Молоко

— Ты сегодня раньше, — заметил Гамлет, — Сказал же, сам приду, — обречённо выдыхает мужчина, протягивая руку за ключами: новый ритуал, который появляется в жизни Гамлета, и он нравится очень. Не Горацио, а ритуал. Хотя… Гамлет бьет себя по раскрасневшимся сильнее щекам, выгоняя ненужные мысли и отдавая холодную связку. Горацио беззаботно вертит в руках ключи, а Гамлет снова залипает на его руки. Потом переводит взгляд на свои, несчастно хмыкая: дрожащие, красные, с побелевшими ногтями, какие-то совсем уродливые в своей беззащитности. — В карманы засунь, — по-доброму советует Горацио, неправильно истолковав взгляд. У дублёнки нет карманов. Гамлет старательно суёт ладони в карманы задубевших брюк, но они упорно не поддаются, принося больше вреда, чем пользы. Тогда Горацио качает головой и просто, будто так и должно быть, берет его ближнюю руку в свою и греет у себя в кармане. «Так и должно быть» — проносится осколок мысли в гамлетовом мозгу, и этот осколок пугает так, что он даже дергает руку прочь, однако чужая рука мягко, но настойчиво сжимает его пальцы, удерживая в тепле. Гамлет немножко чувствует себя максималистичной девочкой-подросточком, но кто его винит в этом? У него появился целый человек, ему можно. Молоко. Одно ледяное, одно с щепоткой пряного сахара. Ещё один новый ритуал. Почему каждая их встреча напоминает ворох вырезок из мелодрам? Почему он вообще думает о мелодрамах?! Неловкая тишина. О боже, нет-нет-нет, только не это, именно такую тишину он ненавидит, он молча раскрывает и захлопывает губы, не решаясь ничего сказать. В итоге задаёт самый идиотский вопрос, до которого можно было додуматься: — Кто ты? Горацио искренне ржёт, мол, ты меня пару дней назад в дом запустил, мог бы и раньше спросить, но рассказывает. Он оказывается ассистентом при компании его, Гамлета, отца (!), весьма ценным кадром и личностью косвенно знакомой даже самому Гамлету по его и Клавдиевым восторженным рассказам. Юноша удивленно распахивает глаза и с несвойственной прытью, будто боясь, что передумает, тараторит историю своей семьи, под конец странно дрожа и чуть не плача, ноонмужчина, емустыдно, ондержится, только ноет там что-то больно. Вдруг Горацио совсем близко, вот здесь, рядом, так, как хотелось, осторожно обхватывает плечи и давит на лопатки, Гамлет подрагивает щекой на его груди и дышит через раз, даже не двигаясь. Через несколько десятков сладких секунд тот снова отсаживается, но пересаживается уже Гамлет, тихо жмётся к боку и уютно молчит. Они долго уютно молчат вдвоём. — Завтра суббота, — вполголоса говорит Горацио, хрипло, как говорят после секса или долгих поцелуев, когда слова кажутся совсем лишними, — может я зайду за тобой и ты придёшь ко мне? Завтра. Перед обедом. А то всё я да я, — негромко и совершенно обезоруживающе смеётся, на что Гамлет недовольно что-то мяучит — ну вот как тут устоять перед таким-то смехом. Быстро кивает по своей привычке несколько раз и на всякий случай не то агакает, не то дакает, сообщает нечто утвердительное. Снова поздно, снова время прощаться, ох. Не любят они это время. Очень не любят. — На прощание? — шепчет одетый Горацио, надеясь, что Гамлет не услышит. Гамлет слышит. Улыбается. И обнимает.