Четыре лица

      Я так засмотрелся, что не сразу понял: мальчишка трётся слишком близко к крайнему правому прилавку.       — Опять ты! Что это ты там делаешь, проклятый оборванец?!       Голос Алонзо басистый и низкий звучал громоподобно. Кажется, мы оба с Юстасом вздрогнули от неожиданности. Он обернулся, бросив на нас с Алонзо лисий взгляд. Я лишь мельком успел заметить, как его рука, крепко сжимающая то ли пирожок, то ли булочку, скользнула в карман куртки.       Юстас стремглав кинулся к выходу.       — Тони, что ты стоишь, остолоп, хватай его! Он же ворует у тебя под носом, дурень!       Юстас уже скрылся из виду, когда я подскочил и бросился вслед за ним. В спину мне сыпались отборнейшие проклятия владельца кондитерской. Я бежал, едва не врезаясь в идущих мне навстречу людей, иногда распихивая их руками. Я понимал, что мальчишка не мог уйти далеко. Я должен был его догнать, просто обязан. И даже не его воровство было тому причиной.       — А ну стой, твою мать!..       С физической подготовкой у Юстаса было совсем плохо: он довольно быстро выдохся и сбавил скорость, его ноги стали заплетаться. Как только мне удалось к нему приблизиться, я намертво вцепился в его руку. Он был очень вёрткий. Стал хаотично дёргаться, попытался упасть на землю, но я удержал его и не дал этого сделать. В тот момент на мгновение мне почудилось, что это сам Рори вырывался из моих рук, извиваясь ужом.       — Я ничего не брал, честное слово, я только смотрел. Я только…       Юстас был весь белый, как мел для школьной доски. Он глядел на меня большими испуганными глазами, лепеча и пятясь назад. Он всё ещё пытался вывернуться, хоть и куда слабее, чем в начале. Я не отпускал его. Я просто сдавливал его тонкое запястье своей рукой и не позволял ему уйти. Я откровенно не знал, что мне делать, потому что никогда не бывал в такой ситуации раньше.       — Что у вас тут происходит, молодые люди?       Я обернулся и увидел подошедшего к нам высокого мужчину в полицейской форме. У Юстаса подкосились ноги. Теперь он не вырывался, он почти что висел на моей руке. Задрав голову вверх, он во все глаза смотрел на блюстителя закона, внимание которого привлекла наша перепалка.       Мужчина внимательно оглядел нас, задерживая взгляд на Юстасе.       — Он что-то украл у тебя, сынок? — спросил меня полисмен.       Рука Юстаса беспомощно задрожала. Он весь напрягся, вжал голову в плечи, будто его собирались бить. Он выглядел жалко.       — Он что-то украл у тебя? — повторил свой вопрос полицейский.       — Нет, сэр.       — Ты в этом уверен?       — Да, сэр.       — Тогда зачем ты в него так вцепился?       Полицейский кивнул на мою руку. Вот чёрт! Я не мог продолжать держать Юстаса дальше. Ведь у меня для этого не было никаких причин.       — Я, кажется, обознался.       Я понимал, что наилучшего решения в этой ситуации просто нет. И мне пришлось поступить так, как я поступил. Ведь если бы я ответил положительно, Юстаса бы забрали в участок. А так… Что ж. Так он просто убежит от меня. Я смогу попробовать догнать его после того, как коп отвяжется от нас.       — Обознался?       — Ну да. Принял его за своего знакомого.       Это звучало нелепо, но полицейский мне ничего не сказал.       Я разжал пальцы. Юстас, всё ещё большими от страха глазами, сначала посмотрел на полисмена, потом на меня. Он сделал несколько неуверенных шагов в сторону и, поняв, что никто не собирается останавливать его, опрометью кинулся прочь, через пару мгновений растворившись в толпе. Улица проглотила его в мгновение ока. Я понимал, что с каждой секундой надежда поймать его снова становится всё более зыбкой.       Мужчина покачал головой.       — Зря ты его выгородил, парень. Не надо было его жалеть.       Я и не жалел. Я всего лишь поступил так, как было наиболее выгодно для меня в такой дурацкой ситуации.       — Я могу идти, сэр?       Полицейский медлил. Он понимал, что я солгал ему. И теперь намеренно не давал мне просто так от него отделаться. Он решил, вероятно, что я в отместку за воровство хочу поколотить мальчишку или что-то в этом духе. Он смотрел на меня с полминуты – безмерно долгие и очень ценные полминуты! — а потом кивнул.       — Иди, сынок. Будь осторожен, — зачем-то добавил он и, развернувшись, неторопливо зашагал вверх по улице. А я бросился следом за Юстасом. Хоть уже и понимал, что шанс встретить его снова ничтожно крохотен.       Без особых ожиданий, но я всё же решил обойти квартал. Вдруг мне улыбнётся удача, и я увижу знакомые черты? Но чуда не произошло. Я вернулся в кондитерскую усталый и весь взмокший.       — Где тебя черти носят, Тони?! Ты поймал этого маленького засранца?!       Я лишь помотал головой. Юстас бесследно ускользнул от меня.       Алонзо страшно ругался до самого вечера. Он бурчал себе под нос, что я криворукий недоумок, что такие тугодумы, как я, ни на что не годятся. Отчасти, он был прав. В свои девятнадцать лет я работал обычным продавцом в кондитерской, и у меня не было никаких перспектив. Цветы и завитушки из крема — это явно не то, что даст мне трамплин для оглушительного прыжка на пьедестал успеха и славы.       На часах было восемь вечера. Мистер Лацци уже давно ушёл домой, а я всё ещё крутился в кондитерской, поскольку в мои обязанности входило как открывать, так и закрывать лавку. Я подметал полы, хотя более всего это походило на разбрасывание сора и пыли по углам, как вдруг зазвонил колокольчик, прикреплённый верёвочкой к двери, чтобы оповещать о посетителе.       — Мы уже закрыты. Приходите завтра, — устало сказал я, даже не повернувшись.       — Привет.       От Юстаса я слышал до того момента лишь одну фразу, но даже этого мне было достаточно. Я сразу узнал его по голосу. Это точно был он!..       Я обернулся. Юстас стоял и неуверенно глядел на меня исподлобья.       — Я хотел поблагодарить тебя. Не знаю, зачем ты сделал это, парень… Но ты меня здорово выручил. Спасибо.       Я стоял и просто не мог поверить в свою удачу. Всё-таки у этой ситуации определённо было одно единственно верное решение. И я его обнаружил.       — Тебе хоть было вкусно? Что ты там стащил вообще?       Мальчишка покраснел.       — Пирожок с яблоком и вишней. И он был просто восхитительный! У Лацци лучшая выпечка во всём городе, это я тебе точно говорю.       Вот так я и познакомился с Юстасом Парксом. Его маленькое воровство дало точку отсчёта для целой страницы в моей жизни. Но он, конечно же, даже не догадывался об этом.       Юстас стал заходить ко мне после работы. Я угощал его тем, что не было продано за день. Сдоба, лежавшая долго на открытом воздухе, была давно уже остывшей и слегка подсохшей, но Юстасу не было до этого никакого дела. Он ел всё, что бы я ему не предложил.       — Я ужасно падок на сладкое, Тони, — говорил он мне, уплетая кусок пирога с голубикой, — просто до ужаса люблю выпечку!       Это была чистейшая правда. Юстас обожал кондитерские изделия, но ел таковые очень редко. Его семья была крайне бедной. Он был довольно словоохотлив и без утайки рассказал мне о себе всё за первые же пару дней.       Семья у Юстаса была не только бедная, но и большая. Он был вторым ребёнком из пятерых отпрысков Парксов. И если раньше они жили не так уж и плохо, то после того, как отец, работяга и кормилец, бросил их, стало совсем тяжело. Мать перебивалась краткосрочными подработками, получала грошовые пособия. Младшим сёстрам Юстаса – Пегги и Кристине – было пять и семь лет. Порой он вынужден был приглядывать за ними, хотя ему это абсолютно не нравилось. Дети раздражали его, а ведь он, по сути, сам был ещё ребёнок.       Юстас начал воровать незадолго до нашего с ним знакомства. Он связался с «плохой компанией», стал убегать из дома, где всё равно зачастую не было еды, но зато была плачущая и нуждающаяся во внимании Пегги и Кристина, которая просила помощи с домашним заданием. Уличная жизнь Юстасу даже нравилась. Он находил в ней какую-то грязную, перемешанную с отходами из мусорных баков, но всё-таки романтику. Ему нравился адреналин, который острой иглой прошивал его тело во время совершения мелких краж. Ему нравилось ночью бродить по городу, впитывая в себя свет неоновых вывесок. Он называл изрядно потасканных городских проституток красотками и свободными женщинами, а на сутенёров смотрел с завистью. Он никогда не мог сказать, что же с ним будет завтра, что он будет есть и где спать. И эту пугающую неопределённость Юстас гордо именовал свободой.       Он пытался обмануть меня, но я видел его насквозь. За личиной ребёнка улиц, коим прикидывался Юстас, скрывался обиженный на жизнь мальчуган, которого никто не любил и любить не хотел. Его компания — такие же отщепенцы, товарищи по несчастью, которые сегодня ночуют дома, а завтра будут сбиваться в кучку в заброшенном здании, чтобы было теплее спать. Ему не хватало людского добродушия, потому что такие же ненужные дети, как и он сам, не могли ему это дать. И Юстас, сам того не осознавая, стал искать всё это у меня. А я, в свою очередь, с охотой сближался с ним. Я знал, что это не приведёт ни к чему хорошему для него, но остановиться уже не мог.       Рори писал мне всё реже. Расстояние, разделявшее нас, кромсало нашу дружбу категорично и, что самое ужасное, достаточно односторонне; его письма стали короткими и посредственными. Если раньше он в красках расписывал мне, как же ему нравится побережье, как его вдохновляет учёба, какие планы у него появляются, то теперь это был лишь свод скупых фактов. Набор предложений, в которых не было того Рори, которого я знал. Которого ласкал и тискал теперь уже чёрт знает, как давно… Дома у Бабушки и Дедушки, запершись в отведённой мне комнате, я часто пересматривал четыре непристойных фотографии, которые сделал в ’70 году. Я мастурбировал на них. Долго смотрел, а потом закрывал глаза и возвращался мыслями в события того дня, для моего удовольствия слегка приукрашенные и видоизменённые. Я перестал ограничивать себя в этом. Уже не было никакого смысла. Я знал, что если и встречусь с Рори снова, то это будет очень, очень нескоро. Именно тогда я начал понимать, что могу попробовать его заменить.       До того момента я и не думал о том, чтобы попытаться совратить Юстаса. Да, внешне он был похож на Рори, но ни своим поведением, ни своим характером не напоминал мне его. Я стал более-менее серьёзно обдумывать идею с замещением только спустя несколько месяцев после нашего знакомства. В сложившейся ситуации я видел это самым рациональным и доступным для меня выходом.       Я решил, что Юстас будет кем-то вроде суррогата. Он прикидывался парнем стойким и ни от кого не зависящим, но я хорошо понимал, что заставить его делать то, что я хочу, будет не так уж и сложно. В его глазах я был добрым старшим товарищем, который бескорыстно заботится о нём и желает ему только добра. В этом и был главный просчёт Юстаса Паркса. Он видел во мне только то, что хотел видеть.       