержке которого в этой ситуации можно только позавидовать, — хотя бы пытались изображать видимость того, что всё нормально, то у Джинни это получалось из рук вон плохо. Гриффиндорка, конечно, большую часть времени держала себя в руках, но всё же иногда срывалась. В такие моменты Грейнджер становилось особенно больно за подругу. Гермиона никогда не осуждала её, — даже тогда, когда Уизли обвинила её в тайной связи с Малфоем в начале года, — и действительно переживала, а потому не без опасений отрывала календарные листы, поражаясь тому, как быстро время стремится к первому апреля — дню рождения близнецов и по совместительству их самому ожидаемому празднику. Теперь же Грейнджер видела, что пока она сама с головой погружалась в интриги, не замечая ничего вокруг, Джинни успела смириться со смертью брата и начать жить дальше. Очевидно, после поразительно долгого холода весна воцарилась не только за окном, но и в душах волшебников. — Рон тоже отлично справляется, — отметила гриффиндорка, снимая пальто и наблюдая за тем, как друзья уже расселись за выбранным столиком. — Он оказался куда сильнее, чем мы могли предположить. — Ну, а что насчёт тебя, Гермиона? — спросил Поттер, леветируя верхнюю одежду на вешалку, стоящую у противоположной стороны заведения. — Как справляешься ты? Гермиона улыбнулась, уставившись взглядом в носки собственных туфель. С того дня, когда она оказалась в лазарете из-за обожженого бедра, всё трио старательно обходило темы разговора, в которых мог хоть как-то фигурировать Малфой. Разумеется, они обсуждали как сам взрыв в мэноре, так и статьи о нём, даже вместе отвечали на вопросы любопытных студентов, но не более того. Лишь однажды Гарри решил приоткрыть завесу тайны, когда прямо спросил, зачем Драко так рискнул, защитив Грейнджер от обломка едва ли не ценой собственной жизни, но, так и не добившись вразумительного ответа, закрыл эту тему. Теперь же, когда эмоции были уже не так свежи, а всё происходящее воспринималось через призму многократных размышлений, очевидно, пришло время поговорить о том, что слишком долго держалось в секрете. Если когда-то даже думать о раскрытии этой тайны было чертовски страшно и почти стыдно, то сейчас этих чувств не было: вместо них обнаружилось понимание, что друзья готовы услышать всю правду. Да, вряд ли они когда-то начнут крепко обнимать Драко при встрече, но после всех ужасов, произошедших как за военное время, так и совсем недавно, в мэноре, становилось ясно, что все они повзрослели и вполне смогут друг друга понять. — Эй, ребята! — голос Рона избавил Грейнджер от ответа: Уизли вместе с Меган, Джинни, Невиллом и Полумной уже давно ждали друзей за столиком и жестом побуждали их поторопиться. — Я всё объясню вам позже, обещаю, — Гермиона улыбнулась, стараясь вложить всю честность и искренность в мимику. После бесконечных тайн и секретов это было так приятно — просто говорить правду. Будто пазл, развалившися целую вечность назад, наконец-то собрался в единую картинку. Гарри лишь пожал плечами, не требуя прямого ответа, и кивнул в сторону друзей. Следуя за ним, Грейнджер пыталась хотя бы предположить, как будет звучать её до одури откровенный монолог о том, как получилось так, что если в начале сентября она не желала с Малфоем даже говорить, то к концу февраля уже рука об руку с ним уничтожала крестраж. Было бы хорошо хотя бы кратко упомянуть и о том, что происходило между этими двумя крайностями, и как вышло то, что этой ночью она официально стала девушкой Драко Малфоя. Впрочем, официально ли? Противные мысли, что предложение слизеринца было озвучено не спонтанно, а исключительно ради шутки, напрочь отказывались покидать голову, постоянно нашептывая, что она, Гермиона, слишком быстро согласилась. С другой стороны, могло ли быть иначе, ведь всего того, что произошло между ними за эти месяцы, было более чем достаточно, чтобы просто начать встречаться? Морщась от собственных размышлений, девушка приказала себе не озадачиваться ими: она слишком давно не проводила время с друзьями, чтобы теперь изводить себя паранойей вместо того, чтобы наслаждаться общением. — Итак, что мы закажем? — Меган широко улыбнулась, в предвкушении потирая ладони. Гермиона давно поймала себя на мысли, что считает Джонс куда более подходящей кандидаткой на роль девушки Рона, чем кого-либо другого. Пуффендуйка была добра и заботлива, ей нравилось составлять совместные планы на будущее, она уже умела готовить любимые маффины Рональда и, что самое главное, каким-то невероятным образом умудрялась вдохновлять юношу двигаться вперёд. Грейнджер даже не поверила, когда друг сказал ей, что решил присоединиться к гриффиндорской команде по квиддичу, пока он случайно не обмолвился, что это была идея его девушки. Джонс умела заставлять Рона действовать и к чему-то стремиться, но делала это мягко, практически незаметно. По мнению Гермионы, это была идеальная тактика для построения отношений с младшим Уизли. — Я пока не определилась с обедом, но уже знаю, что точно буду ягодный смузи. Попробуйте, он здесь потрясающий! — Ты заказываешь его каждый раз, Меган, — Рон мягко улыбнулся, сжимая ладонь пуффендуйки в своей. — Точно так же, как и Полумна, — поддержал разговор Невилл, оторвавшись от чтения журнала о ботанике. — Дай угадаю: ты снова будешь «Сонату единорога»? — Есть вещи, которые остаются неизменными, — мечтательно изрекла когтевранка, накручивая на палец прядь светлых волос. — Это ты про слизеринцев, которые никогда не выходят на свет? — Гарри, смеясь, кивнул за дальний столик, где в самой неосвешенной части «Трех Метел» устроились Паркинсон и Забини. — Эта привычка у них точно никогда не изменится. Вся компания дружно засмеялась. — Надо сказать, они в этом году стали куда спокойнее, — касаясь кончиком палочки изображения блюда в меню, заметил Невилл. — Если в начале учебного года это было вполне объяснимо тем, что на них ополчился весь Хогвартс, то теперь… Кажется, «змеи» перестали быть змеями и оказались вполне нормальными. — Ну, это уже Гермионе виднее, — Джинни хитро улыбнулась, глядя куда-то подруге за спину, и все за столом проследили за её взглядом. — Это ещё почему? — Грейнджер, может, и хотела бы возмутиться из-за настолько непрозрачного намёка, но уже не могла, так как абсолютно точно знала, почему Уизли сказала это. К ним шёл Малфой. Мерлин, она могла узнать его по шагам. И по парфюму, конечно же, куда без него. — Грейнджер, — расслабленно, совершенно безмятежно. — Выйдем. Надо поговорить. Несмотря на то, что гриффиндорка отодвигала стул нарочито аккуратно, он всё равно противно и очень громко скрипнул, и если до этого за странной сценой наблюдала лишь половина студентов, занявших столики, словно зрительские места, то теперь к ним присоединились и все остальные. Пожалуй, больше, чем неровный деревянный пол, за повреждения в котором постоянно цепрялся стул, она не любила только пристальное внимание, такое, как, например, сейчас. — Не уверен, что Гермиона горит желанием поболтать, Малфой, — Рон, хотя и демонстрировал чудеса уравновешенности в последнее время, всё же заметно напрягся. — О, поверь, Уизли, она хочет, — слизеринец насмешливо склонил голову и ухмыльнулся уголком губы, совершенно точно зная то, о чем гриффиндорец даже не подозревал, и ленивым жестом призвал с вешалки пальто Гермионы. — Видишь ли, моя девушка никогда не против пообщаться со мной. От тишины, мгновенно воцарившейся в пабе, Грейнджер захотелось одновременно и закрыть лицо, и заткнуть уши. «Да, а ещё лучше заткнуть Малфоя, пока он не сказал что-нибудь ещё». — Твоя кто? — первым заговорил Рон, пораженно глядя на Гарри, который, кажется, не выглядел слишком удивленным. — Милый, а ты не хочешь этот чудесный банановый пудинг, он… — быстро заговорила Меган, указывая на первый же десерт, попавшийся ей на глаза в меню, пока Рон, не скрывая шока, наблюдал за тем, как Драко помогает Гермионе надеть пальто, после чего они оба, держась за руки, выходят из заведения. — По-моему, всё логично и весьма прозаично, — невозмутимо высказалась Полумна, потягивая через трубочку ярко-синюю «Сонату единорога». — В их головах одни и те же мозгошмыги, разве вы не замечали?

