Змеиное гнездо

Первым, что он почувствовал, была боль. Непрекращающаяся, острая. Ударяющая тысячами вспышек, из-за которых ещё пару секунд плескались не менее яркие блики перед глазами. С трудом поднимаясь с пола и делая шаг в темноте, ступая робко, почти наугад, Драко дотронулся до собственного виска, тут же почувствовав, как тонкие струйки горячей крови стекают по пальцам. Свежая рана болезненно жгла, заставляя с силой сжимать челюсти и жмуриться, хотя закрытые глаза и не могли уберечь от неприятных ощущений. Не успел Малфой оказаться у Уокера, как уже получил возможность насладиться всеми прелестями разбитой головы, и сомнений, что это только начало, почему-то не возникало. Кристально-чистая и до скрипты идеальная кровь, одно наличие которой породило столько смертей, обжигала огнём фаланги пальцев, ладонь и запястье, а после струилась дальше по руке, легко проскальзывая под манжетом рубашки. Решив, что пытаться наощупь определить состояние виска, как минимум, неразумно, и как максимум, бесполезно, Драко отдернул руку от раны и опустил вниз, силясь сосредоточиться на обстановке вокруг и собственных ощущениях: непроглядный мрак и ноющая боль — всё, что он мог видеть и чувствовать, и это явно было не лучшим результатом. Зато очень поэтично. Херова романтика. «Что ж, неплохое начало…» — не слишком-то уместно констатировал слизеринец, натыкаясь на какой-то предмет, наощупь похожий на… кожу. Хвала Мерлину, не человеческую, а искусственную. Небольшое окно пропускало в комнату лунный свет и, проследив взглядом за прозрачной серебристой полоской луча, волшебник обнаружил, что опирался о старое, весьма пыльное кресло. Складывалось стойкое ощущение, будто это помещение являлось ни чем иным, кроме как складом для ненужных вещей, что было весьма странно, учитывая, что оказаться здесь Драко никак не планировал. Зрение, которому всё-таки удалось адаптироваться ко мраку, уловило на полу, недалеко от камина, палочку. Поднимая столь ценный для любого волшебника предмет, Малфой пытался предположить, который час. Отработка в кабинете Северуса начиналась ровно в семь, на выслушивание нравоучений от Флитвика и разговор с Гермионой могло уйти не больше получаса в общей сложности, перемещение тоже продлилось довольно быстро, заняв с большой натяжкой полминуты, а значит… Он, Драко, вылетев из камина и весьма сильно ударившись о каменный выступ, провел в отключке несколько часов. Прекрасно, просто прекрасно! Заявиться к врагу, чтобы в следующее мгновение приложиться головой и свалиться на пол без сознания и оружия, вряд ли было пределом мечтаний, а боль в пострадавшем виске только подтверждала, настолько плохо пошёл его, Малфоя, план с самого начала. Тем не менее, нужно было начинать действовать. Короткий жест палочкой, простое заклинание, за времена нахождения в кругах Пожирателей отпечатавшееся клеймом у него в сознании, и мгновенно полученный результат в виде понимания, что в доме больше никого нет. Малфой облегчённо выдохнул. Конечно, при необходимости он стал бы сражаться хоть сейчас, в эту самую минуту, но даже для идиота не составило бы труда догадаться, что в данный момент юноша вовсе не был готов атаковать и отражать заклинания. Для начала было бы неплохо осмотреться и выйти уже, наконец, из этой отвратительной тесной комнатки с пыльным кожаным креслом розоватого оттенка, поломанными стульями, старым шкафом с перекосившейся дверцей, и детской кроваткой, давно не пользовавшейся спросом. Все эти вещи не могли иметь ни малейшего отношения к Уокеру, а потому то, как они здесь оказались, оставалось загадкой. Странно было и то, что некоторые из них были прикрыты тканью, призванной уберечь предметы от пыли, будто хозяин всерьёз намеревался ими воспользоваться. То, зачем этот хлам хранил омерзительно-педантичный перфекционист Уокер, в чьи туфли на том проклятом заседании Визенгамота можно было смотреться, как в зеркало, не находило объяснений. — К чёрту, — выругался и на собственные мысли, перемешанные со скребущими душу воспоминаниями, и на саму ситуацию слизеринец, медленно открывая дверь, скрипнувшую так громко, что сердце пропустило удар, и после выглядывая в коридор. Хотя заклинание, всегда предъявляющее достоверную информацию, и показало, что в доме никого нет, лишняя осторожность явно не помешала бы, особенно, если учитывать тот факт, что именно ею пренебрег молодой человек при перемещении, за что и поплатился целостностью своего же виска. Если Драко в кои-то веки улыбнётся удача, а Мерлин и Моргана обойдутся без демонстрации своего умопомрачительного чувства чёрного юмора, то Малфой вполне сможет найти шкатулку — волшебник был уверен, что она в доме Уокера, — и вернуться в школу незамеченным. Там Грейнджер напрягла бы все свои немалочисленные извилины и придумала бы, как уничтожить этот чёртов ящик Пандоры. От других крестражей она ведь уже избавлялась, верно? Значит, справится и с этим. Подобный расклад событий представал перед глазами настолько живо и казался таким идеальным, что даже внушал своеобразную веру в успех. Тем не менее, эта самая вера медленно, но совершенно необратимо трещала по швам по мере того, как Драко, закрыв за собой дверь, двигался по коридору, наталкиваясь взглядом на множество дверей, но не видя ни единой лестницы. «Это странно, — нахмурился молодой человек, подсвечивая кончиком палочки себе путь. Во всех зданиях, даже в Хогвартсе и, прости Салазар, мэноре, коридоры хотя бы относительно хорошо освещались. Не важно: факелами ли, свечами, или даже магией — факт оставался фактом. Здесь же не наблюдалось ничего из вышеперечисленного. Ни единого источника света. Будто бы в этом самом коридоре тщательно готовилась ловушка. Чёрт! — Крайне необычная планировка, — отметил волшебник, когда дошёл до зала, где находились две лестницы: вверх и вниз. — Интересно, и какой идиот всерьёз захочет спуститься?» Нарочито медленно и подчёркнуто тихо поднимаясь по ступенькам, волшебник обратил внимание на часы, висящие на стене. На чёрном циферблате белые стрелки беззвучно говорили о том, что время близится к полуночи. То, почему такого примерного и показательно-добропорядочного сотрудника Министерства Магии как Лукас до сих пор не было дома, становилось всё любопытнее. Впрочем, на месте Уокера Драко тоже не слишком-то торопился бы вернуться в поместье. Даже ночная темнота не могла усугубить того, насколько здесь было мрачно. По сравнению с этим особняком даже мэнор казался неплохим вариантом. Во всяком случае, коридоры и холлы семейного поместья Малфоев были куда светлее и в какой-то степени даже уютнее, хотя раньше эти описания казались совершенно не подходящим и чуждыми этому месту. Если судить по дому о его хозяине, то какой вывод можно было бы сделать о Уокере? Итак, само здание невысокое, но широкое. Словно коробка, самая обычная и непримечательная на первый взгляд, но хранящая внутри себя столько чертовщины, что голова шла кругом. Абсолютно то же самое Малфой мог сказать и про самого Лукаса: мужчина тоже казался вполне себе добропорядочным и примерно-показательным по всем фронтам и категориям, что мешало случайному встречному даже предположить, сколько демонов он хранит в черепной коробке. Уж их-то у урода-Уокера было явно немало, — Драко в этом не сомневался. Гадкие твари, должно быть, выли и скребли внутренности когтями каждый раз, когда потенциальная нажива вырисовывалась на горизонте. Только вот в чем дело: куда же ублюдок потратил все свои деньги, если до сих пор жил в настолько маленьком доме? О том, как после разгрома показаний стороны защиты Малфоя-старшего в суде Визенгамота Уокер получил столько, что даже открыл дополнительный счёт в Гринготтсе, прошлым летом гремели все магические печатные издания, в том числе и небезызвестный «Ежедневный пророк». Только ленивый или, должно быть, немой не высказывал своих предположений о том, сколько же заработал на этом судебном процессе Лукас. Так на что же «светило современной юриспруденции», как урода окрестила Скиттер в очередной поганой статейке, потратил все свои сбережения? До сих пор хранил в банке? Для какого, спрашивается, случая? Рассчитывал после неудачного процесса сбежать из страны? Видит Мерлин, за то время, пока слизеринец находился в доме министерского червя, у него появлялось все больше вопросов к хозяину. Между тем, сам Малфой уже прошёл весь второй этаж, такой же мрачный и пустой, как и первый, и упёрся в закрытую дверь. Очевидно, кабинет, располагавшийся за ней, был единственным важным помещением во всем поместье, потому что иных объяснений тому, почему он был запрет, а другие — нет, не находилось. Драко применил несколько заклинаний, но ни Алохомора, ни парочка других, сравнимых с ней по силе чар, ожидаемо, не сработали. Неудивительно. Ещё бы Уокер запер что-то ценное заклятием, для разрушения которого хватило бы знаний и умений даже второкурсникам! — Бомбарда! — дверь вышибло тут же, а по стене пошли крупные трещины. В момент взрыва Драко зажмурился: казалось, прямо сейчас по злой иронии судьбы в поместье вернётся хозяин и обнаружит незванного гостя прямо за его не самым достойным занятием. Очевидно, в таком случае Авада Кедавра будет гуманнейшим из всех возможных исходов. Люмос зажёг лампочку, и небольшой — «у Уокера, очевидно, фетиш на тесные замкнутые пространства» — кабинет наполнился ярким светом. Драко сделал шаг внутрь, осматривая помещение: заваленный бумагами стол, обычный стул для офисных клерков, высокий книжный шкаф, миниатюрная тумбочка в углу — ничего, что с порога бросалось бы в глаза. Классика. У любого работника Министерства, должно быть, точно такой же кабинет. Тем не менее, подойдя к столу, с которого буквально падала макулатура, слизеринец усомнился в своём первоначальном суждении: на гладкой чёрной поверхности находилась уйма материалов о самых разных шкатулках. Бесчисленое множество колдографий, сотни статей и научных исследований, вырезанных из журналов и книг, море раскрых древних фолиантов. У Грейнджер, вероятно, случился бы нервный срыв от нахлынувшей эйфории, найди она такой объем литературы в самой обычной на вид комнате. Однако все ещё существовало одно весомое «но», разбивающее в пух и прах все более-менее оптимистичные доводы Драко: Уокер искал его шкатулку. И нашёл. Малфой не мог и не хотел поверить собственным глазам, когда обнаружил среди завала на столе изображение, точь-в-точь похожее на то, которое несколькими месяцами ранее видел он сам в кабинете отца. Это плохо. Очень плохо. «Просто, блять, отвратительно!» Одному Мерлину известно, как среди огромного количества материалов Лукас откопал самые нужные, единственно-важные сведения, но факт был на лицо: министерский выродок знал, что искать, и, вероятно, уже получил это. С другой стороны, как это могло быть возможно? На то, чтобы вычленить из чёртова омута информации о ларцах ту, которая указывала бы на отдельно взятую шкатулку, ушло бы несколько лет, как минимум. Память подсказывала: с момента покупки отцом артефакта не прошло и года. Кроме того, в то время всё ещё шла война, следовательно, начать искать информацию об этом крестраже уже тогда было нельзя. Напрашивался только один вывод: Уокер заранее знал, что искать. Откуда? Другой вопрос. О шкатулке было известно очень ограниченному кругу лиц: лишь тем, кто оставил в ней свою кровь. Значит, Лукасу мог сообщить кто-то из Пожирателей. Но они ведь дали Непреложный обет и поклялись молчать о том, где она? Мозг вскипал под напором миллионов мыслей и самых противоречивых фактов, а усталость навалилась резко и как нельзя не вовремя. — Плевать, Малфой. Сейчас не лучший момент для отдыха, — убеждал слизеринец сам себя, нервно дергая за ручку внутреннего ящика стола, которая никак не хотела поддаваться. — Салазар, да открывайся же ты! Удар часов с чёрным циферблатом, — точно таких же, как и в коридоре, — говорил о том, что пока волшебник исследовал два этажа дома и этот кабинет, прошло несколько часов. Время близилось к рассвету, хозяин поместья мог появиться с минуты на минуту, ситуация только накалялась, а гребаный ящик отказывался отворяться! — Инсендио! — почти выплюнул в край раздраженный голос, и металлическая ручка начала стремительно плавиться, оставляя на идеально-чистом полу капли, а когда через десяток минут от замка не осталось ровным счётом ничего, ящик открылся сам, и из него посыпалось множество самых разных документов, связанных, в большинстве своём, с Министерством Магии. Среди всего этого макулатурного хаоса на глаза Драко попался небольшой блокнот, напоминающий маггловскую записную книжку. Там, на последней странице, где стояла сегодняшняя дата, чернилами было оставлено короткое послание:

«Последний срок до взрыва. Замкуть круг крови до полуночи».

Прежде, чем до конца продумать появившийся в голове план, слизеринец достал из внутреннего кармана рубашки уменьшенные зачарованные свитки, вернул им изначальные размеры и, десять капель крови спустя, оставил короткое послание на одном из них, после чего провалился в сон.