До того момента я никогда и ни с кем не имел взаимоотношений подобного характера. Первое время я переживал, что Юстас заартачится, не дастся мне просто так. Но мои опасения не оправдались. Не знаю, была это интуиция, или же сам Юстас был лёгкой добычей, но он пошёл ко мне в руки безоговорочно. Впервые я поцеловал его в середине марта ’72 года. До сих пор помню эти странные волнительные ощущения. Мы оба были ужасно взволнованы, быстро прерывались, но припадали друг к другу несколько раз. У Юстаса был мокрый рот и маленький, вёрткий язычок. Я не закрывал глаза и видел, как он жмурится, слышал его напряжённое сопение. В тот раз он быстро убежал от меня, не сказав ни слова. Мне ничего не оставалось, как выжидать.       Я постоянно смотрел за стекло витрины, надеясь выхватить взглядом из людской массы хрупкую фигурку в потрёпанной замшевой куртке. Алонзо ругался на то, что я так часто отвлекаюсь, а я никак не мог заставить себя выкинуть Юстаса и наш поцелуй из головы. Я думал об этом мальчишке. Я его ждал. Где-то внутри себя я знал наверняка, что он вернётся, что он попался на крючок. Но беспокойство крепкой хваткой вцепилось мне в горло.       Он пришёл ко мне спустя пару недель. Всё было прямо как в тот раз. Я подметал магазин, гоняя веником по полу мелкий сор. В тишине звякнул висящий над дверью колокольчик. Нервная дрожь охватила меня, когда я обернулся и увидел Юстаса. Сладость от ожидания нашей встречи свела скулы, а ноги стали мягкими и непослушными, как пастила... Юстас выглядел всё таким же хилым и слабым, был всё также бедно и безвкусно одет. Но теперь он был мой. Теперь он не мог сбежать от меня просто так. А самое прекрасное — он не понимал этого.       Поцелуи Юстаса были вкусными и искренними. Каждый раз он целовался, как в последний. Прилипал ко мне, обвивал шею тонкими руками и расслаблялся всем своим тощим телом, повисая на мне. Я держал его, не позволяя падать. И он действительно проникался этим до глубины души. Он, должно быть, и правда думал, что я не даю ему упасть. Наивный ребёнок.       От поцелуев мы довольно быстро перешли к лёгкому петтингу, но обычных поглаживаний и прикосновений друг к другу было слишком мало. Это не давало мне того чувства удовлетворения, в котором я остро нуждался. Фактически сразу я осознал, что хочу от Юстаса большего. Я решил, что мальчишка уже не сможет уйти от меня, и однажды, когда Юстас по обыкновению заглянул ко мне после закрытия магазина, я затащил его в кондитерский цех.

***

      — Вы что, надругались над ним прямо там?       Тон Холли Энн был пронизан едва скрываемым пренебрежением к услышанному.       — А с чего вы взяли, что я его насиловал? — ответил я удивлённо. Меня буквально пробрало от раздражения. Мой адвокат думает обо мне слишком дерьмово. — Юстас был мальчиком послушным и покладистым. Его не требовалось принуждать. Стоило только поманить его пальцем, как он шёл ко мне сам. Вы же хотели услышать от меня правду, не так ли? Так вот вам правда, мисс Галагер. Я не сделал этому ребёнку ничего дурного.       Холли Энн ухмыльнулась.       — Разве только что убили его.

***

      Он не издал ни звука, когда я толкнул его на груду мешков с пекарской мукой и принялся раздевать. Вид у Юстаса был слегка ошалелый, сбитый с толку, но он не остановил меня. Он не сопротивлялся. Он не пытался оттолкнуть меня, дать отпор. Он только и делал, что во все глаза смотрел на мои руки, расстёгивающие ширинку на его джинсах. Как будто всё это происходило сейчас не с ним.       Я легко стянул его штаны и навалился на него сверху. Провёл руками по бёдрам, погладил его. Юстас дрожал, но... не от испуга. Он дрожал от предвкушения. Его тело, по-мальчишечьи угловатое и ещё подростковое, приобрело вдруг несвойственную пластичность. Он обнял меня за плечи, податливо прогнулся и прижался ко мне пахом. Я чувствовал, какое у него сделалось тяжёлое дыхание, какое оно стало горячее. Он дышал мне в шею, касаясь раскалённой кожи мокрыми, тонкими губами. В висках застучало просто сумасшедше громко. Юстас позвал меня по имени и в ожидании притих.       Мой первый полноценный секс не стал разочарованием, но и не принёс той эйфории, которую я надеялся получить. Я едва запомнил этот момент. Всё вышло как-то механически, неловко. Я с трудом соображал из-за возбуждения, в голове творилась настоящая сумятица. Я хаотично гладил Юстаса, водил руками по его животу, забирался ладонями под кофту, мял тощие бока, а в один момент поднял ему ноги и вжался в него всем телом. Мальчишка зашипел, как разозлённый кот. Он отвернулся от меня, закинул руки за голову и вцепился в мешок с мукой, на котором лежал. Я не мог видеть его лицо. Только спутанные светлые волосы и тонкую шею.       Я трахал его, не зная толком, как это делается правильно. Я сбивался, пару раз выскальзывал из него. Он то срывался на крик, то дышал сквозь стиснутые зубы, приподнимаясь на локтях и глядя вниз, как мой член входит в него. Он не просил меня остановиться, он не просил отпустить. Юстас послушно терпел, а я драл его, что есть силы, пытаясь насытиться, даже толком не распробовав.       Я закончил прямо в него. Просто не успел сообразить, когда почувствовал приближение оргазма. Я не смог ничего сделать, да и не хотел. Мальчишка, кажется, даже не сразу понял, что случилось.       На негнущихся ногах я отошёл от Юстаса, пытаясь отдышаться.       — Может быть, ты немного поможешь мне?       