Чума

4:44       Наше бессознательное иногда играет с нами забавную шутку, оно превращает его в совершенно сознательное, но станет ли оно осознанным зависит только от вас. Всё просто. Он каждый раз оказывается именно здесь. Каждый чертов раз. Поворачивает свою голову в сторону и замечает силуэт себя, только маленького. Мальчик сидит в лабиринте его воспоминаний около реки и смотрит на воду, она такая прозрачная и светлая. Он смотрит на свое отражение и бросает в него маленькие камушки. Будто оно ему противно, будто оно ему совершенно не нравится. Будто оно какое-то уродское или грязное. Убогое? А может, просто обычное? Маленькие камушки почему-то красные и такие скользкие, хотя совершенно сухие. Он хмуро смотрит на свою ладонь, сжимая камень, и в очередной раз замахивается, чтобы кинуть этот камень как можно дальше, но видит, как чужой камень летит первым. И как обычно, он отталкивается от воды, отскакивает и, наконец, остановившись на много шагов вперед, начинает тонуть. Мальчик поворачивает свою голову назад и видит улыбку брата, который подходит к нему. Ещё один камень он подбрасывает в своей руке вверх, тот падает на его ладонь вниз и опять летит вверх. Саске бросает свой камень вторым, но опять недостаточно. Он снова отстает и тонет где-то на середине пути. Он слышит легкий смешок брата, который замахивается, и камень опять улетает куда-то далеко, опередив камень Саске. Саске поворачивается в сторону брата и старается внимательно запомнить его лицо в этот момент, и его глаза расширяются, он как губка впитывает Итачи в тот момент целиком. От сильного толчка длинные волосы брата падают ему на лицо, немного заслоняя его глаза, кончики губ все также подняты, и такой взгляд странный, сосредоточенный и такой… Пронизывающий? Саске почему-то всматривается в тот момент в его глаза и видит странный узор в них, похожий на какие-то три петли. Итачи улыбается еще шире, но его улыбка, она какая-то… Странная что ли? Камень Саске, который уже распугал всех рыб на глубине, куда упал, столкнувшись с камнем Итачи, который долетел почти до второго берега. И Итачи улыбается. Еще шире, а после переводит взгляд на Саске, который уже отвернулся от него, и узор в глазах потухает сразу же, как появился. Итачи смотрит, не отрываясь от макушки брата. Он всегда на него смотрит и замечает любую деталь. К примеру, сегодня он точно знает, что младшего пора уже подстричь — волосы стали уже слишком длинные, некрасиво загибаются на затылке и торчат во все стороны. Он моргает и видит, как Саске поворачивается к нему опять, смотрит, медленно моргает своими ресницами и надувает обиженно губки, упираясь руками о свои бока.       — Опять ты кинул дальше свой камень! Так нечестно, братик! Когда я уже буду бросать дальше, чем ты? — он краснеет немного, демонстративно отвернувшись в сторону, но боковым зрением наблюдает за реакцией Итачи.       — Я, — Итачи подходит ближе, приседает на корточки и с улыбкой на лице заправляет непослушные волосы младшего брата за ухо. И произносит намного тише: — всегда буду на несколько шагов впереди, Саске.       Нравится тебе это или нет. Он видит, как губы младшего дрогнули, мальчик хмурится, пытаясь не показать свою обиду. Итачи сразу же перехватывает его руку своей и подносит маленькие пальчики к губам, целует их. Саске вздрагивает и краснеет от этого жеста, стыдливо опуская глаза. В то время как Итачи, наоборот, смотрит, не опуская, не отрываясь. Он так забавно реагирует, так по-детски.       — Но если ты будешь много тренироваться, то обязательно в один прекрасный день станешь лучше, как я. Или, — он обхватывает вторую ручку своей рукой, преподнося к своему рту, выдыхая на них горячий воздух. Саске замерз. — станешь таким же, как я, — и Саске сияет и кивает ему, прислоняясь к старшему брату ближе, утыкаясь своим лбом в его, закрывая глаза, ласкаясь.       — Пошли домой. Домой. Он смотрит, как два силуэта проходят мимо него. Сквозь него. На улице вечерело. Солнце отсвечивало своими лучами прямо по листве деревьев в тот жаркий день, легко падая лучами на землю, разбиваясь вдребезги. Прямо как их жизнь в дальнейшем. Саске во сне морщится, пальцы скользят по простыне, и губы поджимаются, странная волна судороги скользит по его телу. Он пытается вдохнуть, но получается с трудом. Наверное, Наруто лучше сейчас проснуться и помочь своему другу. Невидимый силуэт опускается своими руками на кровать, садится, и его голова наклоняется в бок. Расстояние между Саске и Наруто всего лишь какая-то пара сантиметров на этой постели, но даже когда они так близко. Тебе все еще никто не может помочь, не так ли, Саске? Чернота постепенно захватывает память, отображая события той ночи в красках. Красках, которые стали так ненавистны ему. Он каждый раз видит это лицо. Как его брат поворачивается к нему на том причале, и они встречаются взглядами в тот день. — У меня нет мечты, но у меня есть цель. Эти слова слышатся где-то в самых далеких отделах воспоминаний, где-то в самой-самой глубине. Маленький Саске сидит неподвижно, пока человек напротив него смотрит с интересом. Он смотрит на горящее пламя непрерывно, потрескивающий огонь отражается в его зрачках, и создается впечатление, будто цвет его глаз становится карим. Он не может сдержать своих слез, когда окровавленные руки толкают эту чертову лодку от причала как можно дальше.       — Убить одного человека, — губы расползаются в легкой улыбке, будто он говорит что-то такое, что делает его искренне счастливым. Он улыбался каждый раз именно в те моменты, в которые улыбаться не надо. На лице мужчины появляется улыбка, и он легонько прикрывает свои глаза, кивая. Как все поменялось. Он крепко сжимает свои зубы, встает после очередного удара в челюсть и улыбается. Только боль приносила ему улыбку на лице.       — Я помогу тебе. Онемение каждый раз настигает почти незаметно во сне. Такое чувство, будто что-то внутри по нарастающей зарождается в грудной клетке, что-то темное, живое. Оно дышит. Оно шевелится. Он смотрит на Карин, они бегут в сторону их сбора — сегодня очередной подсчет недельного дохода с их маленького-маленького дела. Там встретят его друзья и улыбнутся ему, а Саске..       Не улыбнется в ответ Иногда ему казалось, что он не умеет улыбаться вовсе. Разучился.       — Не волнуйся, все будет хорошо. Мы обязательно справимся. Справимся. Он смотрит в сторону луны, сидя на ветке дерева, и наблюдает, как луна сегодня отсвечивает слишком ярко. Когда они встречаются взглядами в первый раз, Саске еще помнит, кто перед ним стоит. Он срывается с места, не слыша крики своих товарищей, не чувствуя, как Карин хватает его за руки. Он все равно вырвался. Он не мог не попробовать его убить. И только словив на себе взгляд полный жалости и презрения, отвращения. Его брат даже не пытался позвать никого на помощью в тот день, выходя из своей кареты. Он всего лишь посмотрел в его глаза, как обычно, из-под ресниц, и в следующий момент юноша получил удар ногой прямо под дых. После чего одним жестом руки приказал стоять всем стражам, которые уже сорвались с места, чтобы убрать этих мерзких, трясущихся от страха детей, которые, дрожа, остались стоять в стороне. Итачи лишь один раз провел по ним взглядом, коротко, не задерживаясь ни на одном, и сразу же направился, медленно шагая по сырой земле, в сторону Саске, который никак не мог отдышаться. Какой он жалкий. Он сжимает трясущимися пальцами ткань на своей кофте, пытаясь отдышаться, но из-за удара не может даже нормально вдохнуть. Он не может встать, он лежит, как жалкая, падшая косуля у дерева, об ствол которого он ударился головой и спиной, ноющая боль расползается по всему телу. Слезы все еще не идут. Почему? Если так хочется плакать. Он чувствует, как грубый удар приходит прямо в его бок, от чего вскрикивает и краем уха слышит голос Карин, она кричит, видимо, стража все-таки их схватила. Слюни с его рта, которые вытекают, пачкают его бледное лицо, перемешиваясь с землей, окрашивая щеки в черный. И он старается выровнять свое дыхание, хоть немного перевести дух, чтобы сжать своими пальцами землю и встать. Показать, что это еще не все, показать, как он тренировался все эти годы, показать, на что он способен. Но рука крепко сжимает его горло, и в следующий момент он чувствует сильный удар затылком об ствол. Опять. Но слезы все еще не идут. Он, наконец, открывает свои глаза, которые почему-то так сильно щиплет, и видит эти глаза напротив. Этот странный взгляд, который он так и не смог понять. Его брат смотрит на него, не моргая, сжимая пальцами тонкую шею Саске, от чего дышать становится совсем нечем. Его кожу щеки щекочут черные, мягкие волосы, и теплое дыхание окутывает ушную раковину. Пару мгновений спустя он слышит отчётливые слова в свой адрес:       — Вместо того, чтобы тратить свое ценное время на всякий мусор в виде этих отбросов, — его голос звучит надменно, с иронией, — лучше бы уделял это время себе: тренировался больше, занимался больше, учился больше и стремился стать сильнее. Связи делают тебя слабым и уязвимым. В тринадцать лет я убил в одиночку десятерых, а чего добился ты? Валялся, как побитая псина, у моих ног? — он сжимает горло мальчика еще сильнее, от чего слышится кряхтение. Он наслаждается этим. — Если ты надеешься хотя бы мизинцем дотронуться до моих волос, советую тебе лучше стараться. А если нет, то и не старайся подойти ко мне, иначе в следующий раз твои кишки и кишки твоих товарищей будут валяться на земле. Отродье, — и его рука резко расцепляет крепкий захват, и мальчик падает будто мешок на землю. Он поднимает свою голову, чтобы увидеть эти глаза, и встречается с ними взглядом.       — Тебе не хватает ненависти. Увидимся в другой раз. Увидимся? Недостаточно. Опять недостаточно. Он прислоняется к двери, сдерживая свои слезы беспомощности. От отчаяния крепко сжимая открытую рану в боку, трясущейся рукой разрывая ткань рубахи и наливая спирт прямо на ноющее место. Дерьмо. Дерьмо. Саске запрокидывает свою голову к двери и пытается дышать как можно более ровно, невыплаканные слезы стоят где-то в глазах. Темно. Так темно постоянно, так страшно и одиноко. Он сглатывает, пытаясь вдохнуть как можно глубже, но это странное удушье настигает опять. Будто кто-то прямо сейчас держит своей рукой за его горло, отрываются ноги от земли, и щеку щекочут черные волосы. Будто это странное удушье изо дня в день приобрело свою форму. Форму человека. Форму настоящего человека, который приходит каждый раз, чтобы напомнить о себе, чтобы навредить. С того самого момента удушье напоминало Саске его брата. Оно накрывает тебя целиком. Это такое странное состояние, странное ощущение, будто сейчас кто-то держит его за горло невидимой рукой, сжимая своими пальцами сильнее и сильнее его горло. Будто тьма сейчас рядом. Кошмары слились в один поток, в одну линию, становясь чем-то привычным и обыденным, чем-то живым и постоянным. Чем-то таким, что поменяло его полностью. И когда ему было семнадцать, они встретились снова. Встретились, но Саске совершенно забыл, кто это. Или, может, он настолько не хотел помнить? Иногда наш мозг блокирует воспоминания о самых дорогих и любимых для нас людях, потому что они приносят самую сильную боль. Мозгу проще забыть, чем смириться с утратой. Утратой, которая не дает тебе жить. Так глупо попасться. В плен. Взмах, и, рассекая воздух, плеть вперемешку с улыбкой на лице бьющего встречается с бледной кожей человека перед ним, вызывая стон. Еще раз, взмах и еще раз удар. Без крика. Тело содрогается и выгибается, дергая своими руками, которые закутаны в оковы, как и ноги. Насильно привязан прямо посреди этой комнаты, и ты следишь, как босые ноги человека напротив делают шаг по полу. Удар, рука пленника дергается, и тело бьет непрошенная дрожь, струя от рассеченной напрочь кожи, обжигая твою гордость, стекает медленно вниз. Губы дрожат, зубы впиваются в кожу до крови, чтобы не…       — Кричи, — он говорит это спокойно. Еще один взмах, и еще один удар плетью прямо по обнаженной спине. Саске дергается, сжимая кулаки, но молчит. Он смотрит исподлобья на человека напротив него. Точнее, на его спину. Только он, никаких слуг, никого. Только он и этот человек. Его длинные черные волосы, так похожие на его, лежат на голой спине, достают бедер. Он почему-то всегда обнажен до пояса, когда приходит к нему, Саске может видеть, как поднимается и опускается его грудная клетка, как он порывисто дышит, когда смотрит на него. Его темные брюки из хлопка спущены так, что можно дотронуться до тазобедренных костей, провести по ним кончиками пальцев, крепко сжать, проникнуть под кожу грязными ногтями и вырвать их с корнем, если было бы можно. Если была бы возможность, но остается только молча смотреть, сжав челюсти еще крепче. Осматривать каждый позвонок, который немного выпирает на его спине. Его руки поднимаются вверх, он будто потягивается, наклоняет голову в одну сторону, в другую, от чего слышен характерный хруст позвонков и шумный вдох. Он резко разворачивается, и звонкая пощечина прилетает в Саске очень неожиданно. Он не жалел сил. Бил грубо. Саске откашливается и выплевывает сгусток крови прямо на пол. Он чувствует, как его грубо хватают за губы, сжимая, и этот странный взгляд опять пронизывает его.       — Не помнишь, как меня зовут? Не помнишь, кто я? — голос звучит с издевкой. — Ничего, я заставлю тебя вспомнить. Я освежу тебе память. Так странно, но когда он смотрит на него, он не видит там ненависти, или злобы, или обиды. Нет, там такая странная эмоция, вперемешку с обидой, которой Саске не может найти нужной характеристики. Человек приближается, кладя свою руку по-собственнически на его кожу, от чего Саске рефлекторно дергается назад, будто от раскаленной кочерги. Мужчина почти нежно проводит своими пальцами по его спине, сжав его голову, фиксируя своей головой и плечом, шепчет на ухо: «Лучше бы ты не приходил, Саске». От этих слов внутри становится почему-то так больно. И что-то такое знакомое.       — Ты и понятия не имеешь, что я могу с тобой сделать, — он встает резко, от чего Саске провисает под собственным весом. Он обходит сзади, проводя своей рукой по свежим ранам, и говорит: — Я могу тебя изнасиловать прямо сейчас. Насиловать, причинять тебе боль, — он сжимает его горло сзади, грубо наклоняя вперед. После отпускает. — Могу убить, — взмах плетью и опять удар. — Могу избить до смерти, — на этот раз удар приходит прямо по шее, от чего слышится скулеж. — Ты же понимаешь, что я убью всех, кого ты привел с собой в мой замок, щенок, — и опять в голосе это веселье. Саске чувствует, как целуют его плечо. Будто заранее извиняясь, сам император целует его плечо, ну надо же. — А могу предложить тебе то, что так давно хотел. Останься со мной. Будь со мной. Правь со мной. Долгое молчание. Ожидание ответа. Такая давящая, давящая тишина, слишком громкая. Бьет по перепонкам.       — Нет. Усмешка.       — Что-ж, — он обхватывает своей перчаткой железную кочергу, подносит прямо к раскаленному камину сзади Саске и нагревает наконечник, — прости, Саске, но ты будешь кричать, — он смотрит в стену, не моргая, говоря это тихим, спокойным голосом. И в следующий момент острие раскаленной кочерги начинает вырисовывать первый символ на его спине. Букву «И». Тело выгибается. Саске кусает губы до крови, чтобы не заорать. Пот льет ручьем.       — Ты будешь умолять меня. Ты будешь жалеть, что ты не согласился. Ты будешь жалеть, что не сдох в тот день. Ты согласишься — я знаю. Светловолосый слуга по имени Дейдара каждый раз кидает ему объедки, будто какой-то собаке, и ставит небрежно, будто специально, ведро с водой, из которого от удара о землю вода выливается. Саске каждый раз вздрагивает, дёргается, от чего цепи звонко бренчат, и жадно примыкает в воде своими губами. Этот слуга смотрит на него с таким отвращением, с такой неприязнью, хотя Итачи объяснил ему — здесь все знают, кто он такой. Тогда почему он так смотрит на него? После того, как его брат выжег свою вторую букву имени на его спине, Саске все еще не кричал. Он просто отлучился от сильной боли, ведь брат решил по второму кругу выжечь и первую букву. Когда он терял сознание, ему на секунду показалось, что его брат примкнул к его губам своими, но, скорее, это был галлюциногенный бред от повышенной температуры тела, от множества ран на теле, которые начали от недостатка лечения воспаляться и гнить. Именно в этом бреду в тот день, когда его жар достиг максимума, и он был таким податливым и мягким, не помнил практически ничего, не слышал, что говорил ему его брат — в его сознании всплыл этот странный момент. Возможно, так его психика защищалась, вспоминая светлое детство, когда такие жесты у них были нормой. Были проявлением любви. Итачи часто целовал его, легко касаясь своими губами его перед сном, целовал в лоб, в носик и щеки. Так по родному, так по-братски. И улыбался от того, как Саске, уткнувшись своей головой в его грудь, засыпал. Как маленький черный котёнок. Его воспалённому разуму показалось перед самой темнотой, будто брат прямо как в детстве снял с него оковы, прижал его к своей оголенной груди, которая была такой холодной, и они уснули вместе. Саске бы отдал все — лишь бы это был сон. И он просыпается от сильного удара под дых, Дейдара ударил его грязным носком ботинка прямо по ребрам. Он моргает, пытаясь понять, где он, поворачивает голову, но кандалы все так же на месте, и рядом никого.       — Убожество. Жри. — слуга приседает на корточки и, грубо дергая за цепь на шее, волочит Саске на себя. — И почему господин Итачи тебя не убьет все еще? Ты же уродливый, хилый и слабый. А девчонка твоя орет, как последняя шлюха, и визжит, как свинья на скотобойне.       — За, — Саске сглатывает и выплевывает очередной сгусток крови прямо в его лицо, вызывающе смотря прямо в его глаза, — ткнись.       — Что ты там пропищало, убожество? — Дейдара краснеет и резко вскакивает. Он хватает кочергу, заносит ее прямо перед лицом Саске. — Да я тебе череп раздроблю этим и твоим убожеским друзьям заодно, — Саске смотрит на него. С таким превосходством. Это выродок издевается над ним, смотрит на него надменно. Перед глазами его все расплывается, и в следующий момент он слышит, как рука его брата останавливает этого громкого человека.       — Я тебе разрешал трогать моего пленника? — Итачи стоит сзади Дейдары, сжимая его руку до хруста, от чего тот взвыл. — Или ты решил проявить инициативу?       — Умоляю, простите меня, я думал, так лучше будет. Я думал, в силу того, что он ваш брат, вы не можете сами, и я…       — Вон.       — Умоляю. Я.       — Пошёл вон. И он выбегает оттуда, спотыкаясь, бежит, благодаря Богов о том, что его хозяин сегодня благосклонен к нему. Как крыса, которой на этот раз не вывернули лапы забавы ради, дали блеклую надежду поверить в то, что она спасется, что будет долго жить. Саске чувствует, как периодически проваливается в какую-то темноту, лишь только боль по телу насильно выталкивает его оттуда. Итачи подходит к нему и поднимает голову, пытаясь всмотреться в мутные глаза. Саске не фокусируется, но видно, что понимает его.       — Тебе надо есть и перестать сдирать бинты. Иначе ты умрешь от истощения. Но Саске лишь улыбается краем губ, и его рука опускается на плечо самого императора, поднимается и еще раз. С легким ударом. Его лоб горячий. Губы сухие, и он, усмехаясь, периодически кашляет, говорит: «Мне все равно. Верните мне Итачи». Бредит от жара.       — Я здесь.       — Нет, ты не он. Ты чудовище, а Итачи мой старший брат. Верни мне Итачи, — и рука скатывается с плеча, опускаясь ниже, и Саске опять проваливается в темноту. На тот момент на его спине выжжено уже четыре буквы. Пожалуйста. Верни. Спокойное выражение лица, как обычно, впрочем. Волосы собраны в низкий хвост, и он оголен по пояс. На шее красуется крест, большой, удлиненный к концу, и руки скрещены на груди. В черных перчатках из кожи. Он подносит крест к губам и целует его. Всем своим видом насмехаясь над религиозными убеждениями. Кожа бледная, бледнее, чем он помнил. Он такой гладкий, будто волосы на его теле не растут вообще, лишь живые мышцы, которые напрягаются от шорохов крыс в помещении. На плечах красуется какая-то накидка, расшитая золотой нитью на черном материале, под стать статусу, будто она вообще нужна. Будто ему бывает холодно. Ему никогда не было холодно, сколько Саске его помнил. Наоборот, он всегда его грел. На голове нет короны, с которой он ходил практически всегда. Саске поднимает свою голову, дрожа всем телом, пока его руки привязаны к этим двум деревянным палкам, их будто выворачивают наизнанку. Он обнажен также по пояс, на нем грубо порвали рубаху. Иногда он слышал крики Карин из соседней комнаты, одному Дьяволу известно, что с ней делали. А может, и не только ему. Итачи лично порвал на нем всю одежду, скомкал и выбросил ее в камин, не разрывая зрительного контакта, не отрывая этого взгляда, от которого идет неприятный озноб по всему телу. Очень странная и трудно распознаваемая эмоция. «Это не мой брат, которого я помню, это чужой мне человек.» И будто услышав мысли Саске, он усмехается еще шире, перекидывая нога на ногу и вальяжно откидываясь в бархатном кресле, которое специально принесли в этот сырой подвал для пыток прямо для него. Он сидит на своем месте, пальцы рук, ногти которых покрашены зачем-то в черный, ритмично отстукивают какую-то только ему понятную, тембр, и он так запрокидывает голову назад, сжимает челюсти, от чего скулы просвечиваются на лице еще заметней, и смотрит в глаза напротив. В углу стоит клетка, в которую юношу периодически кидают лицом вниз после постоянных ударов плетью, которые не наносит никто, кроме него самого. Не разрешено. Прислуга что-то пискнула в сторону своего императора, но тот лишь посмотрел в их сторону, и те сразу замолчали. Сначала подошел, сжал подбородок своими пальцами, на одном из которых надето странное кольцо с каким-то непонятным символом, и грубо поднял подбородок брата вверх, выше, чтобы Саске смотрел на него. Только на него. На его лице опять эта контрольная улыбка, и он, не отрывая взгляда от меня, говорит своему рабу: — Кисаме, принеси-ка сюда кувшин с водой, свечу, кочергу и чистую тряпку. Моему брату холодно. Я согрею его и, — улыбка становится еще шире, — помою. Прямо как в детстве, — слова звучат как издевательство, и Саске хмурится.       — Ты не мой брат, ты не Итачи! — юноше противно от этого чудовища перед ним, которое, пока тот говорит, проводит своей рукой по его телу, специально задевая свежие раны ногтями, производя тем самым новую порцию боли. От услышанных слов он закусывает губу, остановив руку в районе пупка пленника, опускаясь на корточки вместе с движением руки, взгляд не отводит. И не может сдержать своего смеха, искреннего. Руку убирает, открывает рот, высовывая язык, которым проводит по своим зубам, и выдыхает.       — А кто, Саске? — его пальцы опять хватают меня за горло, сжимая его до такой степени, что становится трудно проглотить слюну. — Ты видишь здесь кого-то еще? — и он отводит взгляд на секунду, и опять легкий смешок. Рука разжимает горло, даёт откашляться.       — Ты не… Мой брат. Ты не настоящий Итачи, — Саске качает головой, несет свою лепту, пытаясь поверить в это, и чувствует, как пальцы в крепком захвате сжимают свежую рану в районе спины, от чего непрошенный стон срывает наружу. Такое ощущение, что там нет кожи, будто оголенное мясо торчит как нерв. И опять этот странный взгляд, такой изучающий. Так Итачи в детстве смотрел на мух, когда отрывал им крылышки, наблюдая за тем, сколько они еще будут бесполезно барахтаться. Он будто запоминал каждую деталь, будто старался что-то понять для себя. Потом он показал это Саске как-то раз, посчитав, что младшему брату обязательно надо попробовать тоже. Обычная детства забава. Не правда ли? И Итачи сжимает кожу еще сильнее, давит своими пальцами прямо по больному, нажимает, залазит пальцами во внутрь, будто спрашивая, выбивая из Саске этим жестом ответ на его вопрос. Кисаме входит в этот сырой подвал вместе с другой слугой, как обычно, тихо, почти неслышно. Но Итачи, конечно же, замечает любое присутствие. Итачи манит рукой двоих слуг к себе, мягко улыбаясь им, те смиренно подходят, поставив принесенные вещи на стол в углу.       — Скажи, Саске, — Итачи достает кинжал из кармана своих черных брюк и специально проводит острием по коже лица младшего брата, разрезая её до кровавой отметины, — если я сейчас перережу горло кому-нибудь в этой комнате, это будет достаточным показателем моей… — он задумывается на секунду, огонь с камина отсвечивается в его глазах красным свечением. Опять этот странный узор как в детстве. — Моего существования? — он опять усмехается. Мне непонятно, что его так веселит.       — Ты не сделаешь этого, кем бы ты ни был, они твои слуги. Ты не причинишь. Им вреда, — Саске бьет дрожь от жара, но он держится. Болезнь уже отступила, но он все еще слаб. И в следующий момент он видит, как Итачи с этой улыбкой на лице поднимается на ноги и в секунду перерезает своим кинжалом горло своему слуге, который не успевает даже ухватиться за горло, падает на колени, давясь в потоке крови, и глаза от шока все еще открыты. Итачи разворачивается к Саске, не отводя своего взгляда, и грубо толкает своей ногой тело, бьющееся в агонии, на пол. Саске забыл, как дышать. Это не его брат, он не может им быть. Итачи бы никогда не убил своего подданного. Итачи бы никогда не стал таким чудовищем. Итачи скучающе наклоняет голову в бок, от чего волосы, которые теперь распущены, падают на половину лица и говорит:        — Кисаме, прибери тут, ладно?       — Да, господин, — тот кланяется и выходит за дверь, чтобы позвать подмогу. Итачи переступает тело в луже крови на полу, доходит до стула, на котором стоит кувшин с вином и жадно выпивает залпом одну треть. Саске смотрит не моргая на тело блондина, который лежит бездыханно. Он морщится и отворачивает голову — это ужасно. Итачи ставит стакан, и его зрачки сужаются, он опять подходит к брату и садится на корточки, пытаясь взглядом уловить взгляд второго.       — Посмотри на меня, — он говорит спокойно, требуя. Саске даже не дернулся. Он все еще смотрит на тело мужчины на полу.       — Я сказал — смотри на меня, — он хватает его подбородок опять, грубо поворачивая к себе. И Саске наконец поднимает на него свой взгляд полный непонимания и боли. Что с тобой стало?       — Зачем? — единственное, что он мог произнести своим губами, во рту пересохло. — Зачем ты убил его? Итачи искренне улыбается, широко так, и мотает головой из стороны в сторону, будто поражается глупости маленького ребенка.       — Потому что он обошелся с тобой грубо, Саске. Он тебя пихнул, помнишь? Он замахнулся на тебя, это было так… Грубо. А если бы я не пришел, и это убожество тебя ударило бы? Моего родного брата. Моего, — он заправляет выпавшие волосы за ухо. — Никто не имеет права трогать тебя, кроме меня самого. Никто. Я всегда должен тебя защищать любой ценой, — он прижимает его к себе и гладит по спине своими руками. Раны не задевает, успокаивающе. Чувствует, как тело Саке дрожит. — Ты же самое дорогое, что у меня есть, — он закрывает свои глаза, и улыбка становится шире. — А еще, потому что могу. Тебя устроит такой ответ? И Саске бледнеет.       Его брат встает: — Поговорим в другой раз, сейчас мне надо идти. В тот последний раз Итачи явился к нему пьяным. Он впервые увидел брата в таком состоянии. Император подошел к нему и без слов дернул цель на шее на себя, заставляя Саске поднять голову. Саске стало намного лучше. Итачи хуже. Младший смотрел прямо в его старшего и он чувствовал всем своим телом, насколько Итачи зол. Эта злость чувствовалась кожей. Он смотрел, смотрел, смотрел и, замахнувшись, резко ударил Саске по лицу своей ладонью. И бил, не жалея сил. Саске молчал, лишь от неожиданности и обиды глаза намокли, но, моргнув пару раз, он переборол это назойливое желание, наконец, дать слабину. Опять его грубо хватают за горло, притягивая к себе впритык, и Саске почти закрытыми глазами видит, как лицо его брата искажает пелена ненависти. Он резко отпускает его, от чего тот падает на спину, задевая свежие раны, и он охает. Итачи снимает с себя верх, полностью оголяя, и подносит кувшин к своим губам, выпивая залпом. Его жевалки ходят, и он с грохотом ставит кувшин на стол, сжимая своими пальцами столешницу из дерева, и, замахиваясь рукой, сносит этот кувшин из глины на пол, от чего тот разбивается на осколки. Саске пытается выровнять дыхание от боли и видит эти глаза. Они не черные, они красные. Они горят. Итачи выдыхает, медленно подходит к своему брату, который по инерции отползает назад, утыкаясь спиной в камин, от чего от боли шипит и дергается. Остается только приблизиться к Итачи опять. И Итачи грубо хватает его за ногу, сжимая кость до боли, тянет его на себя, пока Саске пытается отпихнуться рукой в кандалах, и его руку перехватывают.       — Ты спал с ней, — голос Итачи слишком спокойный, тихий. — Ты спал с этой рыжей портовой шлюхой, — он смотрит таким странным взглядом, и у Саске почему-то появляется странное ощущение, что именно сейчас его брату действительно хочется его убить. Итачи сошел с ума?       — ОТВЕЧАЙ МНЕ! — он дергает его за цепь, из-за чего Саске оказывается прямо перед ним. — СПАЛ ИЛИ НЕТ? Причинить как можно больше боли, вырвать это порочное сердце из груди. Растоптать, уничтожить, подавить. Раздавить. Саске настолько своим воспаленным сознанием не может сконцентрироваться на происходящем, что попросту не понимает, что привело этого человека в такое бешенство. Ему семнадцать, это нормально, что у него была женщина. Карин подруга его детства, она давно в него влюблена, что в этом такого? Итачи, будто получив ответ на свой вопрос, сжимает его руку еще сильнее, на этот раз не жалея никаких сил, и вызывает у юноши мычание. После чего он прикрывает глаза, выдыхает и смеется. И ножны протыкают руку Саске прямо насквозь, будто прикрепляя ладонь к полу. Чтобы не убежал, чтобы наверняка. Саске. Здесь рядом. Он тут. После чего резко успокаивается и улыбается так странно. Широко, так счастливо. Так страшно. Наигранно весело. Он приближается к нему, касаясь губами кожи говорит:        — Но вот в чем проблема, я не разрешал тебе этого делать. А если бы ты чем-то заразился? Я же волнуюсь. Ты был плохим младшим братом, и сейчас тебя надо наказать, — голос резко с наигранно-радостного становится холодным, и он толкает Саске назад. Обходит его, грубо сжимает его волосы своими пальцами, берет кочергу в руки, сует наконечник в огонь. Смотрит, спокойно смотрит.       — Я закончу то, что начал, тебе это каждый раз будет напоминать, кому ты принадлежишь. Раз тебе нужно это напоминание. И тогда, на самом последней букве имени, Саске закричал, вызвав тем самым лишь усмешку на лице его брата. Он резко сжимает его руку, вдалбливает его в пол спиной за руки, фиксируя их около головой, вызывая новый крик боли. Рука кровоточит сильнее, и Итачи наслаждается этим, говорит тихо:        — Раз тебе все равно с кем спать, кто тебя трахает, как последнюю шлюху, может, тогда и с родным братом переспишь? Тебе же все равно, да, Саске? Тебе же плевать, с кем заниматься любовью, САСКЕ! И эта обычная улыбка на губах. Привычная. И Саске становится действительно страшно. В тот момент  ему показалось, что человек перед ним, который так похож на его брата — явно сошел с ума. Он смотрел на него с такой ненавистью и обидой? Он жмурится от страха, от отвращения, когда ощущает, как с него сдирают последнюю тряпку, которая прикрывала его наготу. И он видит этот странный взгляд на себе, который будто прожигает его, и от этого становится так противно, от этого хочется блевать. Зрачки Итачи дергаются, и он опять хватает его за горло, будто хотя задушить, но в следующий момент он просто утыкается своим носом в его шею, в ключицы, ослабляя хватку, и Саске чувствует, как его кожу прокусывают. Он вдыхает его запах своим носом, глубоко в полные легкие. И прикрывает от наслаждения глаза. Саске чувствует, как его кожу затягивают губами, как его брат толкается своими бедрами по его ногам, вызывая стон боли, отвращения, непонятных ощущений и стыда. Вперемешку. И Итачи, дрожащими руками хватая его лицо, проводя по нему пальцами. Саске кажется, будто брат целует его так нежно, как в детстве. Но на самом деле Итачи просто смотрит на него с какой-то непонятной жаждой, будто он вода, которой старший не может напиться, будто боясь, что все это сейчас исчезнет, и теперь трясет именно Итачи. Его сердце колотиться, его сейчас разорвет. От страха и боли. Но Итачи лишь останавливается над его губами почти вплотную и прерывисто дышит. Смотрит не моргая. И Саске отчетливо ощущает, как его щеки стали влажные. Но это не его слезы. Он разучился дышать. Как же я ненавижу тебя. Ненавижу больше всего на свете. И Итачи протыкает насквозь ему вторую ладонь. Оставляя шрамы на всю жизнь, будто плату за касания губами. Дорогую плату. Какие странные у них, однако, братские отношения. Садизм с долей нежности, вперемешку с болью и дикой тоской. Воистину странные братья.       — Госпо… — слышится внезапный голос в дверях.       — ВОН! — Итачи резко отстраняется от дрожащего Саске и смотрит на Кисаме в дверях. — ВОН! ВСЕ ВОН! ВОН! — он кричит, его глаза выражают лишь одну эмоцию — если ты сейчас не уйдешь, я перережу тебе глотку тоже. Дай мне хотя чуть-чуть, хотя бы немного почувствовать себя живым.       — Но что делать с девушкой?       — ЧТО УГОДНО, ЛИШЬ БЫ ЭТА ПОТАСКУХА НИКОГДА НЕ МОГЛА ИМЕТЬ ДЕТЕЙ! ВСЕ ВОН! Итачи резко отпускает его, от чего Саске начинает кашлять, пальцы обхватывают опять этот подбородок, который уже ноет от боли и синяков. И в силу того, что глаза Саске наполнены слезами от боли и сдерживаемых криков, он не видит, что на него смотрят такие же красные от слез глаза. В следующий момент они замирают. Смотрят друг на друга. Пламя потрескивает в камине, и наконец шепотом:       — Я ненавижу тебя. Я ненавижу тебя за то, что ты — мой брат.       Но ты мне так нужен. Ты самое родное, что у меня есть — что стало с тобой? Почему ты бросил меня? Почему ты делаешь это? Боль пронизывает тело. Где-то глубоко внутри. Такая раздирающая наизнанку твою душу. Эти слова звучат где-то отдаленно, и Саске опять отключается от боли, его психика достигла своего предела, нервное напряжение опять сильным сжатием обжигает легкие внутри. И он засыпает, видя, как удаляется за дверями силуэт Итачи, оставляя его полностью одного. Он впервые не обернулся и не посмотрел назад. Впервые. На утро все двери были открыты, на дверях не было ни одного стража. Им дали свободу по непонятной причине. И тогда, добегая до дверей, Саске оборачивается и видит, как его брат стоит и смотрит на него с самой высокой башни. И он читает по губам: «Прости Саске, в другой раз». Без каких-либо эмоций. Отворачивается. В другой раз что? Саске словил себя на странной, очень странной мысли, вспоминая вчерашние события, и, быстро помотав головой, постарался откинуть эти неправильные мысли. Но это не он, нет, ему не нравится, нет, просто Итачи он, он же сам себя странно ведет. Итачи болен?       — Зачем вы сделали это, господин? — Кисаме спрашивает тихо, наливая в бокал красного вина.       — Он все еще не настолько сильно меня ненавидит. Ему нужна была ненависть — я ему ее дал, — Итачи последний раз смотрит в глаза Саске и отворачивается от окна. — Ему надо стать сильнее, он еще слишком слаб. Настолько слаб, что даже своих друзей защитить не может. Слабый, как сопля.       — Ваша любовь к брату Вас погубит, мой господин. На что Итачи лишь усмехается. Только усмехается вымученной улыбкой, которая граничит с полнейшим отчаянием:        — У меня не было другого выбора. Когда им удалось сбежать, что-то изменилось в нем. Что-то вернулось, что-то давно забытое и погребенное внутри, похороненное, то самое, что своим возвращением спровоцировало сильнейшую головную боль и новый приступ удушья. И опять, и снова. И рука уже сама скользит в область горла, вызывая странную дрожь по всему телу. Саске изменился, он стал по-другому относиться к людям. Книги больше не привлекали его, учителя тоже, и постоянно усиливающая головная боль просила свой выход. Сначала это были обычные вспышки агрессии, которые приносили в боях за отстаивание своих прав лучшие результаты. А после Саске нашел свою собственную красоту в насилии. Первым звоночком был тот момент, когда. Саске убил старца в возрасте 19 лет, в связи с тем, что тот не хотел обучать его запрещенным знаниям. Саске попросту проткнул ему сердце копьем. И ему было не жаль. Ему не было грустно, ему не было больно, ему не было радостно от этого или же мерзко — ему было никак. Во сне появляется тот самый день. Тот самый. Он долго-долго шел, остановившись у моста, который вел в замок его брата, сделав свой первый шаг в ту сторону, он пошатнулся и схватился за голову. Эти странные шумы становились все громче, и громче, и громче с каждым днем. Обычно они громко смеялись. Итачи смеялся так громко, будто насмехаясь над ним. Саске казалось, он начал ходить с ума. Итачи будто поселился под его кожей. Как червяк проник внутрь, под мозговые извилины, оставляя там свои личинки все больше, и больше, и больше. Иногда Саске казалось, будто он заболел. Но, трогая свой лоб с истерическим смехом, понимал, он здоров. Впереди раздается звонкий смех солдат, охраняющих ворота. Да, прямо как эти голоса в его голове. Он поднимает свои воспаленные глаза в сторону окон вершины замка и почему-то разворачивается в другую сторону. Он идет в свой старый дом, точнее в то, что от этого дома осталось. Иногда ты просто чувствуешь и знаешь, куда именно тебе надо идти. Где именно ты найдешь того, кто тебе нужен. Это сложно объяснить словами, откуда ты знаешь нужное направление, ведь никто тебе ничего не сказал. Конечно, Саске видит Итачи постоянно, Итачи стал целью, смыслом жизни. Итачи стал болезнью, которая провоцировала пробуждения с криком по ночам. В холодном поту, прижимая меч к голой груди, пока луна светит слишком ярко. Ты будто оголенный нерв, который синхронизируется со своей второй половиной. Ты знаешь о второй половине все. Тебе не надо даже ничего узнавать, не надо искать