***

— Привет, Гермиона! — спускаясь по лестнице и совершенно не смотря под ноги, лучезарно улыбнулась пуффендуйка и помахала рукой. Юная волшебница явно пребывала в чудесном умонастроении и совершенно не подозревала о том, на какие моральные муки обрела ту, кого только что поприветствовала. Впрочем, как и все остальные, кому довелось этим утром говорить с гриффиндоркой. — Доброе утро, Элли, — Грейнджер, прилагая почти нечеловеческие усилия, выдавила из себя ответную улыбку и предпочла не думать о том, насколько очевидны фальшь и неестественность в таком простом движении губ. Ведь улыбнуться по-другому она просто не могла. Обижать ни в чем не повинную девочку, которая, вероятно, увидела в лице героини войны своего кумира после того, так та в течение месяца подтягивала её по Истории Магии, не хотелось, а найти внутри себя искренность не представлялось возможным. Именно поэтому Гермиона с самого утра давилась собственными дежурными улыбочками и кивками как для юной подруги, так и для всех остальных, изо всех сил стараясь «держать лицо» и не устраивать истерику впадать в панику. Сказать, что это было сложно — равносильно тому, что стыдливо промолчать. Храбрейшая и умнейшая волшебница из ныне живущих до последнего отказывалась открывать глаза и подниматься с постели, потому что соверши она эти нехитрые действия, как жестокая реальность тут же навалилась бы на плечи, облила ведром ледяной воды, а затем разбила бы то, что осталось от розовых очков, и без того изрядно пострадавших за восьмой учебный год, в качестве финального штриха. Гриффиндорка не хотела всего этого, опасалась подобных последствий всей душой, но не могла игнорировать утро, которое, вне всех её молитв и желаний, всё-таки наступило. Избегать проблему — это трусость в ярчайшем её проявлении, а те, кто носят красно-золотые галстуки, должны уметь бороться с таким постыдным качеством. И Гермиона действительно это делала. Отважно сражалась сама с собой, покидая такую спокойную и безопасную спальню, упрямо билась почти на смерть со страхами, перешагивая сначала порог Гриффиндорской гостиной, затем — Большого зала, а после — всех кабинетов, стоящих в расписании. Кроме того, помимо проблем внутри были и те, что существовали и отравляли собой пространство снаружи. После вчерашнего шоу на замене у Флитвика на Грейнджер косо поглядывали не только гриффиндорцы и слизеринцы, но и студенты-восьмикурсники других факультетов. Новость явно распространилась по параллели, но пока не прошлась по всей школе, — это радовало. Увы, той же реакции не вызывала реакция друзей: она, наоборот, настораживала. Грейнджер ожидала чего угодно: миллионов вопросов, как только она покинет свою комнату, тысячи обид и угроз, тотального непонимания, но никак не того, что парни из «Золотого трио», Джинни и Невилл будут вести себя так, будто ничего необычного и впрямь не произошло. Будто бы две ярких личности, ознаменующие собой не только враждующие факультеты, но и радикально-противоположные стороны недавней войны, не сидели не позднее, чем вчера, за одной партой, и не выводили из душевного равновесия профессора на глазах у всего класса. Действительно, ничего из ряда вон выходящего. Норма. Гермиона целиком и полностью осознала то, что друзья на неё не злятся, лишь тогда, когда Рон, в ответ на ехидную усмешку какого-то когтевранца, совершенно серьёзно сказал: «Не будь идиотом, парень. Нет ничего смешного. Тебе не пять лет, чтобы хохотать из-за такой ерунды». Видит Мерлин, за последние восемь лет девушка была за многое благодарна друзьям, но сейчас, когда они без слов поддержали её в столь сложный период, защищая, но не задавая вопросов, это чувство поглотило её с головой. Ровно как и понимание, насколько сильно все они повзрослели. Ни в «Золотом трио», ни в душах других старшекурсников больше не было места детским обидам. До конца осознать, радует это, или же огорчает, казалось практически невозможным. День медленно тянулся, принося с собой хлопоты и заботы, свойственные любому учебному процессу, но даже они не могли отвлечь от доводяшей до мандража правды: Драко до сих пор не вернулся. Он провел целую ночь в логове врага и не выходил на связь. Это не просто пугало гриффиндорку, а приводило её в настоящий ужас. Безусловно, Гермиона не была безрассудна и понимала, что в данной ситуации она бессильна и не может сделать ничего для того, чтобы помочь. Тем не менее, её медленно и постепенно убивало одно наличие того факта, что пока она, Грейнджер, отсиживается в замке и ходит на лекции, Малфой находится наедине с врагом и рискует собственной жизнью, чтобы избавить человечество, в том числе и её саму, от шкатулки, крови Волдеморта в которой вполне хватило бы, чтобы вернуть того, кто превратил в руины весь волшебный мир, к жизни. Рациональный ум подсказывал, что Драко ввязался в эту опасную авантюру вовсе не из благих устремлений, пробудившейся совести или желания сохранить мир. Им явно руководили личные мотивы, — уж больно не по-слизерински было бы утверждать обратное, списывая поведение Малфоя на проявившееся благородство — но даже если и так, то, что он делал, имело значение. С трудом сохраняя спокойствие и призывая саму себя ничем не выдавать беспокойство, чтобы тем самым не навредить молодому человеку ещё больше, Грейнджер с железобетонным упрямством уповала на холодный ум и здравомыслие, а потому с выдержкой, явно заслуживавшей всех похвал, продержалась до последнего урока. Которым, как и вчера, было Зельеварение. Вернее, изначально в расписании стояла лекция по Травологии, но профессор Стебль была занята сбором побегов каких-то растений, а потому, «дабы студенты не слонялись без дела по школе, как местные приведения», как выразилась Макгонагалл, директор дала распоряжение на дополнительное занятие, снова проводимое под чутким контролем Филиуса Флитвика, ведь Северус Снейп все ещё находился в Дурмстранге, делясь знаниями и опытом с другими профессорами. Услышав такую новость, студенты отреагировали неоднозначно и совершенно по-разному. Гермиону не слишком заботило их мнение, а потому, уловив в общем гуле недовольное «опять», радостное «Слава Годрику, не придется повторять Травологию» и непонимающее «кажется, у меня дежавю», молча заняла свое место рядом с друзьями, попутно становясь объектом нескольких шуток про змеиную сторону и предметом наблюдений десятка пар глаз. Проигнорировав всё вышеперечисленное, девушка начала готовиться к лабораторной работе, стоящей в учебном плане на два урока впереди, но сдвинутой на более ранний срок из-за отсутствия Северуса. Это занятие каким-то неведомым даже самой Моргане образом должно было отвлечь Грейнджер от гнетущего страха, не покидавшего её ни на минуту. За этот год она и так позволяла себе непростительно много слабостей и поддавалась истерикам и слезам слишком уж часто. Безусловно, война оставила свой отпечаток на всех, в том числе и на Гермионе, нервы которой натягивались в струну при малейшем подобии опасности, но если раньше бьющие через край эмоции хотя бы не отражались на ком-то ещё, то сейчас ситуация коренным образом изменилась. Оттого, сможет ли Грейнджер проявить стойкость и хладнокровие, зависила сохранность плана, а значит, и успех Драко. Собрав всю волю в кулак и напомнив себе, что сейчас тот самый момент, когда быть настоящей гриффиндоркой не просто нужно, а необходимо, девушка старательно делала вид, что все действительно в полном порядке. Три страницы учебника, пять минут на анализ прочитанного, — и Гермиона уже не сомневалась, что приготовит зелье из аконита на «Превосходно». Ничего сложного не предвиделось: растолочь цветы, измельчить листья и добавить в кипящий котёл, где уже должны были вариться предварительно нарезанные стебельки камыша, мешать варево против часовой стрелки на протяжении десяти минут, дать настояться — и готово. Грейнджер, должно быть, справилась бы с задачей даже с закрытыми глазами. Собственно, так и происходило. После удара часов студенты разошлись по местам, Филиус призвал из кладовки оборудование и ингредиенты, после чего леветировал всё на парты и записал пропорции на доске. С головой окунаясь в работу и не самые радостные размышления, время от времени «выныривая» лишь для того, чтобы дать полезные наставления друзьям или ответить на их вопросы, девушка не сразу заметила того, что профессор обращался к ней. — Мисс Грейнджер? Лёгкий хлопок по плечу от Гарри помог снова вернуться в реальность и в миллионый раз убедиться в том, что ей, Гермионе, пора подлечить нервы, потому что в волнении, с которым она отчаянно боролась с самого утра, физически можно было бы захлебнуться, как в настоящем болоте. — Прошу прощения? Искренние непонимание и страх на лице гриффиндорки мгновенно заставили Филиуса смягчится, хотя волшебник и так пребывал в весьма недурном расположении духа. Флитвик всегда был добр по отношению к ученикам, что поспешил в очередной раз доказать: — Я лишь хотел похвалить Вас за работу, проделанную прошлым вечером, — большинство студентов оторвались от занятия и, помня о недавних событиях, не без любопытства поглядывали на «виновницу торжества». — Вы и мистер Малфой вычистили котлы практически до блеска. «Растолочь шесть цветков аконита. Давай, Гермиона, возьми ступку и сделай это. Так, хорошо. Теперь листья». — Знаете, в какой-то момент я даже решил, что вам помогал сам профессор Снейп, — Филиус по-доброму усмехнулся. «Резать нужно мельче, чтобы листья могли раствориться. Отлично. Осталось только пересыпать их в котел». — Кстати, где же мистер Малфой? Рука дрогнула, и доска с толчеными цветами и измельченными листьями аконита толкнула кипящий котёл. Звуки удара метала о пол, шипения зелья и ученических воплей раздались незамедлительно. Гриффиндорка уже не различала ни вопросов перепуганных друзей, ни причитаний профессора, ни голосов однокурсников. Ничего. Зато отчётливо ощущала ужасную боль. Ноги на глазах покрывались волдырями и от пролитого на них кипятка, и от ядовитого растения, что было видно даже сквозь ткань бежевых колготок. Однако это было ещё не всё. У Гермионы ужасно жгло руку. Так, как это было всегда, когда Драко использовал зачарованные свитки, только сильнее. То ли предположение вместе с ожогами появилось у нее на коже, то ли отразилось в глазах, но, встретившись взглядом с не менее ошарашенным, чем все остальные, Блейзом Забини, девушка почему-то полностью перестала сомневаться, что слизеринец обо всем догадался. Тем не менее, размышлять об этом не было ни времени, ни желания, да и ситуация к этому явно не располагала, а потому минуту спустя Грейнджер уже шла в Больничное крыло, придерживаемая за руки Гарри и Роном, сокрушающимися о том, как можно быть настолько неуклюжей, и как никогда ясно осознавала, что действительно не смогла бы иначе.

***

— Ох, милочка, мы ведь с тобой уже недавно виделись, — сочувствующе выдохнула мадам Помфри, записывая диагноз: «ожог нижних конечностей ядом аконита» в историю болезни. — Незадолго до рождественских каникул, верно? Гермиона угрюмо кивнула вместо ответа. Ей не слишком-то хотелось вспоминать тот отвратительный период, когда ей было одновременно плохо и от долгого времяпрепровождения в Астрономической башне, и от слов Малфоя, должно быть, самых мерзких из всего его лексикона. Гарри и Рон, однако, знали эту историю без деталей и видели всё случившееся в совершенно ином свете, а потому эмоционально обсуждали то, что сперва следовало сделать с «придурком, умудрившимся раскрыть дверь так, чтобы ударить Гермиону» и то, что «лучше бы он себя этой дверью пришиб». Озадаченное лицо Помфри, которая, несомненно, слышала весь красноречивый диалог парней, наводило Грейнджер на определённые размышления. Девушка жмурилась от боли, чувствуя, как у неё не только щипит пострадавшая от яда нога, но и продолжает гореть рука, но все эти препятствия не могли остановить пытливый ум на пути к решению очередной загадки. С другой стороны, всё было предельно просто, а реакция медсестры — очередное доказательство тому, что именно Драко принёс гриффиндорку в Больничное крыло тем зимним днём. Девушка прекрасно помнила всё, что произошло до того, как ей стало плохо, и не сдержала робкой улыбки, в очередной раз убеждаясь: слизеринец мог хоть вечность плеваться ядом, не менее опасным, чем тот, что был в аконите, мог оскорблять её хоть сутками напролёт, но это не меняло того, что он не бросил её. Не оставил в коридоре, как обещал, не поручил спасение кому-то другому, а помог сам. Сомнений, что сожженный букет белых лилий принес именно Малфой, больше не оставалось. — Ай! — негромко вскрикнула гриффиндорка, когда Поппи слишком туго затянула повязку. — Переживешь, Грейнджер, — появление Паркинсон и Забини было настолько же неожиданным, насколько и неприятным. Во всяком случае, для Гермионы, ведь она прекрасно понимала, что слизеринцы пришли не для того, чтобы поинтересоваться её самочувствием, а чтобы поговорить. Причём общая тема для бесед у них была только одна. Та самая, которая сегодня не появлялась в школе. — Ты и через большее проходила. — Твоя сумка, — Забини нарочито небрежно швырнул вещь рядом с кроватью. Бросил халатно, почти наплевательски, но так, чтобы ничего не сломалось и не разбилось. Ещё одна мелочь, заставившая задуматься о том, как участие в авантюре Малфоя изменило мнение слизеринцев о самой Гермионе. Поппи, оставив пострадавшей гриффиндорке перечень наставлений, удалилась, предварительно настояв на том, чтобы волшебники, пришедшие навестить девушку, не задерживались надолго и не забывали о том, что больной нельзя совершать никаких резких движений. Как только за школьной медсестрой захлопнулась дверь, в помещении повисло молчание. «Змеи» и «львы» сверлили друг друга взглядами, из-за чего пространство едва не сотрясалось от напряжения. — Ой, Мерлин! — протянула Гермиона с мученическим выражением лица, хватаясь рукой за запястье, обжигаемое новой волной боли. По сравнению с этими ощущениями яд аконита, — большая часть которого, к огромному везению девушки, впиталась в колготки и повредила кожу куда меньше, чем предполагалось изначально, — казался лишь лёгкой щекоткой. Сообщение на свитке до сих пор не было прочтено, и тёмная магия требовала исполнения условий. — Что такое? — в голубых глазах Рона отразилось искреннее беспокойство. — Яд попал на руку? — Позвать Помфри? — тон Пенси явно был куда спокойнее, чем у гриффиндорцев, но в нём всё же прослеживались нотки сочувствия. Тем не менее, в сложившейся ситуации этого никто не заметил. — В сумке, — сквозь зубы проговорила Грейнджер, мысленно прощаясь с тем прекрасным временем, когда у неё ещё было две руки. — Достаньте пергаменты. Они уменьшены. Лежат в заднем кармане. Выслушав все указания, Гарри тотчас приступил к исполнению просьбы, сохраняя, как и всегда, способность действовать даже в критических ситуациях. Это, пожалуй, было одной из черт, которые Гермиона особенно ценила в друге: он мог делать то, что нужно, не задавая лишних вопросов. Уже в следующую минуту в руках девушки были увеличенные пергаменты, на которые, после быстрого движения палочкой, начали попадать капли крови. И Поттер, и Паркинсон, и Уизли, и даже Забини с выражением полнейшего шока на лицах наблюдали за происходящим, но Грейнджер уже не хотелось думать ни о том, что тайна их с Драко общения раскрыта, ни о вопросах, которые вот-вот посыпятся на неё. С каждой капелькой алой крови боль стремительно отступала, таяла практически на глазах, а на её место приходило огромное облегчение. — Я догадывался, — коротко прокомментировал Блейз, хотя выражение его лица свидетельствовало об обратном. — Что это такое? — удивился Рон. — Стоп, подождите: на бумаге появляются буквы? Что там написано? Гермиона выдохнула. Да, ещё несколько месяцев назад она опасалась момента, когда друзья узнают о свитках, как худшего кошмара, а уж о том, чтобы кто-то из слизеринцев был в курсе событий, не могло идти и речи, но сейчас… Складывалось стойкое впечатление, что так было правильно. Грейнджер доверяла друзьям, хотя порой они и реагировали чересчур эмоционально и вспыльчиво, а в преданности Забини и Паркинсон не сомневался Драко, так значит, всё происходящее действительно не являлось ошибкой? Кроме того, все уроки, назначенные на этот день, подошли к концу, а Малфой так и не вернулся. Это говорило лишь об одном: надо вмешаться. Гермиона Джин Грейнджер не была бы самой собой, если бы отпустила ситуацию и не сделала бы ничего, чтобы спасти того, кого она полюбила помочь. — Это Малфой, — медленно начала гриффиндорка, с особой осторожностью подбирая слова. — Мы так общаемся. Через эти пергаменты. В Больничном крыле снова повисло молчание. Казалось, всем присутствующим необходимо обдумать услышанное, осознать, что в словах девушки не было ни намёка на шутку, а как никогда желанное «Розыгрыш!» всё-таки не прозвучит. — Знаешь, Грейнджер, мне всегда было интересно, — внезапно заговорил Забини, — почему именно ты. В Хогвартсе полно девчонок, большинство из них не глупы, так зачем же Драко выбрал не кого-то другого, а тебя — мисс ходячее недоразумение? — гриффиндорцы смотрели на парня со смесью недоумения и странного, особого понимания. — Я давно задавался этим вопросом, но нашёл на него ответ только вчера. Драко улыбался, сидя рядом с тобой. Драко чёртов Малфой по-настоящему улыбался! Я не знаю, как ты это сделала, Грейнджер, но я впервые за долгое время увидел его реально живым. Поэтому, раз уж наш дорогой «принц» в очередной раз нашёл себе неприятности, а ты знаешь, где он, то мы с Пэнс окажем любую необходимую помощь. Слизеринка согласно кивнула, а Гермионе показалось, что она спит. Мерлин милостивый, Блейз Забини действительно только что сказал, что одобряет её? Если это сон, то разбудите Грейнджер немедленно, или же не делайте этого никогда. — Вы смотрите друг на друга, когда думаете, что никто не видит, — продолжил речь Забини Рон. — В Большом Зале, на уроках — Годрик, да везде! — теперь студенты с непонятной смесью эмоций смотрели уже на гриффиндорца, а девушке, чья кровь уже полностью впиталась в пергаменты, почему-то внезапно стало неуютно. Выслушивать правду от слизеринцев, чьё мнение не имело для неё ни малейшего значения, — это одно, а понимать и принимать, что пришло время поговорить на чистоту с друзьями, — совершенно другое. — Если честно, я не знаю, зачем тебе всё это, Гермиона. Ну, знаешь, Хорёк довольно мерзкий и портил нам все школьные годы, — при этих словах Поттер толкнул друга локтем, как бы намекая, что вектор его монолога свернул не туда, куда следовало. — Тем не менее, ты наша подруга, и мы доверяем тебе. Раз уж ты решила, что Хорёк — не такой уж плохой вариант, то, наверное, так и есть. Только знай, что если он обидит тебя, мы с Гарри сразу же ему вмажем. Гермиона улыбнулась, чувствуя, как душевное тепло и облегчение переполняют ее. Девушка уже давно рассмотрела самые разные варианты развития событий и пришла к выводу, что если Поттер сможет её понять, пусть и с трудом, то Уизли — нет. Сейчас же, когда друг сам сказал, что не имеет ничего против её гипотетических отношений с Драко их общения с Малфоем, благодарность буквально текла по венам. В очередной раз за этот неумолимо долгий день Грейнджер осознала, насколько сильно все они повзрослели. — Гермиона, что написал Малфой? — трогательный момент искренней дружбы был окончательно и бесповоротно испорчен вполне логичным вопросом Гарри и, не дождавшись ответа девушки, четверо волшебников заглянули в пергамент, лежащий на её коленях. «Шкатулка взорвётся этой ночью. Пришли самых доверенных авроров в полночь в мэнор. Возможно, там будут Пожиратели», — гласили строчки на свитке, написанные так небрежно, словно тот, кто выводил их на бумаге, находился в полушаге от того, чтобы провалиться в сон или обморок. Гробовое молчание повисло в Больничном крыле, и теперь напряжение, царящее в воздухе, можно было резать ножом и мазать на хлеб, — настолько густым оно казалось. Учитывая, что сообщение стало шоком и для самой Гермионы, не составляло труда догадаться, как ошарашены были остальные волшебники. Очевидно, и в «Золотом», и в «Платиновом» трио предполагалось, что гриффиндорская принцесса и слизеринский принц просто общаются, в худшем случае — дружат, или, — упасите Годрик и Салазар, — встречаются. О том, что Драко Малфой и Гермиона Грейнджер могут состоять в сговоре, не мог подумать никто. — Во-первых, что это за шкатулка, и почему она должна взорваться? — первым нарушил тишину Гарри. — Во-вторых, зачем Малфою авроры, и как в мэноре оказались сбежавшие Пожиратели? — поддержал тему Рон. — И, в-третьих, где же сам Драко? — завершила череду вопросов Пенси. — В доме мистера Уокера, — на выдохе произнесла гриффиндорка, решив, что первые две «загадки» могут подождать. Коротким и весьма красноречивым «Чёрт!» Блейз охарактеризовал всё то, что крутилось в головах у всех присутствующих. Уизли и Поттер, хотя и не знали всей истории конфликта между Лукасом и четой Малфоев, помнили министерского служащего, ведь он с коллегами совсем недавно провел несколько дней в Хогвартсе, а потому не могли забыть, что мужчина далеко не лестно отзывался о слизеринце. Остальные же полностью понимали масштаб катастрофы, ведь им доподлинно было известно обо всём случившемся. — Драккл тебя раздери, Грейнджер, как ты могла согласиться на это?! — возмутился и явно начал паниковать злиться Забини. — Ты ведь знала, что это будет самоубийством для Малфоя! — У меня не было выбора! — защищалась Гермиона, которую и так грызло чувство вины уже больше суток. — Неужели? — Блейз развёл руками. — Выбор есть всегда! — Сказал бы ты это Драко? В этот момент Грейнджер одновременно хотелось и гордиться своим умением одной фразой проникать в самую суть и ставить человека на место, и проклинать этот самый талант. Потому что сказанное было явно лишним, хотя и возымело эффект, судя по тому, как изменилось выражение лица слизеринца. — Надо сообщить Кингсли, — в очередной раз за день первым перешёл к делу Гарри, тем самым сглаживая неловкую ситуацию. — Макгонагалл никогда на это не согласится, — Паркинсон расстроенно покачала головой. — Может, через камин Снейпа? — предложил Рон. Гермиона поежилась от упоминания комнаты, в которой в последний раз видела Драко. — Сейчас в классе проходит урок у группы Когтеврана и Пуффендуя, — опровергла идею гриффиндорка. — Вы не сможете проскользнуть в кабинет мимо Флитвика. — Значит, вскроем кабинет директрисы и без её согласия используем камин, — голос Забини прозвучал так, будто юноша смертельно устал. — Но профес… — начала Грейнджер, но была прервана Гарри. — Какой бы безумной ни была эта идея, у нас нет других вариантов, Гермиона. Это была правда. Как всегда горькая, но правда. — Мы проверим четвёртый этаж: там Минерва чаще всего преподаёт Трансфигурацию младшекурсникам. Если Макгонагалл на уроке, — а она, скорее всего, именно там, — то мы проберемся в её кабинет и свяжемся с Кингсли. Гриффиндорка нехотя кивнула, и Поттер, убедившись, что все согласны с его планом, вместе с Уизли приступил к действиям.