***

— Шутка слегка затянулась, тебе не кажется? — шёпотом, но так, чтобы её слова были слышны проходящим мимо волшебникам, произнесла когтевранка на ухо своей однокурснице. — Это уже перестаёт быть смешным. Вторая волшебница захихикала, закрывая ладонью рот, и демонстративно отвела взгляд в сторону, будто они с подругой говорили вовсе не о тех студентах, которые шли буквально в паре метров от них. Гермиона лишь шумно выдохнула и чуть сильнее сжала в ладони книжку, стараясь ничем не выдать того, насколько её раздражали подобные сплетни. С того дня, когда Драко одним предложением положил конец всей их тщательной конспирации прямо посреди бара, прошло чуть больше трех недель, однако слухов, кажется, не уменьшилось ни на сикль. Однако суть проблемы состояла не в этом: если со столь пристальным вниманием ещё можно было примириться, то с собственной паранойей, уверяющей, что их с Драко отношения и правда окажутся всего лишь шуткой, — однозначно нет. Гермиона старалась гнать подобные мысли прочь, представляя, как они тают и исчезают вместе с последним снегом, и, надо сказать, порой это действительно помогало. Апрель медленно подходил к концу, погода, царившая в Британии, заслуживала всех похвал, но стоило им с Малфоем выйти на улицу, чтобы прогуляться и просто вместе провести время, как на них тут же устремлялось множество взглядов, будто они были не подростками, наслаждающимися весенним теплом, а волшебниками, поднявшими Волдеморта из могилы, и это как минимум. Иногда Гермионе даже казалось, что в день, когда её награждали Орденом Мерлина, к ней было приковано куда меньше внимания. Драко же такой бурный интерес к его личной жизни ни сколько не смущал: то ли приёмы, привычные для аристократических семей, то ли его врожденная уверенность в себе, то ли ещё Мерлин знает что сыграло свою роль. Он не обращал ни малейшего внимания ни на косые взгляды, ни на извечные перешептывания, а иногда, видя, что Грейнджер некомфортно, даже предлагал в шутку засечь, сколько времени пройдёт, прежде чем кто-нибудь «случайно» заведёт с ними диалог и «невзначай» попытается узнать что-нибудь личное. Гермиона обычно лишь улыбалась в ответ на эту идею, словно впитывая в себя ауру непоколебимой уверенности, исходящей от Драко, и чувствуя, как он чуть сильнее сжимает её ладонь, рефлекторно выпрямлялась и слегка поднимала подбородок. Малфой менял её изнутри — это невозможно было отрицать, но глядя на то, как он сохраняет спокойствие вместо того, чтобы в привычной манере растолкать гриффиндорцев по пути в столовую или кабинет, не без удовольствия отмечала, что и сама оказывает на него не меньшее влияние. — Расслабься, — совершенно спокойно произнёс слизеринец, глядя куда-то перед собой. — Они не стоят твоего внимания. — Не стоят, — на выдохе повторила девушка, оставляя когтевранок позади. Драко слегка улыбнулся, наблюдая за тем, как Гермиона, пытаясь сохранить самое невозмутимое выражение лица, чуть ускорила шаг. Его всегда забавляло то, что Грейнджер, за чьими подвигами в компании Поттера и Уизли следил весь магический мир, всё равно немного терялась из-за сплетней каких-то глупых школьников. Малфой не слишком понимал того, почему мисс-независимость-Гермиону-Грейнджер так заботят какие-то слухи, как не мог осознать и то, что находит её реакцию до жути милой. Когда-то от одного этого слова ему бы скривило рот, а где-то в горле появились бы рвотные позывы, однако сейчас ничего подобного не наблюдалось. Думать о том, какие ещё изменения его ждут, было настолько же странно, насколько и любопытно. «Ох уж эти первые отношения…» — как-то сказал Блейз, просматривая утреннюю газету в их общей комнате, когда Драко невзначай поделился мыслями по этому поводу. После Забини ещё несколько суток упражнялся в остроумии, забавляясь тем, что «принц всея Слизерина теперь в паре», но Малфой не злился: он видел, что друг действительно рад за него, и этого было достаточно. На их факультете обсуждать личную жизнь друг друга было априори чем-то противоестественным, а потому после этого разговора Драко в очередной раз убедился в том, насколько много изменилось. Если среди восьмого курса эти перемены не были слишком уж очевидны, то у младшекурсников они прослеживались весьма чётко: юные слизеринцы всё чаще общались с другими студентами и всё реже собирались в отдельные группы. Когда это заметила Астория, она с выражением лёгкой грусти предположила, что скоро их факультет совсем перестанет быть таким, каким он был во время их зачисления, на что Малфой лишь пожал плечами. Сейчас же ему казалось, что Гринграсс ошибалась: «змеи» остались «змеями», а Слизерин не перестал быть Слизерином, разница заключалась лишь в том, что изумрудно-зеленый занавес, веками отделявший их факультет от внешнего мира, наконец спал. Оказала на это влияние война или же это произошло из-за его отношений с Гермионой — Драко не знал, но его вполне устраивало то, что он видел вокруг себя. —… ты, полагаю, прочитал это в плане, который я дала тебе прошлым вечером, — Грейнджер завершила своей монолог и теперь смотрела на него, явно чего-то ожидая, в то время как он, Малфой, не услышал совершенно ничего, погрузившись в свои мысли. — Напомни мне: зачем мы это делаем? — Мерлин, Драко, сколько можно упираться?! Профессор Макгонагалл же попросила… Макгонагалл. Конечно. Слизеринец тяжело вздохнул, когда имя директора вернуло его из омута размышлений в реальность, причём ни в какую иную, кроме той самой, где Минерва вновь не нашла во всем Хорвартсе человека, подходящего для организации бала лучше, чем Грейнджер, а помочь ей в этом должен был никто иной, кроме как «мистер Малфой, которому в свете последних событий нужно окончательно закрепить статус честного волшебника». В последнем директор определённо была права, однако в том, что Драко захочет составлять меню и планировать посадку гостей — явно ошиблась. Впрочем, если как-то убедить Минерву в том, что его кандидатура совершенно не подходит, ещё был шанс, то проделать то же самое с Грейнджер не представлялось возможным. Ведомая то ли гриффиндорской привязанностью, то ли ещё Салазар знает чем, — слово «любовь» никак не приживалось в лексиконе Малфоя — она обижалась, когда он отказывался, потому что хотела, чтобы они занимались организацией вместе. С другой стороны, Драко понимал её логику: шанс хоть когда-то оставаться наедине действительно был очень даже манящим, но с другой стороны, в том, чтобы тратить вечера, склонившись над свитками, не было совершенно никакой романтики. Между тем, идти на собрание с Макгонагалл всё же пришлось. Пытаясь абстрагироваться от бесконечных списков, «очень важных нюансов, на которые непременно следует обратить внимание» и тотального планирования всего и вся, Драко слегка потянулся и приступил к своему любимейшему занятию — разглядыванию Грейнджер. Малфой неоднократно ловил себя на том, что смотрит на неё, но если раньше это было запрещено, чуть ли не противозаконно, то теперь — после «сумасшедшей выходки в Хогсмиде, до которой мог додуматься только ты!» по словам Гермионы — имел полное право. Это было чем-то сродни медитации: успокаивало, отгоняло прочь ненужные мысли. И, разумеется, вгоняло Грейнджер в краску, что, по мнению Драко, было наилучшим из всех достоинств. Гриффиндорка сидела на соседнем стуле, с особой сосредоточенностью записывая буквально каждое слово директрисы, и по тому, с какой силой она вдавливала перо в бумагу, можно было сделать вывод о том, что откровенно-изучающий взгляд Драко явно не улучшал её концентрацию. Сам же Малфой, периодически кивавший на слова Минервы, дабы создать видимость, что и правда слушает, продолжал думать о вещах, никак не связанных с предстоящим балом, глядя на девушку. Гермиона что-то писала, задавала Макгонагалл какие-то вопросы и, кажется, пару раз даже обратилась к самому Драко, — судя по её выражению лица, ответил он явно не то, что от