помощи — ты просто идешь. Дом, их дом находится не так уж и далеко отсюда. Он знает, что сегодня именно тот день, когда он убьет его. Он проткнет его насквозь, его гнилое сердце, он вырвет его душу, сожмет его своей рукой и он не... Он опять не сможет избавиться от этого странного давящего чувства внутри. От дрожи и желания разрыдаться в голос. Он сидел в том самом доме. В их доме посреди развалин на огромном каменном троне, так напоминающий его собственный. Интересно, специально ли он сделал его и как давно. Ведь Саске не помнит, чтобы он вообще когда-либо здесь был. На Итачи не было короны. Лишь собранные волосы в хвост. Сидеть так спокойно и непринужденно посреди пустой комнаты, стены которой давно покрылись плесенью и начали гнить от сырости. Потолок из-за времени начал распадаться на части, периодически отломанные куски падали на старый, потресканный пол, весь в глубоких трещинах. Дом казался таким пустым, но в тоже время живым. Да, именно те углы, на которые не попадал дневной свет, которые были пропитаны насквозь темнотой — были живыми. У них дома был особый запах, свой собственный. Даже спустя столько лет от него пахло гнилью и кровью. Вперемешку. Будто дом пропах разлагающимися телами и запахом железа за километр. Итачи сидел, облокотившись одной рукой о края подлокотника, положив у себя на коленях одну ладонь на другую, вытянув ноги вперед, закинув одну ступню на вторую. И он не улыбался, впервые. Глаза закрыты, будто зрение ему не нужно вовсе и лишь слух помогает определить вторжение посторонних людей в его покои. Он был слишком спокоен по сравнению с их прошлой встречей. И это даже слишком неприятно что-ли? Неужели все это было игрой Саске делает пару шагов навстречу и, уже вынимая ножны из кармана, хочет атаковать, хочет избавиться от этих гнетущих мыслей, от этой странной тревоги внутри. Нет, не может быть. Как?       — Скажи, Саске, что ты видишь? — он открывает свои глаза, и Саске останавливается. Он может поклясться, что глаза его брата, они красные. На них этот странный узор, прямо как когда-то в детстве. Прям как в тот день, когда его брат вел себя очень странно. И почему Саске радуется этому, он его успокаивает.       — Что я вижу? — он делает пару осторожных шагов вперед и останавливается. — Я стал сильнее и теперь вижу только одно — Итачи, я вижу твою смерть, — как же его раздражает этот непроницаемый, надменный вид. Как же сильно он ненавидит этого человека, это чудовище. Кем бы он ни был — Мадарой, Орочимару, Итачи — это дьявол. Это чудовище забрало у него все. Он видит, как человек напротив прикрывает глаза, уставши выдыхая и:        — Видишь мою смерть? Саске молчит, тишина. Он?       — Что ж, — мимолетное дуновение ветра доносится словно языки пламени по его щеке и Саске ощущает. Он ощущает как его брат уже стоит за ним. Это невозможно, ведь он только что сидел там. Но именно сейчас, именно в данную секунду он знает — что все в эту самую секунду — больше чем реально.       — Проверим твоё зрение, — слышится голос над ухом, и на лице непроизвольно от этих слов появляется настоящая улыбка. И он выхватывает меч, и их оружия впервые за всю жизнь соединяются в первом ударе. Он видит лишь усмешку, толчок, разворот и атака, а с другой стороны, от которой он успевает лишь защититься. Проверим — слеп ли ты до сих пор. Да, Итачи всегда был таким. Сколько его Саске помнит, даже в детстве играя в игры или же во время обучения Саске — наносил всегда удары первым, загоняя тебя в ловушку. надо было еще тогда, на том самом пруду догадаться, понять. Только доминируя, только подавляя — и у тебя не оставалось выбора, приходилось давать отпор и учиться на лету. Ибо другого выбора не было. Его хватают за руку, выворачивая ее, толкая тебя и как тогда, как в тот раз ногой удар в солнечное сплетение. Выбивая весь воздух. Но ты уже взрослый, ты уже не летишь как мягкая игрушка в дерево, ты крепко стоишь на ногах. Разворачиваешься, ставишь блок, пока тебя хватают и в следующий момент ты все-таки ударяешься затылком об грязный, прогнивший пол, от чего боль разносится по позвоночнику, и ток проносится по всему телу. Итачи делает еще один удар, и свободной рукой ты хватаешь его за эту чертову накидку, вбиваешь его ногой в пол, протыкая на лету вытянутым из ножны мечом. Он сделал это, он победил. Он проткнул его насквозь. Ты судорожно дышишь, видя, как брат харкается кровью и улыбается?       — Ты стал сильным. Но недостаточно.       — Все кончено, Итачи. Но сперва, ответь мне на один вопрос. Усмешка. И он видит, как рука брата медленно поднимается к его лбу, как когда-то в детстве, обычно после этого следовал толчок, но на этот раз пальцы сгибаются, два указательных показывают в сторону. В сторону трона. Он непонимающе хлопает глазами и, поворачиваясь, видит его. Что происходит? Брат, которого он проткнул мечом, начинает медленно растекаться в ту самую живую тьму, из которой вылетают черные вороны. Тьма, она живая. Его брат и есть тьма. Он везде, повсюду: в сердце, в мыслях, легких, внутри, под кожей. Эти черви везде. Ползут, и ползут, и ползут. Это был уже не человек, что угодно — но не человек. И когда Саске получал на странность ранения, которые были не смертельными — будто Итачи специально не хотел его убивать. Итачи будто останавливался каждый раз, наблюдая, такое создавалось впечатление. Словно он старался запомнить как можно больше напоследок, словно он собрался заснуть надолго, словно он собрался куда-то уйти. Но куда? Он впервые услышал эти слова непонятно откуда:       — Хочешь, заключим сделку? Ты же хочешь стать сильным. Ты же хочешь победить. Не так ли ? Их поместье было разрушено до конца ими обоими, и именно тогда, в тот день — Саске почувствовал себя живым. Он улыбался. Он впервые так искренне улыбается. Итачи был рядом, они были вдвоем, и несмотря на весь ужас, который шел от его брата — страшно почему-то не было. Было спокойно. Он будто знал, что Итачи не причинит ему вреда.       — Ты станешь сильным, ты сможешь его победить. Он слышит эти слова, крича в очередной галлюцинации, в которой его брат выдавливает его глаза. Он ощущает пальцы Итачи на своем лице, такие холодные и теплые одновременно. Он постепенно ощущает, как тьма просачивается через него сквозь его пустые выдавленные глазницы. И он дёргается, пока его брат держит его сзади, он будто кожей ощущает его улыбку на лице. Улыбку и слышит:       — Это моя реальность, Саске. И только моя. И в моей реальности ты будешь кричать. И он кричит, не сдерживаясь. Его глотку раздирает ужас от этого смеха напротив. Он видит эти бешеные глаза, этот смех, это выражение лица, и в следующий момент он чувствует, как начинает растекаться. Он видит, как кожа на его руках начинает стекать с костей и мяса, словно воск. И смех разносится снова. Словно ветер по этому мерзкому полю, полю с желтыми одуванчиками.       — Я ждал тебя так долго. Наконец-то ты здесь. Я заберу твои глаза, ты слеп, и ты увидишь все сам. Ты посмотришь на все моими глазами и наконец все поймешь. Ты поймешь меня. Пожалуйста. Я умоляю. Саске ранит его дважды, он протыкает его насквозь ножом, на что ощущает лишь острую боль где-то внутри. Будто тем самым он ранит самого себя. Он пробует снова, он так хочет. понять Он вырывается, он бежит, он спотыкается и видит. Словно он попал в детство. Он ощущает себя так жалко, так беспомощно, он опять стал маленьким мальчиком. Маленьким мальчиком, который так сильно боится своего брата. Смерть идет за ним по пятам. Это не его брат, он вообще не понимает, что это такое. Слышится какой-то ужасный шум, и потолок их дома начинает рушиться от удара молнии прямо с небес, дом горит ярким черным пламенем. Пламя — оно черное? Как это возможно? Так не бывает, так не должно быть. Это невозможно. Нереально. Это все сон. Кошмар. Это просто его кошмар, да, ночной кошмар. Он бежит, он выбегает на эту тропинку, которая когда-то вела в поле, усеянное любимыми желтыми одуванчиками Итачи. Но сейчас на улице всего-лишь противный, холодный ливень, цветы давно все истоптаны, уничтожены, смешаны с грязью, и он оборачивается.       — Ты хочешь убить своего брата? Хочешь? Тогда протяни свою руку, и мы поговорим.       — Кто здесь ?  И Саске поворачивается в сторону дома, упираясь спиной в почти разрушенный сарай. И тот сгнил. Сгнил до основания, как и его душа вперемешку с Итачи. Их души разлагались от боли одновременно. От недопонимания, от страха перед друг другом. Как же сильно он боится его.       — Я всегда хотел, чтобы ты был рядом. Все это только для тебя, Саске. Я предлагал тебе тогда, предложу еще раз — останься со мной, правь со мной. И никто не пострадает. Дом рушится как и все воспоминания, как надежды. Как мечты о счастливой семье, о брате, который в детских воспоминаниях собирал ему эти одуванчики в поле. Который в итоге сжег до последнего. Он видит, что ЭТО идёт на него. Это похоже на какой-то громадный скелет, и как только Саске понимает, что сама смерть идет за ним — он окончательно понимает, что свихнулся. Это не Итачи. — ДА ИЛИ НЕТ? — брат уже ближе и протягивает ему свою руку. И если бы Саске мог, если бы он только мог, он бы протянул ему руку в ответ. Пожалуйста, Саске. Перед глазами встает тот самый день, когда Итачи впервые выжигает свою первую букву имени на его спине. Саске видел тогда его глаза, видел его выражение лица и эту улыбку. Он видел счастье? Итачи гладил и целовал его плечо, будто извиняясь за то, что делает. Иногда Саске ловил себя на мысли, что именно в те порывы — он видел своего настоящего брата, который пытался загладить свою вину жестами за содеянное им же, пока что-то внутри велело ему делать это. Перед глазами встает и лицо брата, когда он замахивался на него плетью. Когда, сжав, повалил на пол его, заставляя кричать от боли, ведь только была выжжена последняя буква. Он всегда так странно смотрел на него и делал еще больнее, будто обвиняя Саске за что-то. Причиняя боль специально, лишь бы Саске ненавидел его, лишь бы не забывал об этом. Итачи сжимает его подбородок болезненным захватом, и в следующий момент они замирают. Пламя потрескивает в камине и:       — Я ненавижу тебя.       