Природа

Ни Вийера, ни Сащеко, ясен хуй, за день не поправились; последнему стало только хуже и ребята начали серьезно переживать за него. — Ром, все-таки, может скорую вызовем? — Хуерую, я сам себе скорая. Дай ибуклин. Мамай закатывает глаза и вкладывает в руку Англичанина две таблетки. Тот запивает их уже остывшим чаем с лимоном и откидывается на спинку дивана, облокачиваясь на поникшего Дарио. — Они не смогут выступить, Илюх. — Мирон вертит в руках телефон и хмурится, смотря будто бы сквозь организатора. — Я ебал, все же придется Локи звонить. Ваня упорно хуесосит себя за свою радость в этой ситуации, но все равно почти улыбается, когда Мамай кивает и Федоров набирает номер. С Ромой они за это утро уже успели подобавляться друг к другу во все социальные сети, обговорить всю актуальщину, набравшуюся за последнюю неделю, пообсуждать последний альбом R3D — у Локи с Рудбоем почти одинаковые вкусы на музыку —, поговорить насчет дальнейших роминых планах и пообещать друг другу обязательно затусить вдвоем после окончания «арХХХеологии». Евстигнеева Рома интересовал до невозможности, ему симпатизировало в нем все: манера выражаться, мысли, все, до единой, быстрая речь, собственная позиция в абсолютно каждом вопросе, дикая страсть к музлу, бешеная энергия и запал. — Че, сможет? — Сможет, сказал скоро будет. Грузитесь пока в машину и освободите там одно кресло. В бронике места оказалось пиздецки мало, и, если бы Ваня не согнал больного Порчи спать к такому же больному Сащеко, Худякову пришлось засесть где-то в хвосте, обложившись чемоданами и рюкзаками. Все четыре часа с остановками, за которые они ехали до Барнаула, парни сидели рядом, не отлипали друг о друга, постоянно болтали, одновременно закуривали — Руслан заебался кричать, что «весь салон уже прокурили, хватит, блять» —, и делили наушники на двоих, потому что зашла речь о Метле, а «не отдать честь Метле, когда базаришь за Метлу — пиздец». Мирон молча смотрит на это и охуевает, потому что такого воодушевленного, разговорчивого и активного Евстигнеева он за два года общения и их отношений ни разу не видел, даже когда тот накуривался и напивался в хлам; ему удается пару раз выцепить Ваню из, видимо, просто невероятно интересного диалога, но тот сразу же отмахивается, сухо отвечает и поворачивается обратно к Роме. На репетиции и чеке в клубе Худяков погружается в работу и проверку аппаратуры, и Федоров даже немного радуется, сумев нормально перекинутся парой слов с незанятым Ваней, покурить с ним наедине и несмазано поцеловать. На этом концерте Рома, уже практически полностью свободный, раскрепощенный и адаптировавшийся перед толпой, выкладывается в два раза лучше, чем на прошлом. Ваня радуется этому, кажется, больше, чем сам Локи, на бэках скачет ближе к пульту, чем к сцене, постоянно палит на счастливого Худякова, первый подначивает людей на «пошумите диджею» и в конце, обнимая его за шею, первый съебывает в гримерку. — Блять, Ром, давай с нами теперь по городам? Я хуею какой ты пиздатый диджей. Дарио, которому стало действительно получше, на ломаном русском кричит свое недовольно-шутливое «э бльять» и толкает Ваню в стену; тот ржет и, похлопав Порчи по плечу — намеренно сильно — идет смывать грим. — Ваня прав. — Мирон улыбается и открывает бутылку воды. — Не засиживайся в своей Сибири, а то такой талант будет очень жалко проебать. — Я и не собирался. Разносить номер отеля со всеми остальными сегодня не хотелось. Хотелось спокойно курить дурь, болтать ни о чем и медленно потягивать виски с колой; этим Евстигнеев и занимался, успешно забив на всеобщий кураж и изредка предлагая сделать пару тяг или Мирону, занятому то отсмотром видеоматериалов с тура, то методичным нахуяриванием с Риккой, или Роме, сидящему на подлокотнике ваниного кресла. — Да не употребляю я наркотики, Ваня, заебал. — Да это ты заебал, че какой душный? Обычная трава, без химки, не жесткая. — Я тебе уже пояснял за это. — Ну пожалуйста, Романыч. Охуенно ведь будет. — Мне и без этого охуенно. — Ой, блять, как телка ломаешься. Один покурю. Рудбой хмурится и вдыхает дым, закрывая глаза и откидываясь на спинку кресла. Худяков молча смотрит на насупившегося парня с пару секунд и закатывает глаза, вырывая из его рук косяк. — Заебал. Он тут же делает тягу, чудом не закашливается и опирается на евстигнеевское плечо, чтобы не упасть. Ваня смеется и хлопает того по колену, забирая самокрутку обратно. — Ух, ебать. — Ну, а я че говорил. — он довольно улыбается. — Скоро вставит. Вставило действительно скоро и, несмотря на заверения Евстигнеева о безобидности смеси, вставило жестко. И без того улыбчивый и смешливый Худяков не мог заткнуться, смеялся, затянул в танец монтирующего видосы Рикку и доебывал таких же обгашенных