него ожидали, — и наблюдая за всем происходящим будто бы со стороны, Малфой не мог не поражаться тому, насколько сильно изменилась его жизнь. Ровно год назад, в точно такой же апрельский день, он морально готовился к предстоящей битве за Хогвартс, пытался придумать, как незаметно вывести из замка друзей, при этом не нарвавшись на неприятности и не подставив родителей, старался предугадать, во что превратится всё его жалкое существование, которое стало бы таковым вне зависимости от победы или поражения Поттера. Ровно год назад он не понимал, чего хотел больше: сдохнуть или наоборот начать жизнь, но сейчас всё было настолько по-другому, что становилось трудно дышать. Вот он здесь, в Хогвартсе, живой и здоровый. Сидит, по привычке скрестив руки. Рядом Грейнджер. Тоже вполне себе живая, даже счастливая. После взрыва шкатулки Черная метка окончательно обесцветилась, словно её никогда и не было, и сейчас, сидя в этой самой комнате и буквально на физическом уровне чувствуя, что мерзкого символа больше нет, Драко не мог поверить в то, насколько всё в его жизни было нормально. Персональная реальность Драко Малфоя действительно перевернулась с ног на голову, но не меньше изменился и он сам. Будто дыра, ядом разъедавшая его грудную клетку, наконец затянулась, пусть и оставив шрам, зато больше не причиняя боли. Слизеринец уже давно принял как данность тот факт, что Гермиона каким-то Мерлиновым чудом вывела его из эмоциональной комы, но никак не мог ожидать того, что он однажды станет испытывать те чувства, которые буквально кипели в нем сейчас. Потому что он, чёрт возьми, был счастлив. Так банально и просто, но оттого и практически нереально. Раздробленное ребро, которое периодически доставляло некоторые неудобства после выписки, теперь точно полностью восстановилось; после «случайно» оброненной фразы в баре, в миг разлетевшейся по школе, больше не было необходимости прятаться с Грейнджер по углам; никаких межфакультетских проблем эти отношения не вызвали, даже наоборот; мать, ещё не вернувшаяся из Франции в родной мэнор, отреагировала, как и ожидалось, спокойно, после войны вопрос, какая кровь будет течь в жилах избранницы её сына, исчез сам собой; отцу, чьи признаки безумия появились, как оказалось, из-за влияния шкатулки, стало гораздо лучше, из-за чего растворились последние поводы для беспокойства, — осознание всех этих обстоятельств делало почву под ногами Драко твёрже, а взгляд, устремленный в будущее, — увереннее. «Салазар, даже не верится!» — Вы согласны, мистер Малфой? — вопрос Минервы проник в сознание так неожиданно, что ответ вырвался рефлекторно, сам собой: — Абсолютно. — Что ж, я рада это слышать, — Макгонагалл искренне улыбнулась и выглядела более чем довольной. — Сегодняшнее собрание прошло на редкость успешно. Детали и расписание обсудим в следующий четверг. Хорошего дня! — Если честно, я даже не надеялась, что ты так быстро согласишься, — с выражением радостного возбуждения выпалила Гермиона, едва за ними успела захлопнуться дверь. «Ладно, на что бы я ни согласился, это ещё можно исправить». — Спасибо тебе, — чувствуя, как тонкие девичьи руки обвили его торс, обнимая, Драко осознал, что путей к отступлению больше нет.

***

Часы показывали лишь без четверти пять, а Гермиона уже буквально считала минуты до того момента, когда этот невыносимо-сложный день закончится. И, видит великий Годрик, с каждым разом ожидание давалось ей всё тяжелее. Всё началось ещё несколько дней назад, на собрании Макгонагалл, когда директор объявила, что по распоряжению Министерства магического образования Британии бал по случаю завершения первого послевоенного года в Хогвартсе должны открыть вальсом именно герои войны. Едва услышав это, Грейнджер уже предвидела реакцию Драко, которая, как ожидалось, должна быть крайне негативной, однако слизеринец подозрительно легко согласился. Уже позже Гермиона узнала, что красноречивых возражений не последовало только потому, что Малфой из принципа не слушал Минерву, из-за чего ей пришлось терпеливо пересказывать слова Макгонагалл сначала парню, а затем Рону и Гарри. По мнению самой гриффиндорки, именно с этого момента всё пошло не так. После объявления этой новости девушке ежедневно приходилось выслушивать весьма продолжительные монологи о том, насколько это отвратительная идея, сразу с двух сторон, а потому у неё буквально взрывалась голова. Кроме того, сегодня — именно сегодня, черт возьми, именно в день репетиции! — Малфой каким-то Мерлиновым чудом умудрился проспать, из-за чего пропустил завтрак и, будучи голодным и недовольным, вымещал своё раздражение на окружающих. Разумеется, эти самые окружающие, названные слизеринцем «уродами» трижды за одно только утро, словно фибрами души улавливали скверное настроение юноши, а потому специально выводили его из себя. Других объяснений тому, почему именно сегодня какой-то второкурсник пролил Малфою на рубашку чернила, не было. В результате, теперь Гермионе оставалось лишь мысленно в который раз считать до ста, — потому что стандартная «десятка» перестала иметь хоть какой-то эффект ещё полтора часа назад, — и молча надеяться, что весь этот фарс скоро закончится. — Мы точно должны это делать? — Да. — Вот дерьмо. Кажется, подобный краткий диалог между Гарри и Роном Грейнджер слышала уже не впервые. Джинни и Меган лишь вздыхали и пожимали плечами, на уровне телепатии извиняясь за своих партнёров по танцу, в то время как Малфой, хотя и молчал, стоял с таким выражением лица, что не составляло труда догадаться, как он относится и к идее с вальсом в целом, и двум гриффиндорцам в частности. — Ладно, уже лучше, давайте ещё раз, — эхо растворило в полупустом зале порядком севший из-за постоянных пререканий голос, после чего по залу в унисон разлетелось несколько обречённых вздохов. — Это в последний раз, правда. Лёгкое движение палочкой, — и проигрыватель вновь заработал, а волшебники начали вальс. По задумке Минервы, пары должны были двигаться по кругу, после чего к ним присоединились бы остальные ученики и гости. Гермиона не лукавила, когда сказала, что прогресс в работе над танцем был, однако всем студентам предстояло ещё много работы. За три изнурительных часа волшебники окончательно разобрались с тем, как ходить, не наступая друг другу на ноги, причём делая это в такт музыке, однако проблемы с кругом были очевидны. Фигура, очерчиваемая ими в танце, больше походила на эллипсоид или даже овал, нежели на идеальную окружность, что постоянно наталкивало Грейнджер на мысль, что не только в маггловских, но и в магических школах необходимы уроки геометрии. Впрочем, подобный провал с пространственным воображением у волшебников ещё можно было бы простить, если бы он наблюдался у всех, однако Драко, как и, собственно, всегда, выделялся среди остальных. Гермиона ещё на четвёртом курсе заметила, насколько легко ему давался вальс, — что, на её прежний взгляд, было полнейшей несправедливостью, — а по прошествии лет этот навык стал лишь более отточенным и идеальным. Именно поэтому, пока две пары двигались по неизвестной даже самому Годрику траектории, слизеринец намеренно вычерчивал точный круг, наотрез отказываясь подыграть, чтобы не демонстрировать свое превосходство так явно, а Грейнджер, хотя и искренне сочувствовала друзьям, при всём желании не могла самостоятельно этого сделать, ведь в их паре вёл Драко. Двигаясь по паркету и всеми силами души надеясь на то, что очередного столкновения не произойдёт, а боль в ногах сама собой куда-то исчезнет, она не могла не замечать того, как ладонь, лежащая на её талии, сильнее сминала блузку, когда из-за чьей-то ошибки им вновь приходилось начинать сначала. — Поттер, ты совсем слепой или прикидываешься? — эта самая ладонь, ещё секунду назад покоившаяся на талии девушки и сводившая все усилия маггловского утюга на «нет», сорвалась с места одновременно с резко замолкнувшим проигрывателем. — Ты