***

Тонкий солнечный луч, казалось бы, такой бледный, но вне всех предположений едкий, светил прямо в глаза, заставляя наскоро распрощаться с остатками сна и вернуться в реальность. Снова головная боль, — правда, теперь уже не в виске, а в затылке, — снова пробуждение на полу, снова куча хлама, именуемого макулатурой, вокруг, снова чёртов дом не менее отвратительного Уокера. Мерлин, это уже какая-то сатира! Повинуясь размышлениям о том, что не будь вся эта ситуация настолько дерьмовой, он бы даже отпустил пару шуток про дежавю и вдоволь посмеялся, Драко поднялся с пола, на котором его тело уже во второй раз за последние двадцать часов решило крайне не своевременно «отключиться». Впрочем, вполне возможно, что это просто реакция организма на стресс. В любом случае, Грейнджер явно разобралась бы во всей этой физиологическо-анатомической ерунде куда лучше. К слову, о гриффиндорке. Малфой нахмурился, неоднократно проверил достоверность собственных ощущений, но вывод все равно был прежним: рука не жгла, следовательно, либо девушка решила беспрекословно повиноваться указаниям, что было совершенно не в её стиле, либо попросту не получила сообщение. Зная Уокера, ублюдок вполне мог наложить на свой кабинет какую-то темномагическую дрянь, чтобы из помещения не могли просочиться наружу никакие априори ценные сведения. Случайная мысль о «темномагической дряни» запрещённых заклинаниях зажгла в голове юноши идею. В очередной раз, для большей достоверности, убедившись в том, что в поместье он по-прежнему один, волшебник решил попробовать отыскать шкатулку с помощью тех древних малоизвестных чар, которыми он пользовался, проверяя на наличие ларца собственное поместье. Не зря же, в конце концов, Драко безвозвратно потратил столько времени на изучение даже самим Мерлином забытых заклинаний?! Да и многократное повторение одних и тех же формул чар просто не могло не сохранить их в памяти. Чувствуя, как огонёк надежды рождает в душе нечто подозрительно похожее на азарт, слизеринец приступил к поискам в кабинете и, когда те не увенчались успехов, покинул помещение, оказавшись в коридоре второго этажа, пытаясь отыскать тёмный артефакт по всему дому. Время неумолимо и как никогда стремительно мчалось вперёд, словно за ним гнался гиппогриф или кто похуже, те самые отвратительно-мерзкие часы с чёрным циферблатом попались на глаза так много раз, что на веках, должно быть, образовались мозоли, а момент успеха так и не наступал. К обеду Драко буквально перевернул весь второй этаж, проверив сразу несколькими заклинаниями абсолютно каждый угол, не говоря уж о шкафах, комодах и прочих предметах мебели, где можно было бы что-нибудь спрятать, но не обнаружил ни саму шкатулку, ни какие-либо вещественные доказательства того, что Лукас имеет прямое и самое что ни на есть непосредственное отношение к крестражу. Кипа документов с информацией о ларцах, увы, не могла называться неопровержимой уликой, — да и уликой вообще, — а тот факт, что волшебник имел дело с Уокером — человеком, имевшим внушительный опыт и на стороне «обвинения», и на стороне «защиты», только давал дополнительное напоминание: чтобы пойти против министерского змея, нужны железобетонные доказательства, такие, чтобы разбить их не смог даже сам Мерлин в тандеме с хитрым Салазаром. Такие, каких у него, Драко, не было. Спускаясь по лестнице на первый этаж и ощущая легкое головокружение, слизеринец начал раздражаться и едва удержался от того, чтобы с силой ударить по перилам, ведь в данный момент, помимо многочисленных, уже имеющихся проблем, ему не хватало только плохого самочувствия! Как некстати вспомнился разбитый висок с уже запекшейся кровью, который до сих пор угнетал хозяина ноющей болью, хотя и куда меньшей, чем раньше. Тем не менее, думать о таких последствиях от удара головой как, например, сотрясение мозга, категорически не хотелось. Да и будь все настолько серьёзно, волшебник наверняка не передвигался бы так активно по чужому поместью, а был бы не в состоянии подняться самостоятельно. Поэтому, списывая головокружение на голод, — слизеринец, как никак, не ел со вчерашнего ужина, — Малфой приступил к проверке первого этажа. На стенах не было картин — незаметная, казалось бы, деталь бросилась в глаза только через пару часов. Ни пейзажей, ни натюрмортов, ни великих волшебников, ни даже гребаного Поттера, чьё шрамированное лицо после войны стало украшать дома многих англичан с завидной регулярностью. Единственным изображением, обнаруженным в доме практически под вечер, оказалась колдография в рамке, стоящая на небольшом комоде в спальне Уокера. Не переставая корить себя за собственную невнимательность, из-за которой эта комната не была обнаружена ещё вчера, слизеринец присмотрелся к запечатленному на бумаге лицу. Оно принадлежало женщине. Молодая брюнетка то ли улыбалась, то ли и вовсе от души смеялась, гуляя по какой-то оживленной улице и постоянно оборачиваясь, чтобы помахать колдографу. — Странно, — всё, что смог выдавить из себя молодой человек, наблюдая за тем, как женщина вновь расплывается в искренней улыбке, а затем, возвращая свое внимание к обстановке вокруг, показывает на какой-то бутик, очевидно, предлагая спутнику войти. Действия на колдографии повторялись по кругу, а Малфой, глядя на счастливую волшебницу, никак не мог понять, что именно он упускает. То, что некое обстоятельство ускользнуло от него, чувствовалось так отчётливо и ясно, что становилось практически больно оттого, что ответ упрямо не шёл на ум. Кто эта женщина? Учитывая, что её изображение хранится ни где-нибудь, а в спальне, рядом с кроватью, становится очевидно, что она дорога для Уокера. Может, жена? Сестра? Или же дочь? Ответа не нашлось. Всматриваясь в лицо женщины, Драко чувствовал, что она как-то связана с тем, что уже ему известно. Слизеринец видел её впервые, а потому не имел ни малейшего понятия ни о её имени, ни о истории жизни, однако ему все равно казалось, что нечто тонкое, едва уловимое, указывало на что-то, о чем он совсем недавно узнал. Внезапно захотелось всё бросить и вернуться в Хогвартс. Пусть со всем этим дерьмом разбираются авроры, Министерство, да хоть сам Кингсли! Поиски недо-крестража — не то, чем должен заниматься обычный подросток. Однако удерживало понимание, что пока эта дурацкая шкатулка в целости и сохранности, она высасывает магию и жизненные силы из всех, кто однажды оставил в ней свою кровь, а потому рано или поздно очередь дойдёт и до Люциуса. Ещё в сентябре этот факт не сыграл бы для Драко никакой роли: в то время он был уверен, что ненавидит отца, и, повинуясь юношескому максимализму, действовал радикально, убеждая себя в том, что Малфой-старший перестал быть частью его семьи с того момента, как оказался в Азкабане. Корить Люциуса за то, что втянул жену и сына в проклятое болото Волдеморта, упрекать за Черную метку, чужеродным пятном выделяющуюся на предплечье с шестого курса, обвинять за сломанное детство и перчеркнутое будущее было просто и в какой-то степени легко, ведь нет ничего приятнее, чем перекладывать на кого-то ответственность за собственные беды. Драко с самого рождения не считал себя трусом, скорее, хитрецом, и эта уверенность росла и крепла вместе с ним, однако сейчас… Чёртова Гермиона Джин Грейнджер умудрилась что-то изменить в нем, переключить рычаг понимания. Героическая гриффиндорка сломала и починила Драко Малфоя одновременно, и теперь он практически не сомневался, что ненависть всегда была и оставалась обратной стороной любви. Это правило работало как на самой девушке, так и на Люциусе, и потому теперь, будто став меньше, чем за год, старше на несколько лет, слизеринец отчётливо осознавал, что понимал отца. Из воспоминаний не стёрлись жуткие картины прошлого, — и не сотрутся, наверное, никогда, — но Грейнджер открыла ему глаза на обратную сторону медали, ту самую, где даже за самыми гнусными поступками Люциуса скрывались лучшие родительские мотивы. Размышляя обо всём этом сейчас, волшебник совершенно не заметил, как у входа в спальню скрипнул пол. — Говорят, любопытство сгубило кошку… Колдография выпала из рук, и стекло вдребезги разбилось, когда за спиной слизеринца прозвучал холодный голос Лукаса Уокера.