Но ты мне так нужен. Ты самое родное что у меня есть — что стало с тобой. Почему ты бросил меня? Он не помнит, сказал он это, сказал это Итачи, или сказали они это вместе. Они так сильно ненавидели друг друга, что уже и забыли почему. Он столько раз возвращался в тот момент и мысленно умолял, он просил иметь хоть одну возможность протянуть эту сраную руку в ответ. Он бы смог помочь, он бы вытащил его из этой тьмы, они бы справились. Но. Он бы дал ему все что угодно, даже то, что Итачи хотел.. Только бы он был живой. Но он так хочет вернуть брата. Саске протягивает свою руку не тому и, почти дотянувшись пальцами до невидимой руки видит, как человек, голос которого звучит в его сознании, будто окутывает его, будто покидает Итачи и переходит в него. И в тот момент, именно в тот самый момент, он наконец то видит своего брата, который кричит ему, чтобы он ни за что не соглашался. — или в другой раз? Ведь если согласишься, ты станешь чудовищем. И если Итачи согласился стать им ради своего брата — чтобы уберечь, чтобы защитить, Саске же согласился на это, чтобы защититься от брата, который никогда бы не навредил ему по-настоящему. И это была самая ужасная его ошибка. Чума дает невероятную мощь и силу, но она изнашивает внешнюю оболочку, которую рано или поздно — надо менять. Оно полностью, словно черная дымка, высасывается из одного носителя и плавно входит, хватая своими цепкими пальцами, в другого. Заполняя его целиком. Заполняя ненавистью от потери любимого и близкого тебе человека, которого ты так и не уберег. Но Чума тогда не знала одной вещи. Чума — своего рода эгоизм. Но Итачи. Итачи хуже. И даже протыкая себя насквозь мечом прямо перед родным братом, в которого чума уже вцепилась своими пальцами, он улыбается. Итачи — олицетворение собственничества, и своего брата он не собирался отдавать никому. Он только его младший брат. И только его.       — Я просто хочу сказать тебе, — он ощущает его руки на своих плечах, — хочу что бы ты знал. Я потерялся во лжи. — голос звучит так хрипло, без этой вечной улыбки на губах. — Знаешь, — он скашливает кровавую жижу, выплевывая ее на землю, — я... — говорить тяжело, но надо. Теперь действительно надо, какая разница, он все равно скоро умрет. Он выбрал это сам. — всегда врал тебе в надежде, что ты простишь меня. Перед глазами встает тот образ старшего брата, которые преследовал Саске всю жизнь. Эта игра, этот фарс.       — Я собственными руками выстроил между нами стену. Саске жмурится от картин перед глазами, когда Итачи избивал его, когда ушел. Когда бросил его одного.       — Я просто не хотел втягивать тебя во все это, — он кашляет еще раз, зажимая рукой губы, лишь бы не испачкать Саске. Лишь бы ему не было противно. И уголки губ ползут вверх, по доброму так. Легко. Он прикрывает свои глаза, он уже практически ничего не видит. Пелена перед глазами не дает. Так хочется разрыдаться наконец-то, в кой-то веки. Побыть слабым. Он же тоже простой человек.       — Но сейчас я думаю, быть может, ты бы мог все исправить. Весь наш род, всю эту черноту, — он сглатывает и судорожно дышит. Жарко, очень жарко и так холодно одновременно. — Если бы я считался с тобой с самого начала, встал бы на твое место и сказал тебе правду тогда. Ты бы понял, что я никогда не хотел причинить тебе вред, — голова кружится, тошнит. — Но время уже не повернёшь вспять, мои слова никогда не достигнут твоего сердца. И поэтому в этот раз я скажу то, что действительно важно, — он замолкает и сглатывает свою же кровь, слизь. Так мерзко. И больно. — Если ты не можешь простить меня, не надо, — он наконец моргает ничего не видящими глазами. Как же он был слеп. И шепчет совсем тише: — Что бы ты ни решил делать дальше, знай, я всегда буду любить тебя. И Ноги подкашиваются. Он все еще держится. Он должен был сказать, хотя бы сейчас. Вся эта жизнь лишь для него, ради него, из-за этого маленького мальчика. Саске хлопает глазами, ощущая, как кончики холодных пальцев утыкаются ему в лоб, после чего будто в замедленной съемке он моргает, чувствуя, как окровавленные пальцы скользят с лба по переносице вниз.       — ИТАЧИ! ПОДОЖДИ! — он кричит. — Подожди! Давай мы! ДАВАЙ Я! ИТАЧИ! Мы поговорим в следующий раз и все обсудим. Итачи.       — Прости Саске, это все. Другого раза не будет, — улыбка на лице, и он впервые в своей жизни видит настолько ясно, напрочь закрытыми глазами. Чума отступила. И Итачи замертво падает вниз. Саске хлопает глазами и, делая шаг, не понимая где находится, чувствует, как невидимая рука отпускает наконец его шею, и комок, который так долго сдерживался в горле. Комок боли постепенно начинает разрастаться по каждой клетке тела, пронзая словно иглы, и Саске медленно летит на землю вниз. Рядом с Итачи. Льет холодный дождь, и Чума скучающе смотрит на обоих братьев, сидя где-то в руинах дома неподалёку. Не получилось. Когда Саске очнулся, он не знал, сколько он спал, но именно тогда он увидел этого человека перед собой. Он никогда не показывал своего лица. У него их было много. Но тогда Саске не знал, кто именно предложил ему сделку. Сделку, чтобы так отчаянно вернуть брата и семью. Дать силы уничтожить всех, кто был причастен к тому, что Саске пошел на это. Что бы защитить своего брата. Учиха Саске очнулся с еще большим желанием отомстить. Только если ровно до этого момента он хотел отомстить брату за все, что тот сделал. Теперь же, он хотел убить всех, кто был к этому причастен. И когда он понял, понял, что брат сделал, понял ради кого. Его слезы впервые полились. Он не плакал ровно с того самого момента, когда видел Итачи на том причале, в момент их разлуки на много лет. Теперь же он плакал второй раз от разлуки с ним навсегда. Он согласился не сразу. Итачи задолго до своей смерти переписал все на своего младшего брата, которого завещал правителем после своей смерти. Сразу — он пошел убивать всех. И что самое интересное — друзья детства последовали за ним. Наверное, на то и нужны друзья, чтобы принимать тебя, понимать и следовать за тобой. Не осуждать, не критиковать, а стоять за тебя горой. Не важно, что ты сделаешь, в чем они с тобой не согласны — они скажут тебе лично, но для всех они будут твоей стеной и опорой. Твоим щитом, твоей блеклой семьей, тенью прошлой, которую ты потерял. И он убивал до единого, каждого человека, с особым удовольствием. Завоевывая государства, пока его солдаты насиловали и убивали детей и матерей, солдат и мужчин, становясь ничем не лучше его брата. Но разве он делал что-то плохое? Разве не его семью и всех, кто был дорог ему зверски убили, и зарезали в ту ночь? Почему же надо научиться прощать? Почему же надо научиться отпускать? Нужно надеяться на какую-то карму или бумеранг? Или судьбу? Судьбу Саске, словно охотник, играл со своей добычей, заманивая ее в угол, как того же Данзо, который так отчаянно бежал от него, спотыкаясь и падая вниз, опираясь руками и вставая, лишь бы убежать еще раз, пока Саске, наконец, не догонял свою жертву и одним сжатием руки не раздавливал ее, будто.. Саске не знает. Но в летописях чуму описывали как черноволосого юношу с короткими черными волосами, глаза которого горели красным огнем. Саске стал хуже чумы. Саске похоронил всех, кого любил и кто когда-то был ему дорог. Он открывает свои глаза не до конца, чтобы незаметно понаблюдать за действиями человека рядом, которыми тот его разбудил. Наруто сидел на краю кровати уже одетый и почему-то почти невесомо касался его ладони своими пальцами. Почти незаметно, но ощутимо. И Саске наконец открывает свои глаза полностью.       — Доброе утро, — Намикадзе кивает ему, и рука, уже сжатая в кулак, покоится на коленях. Он одет, собран и серьезен.       — Доброе, — Учиха кивает. — Ты давно проснулся? — он медленно певорачивает голову в окошку, чтобы на глаз прикинуть, сколько же сейчас времени. Но пасмурное небо опять же мешает сделать это.       — Час назад, — Наруто замолкает и почему-то хмурится. Выдыхает и сжимает край рубашки сильнее. — Скажи, ты часто дергаешься во сне?       — Не знаю, — Саске наконец поднимается, от чего одеяло спадает на его ноги. — Мне никто об этом не говорил, наверное, поэтому я не знаю — происходит это часто или нет, — он поворачивается с мужчине спиной, наклоняется немного вперед в сторону окна, чтобы подтянуться на спине, выступают позвонки.       