уже четвёртый раз ведёшь Уизли не туда! Джинни как-то совсем обречённо вздохнула, то ли смирившись с тем, что Гарри не может вальсировать по кругу, то ли просто не находя совершенно ничего удивительного в том, что бомбу малфоевского терпения все-таки прорвало. — Уж прости, что мы спасали мир вместо того, чтобы танцевать на светских раутах! — Гарри, милый, не стоит… — Знаешь, тебе не помогли бы даже они. — Драко! «Начинается…» — Гермиона так и не поняла, кто именно это сказал: Рон или же Меган, но была полностью солидарна. — Если ты не умеешь держать себя в руках, то это не моя проблема, Малфой, — несмотря на чёлку было видно, как Гарри нахмурил лоб. — Возможно, вот только твоя слепота становится проблемой для всех! — Мы тратим время! — Гермиона попыталась воззвать к рациональности, но парни, казалось, наотрез отказывались её слышать. — Да, Грейнджер, всё это действительно пустая трата времени. — Прекрати! Ты же знаешь, что это не моя прихоть. — Разумеется, не твоя. Мы здесь только потому, что считаем своим долгом потакать желаниям Макгонагалл. — Тебя никто не держит, Малфой, — Рон, явно перенявший от парней раздражение, сделал шаг вперёд. — Можешь идти, если тебя что-то не устраивает. — О, благодарю, Уизли, — губы слизеринца растянулись в той самой ухмылке, которую Гермиона предпочитала не видеть, после чего юноша ушёл. В танцевальном зале стало слишком тихо. — Мы пойдём, наверное, — тактично прервала затянувшееся молчание Меган, когда оно стало слишком очевидным. — Все очень устали. Грейнджер лишь кивнула, так и не найдя сил для того, чтобы ответить, не выдав голосом своего разочарования, и когда дверь в помещение мягко закрылась, села на скамейку, снимая неудобные туфли. Конечно, гриффиндорка понимала, что произошедшая ссора между ней и Драко была всего лишь недоразумением и никак не поставила бы под угрозу их отношения, но это не меняло того, что каждый их конфликт оставлял трещину у неё в душе. За последние месяцы Малфой и правда сильно изменился, причём в лучшую сторону, но никакая любовь не могла сделать из него другого человека. Он оставался собой: тем же Драко Малфоем, слизеринцем до мозга костей, обладателем самого сложного характера из всех волшебников, которых она когда-либо встречала. Хотя он и пытался сохранять спокойствие большую часть времени, его терпение всё равно периодически трескалось на куски и взрывалось, как самая настоящая бомба, из-за чего всем находящимся в радиусе километра приходилось разбегаться в стороны. Впрочем, если с Гермионой Драко ещё старался контролировать себя, то с остальными гриффиндорцами — категорически нет. Ещё на первой репетиции вальса Грейнджер окончательно убедилась в том, что якобы дружеское рукопожатие в Большом зале было всего лишь игрой на публику. Да, теперь Малфой мог терпеть Поттера и Уизли гораздо дольше, чем раньше, но даже самые нежизнеспособные шансы на то, что все трое однажды станут друзьями, исчезли на корню. Что ж, этого и следовало ожидать. Выдохнув и приказав себе не унывать, Гермиона застегнула туфли и, потянувшись, поднялась со скамейки. Как бы то ни было, и парень, и друзья всё равно придут на следующую репетицию, а значит лишняя трата нервов будет крайне бесполезной. Шагая к выходу из зала, гриффиндорка размышляла о домашнем задании по Травологии и о том, что после изнуряющей тренировки ей просто жизненно необходимо принять душ.

***

— Хорошее настроение, Драко? — Блейз хитро улыбнулся и убрал с лавочки сумку, освобождая другу место. — Ах, да, конечно, сегодня же четверг! Что, уже не терпится разделить паркет с Уизли? Все за столом засмеялись, хотя и продолжили следить за реакцией Малфоя: очевидно, Черная метка могла хоть десять раз исчезнуть с его предплечья, многие волшебники всё равно не смогли бы чувствовать себя в его обществе в полной безопасности. — К чёрту его, — Драко сделал глоток кофе, пряча улыбку и вдыхая поистине великолепный аромат. Домовики Хогвартса делали потрясающие напитки, хотя до таланта эльфов мэнора им было ещё далеко. — Рыжая ошибка природы не испортит это утро. — Что ж, я рад за тебя, потому что у меня оно уже пошло гиппогрифу под хвост, — поймав вопросительные взгляды сокурсников, Блейз пояснил: — Надо забежать в библиотеку. Я уже больше месяца забываю вернуть «Тысячу генеологических древ известных семей Англии», и по лицу Пинс понятно, что если я протяну ещё хоть сутки, она пустит меня на корм книжным червям. — Интересный выбор, — не без иронии прокомментировал Драко, лениво помешивая овсянку. Убедившись в том, что друг не имеет ни малейшего понятия, при каких обстоятельствах им потребовалась эта книга, и Забини, и Паркинсон облегчённо выдохнули. — Мне жаль, Блейз, но, похоже, тебя всё-таки пустят на фарш, — Пенси подняла чашку кофе так, словно намеревалась сказать тост. — Макгонагалл собирается объявить какую-то новость, и начнет она с минуты на минуту. У нас, кстати, Трансфигурация стоит первым уроком, так что тебе будет обеспечен выговор, если уйдешь сейчас. — Сучка, — выругался Забини, вымещая досаду на овсянке. Драко лишь пожал плечами, не удостаивая поведение друга какой-то другой реакцией. Он всегда находил отношения между Блейзом и Пенси довольно странными и, если уж быть совсем честным, даже не догадался бы, что эти двое вместе, если бы был не доверенным лицом, а всего лишь сторонним наблюдателем. Паркинсон была излишне язвительна, Забини — чрезмерно груб, и то, как они до сих пор не убили друг друга, оставалось загадкой. Став свидетелем нескольких крупных ссор почти сразу после того, как друзья начали встречаться, Малфой даже думал о том, не станут ли абьюзивными их отношения, однако позже понял, что нет. И Пенси, и Блейз получали от этого эмоциональную разрядку, а обмен любезностями вроде того, что произошел пару минут назад, только заводил их обоих. Пожалуй, этот роман даже был чем-то похож на их с Грейнджер, только в нем было чуть больше безумия. — Кто тебе сказал, что Макгонагалл будет выступать? — голос Теодора вывел Драко из размышлений. Нотт сидел, косясь то на сокурсницу, то на директрису, и явно не приходил в восторг от мысли, что последняя хочет сообщить нечто важное. — Грейнджер, — Пенси сказала это так, будто ответа очевиднее невозможно было придумать. — Драко, она ничего не говорила тебе? — Кажется, что-то упоминала, — слизеринец поморщился от одной мысли, что после «неожиданного» известия о предстоящем вальсе ему пришлось слушать Гермиону даже тогда, когда в её словах появлялось имя директора. Повторного конфликта с девушкой не хотелось, как не возникало и желания снова попасть в неприятную ситуацию, а потому пришлось наступить на горло собственным принципам и не абстрагироваться каждый раз, когда речь заходила о Минерве. — Кстати, как вообще вышло так, что вы обсуждали это? — Признавайся: секретничали, пока заплетали друг другу косички? — с неподдельным любопытством спросил Блейз, и парни громко засмеялись. Вместо ответа Пенси лишь крайне многозначительно на них посмотрела. Ровно неделю назад она случайно столкнулась с Грейнджер в коридоре, когда намеревалась прийти под конец репетиции вальса и отдать Драко конспекты. Однако тренировка, очевидно, закончилась раньше, а вместо Малфоя на пути слизеринки возникла Грейнджер, на ходу перебирающая кипу бесполезных бумажек, в опасной близости к которым плыли по воздуху танцевальные туфли, и борматала что-то вроде «О, Мерлин, да когда же это всё закончится?» «Что именно? — Пенси уже не могла вспомнить, что именно руководило ей, когда она задала этот вопрос. Просто весь облик Грейнджер был сплошным воплощением вселенской усталости, и она, ведомая каким-то странным ощущением, — не сочувствием, нет, быть этого не может — просто решила вырвать гриффиндорску из омута учебной и внеурочной волокиты. Ненадолго, буквально на пару минут, не больше, чтобы не зазнавалась. — Выглядишь так, словно по тебе прошёлся