***

Как только за Гарри и Роном захлопнулась дверь, в Больничном крыле вновь повисло молчание. Наверное, уже в миллионный раз за последний час. Двое слизеринцев и гриффиндорка гипнотизировали взглядами пространство, сосредотачивая внимание на отдельных элементах мебели кипенно-белого цвета, будто такая нелепая трата времени могла уберечь от колющего понимания, что это единственный способ хоть на полминуты выбраться из всего этого хаоса. Со стороны все трое, вероятно, выглядели так, словно погрузились в единый тяжёлый мыслительный процесс. Впрочем, на самом деле так и было. Блейз Забини сопоставлял факты, поражаясь собственной невнимательности и недогадливости, а в процессе отчаянно пытался придумать срочный план спасения лучшего друга. Пенси Паркинсон неожиданно для самой себя поняла, что выбор Драко не слишком-то её удивил. Она, как и Рон, давно заметила изменения в поведении Драко и сопутствующие им атрибуты в виде повсеместных и почти незаметных «переглядок», постоянных исчезновений, появлений все новых и новых глубоких порезов на руках юноши, которые всегда совпадали по времени с теми днями, когда Грейнджер приходила на уроки с перебинтованными пальцами. Все это происходило слишком часто, повторялось из раза в раз, а потому напрочь лишалось возможности оказаться простым совпадением. Это безумное предположение давно ютилось в подсознании слизеринки, но та до последнего не могла принять то, что оно более чем реалистично. Сейчас же все догадки складывались в единую картину, а вполне настоящая гриффиндорка на соседней кровати была живым тому доказательством. Сама же Гермиона, казалось, не могла думать уже ни о чем. Да, проблемы появлялись и раньше, а на протяжении этого учебного года они стали неотъемлемыми частями её жизни, но сейчас складывалось впечатление, что их навалилось слишком много. Неделя, проведённая в напряжении, завершившаяся уходом Драко навстречу собственной смерти врагу, непроходящее чувство вины за судьбу слизеринца, которая, вероятно, предрешена, а теперь ещё и обожженая нога, как-то неожиданно отошедшая на второй план среди других неприятностей — все это навалилось на плечи так резко и одновременно, что хотелось просто заснуть и не просыпаться. Отгородиться от внешнего мира, полного боли и страданий, за плотной стеной обители Морфея. Не думать о том, что Забини прав, а она сама, возможно, подтолкнула того, кого любила, к неминуемой гибели. «Господи, Гермиона, да хватит уже! Если ты сведешь себя с ума, то уж точно ничем не поможешь Малфою!» — Я должна что-то сделать, — не выдержала гриффиндорка, первой нарушив тишину. Видит Мерлин, если бы молчание продержалось в Больничном крыле хоть минутой дольше, девушка начала бы расплачиваться за несговорчивость собеседников потерей остатков собственного здравомыслия. — Мы не можем сидеть и ждать. — Салазар, Грейнджер, уймись. Просто сиди здесь и не высовывайся, — раздражённо бросил Забини, начав лихорадочно вышагивать круги из стороны в сторону, из-за чего девушке стало казаться, что каждый скрип пола под подошвой его туфель скручивает её нервы в узел и ударяет током. Пенси, сидя на противоположной от Гермионы кровати, смотрела то на друга, то на сокурсницу, будто задаваясь немым вопросом: на чью же сторону встать? Становиться свидетельницей очередного конфликта не было ни желания, ни сил, а угроза назревающего скандала становилась все реалистичнее и реалистичнее. — У тебя болит нога, — не без доли рациональности напомнила Паркинсон, всей душой надеясь на то, что ожог ядом аконита в глазах Гермионы является достаточной причиной для того, чтобы не кидаться на амбразуру и прислушаться-таки к холодной логике, а не к пылающим эмоциям. К слову, о чувствах. От проницательных темно-зелёных глаз девушки не укрылось, что пострадавшая героиня войны покраснела, как делала всегда, когда сильно злилась или смущалась, и если к первой реакции сейчас был причастен Блейз, то к последней всё чаще имел самое что ни есть прямое отношение Драко. — Помфри ни за что не согласится выпустить тебя отсюда. — И что? — искреннее негодование в голосе прослеживалось настолько четко, что его практически можно было пощупать руками. «Нет, они действительно только что предложили не делать вообще ничего?» — И то, Грейнджер! — в конец разозленный Блейз со всей силы ударил рукой по спинке одной из кроватей, из-за чего та неприятно скрипнула. — Если с тобой что-то случится, Малфой нам головы оторвет! Дополнительных аргументов больше не требовалось. — Я могу действовать, находясь здесь, — упрямо настаивала на своём Гермиона. Все-таки, чтобы ни говорил их дражайший «змеиный принц» о том, что её место на Слизерине, в данный момент Грейнджер ощущала себя гриффиндоркой на все двести процентов. Она не сдастся, не отступит от своих принципов. Потому что верит, что совесть — сильнейшее оружие, когда все вокруг плетут грязные интриги. — Что ты предлагаешь? — буквально на полуслове опередила однокурсника Пенси. Эта незначительная деталь слишком резко бросилась Гермионе в глаза: зная скверный характер Забини, он втоптал бы в грязь любого, кто посмел бы перебить его. На Паркинсон, однако, это правило не распространялось. Былые догадки о том, что эти двое все же состоят в романтических отношениях, теперь окончательно и бескомпромиссно подтвердились. Проанализировать ситуацию — первое, что пришло Грейнджер в голову, и именно эту мысль она решила озвучить вслух. Под уничтожающе-испепеляющим взглядом Блейза она повторила все известные на данный момент сведения, сделав это скорее для себя, нежели для слизеринцев, и неожиданно изрекла один из многочисленных вариантов, без устали прокручиваемых в голове: — У Лукаса есть что-то такое, что он мог бы использовать против Драко? Паркинсон и Забини переглянулись, будто на уровне телепатии пытаясь предположить, к чему ведёт гриффиндорка и, судя по выражениям их лиц, догадок, претендующих на достоверность, не нашлось. — Не думаю, — как-то не слишком уверенно ответил Блейз, поглядывая на Пенси так, словно нуждаясь в подтверждении своих слов. — Кроме матери у Драко нет никого, о ком бы он беспокоился, а Нарцисса сейчас во Франции. У неё нет нужды экстренно возвращаться в Англию и подставлять себя под удар. — Точно? — Да, — утвердительно кивнула слизеринка. — Кроме того, большую часть времени миссис Малфой проводит со Скоттами. Если что-то случится, они это заметят. Услышав фамилию, Забини сначала нахмурился, а затем удивлённо поднял бровь. Гермиона не раз замечала подобный жест у многих других волшебников, в том числе и у Драко, однако сейчас она как никогда чётко могла наблюдать разницу. У Блейза эта мимическая деталь сочеталась с нотками то ли показушной вседозволенности, то ли презрения. У Малфоя же получалось иначе. Его поднятая бровь чаще всего означала насмешку или демонстративное равнодушие. Наверное, в этом и заключался ответ на вопрос, почему же два «змея» подружились. Они уравновешивали друг друга, хотя и были очень похожи внутри. Забини был слишком импульсивен и резок, Драко — тотально холоден и безучастен. В какой-то мере их сплотило то же, что и Гарри и Рона: гриффиндорцы тоже явно отличались темпераментами, но проносили дружбу через года потому, что одинаково смотрели на жизнь. — Со Скоттами? — смесь негодования и непонимания отразилась на смуглом лице юноши. — Салазар, они же до тошноты скучные! Дэвис чересчур меланхоличен, а его супруга… Хоть я с ней не знаком, сдаётся мне, что она мало чем отличается от мужа. — Возможно, — согласилась слизеринка, — зато у них много полезных связей. Кроме того, в последнее время к ним часто наносит визиты некая Розали. Нарциссе нравится нянчиться с её дочерью. — Точно! — воскликнула Гермиона, мгновенно перейдя из лежачего положения в сидячее. Бурное выражение радости от какого-то открытия прозвучало настолько громко и неожиданно, что отвлекло двух волшебников от их беседы. В голове гриффиндорки роилось множество мыслей. Извилины генерировали логические цепи, с особым усердием припоминая разговор с Драко, когда он впервые упомянул семью Скоттов в диалоге с псевдо-Забини. Тогда Грейнджер ещё многого не знала, но, повинуясь то ли врожденному любопытству, то ли интуиции, неосознанно зацепилась за обрывок беседы: «Помнишь, я говорил, что Мальсибер видел Скотта с какой-то дамой? Так вот, благодаря чрезмерным откровениям Дэвиса я понял, что у неё нет шкатулки. Их встречи обусловлены личными интересами». В тот момент она понятия не имела, о какой шкатулке шла речь и зачем этот предмет так нужен, но все равно зачем-то изучила многие архивы со сведениями о чете Скоттов, где в какой-то непопулярной газетенке, именуемой «жёлтой прессой», обнаружилась едкая статейка о Дэвисе, а прилагавшееся совместное колдо с какой-то дамой, предположительно, его бывшей возлюбленной Татьяной, якобы доказывало факт супружеской неверности. Гриффиндорку никогда не волновали сплетни, но она все равно многое разузнала о той женщине и её семье, из-за чего у неё появилось предположение, что у мистера Скотта и Татьяны мог быть совместный ребёнок. Гермиона рассуждала по этому вопросу недолго, вскоре переключив внимание на новость об убитых Пожирателях, но имя «Розали», упомянутое в разговоре слизеринцев, вновь напомнило ей о былой догадке. — Принесите мне из секции биографий в библиотеке книгу «Тысяча генеологических древ известных английских семей». Кажется, я поняла кое-что, но это нужно проверить. Очевидно, найдя в её лице что-то такое, что было способно побудить их к активным действиям, слизеринцы снова непонимающе переглянулись, но все же повиновались, хотя до слуха Грейнджер и донеслось раздражённое «С каких пор мы слушаемся малфоевскую подружку», когда дверь за волшебниками почти закрылась. Впрочем, девушка совершенно не удивилась бы, если бы узнала, что Забини специально сказал это в тот момент, когда она ещё могла его услышать. Иногда ей казалось, что Блейз был даже куда более противным, чем Драко, хотя ещё год назад такая перспектива выглядела максимально не реалистично, находясь на границе с фантастикой. Как бы то ни было, момент для размышлений о том, как её угораздило попасть в ряды «малфоевских подружек», и о том, не является ли способность раздражать все живое обязательной для сортировки на Слизерин, был явно не подходящий, а потому Гермиона сосредоточила свое внимание на левитации из сумки на постель маггловского блокнота и того же происхождения ручки. К тому моменту, когда на нескольких страницах уже появились разнообразные варианты, предположительно, одной и той же схемы, а рука гриффиндорки агрессивно-нетерпеливо зачеркивала очередное имя, Паркинсон и Забини вернулись, держа в руках книги. Судя по выражениям лиц обоих, волшебники не подозревали, что «Тысяча генеологических древ известных английских семей» идет в трех томах. — Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, потому что если нам придётся нести нечто подобное ещё раз… — слизеринка не закончила свою мысль, но по тому, каким громким был её выдох, когда Забини избавил её от толстых фолиантов, можно было судить о том, что литература являлась для неё непосильной ношей. Гермионе не хотелось говорить о том, что крутилось в её мыслях подозрительно много раз, но иного выбора не было. Правда, какой бы горькой она ни была, всегда являлась наилучшим решением. — Итак, вы же знаете о Люси? По спине гриффиндорки пробежала вереница мурашек от одних лишь воспоминаний о той жуткой ночи, когда Малфой поделился с ней этой ужасающей историей. В ушах до сих пор звучал хриплый, наполненный виной и болью целиком, до последнего децибела, голос, а перед глазами появлялось неживое, как никогда бледное лицо с пустотой во взгляде. В ту ночь Драко был разрушен изнутри. Вдоль и поперёк переломан. И Гермиона осталась с ним. Потому что не могла уйти, попросту не посмела бы. Хотя тогда это откровение и осложнило их взаимоотношения, — у Малфоя были и есть явные проблемы с доверием, — сейчас девушка не сомневалась, что поступила правильно. — Вопрос в том, почему о ней знаешь ты, — не успел договорить Забини, как тут же получил почти незаметный, но наверняка нехилый толчек локтем в бок от Пенси. «Платиновое» трио могло хоть вечность прятаться от внешнего мира за демонстративной надменностью и другими аристократическими замашками, но изнутри оно совсем не многим отличалось от «Золотого». — Я много размышляла обо всем этом, — начала гриффиндорка, не зная, как лучше преподнести «змеям» свою мысль. — Возможно, это прозвучит безумно, но… «Вдох, выдох, Гермиона. Ты справишься. Всегда справлялась». — Велика вероятность, что у Люси есть сестра, — лица слизеринцев говорилили о том, что они совершенно не видели в этом проблему, а потому пришлось пояснить: — Она и есть та девочка, с которой у Скоттов проводит время Нарцисса. В помещении повисла тишина. Если вдуматься, пока что в словах девушки не было чего-то ужасного, но один факт связи страшного прошлого с хрупким настоящим уже изрядно сжимал пальцы на горле. — С чего ты это взяла? — что-то в голосе парня натолкнуло Грейнджер на мысль, что её идея не кажется ему абсурдом. — Я тщательно изучала историю Скоттов, в особенности Дэвиса, и знаю, что у него был роман с сокурсницей Татьяной на последнем курсе Хогвартса, — почему-то в этот момент Гермиона почувствовала себя виноватой из-за того, что лезла в чужую личную жизнь. — Покопавшись в архивах, мне удалось узнать, что спустя полгода после выпуска у неё родился ребенок. Казалось, Паркинсон и Забини ещё никогда не смотрели на кого-то из Гриффиндора с такой заинтересованностью. — Благодаря этому сборнику, — перебинтованный палец поочерёдно указал на все тома «Тысячи древ…», — я проследила их генеологическую линию и узнала, что её зовут Розали. — Русско-французское имя, — знающе протянула Пенси. — У Дэвиса родственники в Париже, а о корнях Татьяны несложно догадаться. — На основании этого можно предположить, что девочка, которую приводила Розали, является его внучкой, — заключила Грейнджер. — Согласитесь, это логично. — Может и так, — пожал плечами Блейз, — но причём тут Люси? — Дайте мне книги. Сложив тома на кровати перед собой, гриффиндорка, закусив губу, изучила содержание всех фолиантов и, выбрав нужный, принялась искать интересующее её семейное древо. — Видите: от Розали идут две «веточки», — волшебница указала на линии, «вырастающие» из дочери Татьяны и Дэвиса. — Софи и некая Л., чьё имя не только не дописано, но и зачёркнуто. — Л. — это Люси? — слова Блейза прозвучали со смесью удивления и сомнения. — Не факт, — нахмурилась Паркинсон. Гермиона сглотнула, чувствуя, что разговор переходит к самой сложной части, и каждое её слово будет равносильно ходьбе по лезвию. — Узнать, правда это или нет, можно лишь одним способом, — выдержала паузу гриффиндорка. — Нужно имя отца Люси. Вы знаете его? Слизеринцы заметно напряглись, пытаясь извлечь из недр памяти нужную информацию. — Он был Пожирателем, хотя и ходили слухи о его планах предать их, — заговорила Пенси. — Боюсь, это все, что мне известно. Услышав о соратниках Волдеморда, Гермиона задала вопрос, который напрашивался сам: — Поэтому девочку было приказано убить? — даже говорить о подобном было тяжело. — За дела отца? — Да, Грейнджер, — выдохнул Блейз. — Именно за них. Ты же не думала, что Тёмный Лорд стал бы устраивать весь этот фарс с Империусом только потому, что семилетняя девчонка, у которой даже палочка чужая, потому что ещё нет своей, не может нормально выполнить Круцио? Гриффиндорка не ответила. На самом деле, она в тайне надеялась на эту псевдо-наивную версию, но в змеином гнезде, как и всегда, всё было куда запутаннее и сложнее. — Николас, — неожиданно вновь заговорил Блейз. — Николас Элиш. Так его звали. Мысленно поблагодарив всех Богов за то, что помимо отвратительного характера у Забини обнаружились ещё и мозги, Гермиона открыла один из томов и, найдя подходящий раздел, приступила к поиску нужной фамилии. — Странно, — Гермиона нахмурилась. — В родословной Николаса имя дочери хотя и перечеркуто, но написано полностью. — Это старая традиция чистокровных — писать целиком. Полукровки ограничиваются первым символом при обозначении умерших родственников, — пояснила Пенси. — Итак, от Николаса «ветви» идут к Люси и Софи, — озвучил увиденное Забини. — Следовательно, дочь Скотта и есть жена Элиша, а девочка, которую она приводит к Дэвису — её выжившая дочь. — Не знала, что у них двое детей, — призналась Пенси. — Они никогда не показывали второго ребёнка. — Да, что-то не сходится, — согласился волшебник. — У Элишей неоднократно проводились приёмы, люди бы заметили, будь в доме второй ребёнок. Салазар, они же не слепые! — Не слепые, — задумчиво кивнула Гермиона, — но и глаза могут лгать. Какова вероятность, что Софи и Люси могут быть близнецами? — Неизвестно, — Пенси пожала плечами. — Их портретов в родословной нет, как и даты рождения, так что мы не можем этого знать. — Увы, — гриффиндорка закусила губу. — Но если они и правда хотя бы слегка похожи, то сегодня ночью Пожиратели придут за ней.