Англичанина, Мирона и Ваню; от последнего он практически не отходил, показывал ему мемы — смешными они не были, но Рудбой ржал на весь отель — и постоянно тащил его курить на маленький застекленный балкон. — Ну как, заебись? — Ваня поправляет капюшон, лезет в карман и достает помятую пачку lucky strike`а, чиркая зажигалкой. — Заебись. — Рома улыбается и подкуривает свою сигарету от сигареты Рудбоя. — Но пошел бы ты нахуй, это был первый и последний раз. — Посмотрим еще. Евстигнеева накрыло сильнее и быстрее, чем Худякова, потому что мешать траву, спирт и увеселительные таблеточки плохо вдвойне. Он не прекращая смотрит Роме в глаза, хрустит костяшками пальцев и по-тупому давит лыбу. В голове только две мысли: о Мироне и о том, чтобы зажать Рому в углу этого ебучего балкона и сделать с ним что-нибудь, о чем будет жалеть. — Бля, Романыч, пошли обратно к ребятам. Меня видать совсем переебало. Всю оставшуюся ночь он провел по близости к Федорову, чтоб успокоиться и не думать о различной хуйне, настойчиво лезущей в черепную коробку; Худяков сам больше не лез и только изредка поглядывал на Ваню, задумчиво хмурясь. Мирон чувствует неприятное жжение в грудине. С утра Рома вызывает такси до автовокзала, обменивается номерами чуть ли не со всем табором и Евстигнеев выходит с ним на улицу, пока народ собирает шмотки на погрузку. — Ну че, не на совсем же прощаемся? — Нет конечно. — Худяков улыбается и выбрасывает недокуренную сигарету в мусорку, когда видит свое такси, подъезжающее ко входу. — Еще столько вискаря не выпито. — И травы не выкурено? — Пошел нахуй со своей травой. Жду тебя после окончания тура в Томске и не ебет. — Забились, ток если не будет твоего расхваленного салата, я хуй к тебе нос суну. Парни на пару секунд задерживаются в крепких прощальных объятиях и Евстигнеев молча провожает садящегося в тачку Рому взглядом. Он выбрасывает докуренную до фильтра сигарету и оборачивается, почти что врезаясь в идущего к бронику Федорова. В машине тихо. Все на отходняке или спят, или молча умирают, глотая минеральную воду литрами. — Вань, так на кой хуй тебя Локи после тура в Томске ждет? — Слышал, что ли? — Вы у входа стояли, ясен хер, слышал. Так зачем? — Пофоткать его попросил, да затусить на пару деньков. А че? — Ничего. Мирон отворачивается к окну и облокачивается головой о стекло, натягивая капюшон; Ваня отпускает его руку и утыкается в телефон, надевая наушники. Внутри у обоих комом стоит непонятная горечь. Домой Худяков заваливается днем, вымотанный, опухший от трехдневной пьянки, усталый, но с счастливым оскалом на половину лица. Маша встречает его с поцелуями и теплыми объятиями. — Пошли обедать, остывает уже. За едой он без перерыва рассказывает о предконцертной суматохе, о выступлениях и о диких тусовках после их окончания, рассказывает о работе и ее внутряках, рассказывает о безумно интересных людях, с которыми познакомился; больше всего, конечно, о Ване. Девушка умильно улыбается, расспрашивает обо всем в подробностях и напоминает Роме о том, что еду иногда нужно пережевывать. Молча. — А еще Ванька фоткает просто охуительно, я тебе покажу работы, он мне в ВК присылал. А, и меня предложил пофоткать, круто, да? Не за «бесплатно», конечно же, заставил дать слово, что я ему приготовлю свой фирменный еврейский салат и куплю бутылку «white horse»`а. Бля, классный тип, конечно. Мирону повезло. — Ты мне про этого Ваню больше рассказал, чем обо всем остальном вместе взятом. Мне уже начинать ревновать? — Маша смеется и поднимается из-за стола, убирая тарелки в раковину. — Но вообще, я рада, что ты наконец нашел себе практически единомышленника. Рома никогда не думал о роли соулмейтов в жизни как о простой формальности. Он считал, что родственные души обязательно должны встретиться до двадцати лет, полюбить друг друга до гроба, обручиться, обзавестись деревом-домом-собакой-сыном и никогда не расставаться; Машу он любил всей душой и в скором времени планировал сделать ей предложение. В голове вспыхивают события прошлой ночи и сознание Ромы рисует тот маленький тесный балкон и накуренного Евстигнеева, постоянно покусывающего губы и смотрящего в упор на него. Тогда ему показалось, что в чужих пьяных глазах что-то будто бы загорелось на мгновение и Ваня чуть потянулся к нему. Он только сейчас понимает, что в случае чего не оттолкнул бы его и, вероятно, даже не подумал о Маше. Худяков резко мотает головой, сквозь зубы цедит тихое «совсем ебнулся», поднимается вслед за девушкой и крепко обнимает ее за талию, зарываясь носом в длинные волосы. — Не дури, Мань. Как я без тебя? Она замирает на долю секунды, улыбается и ерошит мыльной мокрой рукой его волосы. — Иди в душ. Рома целует ее в висок и выходит из кухни. Маша хмурится неприятному ощущению в груди.