гиппогриф, — и, видя явное сомнение во взгляде собеседницы, уточнила: — Два гиппогрифа». «Малфой» — на выдохе выпалила Грейнджер, прислоняясь спиной к прохладной стене и медленно съезжая вниз. От мыслей о предстоящем и, вероятно, душевном разговоре, Пенси стало немного неловко. Она не привыкла к таким беседам, ведь они были совершенно неуместны в её кругу. На Слизерине открывают счета в Гринготтсе, в худшем случае — грязные тайны, но не души, никак не души. «Порой я вижу, насколько другим он стал, но иногда… Будто бы не было всего этого…» — гриффиндорка неопределённо взмахнула руками, словно подразумевая подо «всем» не только отношения с Малфоем, но и этот разговор. Это явно было уже слишком. Грейнджер, явно понимая это, замолчала, продолжив гипнотизировать пространство перед собой. Пенси же, хотя и пыталась максимально сфокусироваться за собственном кольце с изумрудом, никак не могла избавиться от мысли, что теперь её очередь говорить. То, что на этой ноте нельзя завершать диалог, ощущалось почти физически. «Я знаю, что у Драко не самый простой характер, — Грейнджер, хвала Салазару, всё же нарушила молчание первой, — как знаю и то, что он многое пережил. У него серьёзные проблемы с доверием, он скрытен и высокомерен одновременно, — хотя я до сих пор не понимаю, как можно совмещать эти качества, — порой излишне ироничен, даже груб… Но я понимаю и принимаю это, Пенси! — судя по тону, всё вышесказанное являлось почти криком души. — Пусть это и не лучшие качества, но это, что делает его Драко Малфоем, и я не пытаюсь его исправить или перевоспитать, просто… Иногда мне кажется, что всё и впрямь осталось прежним». Грейнджер выдохнула слишком громко, словно хотела выпустить из лёгких не воздух, а собственные переживания. Сама Паркинсон вряд ли однажды решилась бы на столь открытый разговор с кем-то, предварительно не заставив собеседника дать Непреложный обет, а потому желание сделать хоть что-то грызло грудную клетку. Думать о том, что этим «чем-то» вполне могла бы быть совесть, крайне не хотелось. «Ты не в силах изменить его, но в твоей власти сделать так, чтобы Драко сам захотел меняться, — Пенси десятикратно поклялась стереть себе память, после чего продолжила: — Думаю, будет достаточно и того, чтобы он знал, что ты в него веришь». «Это очень мудрая мысль, Пенси». «Да, я знаю, — невозмутимо выпалила в ответ слизеринка, пытаясь не замечать того, что Грейнджер назвала её по имени. Они ведь всё ещё недолюбливают друг друга, верно? — Полагаю, на этом череда твоих неразрешимых проблем завершается?» «О, если бы, — гриффиндорка улыбнулась, и Пенси слишком поздно поймала себя на том, что сделала то же самое в ответ. Пожалуй, именно в этот момент она окончательно поняла, что нашёл в этой девушке Драко: Грейнджер неосознанно делала всех вокруг лучше, заставляла считать, что ты и правда чего-то стоишь. Случайное желание оказывать такое же влияние на Блейза мурашками пробежало по коже. — Я помогаю профессору Макгонагалл с подготовкой к балу, так что дел у нас очень и очень много. Ещё и какое-то объявление в пятницу… Профессор должна сделать его за завтраком, если я не ошибаюсь. Черт возьми, завтрак! Я же должна была уточнить меню!» Грейнджер, ещё долю секунды назад сидевшая на полу, прижавшись спиной к прохладной стене, резко вскочила с места и побежала к лестнице, бормоча что-то про то, что такими темпами она никогда не доберётся до душа, в то время как слизеринка, лёгким движением палочки поправив макияж, направилась в сторону подземелий: конспекты, будь они хоть трижды волшебными, не найдут Малфоя сами. — Эй, Пэнс? — девушка вздрогнула, в одно мгновенно перемещаясь из пустого коридора в оживленный Большой зал, где младшекурсники болтали без умолку, а Блейз сжимал её ладонь под столом. — Макгонагалл здесь.

***

— Итак, дата революции домовиков? — 1395 — Верно, а где это было? — Под Эбандонским мостом. — Хорошо, а что насчёт восстания гоблинов? — 1468 — Причина? — Малфой, сейчас моя очередь! Они сидели под старым дубом, растущим недалеко от внутреннего двора Хогварта, и со стороны, наверное, казалось, что соревновались в эрудиции, задавая друг другу каверзные вопросы. Он — о политике, истории, науке и, разумеется, тёмных искусствах, она — о литературе, географии и биологии, трансфигурации материй и астрологии. Все эти сферы человеческой жизни, многократно затронутые двумя студентами, объединяла она — Ж.А.Б.А. Несмотря на то, что пока что был лишь май, и до экзаменов ещё оставалось время, двое волшебников, постоянно воюющих за первенство в учебном рейтинге, уже готовились к очередному поединку. Гермиона уже и не помнила, с какого момента началось их с Драко негласное соперничество, однако если раньше об этом способе лишний раз самоутвердиться приходилось молчать, то теперь такой необходимости не было. Они сидели в тени дуба, наслаждаясь то ли этим поразительным спокойствием, то ли пьянящим воздухом мая, и все пресловутые «до», отравлявшие своим существованием столько лет, казались чем-то, что было в прошлой жизни и вспомилалось лишь в редкие моменты дежавю. — Мерлин, Драко, оставь в покое мои волосы! — девушка пошевилилась, пытаясь отстраниться, то тщетно: одна рука слизеринца по-прежнему лежала на её талии, прижимая спиной к его торсу, в то время как другая накручивала на палец темно-каштановую прядь. — Лучше бы ты готовился с таким упорством! — О, поверь, у меня есть время до июня, — совершенно расслабленно отозвался Драко, по-удобнее устраивая девушку у себя на коленях и все-таки освобождая её волосы от дерзновенного посягательства. Грейнджер выдохнула, вспоминая, какой шквал негодования прошёл по Хогвартсу, когда в середине апреля Макгонагалл прямо за завтраком объявила, что седьмому и восьмому курсам придётся задержаться в школе ещё на неделю для сдачи экзамена. Тем утром Рон как никогда яростно поглощал овсянку, ловя на себе обеспокоенный взгляд Меган с пуффендуйского стола, в то время как Гарри хмурился и вздыхал, хотя и явно был куда менее раздосадован. После войны он в принципе окончательно разучился буйно реагировать на какие бы то ни было события — в сравнении с тем, что они пережили, любые вселенские катастрофы казались обычными будничными неурядицами. Сама гриффиндорка предполагала, что объявление может носить организационный характер, но не могла и предположить такого поворота событий. Малфой же не удостоил новость о задержке в школе хоть какой-нибудь реакцией, в привычной манере заявив, что «готов написать Ж.А.Б.А. на высший балл хоть сейчас». Пожалуй, именно после этой роковой фразы они и начали соревноваться в знании школьной программы. — Ты так и не ответила. Ну, мисс Грейнджер, почему же восстали гоблины? — Полагаю, их ужасно раздражал один белобрысый, чрезмерно зазнавшийся тролль. Слизеринец усмехнулся и — Гермионе не требовалось поворачиваться, чтобы знать это наверняка — слегка склонил голову набок. За всё время их отношений он ни разу не обиделся ни на одну реплику или шутку девушки, из-за чего она даже начинала подозревать, что вся его былая агрессия вполне могла оказаться напускной. Мысли о том, чем ещё удивит её этот юноша, вызывали любопытство и совершенно не обоснованный восторг. — Кстати, о троллях. Говорят, Уизли вернулся в команду по квиддичу… — Только не говори, что планируешь сделать то же самое! — Грейнджер повернулась к слизеринцу лицом, чтобы заметить малейшую его реакцию. — Ты ведь не будешь продолжать это ребяческое соперничество? — Я? Никогда! — Драко демонстративно закатил глаза, облакачиваясь о дуб. — Просто замечу, что капитаном в этот раз будет Блейз, а он был моей правой рукой в те знаменательные для Слизерина годы, когда во главе команды стоял я. Отсюда вывод: у Гриффиндора, в частности у Уизела, нет ни единого шанса. Гермиона улыбнулась, возвращая свое внимание учебнику истории. Она обязательно должна быть лучшей на экзамене в этом году.