***

— Говорят, любопытство сгубило кошку, — через несколько десятков секунд, длившихся настолько долго, что у Драко начала кружиться голова, повторил Уокер, делая шаг вперёд. — Ирония в том, что животное никогда бы не сунуло нос туда, где ему не рады. В отличие от людей. Да, Драко? Слизеринец инстинктивно двинулся назад, тут же услышав, как под подошвой туфли громко треснуло разбитое стекло рамки от колдографии. Он много раз представлял себе эту встречу и практически не сомневался, что однажды она все-таки произойдёт, только вот реальность, как и всегда, отличалась от мира фантазий. Между тем, Лукас сделал еще один шаг вглубь комнаты, отрезая тем самым даже самые слабые и нежизнеспособные надежды Драко на экстренное спасение через дверь. «От Малфоев ведь никто не ждёт храбрости, верно? Верно. Только вот ты сам никогда не простишь себе, если сбежишь». — Не подходите! — прозвучало куда более нервно, чем хотелось. Один вид Уокера всегда вызывал в крови Драко бешеные выбросы адреналина, а все благодаря чему? Исключительно из-за всепоглощающей ярости. Из-за ненависти, придающей сил лучше любого топлива или зелья. Такая реакция происходила абсолютно всегда, пальцы хрустели от желания сжаться прямо на горле министерского ублюдка каждый гребаный раз, но сейчас к бешеной злости, ядом разливашейся по коже, примешивался страх. Потому что физические ресурсы были не те, вопрос с «подкреплением» в лице авроров был не решён, Грейнджер не написала в ответ ни строчки, будто ей оторвало руки, а война грозилась развернуться на чужой территории, что не внушало боевого настроя. «Кошка не просто свернула не туда, куда надо, — автоматически, без всякого контроля пронеслось в голове. — Она угодила прямиком на скотобойню». — Не подходить? С чего бы это? — удивление было настолько фальшивым и наигранным, что от этих показушных эмоций хотелось удавиться. Да, вот оно. То самое чувство, причина, по которой Малфой так ненавидел Лукаса. Он был не просто лжецом, нет. Это банально. Уокер сгнил изнутри. Внутри него ничего не осталось от человека, умеющего действительно что-то чувствовать. Драко ни на сикль не сомневался, что помимо демонов и прочих дьявольских рогатых тварей под черепной коробкой у Лукаса были ещё черные дыры где-то в лёгких и камень там, где у всех остальных располагался орган с аортой. — Это ведь мой дом, не так ли? Смотря на волшебника напротив, слизеринец не видел ничего, что могло бы вызвать сострадание. Потому что по другую сторону комнаты не было личности, ведь она уже давно изжила сама себя. Там находилось лишь тело: сгнившее и червивое, покрытое бело-зелёной плесенью. Отравляющее собой и своим ядом все вокруг. Драко не видел в Лукасе человека и, должно быть, именно поэтому юноше было так просто его ненавидеть. — Не буду спрашивать, как ты сюда проник, — псевдо-спокойно и нарочито-дружелюбно, будто и правда не желал стоящему в пяти метрах собеседнику смерти и не перерезал бы ему глотку при первой же возможности. — У тебя, похоже, талант сбегать из Хогвартса. Меня интересует другое: что ты здесь делаешь? Внезапно захотелось рассмеяться. Хохотать как безумному, сорвать себе истерическими воплями голос и согнуться в пополам, не имея сил противостоять смеху. Потому что святая невинность и чистая доброжелательность, которые с таким усердием разыгрывал Уокер, казались вершиной комедийного мастерства. Лукас явно изображал из себя идиота, — хотя, почему только изображал? — усердно делая вид, что ничего не знает. Либо же сам младший Малфой, как и Люциус, начал медленно падать в пропасть безумия. В любом случае, сейчас это не имело абсолютно никакого значения. Важно было другое: Драко принимал правила игры. — Будто бы Вы не знаете… — голос настолько мягкий и елейно-сдадкий, что захотелось вытошнить из себя собственные слова, приправленные фирменной малфоевской ухмылкой. Это было именно то, чему учил сына Люциус: даже в моменты страха и тотального бессилия делать вид, что ты полностью контролируешь ситуацию. Кривиться настолько естественно, будто не просто распланировал всё на свете и предвидишь действия противника на два шага вперёд, но и манипулируешь им. Дергаешь за ниточки, как самый искусный кукловод. Пусть даже в реальности все в точности наоборот. Возможно, это было глупо, вероятно, до ужаса наивно, но в Драко вбивали эту уловку, как непреложную истину, с самого детства, а потому рефлекс просто не мог не сработать. В Малфое буквально выдрессировали эту черту, и к неполным восемнадцати годам действия были идеально отточены, а механизм работал безупречно: как только губы изгибались в фальшивой усмешке, настоящая уверенность приходила в тот же момент, как нечто само собой разумеющееся. И, видит Мерлин, сейчас это было как раз вовремя. — Не знаю, — подтвердил Лукас, нахмурившись. Пряча руки в карманы брюк, он немного согнулся и, то ли так упал свет, то ли дело было в испортившейся осанке, но мужчина стал выглядеть реально уставшим. Что-то подсказывало, что это утомление не имело совершенно ничего общего с работой, где волшебник, предположительно, провёл всю ночь. Казалось, эта особая перегрузка шла изнутри и в какой-то мере даже напоминала апатию. Будто однажды на Уокера рухнул огромный груз и он, нагруженный вселенской усталостью, больше не мог дышать так, как делал это прежде, вдыхая свежий воздух полной грудью. Теперь же ему оставалось лишь довольствоваться жалкими глотками кислорода, урывками выхваченными из-под непосильной ноши, и по мере того, как под обузой трещали кости, вместе с телом вжималось в землю желание бороться и сопротивляться, исчезая где-то в слоях тёплого гумуса или же холодного чёрного кафельного пола. Что-то было не так. Драко заметил это ещё тогда, несколько месяцев назад, когда по экстренной просьбе Грейнджер Гермионы вернулся из мэнора в Хогвартс, чтобы в итоге быть вызванным ночью на мороз для конфиденциального разговора с врагом. Помнится, тогда была ужасная метель, и свитер промок из-за снега настолько, что его смело можно было отжимать. Именно это Грейнджер и делала, стоя на одну ступеньку выше на лестнице. Что было потом? Они поцеловались. Это был первый раз, когда его непоколебимое самообладание дало крупную трещину. Наверное, именно с той ночи его рассудок начал медленно съезжать в пучину янтарно-медовых глаз. «Чёртова лирика. Херова романтика». — Драко… — Где шкатулка? Прозвучало одновременно, из-за чего голоса смешались, но разница была очевидна и ощутима. Дело было в контрасте. Тембр одного — успокаивающий, охлаждающий пыл, усыпляющий бдительность. Слова второго же прозвучали слишком грубо и резко, почти зло. Будто тот, кто это сказал, очень сильно не хотел что-то или кого-то терять, но не мог сделать ничего, чтобы удержать или спасти это. Говорить о разнице в тонах и голосах можно было хоть вечность, анализируя эмоции, вложенные в слова, и мгновенно повисшая тишина способствовала этому как нельзя лучше, если бы не одно «но»: молчание давило на виски, сжимая их склизскими пальцами, и душило, будто выкачивая последний кислород из тёмной спальни. — С чего ты взял, что она у меня? — резко и бескомпромиссно. Да, вот оно. Больше не было того мягкого, елейного голоса, отметающего прочь сомнения и подозрения. Вместо него появился конкретный вопрос, прозвучавший куда твёрже, чем всё, сказанное ранее. Облезлый волк, спрятавшийся под шкурой невинной овечки, не мог сидеть в укрытии вечность, потому что в противном случае ему пришлось бы сдохнуть от голода в окружении еды. Также и здесь: гнилая сущность Уокера выползала на поверхность, вытекала, как тягучая нега, и это явно было только началом. Лукас не отрицал, что знал о шкатулке, как и не спорил с тем, что речь шла об одном конкретном ларце. Привычная злоба, как раскаленная сталь, стекла вниз по горлу, и Драко, проглотив её, почти подавился ей и презрением к находящемуся напротив волшебнику. Лукас больше не стоял рядом с выходом, он подошёл ближе, и теперь мужчину и парня разлеляли лишь несколько метров и разбитая колдография, валявшаяся на полу между ними. — Где же ты её достал, Уокер? — игра в «кошки-мышки» перевернулась, причём ключевое изменение состояло в том, что «жертва» и «охотник» поменялись ролями. Размышляя о такой интересной метафоре, Драко насмешливо склонил голову: «Ну, и у кого теперь козыри?»  — Шкатулка всегда была либо у Волдеморта, либо у Пожирателей. Никто из них не отдал бы тебе её даже под страхом смерти. Совершенно того не замечая, волшебники начали двигаться по кругу, центром которого все ещё была колдография, достав палочки и буравя друг друга взглядами. — О, ты снова выставляешь меня монстром, — притворно-тяжело вздохнул мужчина. — Мне ведь не обязательно кого-то запугивать, ведь так? — Верно, — подтвердил Малфой, продолжая шагать по кругу и не сводя глаз с собеседника. — Что тогда? Снова ударил кого-то в спину и напоил Веритосерумом? Я-то знаю: у тебя это отлично получается. Уокер молчал. Прожигал юношу тёмным взглядом и выглядел так, словно размышлял о чем-то очень важном и серьёзном. Такое выражение лица, как правило, было у тех, кто действительно знал больше остальных и всегда находился на шаг вперёд. — Знаешь, кто эта женщина? — министерский работкик кивнул на пол, где из-под разбитой стеклянной рамки продолжала улыбаться загадочная брюнетка. — Это Мэри. Моя жена. В тот день, когда было сделано это колдо, она узнала, что ждёт ребёнка. Драко не хотел этого знать и изо всех сил желал закрыть уши, но что-то подсказывало, что этого делать нельзя. Вряд ли Лукас изъявил бы желание поболтать о семейной жизни в столь напряжённый момент, следовательно, он собирался сказать то, что имело значение и возымело бы какой-то эффект. — Вероятно, у тебя мог возникнуть логичный вопрос: где же она? — продолжил Уокер. — Почему на окнах не висят мерзкие розовые занавески с рюшами, почему по дому не бегают дети, почему здесь так пусто? — каждый из риторических вопросов был до краёв наполнен болью — это ощущалось почти на физическом уровне. — Я тебе отвечу: то, что я уже почти год живу здесь один — вина исключительно твоего отца. В то время, когда ещё шла война, мы с Люциусом сотрудничали: я сообщал ему нужную информацию из Министерства, а он должен был обеспечить неприкосновенность моей семье. Малфой сжал челюсти. Ему заранее не нравилось то, что ему предстояло услышать. — Как ни странно, обещание было сдержано, — мужчина выдержал паузу. — Но однажды всё изменилось. Один из волшебников, кому удалось выбраться живым из подземелий Малфой-мэнора, грозился заявить в прессе о том, что делал твой отец, что привело бы его прямо к дементорам. Я работал адвокатом Люциуса и должен был что-то сделать. В то время многие Пожиратели до сих пор находились на свободе и начинали мстить. Поэтому мы с твоим отцом заключили новую сделку: он обязался обеспечить моей жене и будущему ребёнку безопасное жилье вдали от всей этой разрухи, а я, в свою очередь, обещал устроить такую сенсацию, которая не дала бы пробиться в газеты новости того пленника. — Поэтому ты отказался от дела моего отца прямо перед судом, — догадался Драко. — «Обвинение» использовало бы показания освобожденного на заседании, поэтому нельзя было допустить, чтобы процесс состоялся. — Верно, — кивнул мужчина, — только это ещё не всё. «Неудивительно, — чуть было не буркнул вслух слизеринец. — Видит Мерлин, я был бы почти разочарован, если бы на этом все закончилось!» — После моего отказа от дела твоего отца процесс, во-первых, был перенесён, что помогло выиграть время, и, во-вторых, путем переговоров мне удалось встать на сторону «обвинения» вне обычного порядка. Драко не знал, о какой конкретно сумме шла речь, но был готов поклясться, что от количества нулей этого «способа переговоров» у всех Уизли глаза полезли бы на лоб и вылетели из орбит. — Любой адвокат разбил бы все показания твоего отца, потому что вина была очевидна, — волшебник сделал паузу в речи, но не в движении, по-прежнему продолжая медленно двигаться по кругу, не сводя глаз с собеседника. Видимо, параноидальная осторожность — черта, присущая не только Пожирателям. — Если же говорить о тех, кто работает на Министерство Магии, то эти юристы отправили бы Люциуса прямиком к дементорам, особенно если бы всплыла информация того пленника. Поэтому это дело взял я. — Значит, отец всё знал, — нахмурился юноша, прокручивая в памяти все события того лета. — Это он придумал накачать меня Веритосерумом? — Нет, — Лукас покачал головой, — Малфой-старший недостаточно для этого умён. Идея была моей. Ты, конечно же, осуждаешь меня, но согласись: присяжные просто не смогли бы не поверить несчастному мальчику со сломаным детством, отчаявшемуся настолько, что решившему дать показания против собственного отца. Мы сыграли на их чувствах и, что самое главное, победили. — Да, победили, выставив меня предателем своей семьи, — Малфой поморщился, вспоминая, как после того заседания на него обрушился шквал общественного презрения. Казалось бы, Драко и так уже скатился по социальной лестнице, однако тем летом ему удалось пробить самое дно. — Это не так, — Уокер покачал головой. — Вернее, не совсем так. Если бы ты был внимателен на суде, — слизеринец вспомнил свое ощущение прострации на заседании и практически впал в него снова, — или, например, выслушал бы меня в ноябре в Азкабане, то всё понял бы. Да, показания против Люциуса были даны, но под Веритосерумом ты рассказал лишь о пытках заклинаниями средней тяжести, коррупции, пособничестве и ещё о некоторых других преступлениях. Иными словами, ты отвечал на правильные вопросы, заданные мной так, чтобы помочь, а не навредить. Драко сначала не поверил, а потом впал в шок. Был в полнейшем ауте. Игра перевернулась, но того, что она опрокинется вверх дном, не ожидал никто. Слизеринец ежедневно винил Лукаса, так долго его ненавидел, но что теперь? Оказалось, что мужчина вовсе не предавал никого из Малфоев, более того, все это время он лишь помогал. Подобный расклад событий никак не мог осесть в голове, он попросту не помещался в сознании, но сейчас, пересматривая события прошлого с другой стороны, Драко лишь убеждался в правдивости слов собеседника. Например, он отлично помнил будто бы виноватое выражение лица Лукаса перед тем, как тот напоил его сывороткой правды. Из памяти не исчез и список статей обвинения, присланный из Азкабана осенью. Не испарились и воспоминания о том, как спокойно отзывалась о Уокере Нарцисса, когда юноша обнаружил ненавистное имя в «Посетительском учёте Малфой-мэнора». Мать тоже знала. Все всё знали. За исключением, разве что, самого Драко. Всё как