Он всё ещё лежал, раздвинув ноги и упёршись ступнями в груду мешков под собой. Он гладил правой рукой собственный полутвёрдый член, заискивающе поглядывая на меня.       Я лишь отрицательно мотнул головой. У меня не было ни сил, ни желания. Юстас негромко чертыхнулся.       — Тогда подай мои штаны. Я иду домой.       Я поднял его джинсы. Юстас слез на пол и стал одеваться, а потом отряхиваться от муки. Он выглядел спокойно, будто между нами сейчас вовсе ничего не произошло. Тогда это показалось мне странным.       После того раза мы ещё некоторое время встречались в магазине после закрытия. Я знал, что мы по большому счёту ничем не рискуем, и всё можно было оставить так, как есть. Но столешница была не слишком-то удобным полигоном для изучения тел друг друга. Вести Юстаса в дом я не мог, поэтому пришлось найти и снять собственное жилье. Это была крохотная квартирка в многоэтажном доме в одном из неблагополучных районов города. Типа того, в каком проживала семья Юстаса. Это были совершенно не те условия, в которых я привык жить. Квартира была серая, невзрачная и полупустая. Оконные рамы потрескались, краска белыми хлопьями слезала с них при малейшем прикосновении. Мебель была хоть и не поломанная, но довольно старая. Холодильник шумел, а чёрно-белый телевизор приходилось бить по корпусу, чтобы он начинал показывать чёткое изображение. Мне это совсем не нравилось, но выбор был невелик. Либо это, либо магазин.       Юстас был несказанно рад такому повороту событий. Он стал регулярно просить меня позволить ему переночевать. Уже через месяц он фактически перебрался ко мне, в эту маленькую убогую квартиру, хоть и не перетаскивал с собой никаких вещей. Но улица продолжала тянуть его, продолжала гипнотизировать и влечь. Он мог пробыть со мной несколько дней, ожидая меня в кровати, как преданная собака. Иной же раз он пропадал, не сказав ни слова. Я просыпался, а Юстаса не было рядом. Я не имел представления, где он шляется и что делает. Вначале эти его выходки злили меня, но потом, когда я понял, что он всё равно возвращается ко мне, я окончательно успокоился. Мальчишка делал со своей жизнью, что хотел. В свою очередь я поступал с ним так же.       Я стал действительно много и часто заниматься сексом. Если в тот раз, самый первый, я не смог прочувствовать всю глубину и приятную истому момента, то в последующем мне удалось это наверстать. Я не сразу понял, как работает моё восприятие. Какое-то время мне пришлось разбираться в самом себе, пришлось экспериментировать, чтобы понять, на что моё тело реагирует сильнее всего прочего. Юстас оказался в этом плане идеальным материалом. Его можно было мять и выкручивать, как угодно. Он не возражал.       Я довольно много говорил с ним. Точнее, говорил он, а я слушал его, изредка уточняя и задавая вопросы. Он оказался не столь простым и невинным ребёнком, как мне показалось в самом начале. Он рассказал мне, что я не был его первым партнёром. Что у него уже было несколько девочек, а потом он спутался со взрослым мужчиной. Который ему платил.       — Ты только не подумай, Тони, я не из этих. Он просто предлагал мне немного помочь деньгами, вот и всё. Я спал с ним, потому что сам так хотел. Деньги тут не играли никакой роли.       Я кивал и поддакивал.       «Не играли никакой роли. Ну как же».       — А с кем было приятнее, с мужчиной, или с теми девчонками?       Он на мгновение задумался, разглядывая трещины на посеревшем от времени потолке.       — Даже не знаю, Тони. Мне что так, что так нравится.       Он был в нужной степени беспринципным, чтобы я мог экспериментировать с ним. Я начал с самого простого — пробовал с ним разные позы. Ставил его раком, укладывал на бок, усаживал себе на бёдра. Он сам впервые предложил мне оральный секс. Как оказалось, это весьма приятная штука. Его детский рот был очень хорош в этом деле. Юстас старался, действительно пытался угодить, но мне всё равно было мало.       Постепенно я начал делать с ним вещи, казавшиеся на тот момент даже мне самому настораживающими. Первое, что я решил испытать — максимально приблизить ситуацию к той, когда Рори лежал передо мной без чувств. Я нашёл одежду, похожую на ту, которая была на нём в тот день. А ещё я купил два маркера разных оттенков коричневого цвета. Чтобы поставить Юстасу на шее родинки. Визуальное соответствие было очень важным для меня. В моём представлении весь процесс секса выстроился в некую эстетику, которую понимал я сам, но навряд ли поняли бы другие. Я не знал, как буду объяснять Юстасу своё требование. Но желание пересилило во мне всяческую осторожность и здравомыслие.       Юстас ничуть не удивился, когда я показал ему вещи и объяснил, чего хочу от него.       — В конце концов, это не бабские тряпки, — засмеялся мальчишка. Он надел шорты с пёстрой футболкой и встал перед зеркалом, разглядывая себя. Я смотрел на него не отрываясь.       Со спины он был особенно похож.       — ...ни. Тони! Ты меня вообще слышишь?       — Что?       — Я спросил тебя. Почему именно такие вещи? Они не выглядят какими-то эротическими. Что в них такого особенного?       Я пожал плечами.       — Ничего. Мне просто нравится такая одежда.       — Да ладно, не скромничай, — он плюхнулся на постель рядом со мной. Каркас кровати жалобно скрипнул. — Расскажи, мне интересно узнать.       — Как-нибудь в другой раз, идёт? — я взял более светлый маркер и снял с него колпачок. — Сядь поближе.       