Странно, он точно помнит, что на нем была рубашка для сна, которая почему-то лежит на полу. Неужели опять взмок во сне и снял? Саске встает и направляется в сторону ванной комнаты, чтобы хотя бы сполоснуть свое лицо от сна, придать тому более свежий вид. Он не замечает, как глаза Наруто расширяются, когда тот без какого-либо стыда рассматривает оголенную спину нового друга. Шрамы, его спина от нижнего позвонка в районе копчика доходя до самого верхнего, не касаясь шейного отдела, изуродована какими-то шрамами, смутно напоминающими какие-то буквы, но они настолько бледные, что прочитать что именно написано — сложно. И он ежится от одной мысли, насколько это больно. Кто, почему и зачем это сделал? Буквы выжигали с особой аккуратностью. Это ужасно. Саске стоит, опираясь о раковину своими пальцами, и пару раз моргает, чтобы пелена перед глазами наконец спала. Просыпаться каждую ночь становится все сложнее, и даже сейчас он понимает, что когда он поворачивает свою голову в сторону или к зеркалу, обрывки сна не до конца проходят, ведь именно сейчас он в отражении видит своего. Брата Который стоит и так же с улыбкой смотрит на него. И если раньше, много-много лет назад, Саске с истерикой разбил бы это зеркало как только увидел бы его там, потому что не мог смотреть. То сейчас же он лишь спокойной вытирает полотенцем свое лицо и оставляет его на столике. — возвращается обратно к Наруто. Он не против, если Итачи так хочется — то пусть составит им компанию. Ему уж точно понравится, что Саске нашел себе друга — он даже не сомневается в этом. Когда он умирал, он с улыбкой просил его о том, чтобы он нашел кого-нибудь близкого себе. И Саске так и не понял, была ли это насмешка или же искреннее желание. Но именно после своей смерти и всей правды, которая выплыла наружу, после того, как Саске изменился, после того, как Саске потерял себя — Итачи будто постоянно проверял, выполнил ли Саске его просьбу или нет — следил за ним, появляясь везде без приглашения. А может Саске попросту свихнулся, он так и не понял, если честно. Итачи никогда с ним не разговаривал, лишь улыбался ему. А Саске. Саске отдал бы все что угодно, лишь бы Итачи заговорил с ним. Он так много хотел спросить, так много хотел узнать, так много недосказанного было — но Итачи лишь молчал. Как и все внутри Саске. И именно поэтому Саске до сих пор сомневался в том, не является ли Итачи попросту расстройством его больного воображения.       — Сегодня покер вечером, пойдешь? — голос звучит из комнаты, и Саске как раз возвращается.       — Да, — он старается улыбнуться. — Почему бы и нет.       — А еще можем посмотреть весь корабль, сходить на танцы, и в нижних секторах вроде как театральные постановки проходят. Представляешь? Настоящие актеры на корабле. Вот это да. Пойдем? А вечером, ну до покера, давай позовем Сакуру и остальных и сходим в паб, который открыли на третьей палубе? И еще, — его глаза горели, хотя от Саске не ускользнул его внимательный взгляд с нотками тревоги в глазах. Но этот энтузиазм заражал. И он закусывает губу, наклоняя голову в сторону, и проводит по Наруто взглядом.        — Давай не все сразу, а постепенно. Хорошо? У нас еще есть достаточно времени, чтобы успеть сделать все, что ты хочешь, — Учиха подходит к своей сумке и опять достает чистые вещи, чтобы одеться. — Думаю, сейчас мы можем спуститься к завтраку, если ты не против? — он зачесывает свои волосы в длинный хвост книзу, тщательно затягивая их лентой. Чтобы не мешали. Да, вот так, отлично.       — Конечно, извини, — Наруто поднимается с кровати и виновато улыбается. — У меня всегда так, знаешь, хочется все успеть, все сделать. Будто этот день последний, и завтра мы все умрем. Ха-ха. Утонем на этом самом лайнере, — он отмахивается, не замечая, как Саске замолкает. Хмурится, и лицо его становится на тон темнее, — Ну ладно, чего это мы, действительно, так и до обеда проспать можно. Пошли! Наруто, как и его компания, была приятными собеседниками. Даже очень. Саске пару раз, смотря на этих людей, выпивая очередную порцию спиртного, вспомнил, как когда-то они с Карин, Суйгецу и Джуго так же вечерами сидели у костра, ели только что приготовленную рыбу. Суйгецу играл на гитаре, напевая очередную балладу. Дул такой приятный, немного теплый летний ветерок. Девушка утыкалась своей в его плечо и закрывала глаза, пока Саске смотрел на огонь. Джуго делал пару глотков спиртного и улыбался сдержанно. Они были близки ему. Единственные люди после семьи, которые его понимали. Которым он был дорог. Даже после того, что с Карин сделал Итачи, она не ушла никуда. До конца своих дней, она была рядом как верный друг, не требуя ничего взамен, как Суйгецу и Джуго. Они были его правой рукой при правлении. А Карин, милая Карин, была его лучшим другом и по совместительству его официальной женой. Он считал ее самой красивой женщиной после матери, и дело не во внешности, хоть и внешне она была красавицей. Дело в душе.       Лишь отважная женщина, храбрая и преданная смогла переступить через себя, будучи физически изуродованной изнутри братом мужчины, которого любила, и имела отвагу не отвернуться. Она ни разу не показала слабину перед Саске, она рыдала от безысходности и одиночества, отвращения к себе, в силу того, что не могла дать Саске сына, в полном одиночестве. Она была самой прекрасной женщиной на свете. Ведь она понимала, что Саске. Он бы не смог дать. Она любила тихо, она любила прикосновениями и словами, она любила его, приходя каждый раз на могилу брата своего мужа вместе с ним. Она любила молча. До самой своей смерти. За все. Саске похоронил Суйгецу и Джуго на войне, когда они завоевали Берлин. Всех. И сейчас, смотря на этих людей, легкая грусть накрывает его сердце и разум невидимой пеленой, и появляется желание удалиться. Уединиться. Напиться. Но его хватает рука Наруто, напрочь не замечая его настроения, и они входят в шумный зал, в котором вот-вот начнется театральная постановка. Они посетили театр, как Наруто и хотел. И Саске даже понравилось. Но скорее всего он слишком стар, чтобы принять или понять мораль, которую актеры ему хотели показать. На третий день были танцы, и Саске настолько погрузился в атмосферу этого странного спокойствия или же невесомости, которую дарили ему его новые друзья, что и вовсе забыл, зачем он здесь. Он так соскучился по людям, даже нет, не так. Он соскучился по чему-то живому, что дарит блеклое ощущение Что вроде жив и он. Сакура прикрывает свои глаза и касается своей рукой в красной перчатке губ. И Саске делает движение в сторону, ухватываясь пальцами за ее руку, легонько отталкивает ее в сторону, от чего девушка кружится, и наконец ее руки ложатся на его плечи, румянец на щеках проявляется сильнее. Алкоголь всегда развязывает, алкоголь всегда помогает расслабиться и быть более открытыми с людьми. Не сдерживать себя, искренне проявлять свои эмоции полностью, не боясь, что тебя оттолкнут или не поймут. Наруто обхватывает Хинату за талию и аккуратно прижимает девушку к себе, смотря своими красивыми глазами прямиком в ее, что-то шепчет ей на ухо. От чего девушка звонко смеется. Неджи вместе с Кибой удалились играть к покер, оставив их, разбившись по парочкам. Пианино в исполнении мелодии Моцарта сегодня особо хорошо. И алкоголь хорош тоже. Да, алкоголь. И Сакура легонько целует его в губы, так почти невесомо, так сказать, по пьяной волне. Ведь если что — завтра можно списать все на алкогольное опьянение, и все всё мигом забудут. В памяти некстати всплывает этот горящий взгляд брата. И его губы. Опять. Взгляд, будто он своими пальцами заползает под твою кожу пронизывая, вызывая тем самым такую странную эмоцию, чем-то напоминающую мандраж. И Саске мотает головой, сглатывая и ловя взгляд полный не понимая от Сакуры. Итачи опять вернулся в его мысли не вовремя. Иногда Саске хотел поставить ставку на то — сколько еще столетий должно пройти, чтобы Итачи наконец оставил его в покое. Сто лет? Двести? И он громко смеялся, а после разгромил все свои апартаменты, получив во сне надменный взгляд Итачи и это насмешливый голос: сколько бы времени ни прошло, я всегда буду с тобой, Саске. Как ты и хотел. Надо же, Итачи отвечает в его голове. Ха-ха. Эта тварь издевается над ним, издевается с того света. А может, Саске просто опять надо поскорее закрыться в своей каюте и сжать свои челюсти крепко, сжать пальцами одеяло до боли и прошептать: — Как же я рад, что ты наконец-то умер. Прошептать это как в тот день от отчаянья. Сказать это на эмоциях. Ощутить этот ком в горле, который сдавливает твое нутро, ощущать, как тебя трясет и бросает в жар на той скале. Согнуться пополам от сильного, ноющего, такого холодного чувства внутри и ощутить, как прозрачная жидкость стекает по твоим щекам. Как ничем неприметливая истерика, словно петля окутывает твое сердцеб и заорать. Громко       — ПОЧЕМУ ТЫ ОСТАВИЛ МЕНЯ ОДНОГО? ПОЧЕМУ ОПЯТЬ? ПОЧЕМУ ТЫ УМЕР, А Я ВСЕ ЕЩЕ ЖИВОЙ? ПОЧЕМУ? ЗАЧЕМ? Самое сокровенное желание Саске было умереть в тот самый день, как умер Итачи. Вместе со своим братом. Вместе с ним. Самым большим его желанием было — чтобы Итачи в тот самый день остался дома, чтобы они проснулись и уснули вместе, улыбаясь друг другу, и сдохли в тот самый день, держась за руки. Вместе. Саске не плакал за столько лет ни разу после смерти своего брата. Никогда. Шел четвертый день их круиза. Наруто много рассказывал Саске различных историй, делился своими планами на будущее и пытался объяснить Саске свою философию жизни, которая Саске была непонятна. И Саске, вместо того чтобы что-то делать, чтобы предотвратить эту катастрофу, впервые выбрал не делать ничего. Вероятно, из-за своего одиночества он просто решил прожить пару дней с этими людьми и не думать ни о чем. Он попробует еще раз, но на момент. Хотя бы на немного он захотел почувствовать себя живым. Ведь столько лет, ровно до этого момента, больше ста лет Учиха Саске пытался воскресить, вернуть себе свою семью, своего брата — но получал лишь пустоту одинокого скворечника, в который не влетает ни одна птица. Он позволил себе испытать слабый отголосок тени счастья с другими людьми. Шел пятый день. День, после которого Саске каждый раз просыпался в своей квартире на третьем этаже, в комнате, в которой он слышал, что корабль Титаник разбился, встретившись с айсбергом. Они укладывались спать. За окном все еще лил это мерзкий, противный дождь. Из-за которого все постояльцы данного круиза совершенно не выходили на палубу. Шёл пятый день.       — Кто это… — голос звучит едва слышно, так незаметно, будто нарочно, чтобы его не услышали. Наруто дотрагивается своими пальцами до спины Саске, от чего тот вздрагивает и старается моментально отодвинуться, будто стараясь защитить что-то очень личное. Но Наруто не понимает такой реакции — это же обычный шрамы. — Сделал? Керосиновая лампа начинает почему-то мигать, будто из окна задувает, но оно закрыто. Саске смотрит на нее и отвечает тихо: — Мой брат.       — Брат? — глаза расширяются. — Он... Зачем он.. Ты говорил же, что он любил тебя. Саске вздыхает и усмехается.       — У нас были, — он запинается и опять чувствует этот дискомфорт в области груди и эту странную боль, — запутанные отношения. Их сложно объяснить. Да, — он хмурится, дотрагиваясь своей ладонью до вырезанным буквам на спине. — Это сделал он, он делал много странных вещей, но именно он пожертвовал своей жизнью дважды, чтобы дать жить мне, — он запинается и убирает руку. — Это тяжело объяснить словами, но да, он меня очень сильно любил, наверное, так не любят своих братьев, как любил он.       — Но я не понимаю, — Наруто возмущается, и его щеки краснеют. — Он же вырезал на твоей спине непонятно что. Это ненормально! — он возмущается, он не понимает. Он должен доказать свою правоту, переубедить, доказать, что Саске думает неправильно. Братья не должны так поступать. Саске неправильно думает. Саске должен думать как он. Что за бред, тебе-то откуда знать. Ты вообще кто?       — Наверное.       — САСКЕ! Ты прости меня, конечно, но твой брат больной, это ненормально.       — Я знаю, — такая легкая, непринужденная улыбка. Смирение. — Но это не отменяет того факта, что он был и останется моим братом. И это обязывает.       — Знаешь? Почему ты... Я не понимаю.. Почему ты так спокойно говоришь об этом? Ты меня извини, но у твоего брата явно проблемы с головой были. Это то же самое, если бы я изрезал Сакуру. Да он больной на всю свою башку.       — Я скажу тебе больше, Наруто, — Саске усмехается, но в глазах его все та же грусть. — Он держал меня в плену и пытал. Он хотел меня так же, как ты хочешь… Я не знаю… Как бы ты хотел свою жену, Наруто. Морально желать человека полностью. Он хотел обладать своим братом полностью. Ты понимаешь, о чем я говорю?       — Господи, это отвратительно, мерзость. Лучше сожрать ворону, чем... Ну это же... Фу. Не понимаешь.       — Родись ты на век назад, Итачи бы точно тебе эту ворону бы засунул по самый гланды, — Саске морщится от воспоминания, как перед ним стая ворон, которые только что были его братом, уносятся в небо.       — Наруто, — он поворачивается и смотрит на него, — я все это знаю без тебя, — край губ ползёт вверх. — Это все не важно, он мой брат. Ты не понимаешь, ты не имеешь права сравнивать, что-либо говорить про него. У тебя никогда не было брата, ты никогда не любил его так, как любил я. Тебе не понять.       — НО САСКЕ! Я не понимаю! Ты.. Ты думаешь неправильно! Так не делают братья! Саске! Откуда тебе знать, как ни делают, идиот.       — Ты и не поймешь, — Саске усмехается, и возможно специально, а возможно и нет — бьет по больным местам. — У тебя нет и не было брата, откуда тебе понять, что это значит. Не тебе осуждать того, кого любил я. Тебе никогда не понять, что хорошо, а что плохо. Наруто запинается. Обидно, это сейчас было обидно и так.. Неприятно. И хочется схватить этого человека, встряхнуть и прижать к себе. Брат умер, тогда почему ты не хочешь протянуть руку кому-то другому? Почему не хочешь протянуть ее мне? Я же ждал тебя, я ждал. Я. Здесь.       — Кстати, что это значит? Что это за буквы? — он стоит на своем, медленно закипая, будто бумага, которую только что подожгли, и огонь медленно начал расползаться по ее поверхности.       — Это имя.       — Имя? Это?       — Это его имя. Дрожь с тошнотой окутывает все тело. Это неправильно. Такое неприятное, мерзкое, скользкое чувство внутри, скользкое, противное. Ты так отчаянно стараешься построить связь с человеком, но с небес человек, который сделал его уже своим — будто насмехается над тобой, заранее подготовившись к этому самому моменту. Моменту, когда ты сидишь, смотришь на широкую, бледную спину, позвонки которой выступают особо отчетливо вместе с ключицами. Изуродованную именем спину, именем — Итачи. Итачи действует будто шторм, Итачи будто лавина, Итачи будто потоп, будто крах, это то, что заставляет тебя ощущать нарастающее чувство тревоги. У тебя нет просто шансов, малыш. Саске просыпается от криков, от воплей. Наруто вскакивает вместе с ним, сжимая его руку своей, притягивая ближе, ощущая своей кожей его, что явно бы не понравилось одному человеку, которого нет в этой комнате. И они оба пытаются подняться, пока их корабль резко качает. Саске в одной спальной одежде открывает ключом свою каюту, Наруто выбирается первым. Он несется сразу же к Сакуре, чтобы успокоить, чтобы прижать испуганную сестру к своей груди и успокоить. Саске щурится яркого света, и моргая, смотрит время на часах. 4:05 Если со стороны сейчас бы кто-то смотрел на корабль, то первое, что пришло бы в его голову, было — океан заглатывает корабль своей огромной пастью с конца целиком. Саске краем глаза наблюдает, как Наруто в спешке, в одних панталонах, придерживая за руку Сакуру выходит из каюты. Хината стоит за Неджи, перекрещивается, читает молитву. Киба прижимает к себе свою собаку, которая тихо скулит. И слышно, как пароход гудит, звук тревоги разносится по всему кораблю. Саске, будто очнувшись после спячки, пытается понять, какой сейчас день и сколько сейчас времени. Сколько? 4:14 И дальше пелена криков, сильного удара, от которого корабль знатно наклоняется в сторону, начинает стремительно идти напролом. Люди кричат. Все это похоже на какой-то старый кинофильм. Не слышно ничего. Ломается, корабль пробивает, начинает литься вода. Саске опять ничего не сделал, и Итачи усмехается, стоя где-то отдаленно на лестнице. 4:26 Горячие пары выбиваются из труб, заполняя внутреннюю сторону корабля. Люди кричат, люди бегут. Саске поворачивается в сторону Наруто и хлопает глазами, протягивает ему свою руку. Наруто сжимает руку Сакуры и кивает ему. Корабль резко клонит влево, и слышится крик Кибы, Акамару не устоял на лапах, и собака резко ударилась от сильного толчка о стену. Вероятно сломала себе что-то. Люди куда-то бегут, люди что-то кричат. Огромный граммофон в зале орет басом, чтобы люди одевались, чтобы люди спускались на шлюпки, которые ожидают их на воде. Сакура что-то кричит. А Саске. Он будто со стороны смотрит на это все. Смотрит и наблюдает. Он видит, как крыло корабля вгибается во внутрь, и чувствует, как рука сжимает его плечо.       — Надо спасаться, Саске. Мы тонем.       — Помоги.       Мы утонем, Саске, опять. 4:34 И он вцепляется в его пальцы, ухватываясь своими, сжимая в кольцо из рук, и они бегут. Люди кричат. Начинается настоящий хаос, начинается паника. Анархия. Неимоверное количество людей своим потоком затаптывают друг друга. Голыми ступнями ломают кости других пассажиров, тех самых, которые не могут подняться. Вой сирен, и корабль начинает медленно подниматься. Его пробивает, его разрезает на части. Надо спастись. Надо успеть, он обещал, Саске обещал, что эти двое, Сакура и Наруто останутся живы. Он дал себе слово.. И все просрал. Рука девушки первая выскальзывает из потной ладони, когда корабль полностью наклоняется. Наруто что-то кричит, видя, как люди падают в глубины атлантического океана, чернота которого будто засасывает лайнер целиком. 4:39       — Держись крепче, — он сжимает пальцами кисть руки больнее, чтобы ухватиться, чтобы не упустить его. Чтобы рука не соскользнула. Наруто спотыкается и смотрит на него, смотрит этой странной эмоцией. Будто они сейчас здесь только вдвоем, и никого в округе. Надо добраться до шлюпки, надо успеть. Холодно, снаружи задувает пронизывающий, ледяной ветер, заставляя дрожать все тело, и Саске впервые чувствует холод. Он смотрит в черноту океана, которая, будто усмехаясь над ним, улыбается над его беспомощностью. И в следующий момент толкает его двумя руками, лишь бы тот смог спастись. Наруто летит по склону вниз до спасательной шлюпки. Еще немного и он хватается за свободный плот своими руками. Саске прыгает следом. Он никогда не хотел спастись. Никогда не хотел выжить — он хотел понять, как спасти всех их. И сейчас, пока в его волосах играет ветер, когда он стремительно летит вниз, он понимает, что опять проиграл времени. Если же чума — эгоизм, то Саске эгоист еще больше, ведь вместо того, чтобы стараться понять, как спасти этих людей, он посвятил все это время себе. Наслаждаясь компанией, не думая ни о ком, кроме себя. Он чертов эгоист. Он чудовище, ведь он обменял свой комфорт на жизни сотен людей. Он всего лишь хотел почувствовать себя по-настоящему живым. Он не успевает добраться до плота, на котором лежит Наруто в ледяной воде, хватаясь дрожащими пальцами, читая молитву. Волна накрывает его, слышится какой-то ужасный шум, будто что-то взорвалось, и своими легкими он глотает воду. Вода проникает внутрь. Он медленно погружается вниз, так отчаянно пытаясь ухватиться рукой за сгустки воды, но пальцы лишь проходят сквозь невесомость, и атмосферное давление разрывает его легкие на части. Мы тонем. Мы падаем вниз. 4:44