всегда. — Если так, то как мой отец связан с твоими женой и ребёнком? — на самом деле Драко было плевать. Его совершенно не интересовала личная жизнь недодруга-переврага, но эта деталь явно имела свое значение. — Непосредственно, — в голосе мужчины вновь зазвенела сталь. — Он сделал недостаточно. Нашёл для Мэри убежище, но когда еще не пойманные Пожиратели начали мстить и объявили охоту на всех «обидчиков», в том числе и на неё, он промолчал. Признайся Люциус в том, что до сих пор имел связь с ними, его срок бы увеличили, поэтому, спасая свою шкуру, он подставил меня. Драко молчал. Потому что слов действительно не было. Да, такой поступок был вполне в духе Люциуса, но теперь же судить его было гораздо сложнее. Выбор между спасением себя или другого всегда являлся одним из самых трудных среди тех, что могли встать перед человеком. Мерлин, да в такой ситуации вообще нет выбора! Пожертвовать собой ради всех — это не про слизеринцев, и уж тем более не про Малфоев. «Правда? Тогда почему ты здесь?» — Пожиратели обнаружили убежище Мэри и вломились в него. К чести твоего отца, — «чести, которой нет», — он использовал много заклинаний на доме, поэтому, когда пришли те, кто представлял опасность, магия переместила мою жену в неизвестном направлении. Мэри исчезла, и я лишился не только любимой супруги, но и ещё нерожденного ребёнка. Закончив фразу, Лукас шумно выдохнул, прекратив вышагивать круги и опустив голову, устремляя взгляд на пол. Туда, где до сих пор валялась колдография среди осколков стекла разбитой рамки. Должно быть, точно так же развалилась на куски и жизнь Уокера. Рухнула в один момент, как карточный домик из-за дуновения ветра, и теперь уже ничего нельзя было склеить и починить. Драко смотрел на сгорбленного мужчину напротив и видел ответы на все свои вопросы: теперь становилось ясно, почему среди хлама в чулане бережно хранились розоватое кресло, купленное, очевидно, миссис Уокер, и так и не собранная детская кроватка. Лукас строил на планы будущее, мечтал о том же, о чем и все, и теперь именно эти надежды выворачивали нутро его души. Даже потеряв последнее, он не мог попрощаться. Жил одной-единственной мечтой, что однажды найдёт жену и ребёнка, и, вероятно, рано или поздно ляжет в могилу, до последнего думая о них и своей вине. «Семья. Единственное, что может быть крепче, чем змеиные гнезда». — Ты же «звезда» всего Министерства, Уокер, — прозвучало слишком хрипло из-за затянувшегочя молчания. Испытывать сочувствие к тому, кто вызывал раньше лишь жгучую ненависть — странно, почти противоестественно. — Неужели там не нашлось никого, кто помог бы тебе? — Что бы я сказал? — вопрос, сочащийся болью. Почти упрекающий весь мир и себя самого. Видимо, Лукас был полон ненависти не из-за подлости, жадности и всего того, что приписывал ему младший Малфой. Чёрное чувство действительно разъедало душу мужчины, но всё было далеко не так просто. Уокер и правда ненавидел, вот только не кого-то, а исключительно себя. — То, что Мэри исчезла из-за того, что я заключил сделку с Пожирателем? Меня бы отправили под суд, и тогда бы никто, никто, слышишь, ни единая живая душа не стала бы искать её. Я единственный, кто может все вернуть. Малфой уже не винил врага, и осознание этого факт так неожиданно ударило под дых, что буквально сбило с ног. — Поэтому тебе и нужна шкатулка. Лукас оторвал взгляд от колдографии и, встретившись с серыми глазами, впервые не увидел в них осуждения или презрения. Зато неожиданно обнаружил понимание. Такое странное, хрупкое, почти эфемерное. Тот, кто был выбора лишён, действительно мог понять того, у кого этого самого выбора изначально не было, и это так извращенно-символично, что хотелось пустить Аваду себе в висок. — Не отрицай, я и так всё знаю. Непонятно только, как ты про неё узнал? Крестраж держался в строжайшем секрете, про него знали лишь те, кто сам пожертвовал свою кровь. Кто мог рассказать тебе? Уокер молчал слишком долго, так, что напряжение начинало крошить штукатурку в спальне, и когда сомнений, что с минуты на минуту комната рухнет, практически не осталось, неожиданно признес: — Твоя мать, — два слова пронеслись шумом в ушах слизеринца. Мерлин, нет. Этого просто не могло быть. — Это она рассказала мне. Драко не мог в это поверить, ведь сказанное звучало, как полнейший бред. Кроме того, Нарцисса ведь была в неподдельном шоке, когда узнала о шкатулке. Следовательно, она не могла быть в курсе заранее. Или могла? Ложь ведь течёт у слизеринцев в крови, не так ли? — Нарцисса всегда казалась мне удивительно умной женщиной, и когда она предложила мне заключить Непреложный обет, у меня не было причин отказать ей, — мужчина перевёл тяжёл взгляд на пейзаж за окном. Февральский мороз рисовал на стекле узоры, переплетенные сотней линий. Вероятно, в такие же узлы завязывались и закручивались мысли и воспоминания двух волшебников. — Твоя мать знала о сделке между мной и Люциусом, а потому опасалась, что рано или поздно ты натворишь дел. Всё, о чем она просила, так это твоя защита. — Поэтому ты ничего не сказал, когда я напал на твоих прихвостней в Азкабане, — догадался Драко. Понимание, что всё давно было решено за него, выкачивало из организма последние силы. — Итак, мать приняла Непреложный обет, чтобы защитить меня. Что за эту цену потребовал ты? Шкатулку? — Не совсем так, — Уокер оторвался от созерцания пейзажа за окном и вновь повернулся к собеседнику. — Люциус сказал Нарциссе, что принёс в дом какой-то артефакт, но не вдавался в подробности. Иначе говоря, твоя мать не знала, что речь идёт о крестраже. Что ж, это была почти хорошая новость. Почти, потому что полностью хороших известий Драко никогда не получал. В любом случае, знать, что мать рассказала о шкатулке, не понимая, к чему это может привести, было уже гораздо легче. Он не смог бы жить как прежде с мыслью, что в очередной раз оказался втянутым в заговор, причём организованный собственной матерью. Только не Нарцисса. Кто угодно, Салазар, но не она. Слизеринец поежился то ли от порыва февральского ветра, сквозь щель в раме окна попадавшего в спальню, то ли от одной лишь мысли, что мать тоже могла увязнуть в этом дерьме. Он не сумел бы смириться с её предательством. С её и Грейнджер. — Я сказал Нарциссе, что когда мэнор будут обыскивать, срок Люциуса увеличат, если найдут артефакт, и она уже не могла отказаться, — в контрасте со всем, что было сказано ранее, эти слова прозвучали совершенно пусто и безэмоционально. Словно говоривший хоронил в себе всё то, о чем вынужден был вспомнать. — Когда арестовывали Люциуса, вы с матерью были в холле, я же в это время проверял заклинанием поместье. Чары легко нашли сильную тёмную магию, так что к вечеру, как и к началу обысков, шкатулки в доме уже не было. Что ж, по крайней мере это объясняло то, почему Малфою так и не удалось найти ларец, и почему его колдография в кабинете Люциуса источала такую энергию: совсем недавно предмет был там, а потому магический след ещё оставался. — Кстати, об обысках, — Драко по привычке прищурился. — Чьей идеей они были? — Моей, — подозрительно-просто признался мужчина. — Когда мы только начали переговоры с Нарциссой, я сомневался, что она не откажется в последний момент. Пришлось идти на экстренные меры, — Уокер пожал плечами так, будто не видел в том, чтобы задействовать целый отдел аврората ради поисков одного артефакта, ничего особенного и хотя бы в теории сложного. — Потом, правда, о шкатулке узнали третьи лица, из-за чего мэнор, как и другие поместья, проверяли много раз, но к этому я уже не был причастен. Малфой еле удержался от того, чтобы закатить глаза. С другой стороны, ситуация значительно прояснилась, хотя легче не стало. Этого и вовсе не могло произойти, учитывая, зачем слизеринец проник в этот дом. Ему нужна была шкатулка, и он всерьёз намеревался её забрать. Безусловно, Драко понимал, что спасение семьи для Лукаса очень важно, но юноше необходимо уберечь свою собственную. Ларец с каждым днём вытягивал жизнь из отца, а Пожиратели, охотящиеся за артефактом, могли угрожать Нарциссе и Гермионе. Только это имело значение. Малфой не хотел и её должен был узнать ни про Мэри и её ребёнка, ни про что-либо ещё, что представляло собой нечто совершенно иное, чем ожидалось, и являлось очень личным. Клубок из тайн и заговоров запутался ещё больше, из-за чего окончательно потерялась основная нить. «Одному Мерлину известно, чем всё это кончится, — размышлял Драко, не сводя глаз с неожиданно замолкнувшего мужчины. — Только он знает, кто будет стоять на руинах змеиного гнезда». — Ты же понимаешь, что я не отдам тебе шкатулку? — предельно-серьёзно и тотально-конкретно задал вопрос Уокер, и то, как изменился его голос, нельзя было не заметить. — Я в курсе, что она высасывает жизнь из Люциуса, но, увы, я ничем не могу помочь. Он сам сделал свой выбор, согласившись пожертвовать кровь. — Дело не только в нём. Ты ведь знаешь, что ларец задумывался как крестраж? Волдеморт тоже оставил в нём свою кровь, следовательно, его всё ещё можно вернуть к жизни. Стоит ли мне объяснять, к чему это приведёт? — спокойно и рассудительно. Убедительно настолько, что купился бы сам Салазар. И, главное, без угроз и насилия, во всяком случае, пока что. Случайная мысль о том, что Грейнджер бы им гордилась, почти заставила ухмыльнуться. — Нет! — восклицание явно не являлось ответом на вопрос и прозвучало так громко, что слизеринец вздрогнул. — Я не отдам её. Мне нужно вернуть семью. Драко всеми силами души хотелось бы рассматривать возможность мирного решения проблемы, но отказ Лукаса прозвучал настолько категорично, что надежды на заветное «да» рассеялись так же незаметно, как и появились. — Одумайся, Уокер! — терпение, которым слизеринец с рождения был обделен, рушилось буквально на глазах. — Да, ты рассчитываешь, что с помощью сил, которые даст шкатулка, можно будет вернуть Мэри и ребёнка, но ты ошибаешься. Отец сказал, что ларец копит энергию слишком долго. Если ты завершишь круг, магия убьёт тебя. Её слишком много, Уокер, тебя попросту разорвёт на куски! — Ложь! — боль буквально стекала по каждому звуку, и это чувствовалось так явно, что Лукаса было почти жаль. — Ты же не хуже меня знаешь, Малфой: лучше сдохнуть, чем всю жизнь нести внутри себя вину. Да, Драко знал. Он многое никогда себе не простит. Смерти Люси, тех пятерых магглов и всех, чьи трупы выносили из подземелий мэнора через задний двор. Того, что потащил Крэба и Гойла в Выручай-комнату. Почти убийство Кэти Бэлл, которая лежала в лазарете с таким бледным лицом, что практически не походила на живую. Всю ту чёртову войну и, разумеется, её последствия. В том числе и Грейнджер, связь с которой тоже стала результатом недавней бойни. Драко никогда не простит себе ни той грязи, вылитой на гриффиндоку в Астрономической башне, ни всего, что вообще было сделано Гермионе. Ни-ког-да. Это навечно останется в его памяти. Клеймом, шрамом, отпечатком — неважно. Главное, что в сознании навсегда запечатлятся бездоннные глаза, в которых той ночью стояли слёзы, всегда тёплые руки и «Береги себя, Драко», выжженое на задворках сознания. Малфой действительно многого не забудет и не простит себе, но впервые за годы он готов и хочет двигаться дальше. Она починила его, и он не позволит кому-то это разрушить и обесценить. — Шкатулку, Уокер, — слизеринец процедил сквозь зубы, раздражаясь всё больше и требовательно протягивая руку. Практически выплюнул. Будто и не было этого безумного вечера откровений. Ничего между ними не изменилось. Зато как никогда обострилось желание добиться цели. — Верни мне её. — Её? — нарочито-беспечно поинтересовался волшебник, извлекая из-под рубашки цепочку, на которой висела шкатулка, уменьшенная до размера кулона, и перебирая её между пальцев. — Боюсь, что нет. Ты не получишь её. Не в этой жизни, Драко. Хохот прозвучал так громко и безумно, что стало жутко. Вина грызла Уокера, и он, очевидно, расплачивался за неё собственным рассудком. Если бы на кону не стояло слишком много, если бы Драко не обещал Гермионе уничтожить этот чёртов ящик, он бы, возможно, даже проникся сочувствием, но ситуация сложилась иначе, а потому даже малейших намёков на жалость не наблюдалось. «Нужно срочно что-то придумать. Давай, Малфой, напряги извилины! Авроры прибудут если они прибудут! в мэнор к полуночи, следовательно, надо заманить ублюдка туда. Вопрос в том, как это сделать. Ну же, Малфой, давай! Эврика!» — Это всё равно не сработает, — прищур, ухмылка и склоненная набок голова — классика, демонстрирующая собственное превосходство во всей красе. Снобизм, эгоизм, Мерлин, да как угодно! Главное, чтобы это сработало. — Шкатулка будет действовать только там, где её наполнили кровью и хранили. Что, этого не писали в твоих многочисленных книжках? — Даже не пытайся, Драко, — Лукас, в чьём здравосыслии слизеринец уже успел усомниться, расплылся в снисходительной улыбке, поражая тем, как менялось его настроение. — Ты, безусловно, умён и гораздо сообразительнее, чем Люциус, — полагаю, это досталось тебе от Блэков, — однако, всё ещё слишком молод, чтобы обмануть меня. — Заметь, это твоё решение, — почти равнодушно пожал плечами юноша. — Только не говори, что я тебя не предупреждал, когда ритуал не сработает, и шанс вернуть твою семью разрушится вместе со шкатулкой. Блеф. Самый настоящий. Ложь такая, что хочется смеяться. Потому что на подобные «угрозы» купился бы, разве что, ребёнок, или же тот, кто терял надежду. Именно к последней категории и относился Лукас, судя по тому, как выразительно теряло краски его лицо. Драко не мог этого видеть, но буквально чувствовал, как мужчину прошибло холодом, — причём даже более жутким, чем тот, что царил за окном, — от одной лишь мысли, что его гениальный план с ритуалом, старательно вынашиваемый всё это время, мог провалиться. Чёртовы часы с чёртовым чёрным циферблатом пробили ровно одиннадцать, а значит, до момента, когда шкатулка отдаст всю свою магию, оставалось совсем немного. Удары прозвучали настолько оглушительно-громко в звенящей тишине, что захотелось схватиться за голову, лишь бы не слышать противного скрежета. Тем не менее, сейчас ни Уокеру, ни Малфою было совершенно не до него. Угольно-черные и серебристо-серые глаза столкнулись и, прочитав во взгляде оппонента угрозу и решимость, двое волшебников ринулись к камину. Фигуры друг за другом с отрывом в долю секунды исчезли в ярко-зелёном пламени, оставив после себя лишь отчётливое «Малфой-мэнор», эхом пролетевшее по холодному поместью и мягко осевшее на разбитое стекло, закрывающее лицо красивой брюнетки на колдографии.