Фальшивые родинки стали окончательным штрихом для нас обоих. Я видел перед собой фактически идеального Рори Фостера. Когда мальчишка поворачивался ко мне боком, когда сидел спиной, у меня резко пересыхало во рту. Потрясающе. Он был живым воплощением другого человека. Того, к кому я хотел прикоснуться, но не имел ни малейшей возможности на это. А Юстас ощутил в свою очередь, что играет какую-то роль. Что за всеми этими странностями кроется нечто большее, чем простые переодевания. Что эти ритуалы для меня что-то значат. Его это очень раззадоривало. При этом он не понимал толком, в насколько важном для меня процессе участвует. Он не смутился этой своеобразной игры, но играл по моим правилам плохо. Я просил его вести себя тихо, просил смирно лежать, но ему трудно было заставить себя сделать это. Такой была его натура, так действовал на него азарт. Я не знал, как мне уговорить его делать то, что нужно, ведь иначе я не мог сосредоточиться на происходящем. Мне не хотелось его бить или чрезмерно давить на него. В целом ведь он был неплохим заменителем — пусть и дешёвая, но хорошая вещь. С некоторыми изъянами. Мне нужен был способ, как сделать его идеальным, хотя бы приблизить его к своему понятию идеального ещё немного. Выход оказался довольно простым.       — Тебе нравится такое, да?       — Вообще-то, я не знаю. Просто хочу попробовать.       — Ладно. Только не затягивай слишком туго, Тони. Не хочу, чтоб на руках остались следы.       Он доверял мне если не безоговорочно, то в той степени, в какой доверяют человеку, который связывает тебя, перед тем, как трахнуть. Я раздобыл несколько мотков самой обычной бельевой верёвки для этих целей. Я не знал, как правильно связать Юстаса, чтобы он действительно не мог двигаться — мне негде было учиться таким навыкам. Сначала у меня выходило не очень хорошо, но я старался, потому что от этого зависело моё собственное удовольствие. Я пробовал разные способы, откровенно импровизировал, даже привязывал его к постели. И с каждым разом Юстас дёргался меньше. Он становился всё более беспомощным у меня в руках.       Он позволял мне снимать его на полароид, но взял с меня обещание никому и никогда не показывать фотографии. Именно тогда я и решил, что мне стоит начать частную коллекцию фотокарточек пикантного содержания. Я купил себе книгу, освещавшую базовые техники фотоискусства, и стал учиться снимать по-настоящему изящно, качественно. Постепенно у меня начал появляться вкус и чувство прекрасного в этом деле. Юстасу моё увлечение сначала показалось верхом фриковости, он даже не воспринимал это всерьёз. Но постепенно он начал включаться в процесс. Он стал позировать мне, мы вместе смотрели получившиеся снимки. Его очень возмущало, что я редко фотографирую его анфас. Ведь почти всегда я снимал его со спины, сбоку, просил его прикрыть лицо волосами, а на близком расстоянии я старался, чтобы в объектив попадала только шея. Без особой охоты, но мне приходилось идти ему навстречу и делать некоторые фотографии, учитывая его предпочтения — чтобы он не задавал мне неудобных вопросов. Но в мою коллекцию фактически ничего из этих карточек не попало, только несколько штук. Я вообще отбирал фотографии очень тщательно. Снимок должен был иметь свою непередаваемую энергетику, быть сильным, эмоциональным, но при этом сохранять хрупкую утончённость момента. Запечатлеть что-то такое было настоящей задачей. Это был вызов самому себе, всем своим чувствам и внутренним ощущениям красоты другого человека.       Я разрушил это спустя фактически восемь месяцев. Разрушил абсолютно случайно и непреднамеренно.       — Я хочу попробовать кое-что новое. Ты ведь не будешь против?       Юстас сидел на кровати, поджав под себя босые ноги. Громко скребя ложкой по стенкам жестяной банки, он доедал консервированные бобы в томатном соусе. На тумбе, рядом с кроватью, лежала пока ещё нетронутая ватрушка с маком.       — Смотря что ты предложишь, — ответил он.       Я откинулся на спину и указал пальцем на вдетый в джинсы ремень, плотным кольцом обхватывающий мою талию. Юстас усмехнулся.       — Хочешь отшлёпать меня, да, Тони? Хочешь выпороть меня ремнём?       Его идея была неплоха, но далека от того, что интересовало меня на самом деле.       — Нет. Кое-что другое.       Он нахмурился, явно не имея представления о том, как ещё я могу использовать этот предмет в наших с ним развлечениях. Он мыслил слишком узко.       — Я не понимаю, — растерянно произнёс он, поставив пустую консервную банку на тумбу.       — Ложись. Я тебе покажу.       — Хорошо, только дай мне доесть.       — Потом доешь, — я раздражённо цыкнул и несильно толкнул мальчишку в плечо. — Ляг на кровать. Сейчас же.       Он всё-таки успел откусить от ватрушки кусок. Пережёвывая его, он завалился на постель, раскинув руки. Он выглядел очень игривым и раззадоренным, хоть и не понимал, в чём же суть моего предложения.       — Я весь твой, Тони. Давай, удиви меня!       Я расстегнул пряжку ремня, начал вытаскивать его из шлёвок. В моих руках он скользил как змея. Трение кожаного ремня об джинсовую ткань даже издавало какой-то змееподобный звук, тихий и едва различимый для слуха.       Сначала я намотал ремень на руку, сжав пряжку в ладони. Задрав на Юстасе футболку, свободным концом ремня я огладил всё его тело. Провёл по бокам, по впадинке на животе, по выступающим рёбрам, по худой груди. Ремень скользил по нему, как кисть по бумаге. Он рисовал на его теле невидимый узор, мягкий и чувственный. Юстас наблюдал за мной сначала с энтузиазмом, с ожиданием. Но очень быстро начал терять к происходящему интерес. Он заложил руки за голову и с абсолютно будничным видом смотрел, как я ласкаю его новым странным способом.       — Приподними-ка голову.       Он послушно сделал это, выжидающе глядя на меня. Того, что случилось потом, он даже не предполагал. Я снял ремень с руки и набросил на его шею. Тонкую, атласную. С тремя маленькими родинками. Пусть и не настоящими. Но очень похожими на таковые.       — Ты чего? Ты... Тони, ты что делаешь?       В его голосе не было паники или страха, только искреннее удивление. Он схватился за ремень одной рукой. Я даже не успел ничего сделать. Более того — я и не пытался. Это была первая проба. Мне нужно было увидеть его реакцию. Понять, насколько он готов.       — Это то, чего ты хотел?       — Да. Ты разве никогда не играл в такие игры?       — В какие ещё игры, Тони?..       Когда я учился в школе, подобное развлечение иногда устраивали некоторые из моих одноклассников. Я не был свидетелем этому, я не знал толком, как это работает. Наверняка и они не знали. Но то, что от асфиксии можно поймать кайф — это было на слуху у всех, как старая городская легенда. Наверняка приукрашенная, дополненная всякими небылицами, вроде того, что потеряв сознание, к тебе может наведаться в гости сам Дьявол.       Это была игра со смертью в прямом смысле слова. Но не это было важно. Я всё ещё помнил, как трясло Рори, когда он умирал у меня на постели. И я всё ещё любил то преображение действительности, которое произошло в моих фантазиях. Мне нужно было реализовать это. Мне нужно было понять, насколько сильно моё тело отзовётся на такой стимулятор. Насколько мне необходимо совершать это впоследствии, чтобы чувствовать себя удовлетворённым.       — Мы так иногда делали в школе с ребятами. У меня была парочка друзей, с которыми мы таким образом развлекались.       Юстас слушал меня с крайне напряжённым видом.       — Я просто подумал, что... Что если совместить это с сексом, то получится очень круто, что тебе такое может понравиться.       Мальчишка отвёл взгляд. Он сел, положил руки на колени и тихо сказал:       — Если честно, то я такую штуку уже пробовал. Один раз.       От нахлынувшего волнения у меня похолодели ладони.       — Правда?.. — спросил я, сохраняя как можно более спокойный тон.       Он кивнул. Я шумно втянул носом воздух, но Юстас не придал этому значения.       — И как тебе это?       — Я мало что помню, если честно. Но... По-моему, это было очень необычно.       — А во время секса будет ещё лучше. Ты только представь!       Он посмотрел на меня взглядом побитой собаки и закусил губу.       — Я боюсь делать это снова. Вдруг что-то пойдёт не так?       — Ты что, не доверяешь мне? Серьёзно? Ты не веришь мне после всего того, что я сделал для тебя, Юстас?       Я смотрел на него укоризненно и оскорблённо. Я знал, что это сработает. С таким наивным, втянутым в прочную эмоциональную связь ребёнком, это просто не могло не сработать. Давай, малыш, начинай вспоминать, как я кормил тебя, как таскал тебе сладости, как разрешал ночевать в тёплой постели и мыться в собственной ванной. Как ласкал и делал тебе приятное. Ну же. Вспомни всё это.       «Только попробуй отказать мне, дрянь».       — Нет! Тони, я... Послушай, я...       — О, теперь я вижу! Ты совершенно не умеешь ценить то, что тебе дают. Я всего лишь предложил тебе игру, которая должна принести удовольствие для тебя же! При этом, я не связал тебя, чёрт возьми, ты в любой момент смог бы меня остановить. Но ты... Ты просто неблагодарный. И как я не понимал этого раньше?       Манипуляция была простая, по себестоимости не дороже бульварного романа в мягкой обложке, но Юстас повёлся на это со всей эмоциональной отдачей, на какую только был способен. Он схватил меня за руку, подполз ко мне, едва не влезая на колени. Я отвернулся от него, делая вид, что смертельно обижен. На самом деле я просто не мог допустить, чтоб он увидел улыбку, налипшую на мои губы.       — Я очень тебе благодарен, ты многое сделал для меня. Больше, чем родная мать. И вообще, кто бы то ни было за всю жизнь. И я...       Его словоблудие и желание преувеличивать меня раздражало. Но я знал, что должен дослушать эту чепуху до конца. Пусть выговорится, пусть его плотину, перекрывающую эмоции, разнесёт в щепки. Это добьёт его и отключит ему голову окончательно.       — Я на всё согласен, Тони! Я тебе доверяю больше всех на свете, честное слово. Просто... Я не знаю, что на меня нашло, понимаешь?       Я заставил улыбку исчезнуть со своего лица и повернулся к мальчишке.       — Ты не врёшь мне?       — Нет! Боже мой, ну что ты, Тони. Я тебе никогда не лгал! — он посмотрел на ремень, который я всё ещё держал в руке. — Давай сделаем это, хорошо?       — Не будешь меня потом попрекать, что я тебя заставил?       — Конечно же нет. Я и сам хочу попробовать. Просто... Я немного сомневался.       Это был самообман, который стоил ему жизни.       — Ложись на кровать, Юстас.       Он явно оробел, но уже не нашёл в себе силы, чтобы меня ослушаться. Я снял с Юстаса шорты и раздвинул его ноги в стороны. Расстегнул собственные джинсы, едва их приспустив. Я почти никогда не раздевался, мне нравилось заниматься сексом в одежде. После каждого раза она как будто пропитывалась запахом чего-то интимного, очень личного и порочного.       — Видишь будильник на тумбе, справа от Полароида? — спросил я Юстаса. Он обернулся, потом снова взглянул на меня и кивнул. — Я буду смотреть на него и считать. Я начну с тридцати секунд, а там уже, как пойдёт, — я выдвинул верхний ящик в прикроватной тумбочке и достал уже изрядно опустевшую баночку с вазелином. С этой штукой процесс проходил легче и безболезненней. — Подними голову.       Ремень снова оказался на его шее. Я лёг на мальчишку и подрагивающими от нервного возбуждения пальцами вставил ему скользкий от вазелина член. Он негромко замычал, положил руки мне на предплечья и вжался спиной в кровать.       — Вдохни поглубже.       В тот момент я ещё не знал этого, но это было начало конца для нас обоих. Для Юстаса это произошло в прямом смысле, а для меня... Даже не знаю, как это объяснить. Со мной случилось что-то, после чего я уже не мог спокойно есть, спать, ходить по улице и заниматься повседневными делами.Я изменился. Я уже не мог нормально жить, единожды распробовав на вкус чужую смерть.       Я действительно не планировал убивать его. В начале я и правда делал всё так, как обещал. Я отсчитывал небольшие промежутки времени: сначала ровно по полминуты, но потом стал увеличивать этот интервал. Юстас цеплялся пальцами за мои предплечья, но не бил меня руками, не подавал мне никаких сигналов. Когда я позволял ему вдохнуть, он дышал отрывисто и кашлял. Когда же я затягивал ремень на его шее... О! Он выглядел великолепно. Все мои внутренности стягивало от приторного наслаждения, когда я смотрел на то, как металлическая пряжка от ремня впивалась в его шейку поверх трёх нарисованных маркером точечек. Его глаза слезились, он разевал свой маленький алый рот, пытался урвать крупицы кислорода хотя бы немного, но я не давал ему такого шанса. Я считал секунды и любовался им, толкаясь в его тело. А всё, о чём он в эти моменты мог думать — это глоток воздуха... Адреналин охватил меня с головы до ног. Я душил мальчишку, трахая его, и просто не мог остановиться. Он не был связан, но был абсолютно беспомощен.       В какой-то момент я перестал разжимать пальцы. Пряжка намертво впечаталась в кожу на его шее, оставляя свою смертельную отметину. К лицу Юстаса стремительно прилила кровь. Он крепко схватился за мои предплечья, заскрёб по ним ногтями. Потом схватил меня за руки, в отчаянии дёргая их. Он был не в состоянии даже кричать. Он издавал глухой гортанный сип. Он бился подо мной, дёргался и елозил. Он пытался лягать меня, пинать коленями в бока. Он отчаянно боролся за собственную жизнь, он буквально вырывал её у меня из рук.       Понимал ли он, что проигрывает? Осознавал ли, что умирает? О, да. Я думаю, эта мысль буквально раздирала и рвала его изнутри.       Я накрыл его собой, придавливая к кровати, пресекая любые попытки на освобождение. Для нас двоих пути назад уже не было. Я прижался к нему, приник всем телом, продолжая трахать. Я больше не смотрел ему в лицо.       Я так и не смог понять, в какой именно момент убил его. Я кончал в него возможно ещё едва живого, а возможно в уже задушенного. Не важно. Оргазм был такой яркий и сильный, что мне даже не с чем было сравнить. Мне кажется, я выпал из реальности на целую минуту, не меньше. Когда я пришёл в себя, тело Юстаса продолжало хоть и слабо, но дёргаться. Я всё также натягивал ремень. Кожа на моей руке побелела.       Я выждал несколько минут. И только после того, как Юстас окончательно затих, я ослабил хватку. Вытащив ремень из-под его шеи, я бросил его на пол. В голове гудело. В висках пульсировало так, что мне казалось, будто черепная коробка сейчас лопнет. Я встал и на ватных ногах обошёл постель вокруг несколько раз. Я не мог понять — сделал я это на самом деле, или мне это сейчас просто кажется? Слишком уж нереально было видеть перед собой мёртвого мальчишку, который ещё десять минут назад говорил со мной и ластился ко мне.       Я позвал Юстаса по имени. Он не отзывался и лежал передо мной, как восковая кукла. Я провёл ладонью по собственному лбу. Он был весь мокрый от холодной испарины. Я вдруг ощутил, что меня знобит. Меня морозило. Конечности коченели, механизм внутри меня отказывался работать. Шестерёнки ломались, перемалывая друг друга и замирая. Я понял, что если продолжу стоять, то упаду. Мне пришлось сесть на кровать. Весь похолодевший, я повернулся и увидел, что ступни Юстаса касаются моего бедра. Кровать была слишком тесной, мне просто некуда было деться. Я упёрся затылком в стену, закрыл лицо руками. Я не мог дышать. Мою грудь сдавило чувство тошнотворное и мерзкое. Я понял, что упустил очень важный момент. Я не сделал фотографии того, как Юстас умирает.       Осознать это уже после его смерти было крайне досадно. Я вцепился в волосы, с силой жмурясь и пытаясь выгнать мысль о собственной неудаче из головы. Несколько раз я приложился затылком об стену. Что угодно, лишь бы это дерьмовое осознание оставило меня в покое. Это было невыносимо, физически больно. В тот момент я впервые ощутил себя полнейшим ничтожеством из-за столь крупного провала.       Понимая, что уже упустил то самое ценное и красивое, что было, я всё равно решил довести дело до конца и оставить себе на память об этом событии хоть что-нибудь.       Не сразу, но я заставил себя подняться с постели, взять полароид. И мыслить с точки зрения изящества. Тело Юстаса всё ещё могло работать на камеру, показывая удивительно пластичные позы. Правда, теперь только с помощью моих рук.