***

— Большинство из тех, кого ты здесь видишь, хотели засадить меня в Азкабан. Например, эти двое, — Драко кивком головы указал за полных мужчин в классических чёрных костюмах, подозрительно сильно натянувшихся в районе живота, — лично давали показания против нас с отцом. — Ты знал, на что идёшь, — Блейз лишь пожал плечами, хотя и не удержался от того, чтобы с выражением глубочайшего презрения взглянуть на обозначенных другом персон. — Знал, — подтвердил Драко, невозмутимо поправляя манжеты белоснежной рубашки. — Я и не рассчитывал, что вальс «Героини войны и бывшего Пожирателя» встретят овациями. Просто не хочу, чтобы на неё так пялились. — Грейнджер смущают косые взгляды и перешептывания? — нарочито легко поинтересовался Забини, решив не акцентировать внимание на том, что Малфой, обычно не терпящий каких бы то ни было ярлыков, говорил крайне стереотипно. — Не знал, что нашу маленькую звёздочку так огорчают слухи. По выражению лица Драко было ясно, что подобное прозвище он не оценил. Забини давно заметил, что после февральского взрыва у друга появилось перманентное желание защищать гриффиндорку, однако теперь оно стало как никогда очевидно. Конечно, Драко и раньше проявлял свою благосклонность, но делал он это максимально неоднозначными способами, намеренно скрывая свои лучшие мотивы. Теперь же он открыто демонстрировал заботу и, кажется, не видел в этом ничего предусудительного. Подобные перемены поначалу не вписывались в картину мира Блейза, однако теперь, с течением времени, уже не представлялись такими странными. Возможно, это произошло потому, что он и сам стал куда мягче по отношению к Пенси и видел, как она буквально расцветает каждый раз, когда он проявляет нежность. — Все уже собрались, — мулат слегка вздрогнул из-за неожиданного появления Гермионы, хотя это и никак не отразилось на его лице. — Нам надо идти, директор скоро объявит начало церемонии и наш вальс. Драко кивнул на прощание и удалился, следуя за девушкой и лавируя между гостями. — Кажется, Драко в порядке, — Пенси, должно быть, материализовалась из воздуха за его спиной, потому что Забини мог поклясться, что не слышал ни единого шороха. Он обернулся, медленно разглядывая пришедшую девушку: уложенные волосы, ярко-красная помада — классика, но платье… — В кои-то веки мисс Паркинсон пришла не в чёрном, — Блейз улыбнулся уголком губы, наблюдая за реакцией девушки. Обычно на критику её нарядов он слышал что-то вроде «иди к черту» или «слышу от человека, не различающего оттенок фуксии от бордо», но сегодня что-то явно было не так. Пенси, как и всегда, стояла с идеально прямой спиной, — будто бы от неё можно было бы ожидать чего-то иного, — но голова, обычно горделиво приподнятая, была опущена, в то время как сама девушка нервно заламывала пальцы. Лишённый самолюбования взгляд скользил по бледно-розовому шелку платья, струящегося в пол, и выражал крайнюю степень уязвимости. — Я тоже думаю, что это слишком… — убийственно-тихо, так не похоже на её привычный тон. — Мне не идёт розовый. Паркинсон потянулась к стойке с шампанским, но Блейз перехватил её руку: — Ты прекрасно выглядишь, Пенси. Слизеринка улыбнулась, и Забини разглядел в её мимике слабый намёк на смущение. Это было странно, совсем не свойственно той Пенси Паркинсон, которую он знал с первого курса, но эти перемены почему-то не вызвали ожидаемого отторжения. Должно быть, Блейз слишком долго убеждал себя в том, что эти отношения не имеют для него особого значения. Он привязался — это очевидно, и более того — хотел привязать к себе Пенси. Но уже не так, как это было раньше: не убеждениями, не искрящейся страстью и не постоянным эмоциональным напряжением. Теперь он видел, что такие банальные составляющие отношений как забота и внимание имеют гораздо больший эффект. Видимо, все они повзрослели куда больше, чем предпочитали думать. — Наши золотые дуэты закончили, — Забини кивнул в сторону центра зала, где гости уже успели присоединиться к трём танцующим парам, а музыка вальса сменилась с венского на чуть более лёгкий мотив. — Мисс Паркинсон, можно вашу руку? — слизеринец, галантно поклонившись, подал ладонь. — Ты ненавидишь танцы, Блейз, — прозвучало спокойно, но всё же не слишком уверенно. Пенси явно была растеряна, хотя сторонний наблюдатель никогда не догадался бы об этом по выражению её лица. — Возможно. Зато я люблю тебя. Ответа не последовало, но на паркете стало на одну танцующую пару больше.