***

— Можем ли мы как-то связаться со Скоттами через Поттера? — спросил Блейз, когда все трое вышли из ступора и вновь попытались трезво соображать. — У него ведь много привилегий. — Не настолько много, как кажется, — покачала головой Гермиона. — У Гарри есть прямой доступ только к Кингсли и ни к кому больше. Есть другие идеи? — Пожиратели могут прийти за девочкой в любой момент, ни одна сова не сможет опередить их, — рассуждала Пенси, нервозно расхаживая по комнате. — Пергаментов вроде тех, что есть у вас с Драко, не так уж и много, так что вряд ли подобные найдутся у Дэвиса. — Верно. Тем более, что французское поместье лишь временное убежище. Если он и имел что-то такое, то в Англии, — согласилась гриффиндорка. — Итак, давайте подойдём к вопросу рационально. Через камины директора Макгонагалл и профессора Снейпа выбраться ни к Скоттами, ни к Уокерам нельзя. Почта и иные средства связи тоже бесполезны. Остаётся только… Слизеринцы не без тревоги ожидали продолжения фразы. — Хогсмид. И, очевидно, на подобный вариант «змеи» не рассчитывали. — Ты рехнулась, Грейнджер, — Забини нахмурился и покачал головой так резко, будто и впрямь рассчитывал вытрехнуть саму возможность такого развития событий. — Аконит случайно не влияет на мозг? — Это и правда не лучшее решение. Во-первых, у тебя всё ещё болит нога, во-вторых, Помфри ни за что не выпустит тебя из больницы, даже если для этого ей придётся связать тебя, и, в-третьих, ни через один дом деревни Хогсмида нельзя попасть к Скоттам. Их поместье под кучей защитных заклинаний после нападения Пожирателей, — попыталась максимально доходчиво убедить собеседницу Паркинсон, при этом порой поглядывая на неё так, будто у гриффиндорки и впрямь пострадала не только нога, но и голова. Видимо, слизеринцы остаются слизеринцами всегда, даже если пытаются быть хотя бы относительно лояльными. — Мне и не нужно к Скоттам, — настаивала Гермиона, по-удобнее усаживаясь на постели. — Министерство Магии — вот моя цель. Там можно и доложить об опасности, чтобы работники обеспечили безопасность Софи и её родителям, и присоединиться к специальному отряду авроров, которые должны штурмовать мэнор. — Повторяю в стотысячный раз, Грейнджер, — процедил Забини, — ты никуда не пойдёшь. Потому что там Малфой, магнит для проблем, драккл его раздери! «Именно по этой причине я и должна быть там». — У нас нет других вариантов, — голос девушки прозвучал неестественно-спокойно и предельно-серьёзно. Устало. Мерлин, им всем ведь действительно ужасно надоело так жить. Настолько, что кончались последние силы. — Мы так и не нашли иных путей, через которые можно предупредить Скоттов. Что же касается Дра... Малфоя… У него нет шансов, если никто не вмешается. Понимаете? Слизеринцы переглянулись. Да, они прекрасно знали всё это и не хуже видели риски. — Ваши семьи сейчас не в том состоянии, чтобы иметь авторитет, а потому в Минстерстве вас даже не станут слушать, — невероятно убедительно и почти мягко. Ровно как и тогда, когда Драко снесло крышу и он начал пытать Хупера. — Я знаю, как вам страшно, и не осуждаю. Но вы должны помочь мне выбраться из Хогвартса и найти камин. — Хорошо, допустим, — Забини выдохнул через несколько минут душащей тишины так, будто согласие далось ему неимоверным трудом. — Каким образом ты рассчитываешь попасть в чей-то дом в Хогсмиде. — Это же проще простого, — лукаво ухмыльнулась Пенси. — Мы слизеринцы или кто, черт возьми?! Непрошибаемой самоуверенностью веяло за версту, и Гермиона с трудом отговорила себя от того, чтобы закатить глаза. Это ведь не красиво, по меньшей мере. Хотя двух волшебников, на чьих шеях красовались серебристо-зеленые галстуки, в данный момент, казалось, совершенно не интересовали манеры. Слизеринцы наперебой предлагали многочисленные способы, как проникнуть в чужой дом, — незаконные в большинстве своём, — с каждой секундой все больше заражаясь азартом. «Змеи», — как-то совершенно случайно подумалось гриффиндорке, и впервые за несколько лет это звучало как комплимент. — Ты идти-то хоть сможешь, Грейнджер? — Блейз скептически покосился за перебинтованую ногу. — Учти, нести тебя на руках я не собираюсь, а терпеть общество Уизли и Поттера — тем более… — Я куда сильнее, чем ты можешь представить, Забини, — Гермиона демонстративно поднялась с постели, хотя и придерживалась за изголовье кровати. — Кроме того, да будет тебе известно, что яд аконита повреждает только внешние ткани кожи. — Если честно, я уверена, что весь удар взяли на себя эти жуткие дешёвые колготки, — Пенси попыталась сохранить нормальное выражение лица, но в её мимике всё же проскользил намёк на брезгливость. Игнорируя и сказанное Паркинсон, и неприкрытое сомнение на лице Забини, девушка решительно сделала шаг вперёд. Нога сильно щипала, из-за чего хотелось зажмуриться от боли, но неприятные ощущения, в целом, вполне можно было терпеть. В конце концов, могло быть и хуже. Да и за военные годы Гермионе доводилось видеть куда более ужасные ранения и телесные повреждения, чем какой-то ожог. Позволяя этим мотивирующим и внушающим веру в себя мыслям увлечь её, гриффиндорка героически дошла до двери, пусть и хромая. — Да уж, с такой скоростью мы доберёмся до Хогсмида к следующему Рождеству… — не без упрёка заметил Блейз, хотя и понимал, что сокурсница делала всё возможное. Просто так было проще — концентрировать внимание на мелочах, прячась за бронёй сарказма. Дорога до первого этажа Хогвартса прошла без особых проблем, хотя гриффиндорка не могла перестать чувствовать себя героиней какой-то криминальной маггловской драмы. Ей постоянно казалось, будто абсолютно каждый ученик и преподаватель знает об инциденте, произошедшем сегодня на замене по Зельеварению, и хочет вернуть её в Больничное крыло. На самом же деле ничего подобного не наблюдалось, и всем волшебникам школы не было до пострадавшей гриффиндорки никакого дела. Единственное и вполне серьёзное осложнение всей этой безумной операции появилось непосредственно перед высокими дубовыми дверьми, когда неожиданно и абсолютно непредвиденно обнаружилось, что на улице жуткая февральская метель, с каждым часом становится все холоднее, — дело, между прочим, шло к вечеру, — а на волшебниках не было ничего теплее мантий. Даже гриффиндорская упрямость и слизеринская хитрость не могли изменить того факта, что появляться в таких лёгких вещах на морозе было отнюдь не лучшей идеей. Забини предложил обратиться к эльфам, и, как бы Гермионе ни хотелось не обременять сердобольных созданий лишними заботами, подниматься с больной ногой на третий, гриффиндорский, этаж, а затем спускаться обратно, не представлялось возможным и грезилось чем-то нереальным, находящимся на границе с фантастикой. Убедив себя в том, что её принципы могут подождать, а вот Драко, находящийся в доме врага, и маленькая Софи — нет, гриффиндорка все-таки смогла благоразумно промолчать, когда Блейз в полуприказном тоне велел домовикам доставить всем троим верхнюю одежду. Путь до Хогсмида длился непривычно-долго и тяжело, из-за чего Гермионе в какой-то момент даже пришлось усомниться в своих силах. Если бы она провела в Больничном крыле хотя бы сутки, меняя повязки с мазью каждые три часа, как и полагалось, её нога была бы в куда лучшем состоянии, однако лечение длилось сравнительно недолго, а потому непоколибимая уверенность в том, что даже яд аконита не может помешать великой героине войны, заметно уменьшилась. Тем не менее, девушка старалась гнать подобные мысли прочь: уж чего, а жалости к себе и нытья ей точно не надо. Собирая внутри себя всю твёрдость характера, гриффиндорка упрямо шла напролом через пургу и сугробы, и когда совсем близко показались уютные домики Хогсмида с горящими внутри огнями, она выдохнула с нескрываемым облегчением. — Добрый день, — поприветствовала волшебника мужчину, открывшего дверь жилища после её настойчивого стука. — Я прошу прощения, но нам нужно… — Мне это не интересно. — Вы что, серьёзно? — изумился Забини так наиграно и громко, что от неожиданности вздрогнули и хозяин дома, и сама гриффиндорка. — Мерлин милостивый, сэр, Вы действительно не узнаёте Гермиону Грейнджер? Лучшую подругу Гарри Поттера? Талантливейшую ведьму из всех ныне живущих? — Ой, простите, — замялся мужчина. После детального изучения лица девушки ему явно стало неловко за свою недогадливость. — Эта героическая волшебница оказала незаменимую помощь Ордену Феникса, я бы даже сказал, что именно она внесла решающий вклад в победу над Волдемортом! — продолжал свой красноречивый монолог Блейз, сопровождая каждую интонацию жестом. — Неужели после всех её заслуг Вы не позволите мисс Грейнджер воспользоваться Вашим камином? Может, Вы и вовсе не рады такому исходу битвы? Уж не Пожиратель ли Вы, сэр? Пораженный таким напором и обилием фраз, мужчина незамедлительно впустил студентов в дом и проводил их к камину. — Учти, Забини, я никогда не забуду, как ты расписывал мои заслуги, — самодовольно усмехнулась Гермиона, следуя за хозяином. — Какое высокомерие, Грейнджер! — с наиграным возмущением упрекнул её мулат. — От Малфоя заразилась? Интересно, это передаётся половым путем или… — Дальше ты пойдёшь одна, — перебила сокурсника Пенси, кивнув на камин. — Знаешь, Грейнджер, мы, конечно, никогда не ладили и вряд ли будем, но… Просто верни его живым, ладно? Гермиона слегка улыбнулась в ответ и как-то невзначай решила для себя, что либо придёт обратно с Драко, либо не придёт вовсе, после чего уверенно произнесла: «Министерство Магии» и растворилась в пламени камина. Появление гриффиндорки в органе магического правопорядка не вызвало предполагаемого удивления, напротив, к девушке тут же подошёл один из сотрудников и совершенно дежурно, следуя протоколу, спросил: — Мисс Грейнджер? — Да, сэр. — Следуйте за мной, господин Министр хочет поговорить с Вами. Гермиона на миг смутилась, но послушно последовала за мужчиной. Мысли одолевали вопросы: что Кингсли хочет сказать ей? Он планирует отказать и не посылать авроров в мэнор? Или же это какая-то ловушка? Сомнения развеялись в тот же момент, когда невдалеке показался Бруствер. Он слегка улыбнулся, приветствуя волшебницу, и кивнул в сторону своего кабинета. В сопровождении дежурного аврора девушка дошла до дверей, после чего сделана шаг внутрь. — Гермиона, дорогая! — Бруствер улыбнулся уже не шаблонно, а искренне. — Великий Годрик, сколько я тебя не видел? Наверное, с того бала, да? — Здравствуй, Кингсли, — гриффиндорка присела на предложенный ей стул. — Да, в последний раз мы общались на Зимнем балу. Жаль только, что нынешний повод для встречи отнюдь не из приятных. — Верно, — Министр в момент стал серьёзным и сложил руки в замок. — Гарри связался со мной и сказал, что нужно срочно собрать отряд авроров и к полуночи отправить их в Малфой-мэнор. Ещё он упоминал мистера Уокера, но я ничего и не понял. Так как подробностей и объяснений мне добиться не удалось, я рассчитываю получить их от тебя. Гермиона уставилась взглядом на самое обычное перо, лежащее на столе Министра, в попытке понять, с чего именно ей следует начать. С истории вражды между Драко и Лукасом? Со шкатулки, предположительно находящейся у последнего? Может, логичнее будет рассказать сначала о Софи? Варианты лезли в голову, превращаясь в кашу из противоречивых предположений, но среди них не было ни одного подходящего способа максимально внятно и быстро донести информацию до собеседника. Взглянув в обеспокоенные глаза напротив, девушка решила, что главное — начать. — Если говорить кратко, то мы с Драко Малфоем выяснили, что Волдеморт планировал вложить часть души в ещё один крестраж, сделанный из древней шкатулки, но не успел завершить процесс его создания. В данный момент ларец находится у Лукаса Уокера, возможно находящегося в сговоре с Пожирателями Смерти, — видя замешательство на лице собеседника, девушка продолжила: — То, как мы это поняли, я объясню позже. Самое главное сейчас то, что шкатулка не может действовать слишком долго, а потому есть огромная вероятность, что она взорвётся сегодня ночью. К этому времени и мистер Малфой, и мистер Уокер будут находиться в мэноре. Кроме того, есть вероятность, что там может оказаться и Софи Элиш. В данный момент девочка находится на окраине Парижа вместе с Дэвисом Скоттом и его супругой. Их срочно нужно предупредить об опасности и предоставить защиту. Вы поможете, Бруствер? Министр молчал мучительно долго, после чего, наконец, заговорил: — Всё это звучит, по меньшей мере, необоснованно, — было видно, что мужчина боялся оскорбить и обидеть собеседницу, а потому аккуратно подбирал слова. — Министерству известно о некой шкатулке, представляющей угрозу, уже некоторое время, но её поиски не дали результатов. Что касается мистера Уокера… Гермиона, пойми, я не могу обвинить уважаемого человека в сокрытии особо опасного артефакта и связи с Пожирателями только потому, что так считают двое подростков. То, причём здесь юная мисс Элиш и мистер Скотт, я всё ещё не понимаю. — Кингсли, я знаю, насколько странно всё это звучит. У нас с Малфоем действительно нет никаких вещественных доказательств, но то, о чем я Вам рассказала, это правда. Просто поверьте, пожалуйста! — Грейджер не хотелось думать о том, как жалко она, должно быть, звучит. В любом случае, это сейчас не имело значения, ведь убедить Министра было как никогда важно. — Поймите, на кону стоят жизни невинных людей. Министр молча обдумывал услышанное и, пытаясь отвлечься от мысли, что он вот-вот откажет ей, гриффиндорка бросила взгляд на часы, показывающие без четверти восемь. Времени до взрыва шкатулки осталось не так много, и страх, старательно сдерживаемый и подавляемый в течение этих мучительно долгих суток, пробил брешь в железобетонном самоконтроле девушки. Если Кингсли не поверит ей и откажется помогать, то что тогда? Кто предотвратит взрыв, который, судя по времени хранения энергии в шкатулке, будет более чем внушительным? Кто убережет маленькую девочку от участи, постигшей её сестру? У Гермионы появлялся ком в горле лишь от одной мысли о Люси, и единственное, что её всегда успокаивало — понимание, что эта трагедия произошла во время войны, а на ней не может не быть жертв. Теперь же в магическом мире воцарился мир, а потому допустить гибель невинного ребёнка было непростительно. И, наконец, последний, но не менее важный вопрос, устраивающий хаос в мыслях и заставляющий стыть в жилах кровь: кто спасёт Малфоя? Обычного мальчишку, такого же, как и все остальные, но по воле судьбы оказавшегося на тёмной стороне. Живущего с тягостным чувством вины, спрятанным под толщей сарказма. Переломанного и треснутого, но всё ещё хранящего внутри себя свет. Кто поможет ему? Министр Магии молчал, а вместе с ним и сама Грейнджер не могла дать ответов на собственные вопросы. — Это очень рискованно, Гермиона, — Кингсли, наконец, заговорил, и девушка рефлекторно выпрямилась. Что это: гриффиндорская храбрость, заставляющая бесстрашно подставлять грудь под слова, заведомо зная, что они вполне могут пронзить сердце, или банальное желание хотя бы выглядеть достойно, когда последняя надежда на глазах обращается в прах? Собирая по крупицам самообладание и до крови впиваясь ногтями в нежную кожу ладоней, девушка перестала дышать, ожидая продолжения фразы. «Господи, если ты есть…» — Скажу честно: я не доверяю Малфою. Возможно, я ошибаюсь, но, на мой взгляд, он ни чем не отличается от своего отца. Однако я верю тебе, Гермиона, и верю Гарри и Рону. Если вы, Золотое трио, считаете, что этот юноша действительно стоит того, чтобы к нему прислушались, то я не в праве отказать вам. «Стоит», — чуть не вырвалось у гриффиндорки, и она до крови прикусила язык, пытаясь не сказать ничего лишнего. — То есть, — неуверенно начала Грейнджер, говоря так тихо, будто надежда легко могла ускользнуть, а единственный шанс — раствориться в воздухе от громкости её голоса, — Вы дадите приказ, чтобы авроры прибыли в мэнор? — Да, — Министр Магии кивнул, и Гермиона выдохнула, не скрывая облегчения. Огромный груз, с прошлого вечера давящий ей на плечи, ломая кости, испарился, и девушка снова могла нормально дышать. — Я прикажу уведомить Скоттов об опасности и немедленно укрепить защититу на их поместье. — Спасибо, Бруствер, — еле-слышно прошептала гриффиндорка, чувствуя, что в горле ужасно сухо, а к глазам подступают слезы. Она не давала им волю весь день, держа себя в руках и не позволяя пробиться наружу предательским солёным каплям, но сейчас сохранять спокойствие было практически невозможно, потому что впервые она убедилась в том, что у Малфоя есть реальный шанс. «Вдох-выдох, Гермиона. Давай, ещё раз. Ты справишься. Не время быть слабой» — убежала себя девушка и, когда рациональная часть одержала победу, глубоко вздохнула, приводя дыхание в норму. — Что-то ещё, мисс Грейнджер? — официоз, пришедший на смену прежнему мягкому тону, вернул волшебницу в реальность, где в двух метрах от стола уже стоял помощник Министра Магии. Гермиона всегда находила довольно значимым то, что Бруствер умудрялся совмещать в себе строгость политика и врожденную доброту, меняя эти два «режима» практически мгновенно. — Я бы хотела отправиться в мэнор вместе со всеми, — видя, как меняется лицо советника, девушка поспешила уточнить: — под свою ответственность. Помощник уже открыл рот, чтобы высказать свое недовольство и несогласие, когда Бруствер жестом прервал его. Мужчина лишь внимательно посмотрел в глаза гриффиндорки, словно пытаясь отыскать в них ответ, и, очевидно, нашёл. Коротко кивнув и так и не произнеся ни слова, Министр вместе с коллегой покинул кабинет.