***

      Холли Энн смотрела на меня непроницаемым, бесцветным взглядом. Её зрачки были маленькие, как две чернильные точки. Она видела во мне ничтожество — ни больше, ни меньше.       — Как вы избавились от тела, Тони? — спросила она, наклонившись вперёд и положив локти на стол.       — Взял у Отца машину. Через пару дней вывез Юстаса за город. Бросил его недалеко от реки Дюпаж, на 80-м шоссе.       — Через пару дней?..       — А вы, что же, думали, что это так просто? — мне стало откровенно смешно. — Мисс Галагер, я совершил своё первое в жизни убийство. Я был до ужаса напуган, понимаете? Знаете, что я за те пару дней натерпелся? О! Настоящий ад! Я положил тело Юстаса в большую спортивную сумку и несколько раз пытался отнести его к машине, но просто не мог собраться с силами. А когда всё-таки мне удалось сделать это... Я шёл с ним и думал, что чокнусь от страха. Мне казалось что все, ВСЕ на меня смотрят. Все видят и знают, ЧТО я сделал. И ЧТО лежит в ёбаной сумке!       Я нагнулся к столу и прижал скованные цепью руки к щекам. Лицо пылало, будто обожжённое огнём.

***

      Сложнее всего после этого было пытаться жить. Так, как раньше, у меня уже однозначно не получилось бы. А вот как по-новому я просто не знал.       Первое время я всё делал на автомате. По инерции. Спал, принимал пищу, работал в кондитерской. За несколько недель я сбросил вес и стал бледным. Алонзо и некоторые постоянные клиенты отмечали это, что пугало меня пуще прежнего. Они спрашивали, что же со мною случилось, не заболел ли я? Мне ничего не оставалось, кроме как кивать. Да, я действительно был болен. И в обычной аптеке таблеток от такой болезни не продадут.       Мне потребовалось какое-то время, чтобы прийти в чувства и постараться вернуть свой миропорядок к единому знаменателю. Поначалу я ждал полицию буквально ежедневно, если не ежечасно. Страх быть пойманным нещадно меня выгрызал, перемалывая зубами плоть и облизывая шершавым кошачьим языком кости. Образ мёртвого мальчишеского тела не хотел отпускать меня. Боже, он был такой красивый, такой нежный и чувственный мальчик!.. Я добился того, что он приобрёл с Рори хорошее сходство. Это было замечательное достижение. Но в итоге я сам сломал то, что смог выстроить. Насколько же это было правильно?.. Душить Юстаса оказалось сильнейшим стимулятором для меня. Тот оргазм был неизгладимым, светлым и чудным воспоминанием, прочно оставившим в моей голове свой сияющий след среди прочего мусора.       С напряжением я ждал появления первых репортажей по телевизору, заметок о пропаже Юстаса в новостных колонках газет. Но ничего не было. Вообще. Сперва я был сбит с толку, но потом решил, что полиция посчитала Юстаса банальным беглецом. Он жил в крайне паршивых условиях, нередко уходил из дома, был склонен к бродяжничеству. Мать не следила за ним. Он был предоставлен сам себе. Что ещё могли подумать копы? В принципе, не приложи я руку к этому делу, я бы и сам так подумал.       Тело Юстаса нашли только в следующем году, в апреле, когда оттаял снег. Началась настоящая шумиха. Мальчишку опознали не сразу. Но вот когда Джон Доу [1] был идентифицирован, как Юстас Паркс, на полицию обрушился шквал критики и гнева со стороны общественности. И вот, уже буквально через пару дней после этого я держал в руках газету, на первой полосе которой красовалось прижизненное фото улыбающегося Юстаса. А заголовок статьи гласил, что основная версия полиции на данный момент — убийство.       Я посчитал, что самым безопасным для меня будет уехать. Нити расследования очень навряд ли привели бы ко мне, ведь я снимал квартиру на птичьих правах, без официального оформления документов. К тому же, я не поддерживал никакого общения с соседями, а Юстас обычно приходил ко мне затемно, и его наверняка мало кто видел. Да, всё это было мне только на руку, но я не хотел даже в некотором приближении находиться рядом с навострившими уши полисменами. Было очень нелегко сообщить Алонзо о своём увольнении, ведь мне действительно нравилось работать под его началом. Он и сам жалел, что я так внезапно решил уйти от него.       — Тони, мой мальчик, в чём же дело? — спрашивал он меня.       — Моя Мать заболела, мистер Лацци. Не могу бросить её в трудный момент одну. Мне придётся уехать из города, — ответил я ему, грустно улыбаясь.       Алонзо качал головой и обещал мне, что будет молиться за здоровье моей Матери. Он написал мне хвалебные рекомендации и на прощание подарил большую коробку лимонных пирожных.       Уже на следующий день я собрал все свои немногочисленные вещи. Коллекцию фотографий я спрятал в подкладке чемодана.       В конце апреля 1973 года я купил билет на автобус до Чикаго.