***

— Так, да, хорошо. Мистер Уизли, голову чуть левее. Это право, мистер Уизли. Да, вот так, — молодой и не в меру энергичный колдограф в очередной раз присел на корточки, чтобы сделать кадр, но тут же встал, меняя ракурс. — Мисс Джонс, если Вас не затруднит, уберите волосы назад, не прячьте Вашу лебединую шею! Меган смущённо улыбнулась, краснея, — как однажды признался Рон, он в жизни не видел ничего более очаровательного, — но всё же убрала волосы. — Мисс Уизли, ногу чуть вперёд. Да, превосходно, — волшебник вновь ослепительно улыбнулся, на этот раз обращаясь уже к Джинни, на что Гарри уверенно приобнял девушку за талию, демонстрируя всему миру в целом и без устали флиртующему колдографу в частности, что упомянутая мисс Уизли, как и её нога, приковывающая взгляды из-за разреза на платье, окончательно и бесповоротно принадлежит ему. — Улыбнитесь, мистер Поттер. Отлично! Так, мисс Грейнджер… Где же мистер Малфой? Гермиона, уже успевшая с головой погрузиться в собственные размышления, лишь бы хоть как-то абстрагироваться от сверкающих со всех сторон огней и вспышек колдокамер, слегка вздрогнула от неожиданности. Взгляд рефлекторно нашёл Драко, стоящего чуть в стороне и молча наблюдавшего за колдосессией, после чего вернулся к говорившему. — Ну же, позовите мистера Малфоя! — Я отказываюсь в этом участвовать, — лениво отозвался слизеринец, выискивая в толпе официантов, разносящих шампанское. — Боюсь, моё присутствие сделает выражение лица Поттера ещё более кислым. Гермиона вздохнула. Мерлин, Драко же обещал сегодня быть настолько дружелюбным, насколько это вообще возможно в его случае! — Иди сюда, Малфой, — голос Гарри прозвучал абсолютно спокойно, будто к нему ни сколько не относилось сказанное. — Ты мне тоже не слишком нравишься, но… — Поттер промолчал, но все и без всяких слов могли догадаться, почему он был вынужден терпеть Малфоя, а слизеринец, в свою очередь, — его. Гермиона улыбнулась, увидев, что Драко прислушался и направился к зоне для колдографий, оставив свое мнение о советах гриффиндорца и о том, куда эти советы ему лучше засунуть, при себе. Откровенно говоря, она не раз представляла, как было бы чудесно, если бы в её выпуском альбоме была хотя бы одна колдография, где запечатлены и друзья, и её молодой человек. Тем не менее, даже говорить о том, чтобы воплотить эти грёзы в жизнь, ей не хотелось: ни Рон, ни Гарри, ни уж тем более Драко не хотели идти на контакт, если того не требовали обстоятельства, аргументируя это тем, что нахождение по несколько часов в одном помещении как на уроках, так и на репетициях вальса — максимум, на который все трое способны. Теперь же мечты воплощались в жизнь и, жмурясь от вспышек камер, — после прихода Малфоя количество колдографов заметно увеличилось, — Гермиона чувствовала себя настолько счастливой, насколько это вообще возможно. Конечно, одно только наличие всех этих камер напоминало о том, что если бы не было в их жизнях войны, зал был бы свободнее как минимум вдвое, но гриффиндорка предпочитала не сосредотачиваться на этих мыслях. Она здесь, в уже полностью восстановленном Хогвартсе, стоит в шикарном красном платье, за которое Драко, решивший сделать ей такой подарок, отдал, должно быть, баснословные деньги. Рядом Гарри и Рон — её любимые мальчишки, незаметно превратившиеся во взрослых юношей, такие близкие и родные, что сжимается сердце. И, разумеется, Драко. Человек, начавший менять её жизнь, наверное, прямо с того момента, когда она увидела его в тени колонны на вокзале. Тогда — такой холодный и отстраненный, что хотелось закрыться руками, а лучше и вовсе сбежать, а сейчас — спокойно сжимающий её ладонь в своей и демонстрирующий непоколебимую уверенность одним своим существованием. Живущий у неё, Гермионы Грейнджер, в грудной клетке между рёбер, запускающий сердце снова и снова. — Танец? — негромко предложил Драко, но девушка прекрасно расслышала его, хотя это было и не так просто в окружении стольких людей. — Давай. Какая-то журналистка издала разочарованный вздох, но Малфою было глубоко наплевать. Колдозона, больше напоминающая театр абсурда, нежели место, специально оборудованное под создание снимков, осталась позади, и теперь слизеринец концентрировался исключительно на том, как протиснуться к центру зала, не соприкоснувшись ни с кем и не потеряв тонкую руку, так и норовившую выскользнуть из его ладони, за которую он и вёл Гермиону за собой. Радовало хотя бы то, что к концу мая волшебники уже не приходили в настоящий шок, видя подобные картины. — Даже не верится, что это конец, — выдохнула Грейнджер, когда прежняя мелодия сменилась на медленную композицию, и они начали танцевать. — Будто бы часть жизни просто исчезнет. — Зато начнётся новая, — неспешно двигаясь в такт, заметил Драко. Он и сам чувствовал что-то вроде лёгкой грусти, хотя был куда меньше подвержен ностальгии. — И, поверь мне, эта часть жизни будет не хуже. — Я верю, — Гермиона положила голову ему на плечо, осторожно переступая по кругу.— Наверное, я просто не знаю, с чего начать. — Никто не знает, — проговорил слизеринец куда-то в волосы своей партнерше, вдыхая неизменный бананово-карамельный парфюм. Было всё ещё слишком сладко, но почему-то больше не приторно. Скорее, приятно. Очень приятно. — Но у меня уже есть одна мысль. — Какая же? — кружась, удивилась девушка. — Я хочу, чтобы ты переехала в мэнор. — Что? — пожалуй, это было слишком громко: несколько пар, танцующих неподалёку, обернулись. — Годрик, Драко, это же безумие! Исключено! — Через две недели мы сдадим Ж.А.Б.А. и разъедемся по разным частям Британии. Что тогда? — Ну, мы ведь волшебники, не думаю, что это будет проблемой. Можно использовать трансгрессию или, скажем, летучий порох… — Грейнджер. — Что? Резкий наклон, подобный тому, какие делают в танго, и Гермиона буквально оказалась в подвешенном состоянии. Разумеется, она думала о том, что будет с их отношениями после выпуска из Хогварта. Было рассмотрено множество самых разных вариантов, но переезда в мэнор точно не нашлось среди них. — Прости, но с твоим поместьем у меня связано мало хороших воспоминаний, — это была правда. Возвращение в дом, где её сначала пытала Беллатриса, а затем Драко чуть не убило взрывом, не вызывало у Гермионы совершенно никаких положительных эмоций. — Я знаю, — Малфой кивнул слишком быстро, что говорило о том, что этот ответ он предусмотрел. — Как тебе уже известно, подземелья и весь первый этаж были разрушены из-за шкатулки. За весну их полностью восстановили, — юноша сделал паузу, ловя взгляд Гермионы. — Я понимаю, что ты чувствуешь, но мэнор уже не тот, каким он был прежде. Отныне это совершенно другое место. — Что насчёт остальных этажей? — вопрос вырвался сам и прозвучал как-то излишне отрешенно. — Там никого не пытали и не убивали, если ты об этом. Гермиона покачала головой, уставившись на носки собственных туфель. Предложение Драко было очень даже неплохим и какая-то часть гриффиндорки уже высказала свое безапелляционное «да», но другая рациональная половина наотрез отказывалась уступать. В конце концов, нельзя же так просто взять и переехать! Тем более, если речь идёт о семейном поместье Малфоев. Кроме того, возможно, им с Драко стоило подождать и все хорошо обдумать. Были ли они готовы к такому серьёзному шагу? «Мерлин милостивый, разумеется, вы оба готовы! Драко был готов пожертвовать жизнью, чтобы защитить тебя, Гермиона Грейнджер, так что его решение уж точно нельзя назвать необдуманным. Что же касается тебя… Ты спасаешь его задницу от всех неурядиц мира начиная с сентября и по сегодняшний день. Да, ты боишься перемен, но на этот раз ты к ним готова. Вы оба готовы», — заключила рациональная половина, и девушке стало значительно легче. — Как же Нарцисса? Разве она не планирует возвращаться из Франции? — Как оказалось, нет. После всего этого безумия она подружилась со Скоттами и даже привязалась к Софи Элиш, так что на прошлой неделе она прислала мне письмо, где сообщила о своём желании остаться во французском поместье, — рассказал Драко, возвращая Гермиону в вертикальное положение. — Я не имею ничего против. Мать заслужила спокойствие и жизнь в удовольствие. — Хотела бы я сказать то же самое о своих родителях, — Гермиона вздохнула. — Что сказал врач? — Память вернулась до того момента, когда мне было шестнадцать. — О, это же практически полностью! — Да, но мне всё ещё нельзя с ними видеться. Процесс должен завершиться сам, иначе это будет сильный стресс для них, — Грейнджер вновь ощутила укол опустошения, пронзившего её на прошлой неделе, когда доктор из Министерства, занимающийся её родителями, нанёс визит прямо в школу, чтобы сообщить о прогрессе. Безусловно, гриффиндорка была рада, что близкие вспомнили практически всё, но думать о том, что они не смогут встретиться ещё какое-то время, было больно. — Доктор сказал, что потребуется ещё около четырёх месяцев. — Вот видишь, теперь у меня есть ещё один довод, почему ты должна переехать в мэнор. В ближайшие месяцы твоих родителей не будет рядом, а я не могу допустить, чтобы ты жила в маггловском районе совершенно одна. — Эй, я могу за себя постоять! — Гермиона предпочла не думать о том, насколько обиженно и по-детски прозвучал её голос. — В противном случае я буду ежедневно отправлять к тебе домовиков на дежурства! — проигнорировав сказанное, продолжил Драко. — Это запрещённый приём, Малфой! — предупреждающе произнесла гриффиндорка, прищурившись. — Что ж, я слизеринец, могу себе позволить. Очередная мелодия сменилась на более быструю, и то ли новая песня, то ли что-то ещё оказало свое влияние, но Грейнджер почувствовала нечто похожее на возмущение: — Ты пытаешься меня контролировать! — Вовсе нет. — Да! Гермиона хотела отвернуться и уйти из зала, но прежде, чем успела сделать хоть шаг, была остановлена и вновь оказалась в состоянии, подозрительно напоминающим невесомость. То, откуда Малфой узнал про этот элемент из танго, девушка решила выяснить позже. — Я действительно знаю тебя лучше, чем ты думаешь, Гермиона, — Драко прошептал ей это практически прямо в губы, и Грейнджер, кажется, перестала слышать музыку, — но не хуже изучила меня и ты. Я обещаю дать тебе столько свободы, сколько ты пожелаешь, — он убрал одну руку с ее талии, удерживая только второй, и теперь лишь она удерживала тело от столкновения с полом, — но также я хочу, чтобы ты знала: я никогда не дам тебе упасть. Одной рукой, так, словно девушка не имела веса, Драко мягко вернул её в прежнее положение, и теперь её губы находились в опасной близости от его собственных. — Ты нужна мне, Гермиона Грейнджер, — тихо, практически не слышно, — потому что я люблю тебя. Гермиона не была уверена, что помнила, как дышать, но это и не потребовалось: губы, прошептавшие то, что она больше всего на свете хотела услышать, вернули ей кислород в поцелуе.