***

Оказавшись в родном поместье, Драко выдохнул с облегчением. Вряд ли старые каменные стены, среди которых на протяжении многих лет жили его предки, в решающий момент помогли бы юноше в бою, но понимание, что он находится не где-то, а дома, каким-то образом придавало сил. Едва вылетев из камина, Малфой пустился в погоню за Лукасом, передвигавшимся неожиданно быстро и ориентировавшимся в поместье подозрительно хорошо. О том, каким образом мужчина вообще получил доступ к мэнору, слизеринец решил поразмыслить позже. Пытаясь не потерять едва уловимую фигуру во мраке коридоров из виду, слизеринец не мог не думать о том, насколько слеп был всё это время. Мерлин, мало того, что шкатулка была у Уокера, пока он тратил недели, обыскивая мэнор, так ещё и оказалось, что министерский урод носил артефакт огромной темномагической силы с собой постоянно! Лукас, черт бы его побрал, не расставался со своим новообретенным аксессуаром даже тогда, когда Малфой говорил с ним в Хогвартсе или, например, в Азкабане! В первой половине ноября Драко практически ежедневно через свитки заставлял Грейнджер не спускать с ублюдка глаз и выискивать у него «какую-то коробку», а заветный ларец, из-за которого столько волшебников лишились жизней, все это время болтался у Уокера на шее, скрытый от посторонних глаз за воротом идеально выглаженной белой рубашки. Думать о том, что ответ буквально лежал на поверхности, было почти больно. — Верни мне гребаную шкатулку! — чувствуя, как сбилось дыхание, прохрипел юноша, бегом спускаясь по лестнице вслед за мужчиной. То, куда министерский работник направлялся, всё ещё оставалось загадкой. Что-то внутри подсказывало, что на самом деле Драко доподлинно известно о том, где он окажется, но волшебник упорно отмахивался от этого предположения. Снова оказаться там не было никакого желания. — Только через мой труп, — послышалось из-за очередного крутого пролёта лестницы. Мужчина явно бежал на пределе своих возможностей, судорожно оглядываясь, словно вспоминая, куда ему двигаться дальше, и с железной хваткой сжимая в кулаке шкатулку, висящую на серебряной цепочке. «Это вполне можно устроить», — совершенно серьёзно подумалось Малфою. Адреналин бушевал в крови, накатывая волнами и обдавая тело жаром, и слизеринец был готов поклясться, что его сердце пробьёт грудную клетку и вырвется наружу, покатившись вниз по каменным ступенькам, потому что оно колотилось настолько сильно, что сомнений в подобном исходе практически не осталось. Преодолевать метр за метром становилось все тяжелее по мере того, как приходило понимание, что организм не получал пищу и нормально не отдыхал более суток, а тренировок не было довольно долго, и к тому моменту, когда волшебники спустились в подземелья, Драко практически раскаялся в том, что не уделял должное внимание квиддичу в этом учебном году. И, видит Салазар, Малфой искренне начал бы сожалеть, если бы не одно «но». Юноша резко остановился, уставившись взглядом в спину удаляющемуся Уокеру, чья фигура скрылась за порогом той самой Чёрной комнаты. В этом месте среди могильного холода и гробовой тишины Драко попробовал на вкус своё первое Круцио, а в последствии пытал этим Непростительным сам. Именно тут он слышал столько душераздирающих воплей, что после неделями не мог нормально спать. В этой чёрной комнате свой последний вопль от его руки издала и Люси, и от воспоминаний о том всепоглощающем ужасе, застывшем в заплаканных детских глазах, у Драко до сих пор стыла в жилах кровь. Как только Малфой узнал, что Поттер прикончил Волдеморта, он поклялся самому себе, что больше никогда не окажется в этом месте. Ни под каким предлогом. Потому что там, через два метра, он вновь превратится в того переломанного мальчишку, который давился своей же слабостью и ненавидел каждый прожитый день. В того, кто до крови раздирал собственное предплечье, пытаясь выжечь, вытравить Тёмную метку. Сейчас Драко стоял перед дверьми в Черную комнату, параллизованный воспоминаниями, проносящимися перед глазами, и не мог пересечь порог. Такое простое действие казалось чем-то до сумасшествия сложным, почти невозможным. Требующим немысливых усилий. «Давай, Малфой, сделай это». «Я ненавижу то, что такая безвольная тварь зовётся моим сыном! Ты не достоин своей фамилии! Ты не можешь оправдать гордое имя Малфоев! Мне за тебя стыдно! — слова Люциуса настолько живо звучали в голове, что уже взрослый юноша поежился так, будто вновь стал тем беззащитным семилетним мальчишкой. «Его здесь нет, он только в твоей голове. В голове, слышишь? Давай же, иди!» «Но в тебе, моя дорогая, — то, как скрюченный палец Волдеморта указал на девочку, то, как по телу пробежала дрожь, — я не вижу никаких ценных способностей. Пытай её до смерти, Драко». «Салазар, да соберись и иди уже!» «Он не злодей. Драко всего лишь мальчик», — тихие слова матери, перемешанные со всхлипами, и жгучая боль от присвоения метки, последовавшая далее. «Этого больше нет. Это в прошлом, слышишь? В прошлом!» «Заканчивай, Драко. Пусти ей в башку Аваду и дело с концом» — гребаный Том Реддл сказал это так просто, будто говорил о погоде, а юношу прошибало током каждый раз, когда он вспоминал этот ледяной голос. В тот момент все, кто находился в Чёрной комнате, мысленно подписали Люси приговор. Ровно до того, пока Малфой не опустил палочку. «Слабак! Уродец! Позорище! — а спустя годы тихое, наполненное мольбой: — Прошу, убей её, сын». Голову разрывали на куски тысячи воспоминаний, стремительно проносящихся друг за другом, картины прошлого, словно галлюцинации, представали перед слизеринцем, как живые, и волшебник уже был готов послать к чертям всю эту эпопею со шкатулкой и Уокером, когда… «Береги себя», — тихое, случайно оброненное на берегу лесного озера в сентябре. «Драко, прошу тебя», — робко и почти не слышно, но эта нежность переломала ему ребра той ночью. «Не исчезай», — сжавшее кабинет Снейпа до размера молекулы. «Будь осторожен», — ударившее точно в грудь. Его больное подсознание выплюнуло эти фразы, словно многократно пережеванную пищу для размышлений, и сделало это настолько вовремя, что невозможно описать в словах, ведь они напомнили о самом главном: Драко обещал Гермионе уничтожить шкатулку. Практически поклялся, давясь пыльным затхлым воздухом в кабинете Северуса. Что он, Малфой, скажет ей, если не выполнит обещание? Да, от слизеринцев никто и никогда не ждал подвигов, ведь решительные поступки совершенно не в их стиле. Студенты этого факультета не кидаются в бой, они лишь жмутся ближе друг другу и прячут головы. Такой негласный порядок царил всегда, но сможет ли Драко смотреть Гермионе в глаза, если сбежит, как трус? Она в нем разочаруется. Это гораздо хуже смерти. Делая глубокий вдох и пересиливая себя, волшебник впервые за долгое время переступил порог Чёрной комнаты. «Маленький хозяин вернулся, но он больше не хочет сдохнуть». — Так-так-так, — послышался неприятный, до скрежета в груди знакомый голос. — Давно не виделись, Малфой. Яркий свет зажегся совершенно неожиданно, завстав слизеринца закрыть глаза рукой, и лишь полминуты спустя, когда нормальный обзор стал возможен, Драко обнаружил сначала связанного заклинанием Лукаса, чья палочка лежала в паре метров от него, а затем и гадко ухмыляющегося Корбана Яксли. Волшебник явно чувствовал себя хозяином положения, лёгким движением кисти трансфигурируя мантию Уокера в жалкое подобие стола. — Обожаю семейные воссоединения, — Малфой обернулся на голос и обнаружил в слабоосвещенном углу комнаты Родольфуса Лестрейнджа. Мужчина вальяжно облокотился о стену, левитируя на стол предварительно увеличенную шкатулку. — Ты тоже, племянничек? Корбан и Родольфус громко засмеялись, обнажая полугнилые зубы омерзительного жёлтого оттенка, а Драко оставалось лишь поражаться своему «везению», глядя на них. «Двое до сих пор не пойманных Пожирателей Смерти в моем доме со шкатулкой в руках. Превосходно. Просто, блядь, превосходно!» — иных слов, хотя бы относительно цензурных, для описания ситуации не нашлось. — Зачем ты притащил сюда этого? — Яксли небрежно кивнул в сторону Лукаса, с неимоверными усилиями доползшего до палочки, но пока не взявшего ее. — Уокер ведь подставил твоего папашу, помнишь? Или уже забыл? — Читал «Пророк» в Азкабане, да, Корбан? — слизеринец усмехнулся, предпочтя не замечать того, что министерский работник почти добрался до оружия. Драко ещё не определился, как будет относиться к Лукасу после этой безумной ночи откровений, ведь времени, чтобы переварить услышанное, попросту не было, но помнил, что Непреложный обет не даст Уокеру убить его. Лукас явно не был на стороне Малфоя, но впервые за долгое время он не стоял на противоположной. — Всё так же иронизируешь, да? — Родольфус оттолкнулся от стены и медленно двинулся в сторону стола, с маниакальным блеском в глазах рассматривая шкатулку. — Боюсь, теперь смеяться будем уже мы. Крестраж отныне наш, так что теперь ты либо с нами, либо против нас. — Ну же, Малфой, решайся, — елейно протянул Яксли, хитро поглядывая на юношу. — У нас, видишь ли, не так много времени. В комнате не было часов часов, но и без них не составляло труда догадаться, что время близится к полуночи. — Что ж, мы дали тебе шанс, — Корбан пожал плечами. — Ты им не воспользовался, так что прощай… — Это мы ещё посмотрим. Экспелиармус! — с кончика палочки Лукаса сорвался яркий красный луч, ударивший точно в Пожирателя. — Круцио! — завопил Лестрейндж. — Протего! Наблюдая одновременно и за дуэлью Лукаса и Лестрейнджа, и за Яксли, пытавшимся подняться с пола, при этом громко ругаясь, Драко оценивал свои шансы забрать шкатулку. Это действительно казалось самым логичным решением. Как только будет уничтожен крестраж, проблема с Пожирателями решится сама собой, а с Уокером можно разобраться потом. В теории эти размышления звучали хитро и разумно, то есть по-слизерински, однако добраться до ларца не представлялось возможным. Во всяком случае, пока. — Зачем же тебе шкатулка, Уокер? — издевался Родольфус, то посылая заклинания, то защищаясь от них. — Решил вернуть свою шлюху, да? Может, она уже сдохла вместе с вашим отпрыском? Не думал об этом? — Авада Кедавра! — прохрипел Лукас, и Драко почувствовал, как каждый децибел голоса мужчины был наполнен самой настоящей болью. В угольно-черных глазах не только искрилось желание заполучить крестраж, но и разгорался огонь одной жгучей жажды. Жажды убивать. — Куда-то собрался, Малфой? — увернувшись от Непростительного, волшебник направил палочку на юношу, умело отразившего несколько атак Яксли и почти добравшегося до стола. — Не торопись так. — Сектумсемпра! — Петрификус Тоталус! — Круцио! — Остолбеней! Четверо волшебников сражались уже не на жизнь, а на смерть, посылая заклинания то в противников, то друг в друга, и эта битва всё больше начинала напоминать самое настоящее безумие. Чёртово помешательство. Потому что это оно и было. Гребаный замкнутый круг. Малфой, жаждущий забрать шкатулку и все ещё желающий хоть как-то отомстить Уокеру, Лукас, также стремящийся заполучить ларец и едва ли не мечтающий отомстить Лестрейнджу и Яксли, и, наконец, сами Пожиратели, тоже сражающиеся за крестраж и пытающиеся убить и Малфоя, и Лукаса. Гребаный замкнутый круг, из которого не было выхода. — Редукто! — Родольфус исчез ровно за секунду до того, как заклинание Драко достигло его. — Если бы ты пробил чарами стену, ее каменные плиты могли бы задеть шкатулку! — заметно покрасневший Уокер с нескрываемым недовольством уставился на слизеринца. — Ты ведь понимаешь, что она может подорвать все к чертям от любого прикосновения? — Смотри, Малфой, сегодня он атакует нас, а завтра — тебя, — губы Яксли растянулись в мерзкой улыбочке. — Хочешь, избавлю от страданий? Авада Кедавра! — И это говорит тот, чей друг посреди битвы растворился в воздухе. Драко едва увернулся от Непростительного, когда где-то в глубине поместья послышался шум от хлопков аппараций, после чего в Чёрной комнате один за другим начали появляться авроры. Малфой уже был готов вздохнуть с облегчением, когда увидел среди бравых стражей порядка её. Чёртову Гермиону Грейнджер, снова залезшую в самое пекло и выглялевшую невероятно нелепо и одновременно поразительно уместно в аврорском жилете и с перебинтованной ногой посреди этого хаоса. Она оглядывалась по сторонам, явно выискивая среди чёрных мантий его, Малфоя, и, встретившись с ним взглядом, посмотрела так, будто не видела его никогда и сейчас нашла впервые. Было в этом взгляде нечто странное, совершенно непривычное, напоминающее извращенное подобие страсти и гордости вкупе с бьющим адреналином. Драко так и не разобрал, что это было, но почему-то был готов спуститься хоть в Преисподнюю, лишь бы она снова посмотрела на него так. — Брось оружие и подними руки, Яксли, — чётко и максимально членораздельно процедил аврор, направивший палочку точно на Пожирателя. Уокера в это время скрутили двое других авроров. Вне всех ожиданий Яксли лишь расхохотался в ответ на угрозу, и в тот момент, когда все присутствующие невероятно ясно увидели чистое безумие в его глазах, послышался ещё один хлопок. В центре Чёрной комнаты Малфой-мэнора матерелизовался Лестрейндж с маленькой девочкой, бьющейся в его руках. Драко стоял и не мог поверить в то, что видел. Те же спутанные золотистые кудри, те же заплаканные голубые глаза и тот же животный страх, плещущийся в них. На расстоянии пяти метров от него стояла точная копия Люси Элиш, убитой чуть более года назад от его руки, только живая и отчаянно борющаяся за спасение. И, кажется, выглядевшая чуть выше, нежели тогда, в октябре. Девочка извивалась и пыталась кричать, а Родольфус лишь ухмылялся и закрывал ей влажной ладонью рот, смотря Драко прямо в глаза с нескрываемой издевкой. — Верните шкатулку и дайте нам уйти, или я прикончу девчонку, — потребовал Лестрейндж, переведя взгляд на авроров, после чего повернулся обратно к слизеринцу и прошипел: — Ну же, Малфой, ты ведь не убьёшь её снова? И тут Гермиона поняла. Догадалась, явственно видя панику и настоящий ужас в серых глазах, прикованных к заплаканному лицу юной волшебницы. Казалось, будто она своими глазами наблюдала то, о чем рассказал ей Драко, и, видит Мерлин, в жизни это было куда более жутко, нежели в воображении. Юношу трясло, и у Гермионы горели подушечки пальцев от желания прикоснуться, успокоить. — Драко, — женский голос прозвучал удивительно громко в мёртвой тишине Чёрной комнаты и эхом отразился о стены. — Не верь ему, это не Люси. Девочку зовут Софи Элиш, она её сестра. Малфой слышал знакомый и до боли близкий голос так, будто его источник находился где-то глубоко под водой или за стеной, и хотя все слова были предельно простыми и понятными, их смысл не мог осесть в мыслях. Гермиона что-то говорила, пыталась достучаться до его сознания, а Драко видел лишь трясущееся от страха детское тело и крупные градины слез, катящиеся до пухлым щекам. «Это не Люси» — молотом ударяло по черепной коробке, а мозг отказывался признать в девочке кого-то другого, нежели жертву страшной трагедии. — Не слушай грязнокровку, посмотри на ребёнка, — встрял Яксли, к чьей глотке были приставлены палочки трех авроров. — Драко, — настаивала Грейнджер, и нежность в её голосе сдирала с Малфоя кожу, — это не твоя вина. Ты не убийца. Где-то в глубине Малфой-мэнора главные часы сделали первый из двенадцати ударов, тем самым дав понять, что до полуночи осталось меньше минуты. — Шкатулка сейчас взорвётся. Нельзя рисковать гражданскими и несовершеннолетними. Отступать, — приказал старший аврор, и на третий удар часов команда сделала несколько шагов назад. Следующие события произошли слишком быстро, чтобы их осознать или остановить. Лестрейндж отшвырнул Софи в сторону на пятый удар часов, и следующие несколько секунд Драко наблюдал за тем, как не-Люси, спотыкаясь и едва не падая, убегает к аврорам. Корбан схватил со стола шкатулку, несмотря на протест всех присутствующих, и, не удерджав, уронил её на пол. Грохот раздался в такт девятому удару. В Чёрной комнате мгновенно повисла выжидающая тишина, душащая напряжением и выкачивающая из помещения воздух. Всех мучил вопрос: взорвётся или же нет? В какой-то момент здесь действительно стало нечем дышать. Часы пробили ровно полночь и, повинуясь нечеловеческому инстинкту, Драко в прыжке повалил Гермиону на пол, закрыв собой, когда раздался поразительной мощи взрыв, сносящий с фундамента стены и рушащий всё вокруг. Несколько воплей раздались в унисон с оглушающим грохотом. Пепел осел на безжизненные куски камня и бетона, некогда служившие Чёрной комнатой Малфой-мэнора. Змеиное гнездо рухнуло.