***

Тёплый июньский ветер развевал волосы и, словно целуя, щекотал щеки, после чего ускользал и растворялся в ярко-зелёной листве деревьев. На вокзале близ Хогвартса в этот день собралось как никогда много людей, включая весь учительский состав. Чрезмерно расчувствовавшийся Хагрид, то и дело вытирая слезы платком, обнимал Гарри, раз за разом повторяя, что помнит, как привёз его в школу, и уверяя, что будет безмерно скучать. С Роном не менее душевно прощалась мадам Помфри, в лазарете которой юноша провел сравнительно много времени в первые учебные годы, а Невиллу с самой искренней улыбкой желала всего наилучшего мадам Спраут. Сама же Гермиона уже успела поговорить с Минервой Макгонагалл, и хотя во время этой беседы обе не смогли сдержать слёз счастья, сейчас каждая находилась в разных частях вокзала, думая о своём. Окончательно убедившись в том, что летнее солнце совсем не жалеет тех, кто предпочитает носить чёрное, Драко скрылся от палящих лучей в тени платформы. Не думать о том, насколько изменилась его жизнь за этот год, было невозможно. Грейнджер, которая поедет с ним в одном купе, и Поттер и Уизли, улыбающиеся в одном кадре с ним в выпускном альбоме, — одни эти факты уже вполне претендовали на звание событий, в которые невозможно поверить, однако сейчас слизеринец размышлял несколько о другом. Когда он приехал в Хогвартс в сентябре, его жизнь была разрушена. Отец в Азкабане, больная мать, перечеркнутое будущее и уничтожающая вина из прошлого, общественное порицание и ненависть к самому себе — это то, что он взял в школу вместе с чемоданом и волшебной палочкой, однако теперь всего этого не было. Конечно, ответственность за прежние поступки не растаяла вместе с мартовским снегом, а магическая Англия все ещё не ждала его с распростертыми объятиями, но той щемящей и удушающей пустоты внутри больше не было. Как не было и кошмаров, образа Люси в зеркале, не прекращающихся воспоминаний и постоянного страха. Вместо них появилась надежда. Любовь. Укрепилась дружба. Воскресла, подобно птице-феникс, вера в собственные силы и в счастливое будущее. Страшная история, начавшаяся в эпицентре змеиного гнезда, в подземелиях Малфой-мэнора, где совсем юный Драко увидел свой первый Круциатус, а после испытал его сам, закончилась взрывом шкатулки в том же месте. Тот хлопок и вспышка яркого света — пожалуй, это был финал, а здесь, на этом самом вокзале, весомая часть жизни Драко Малфоя подходила к эпилогу. О, Салазар, это был долгий путь, но он определённо стоил каждого шага. Последние несколько дней были самыми лучшими в жизни Гермионы Грейнджер. Всё началось с того, что сдачу Ж.А.Б.А. перенесли на самое начало июня, тем самым освободив время. Седьмому же курсу и вовсе удалось отделаться от экзаменов ещё в самом конце мая. Статистика говорила, что старшие ученики справились довольно неплохо, а потому оставшиеся пять дней, уготовленные для жизни в стенах школы, восьмой курс, оставшийся одним в Хогвартсе, мог использовать по своему усмотрению. Это было очень непривычно. Неверие сменил восторг, а навстречу ему пришло смятение — Гермиона, будь она хоть трижды умнейшей и талантливейшей волшебницей столетия, совершенно забыла о том, что пятого июня день рождения у её парня. Как только гриффиндорка поняла это, началась самая настоящая паника. Что можно подарить тому, кто обеспечен на поколение вперёд? И как найти нечто особенное, не уходя дальше Хогсмида? Девушке хотелось, чтобы подарок был не просто безделушкой, которая станет пылиться на полке, а чем-то таким, что оказалось бы невероятно значимым, запомнилось бы и показало всю её любовь. Несколько суток Гермиона Грейнджер не могла найти решение, хотя что-то подсказывало ей, что она уже его знает, и в ночь на четвёртое июня гриффиндорка, наконец, поняла. Сначала её шокировала собственная идея, одна мысль о подобном вызвала диссонанс, но потом… Чем больше Гермиона размышляла и анализировала собственные чувства, тем яснее она видела, что сама хочет сделать именно этот подарок. Весь тот день Грейнджер не сводила с Драко внимательного взгляда, и стоило юноше лишь появиться в зоне её видимости, как решение крепло, а пути отхода исчезали. Ровно в полночь пятого июня Гермиона позвала Драко в тайную комнату, чтобы поздравить его самой первой и подарить нечто особенное. По словам школьных привидений, вышли из помещения они только утром. — Так значит, ты все-таки поедешь с ним? — голос Рона вывел Гермиону из размышлений и заставил машинально взглянуть на часы: пришло время садиться в поезд. — Ну, сначала мне всё же придётся заглянуть домой, так как там все мои вещи, а потом… Да, я и правда собираюсь жить вместе с Драко Малфоем, как бы безумно это ни звучало. — Мы рады за тебя, Гермиона, — Гарри улыбнулся заключая подругу в крепкие объятия. — Ты как никто другой заслуживаешь счастья и… — И если твоё счастье — это Малфой, — поддержал друга Рон, — то мы, так уж и быть, станем называть его Хорьком чуть реже. — Боже, мальчики, как я вас люблю, — засмеялась Гермиона, обнимая обоих парней сразу и как-то совершенно неожиданно замечая, что они стали на полголовы выше её самой. — Кажется, я сейчас расплачусь… — облокотившись о дверцу вагона и в привычной манере сложив руки в карманы, ухмыльнулся Драко. То ли солнце светило слишком ярко, то ли всем троим гриффиндорцам просто напекло головы, но всем стоящим на перроне показалось, что в этом жесте промелькнуло что-то похожее на смутное дружелюбие. — Поезд скоро отправляется. Парни помогли подруге донести багаж прямо до ступенек вагона и, передав вещи слизеринцу, и получив уверенный кивок от Грейнджер, побежали к своему вагону. В последний раз улыбнувшись родному Хогвартсу, Гермиона подошла к ступенькам. Там уже стоял Драко и протягивал руку, чтобы помочь подняться. Ещё раз кивнув самой себе, девушка приняла его ладонь и зашла в вагон. Двери захлопнулись, и Хогвартс-Экспресс помчал их в новую жизнь.