Молитва одиночества

Тишина запада, к большому удивлению, успокаивает лучше, чем родные края. Представить только — за столько лет скитания в одиночестве наконец-то найти гармонию с тишиной, прочувствовать её всем нутром, войти во вкус и насладиться компанией себя самого. На деле уединение c некоторых пор считается непозволительной роскошью. Святой Дэвид неоднократно повторял о долге, который Тэхён должен отдавать ежеминутно. О себе думать — наказуемо, это дело поручено человеку свыше. Нельзя так меркантильно отвечать за подаренную жизнь, нельзя жаловаться за отобранную свободу. Нельзя. Нельзя. Нельзя. Тэхён закрывает уши каждый раз, находясь наедине с собой больше положенного времени, слышит угнетающий шум извне, что твердит об одном: «Твой долг — быть благодарным ему», «Твой долг — быть верным и покладистым», «Твой долг!», «Долг!», «Долг!». Прошло уже три года, как Тэхён потерял связь с внешним миром и оказался в месте именуемым «Святая лавка». От обещанного Дэвидом в этой дыре оказался только молитвенный зал, и тот пустовал ежедневно. Некому было Богу молиться. Слишком много грязи хлебнули здешние обитатели, рты ею забиты. Они права голоса лишены, и Тэхён лишился его тоже, ступая в поприще, где сам Господь Бог спасти своих детей не в силе, он подобную гниль руками не берёт. Но Тэхён изменять себе не стал. Пытается каждое утро встать пораньше и подниматься наверх, где найдет не только фантомную защиту в виде икон, но и обретёт внутренний покой, что с некоторых пор стал жизненно необходимым. Сложа руки в замок и стоя на коленях, Тэхён замаливает уже ни чьи-то, а свои собственные грехи, выворачивает душу наизнанку, лишь бы немного вычистить её от той черни, что въедается в живое намертво. Святой Дэвид от молящегося Тэхёна никогда в восторге не был. Говорит каждый раз одно и тоже: «Таким, как тебе, Тэхён, уже не достучаться до Него. Смирись». Но как можно смириться с предательством не одного конкретного человека, а многих? Самых близких и родных. Тэхён за свою наивность теперь всю жизнь расплачиваться будет. Собой. Своей душой. Тэхёна не только обманули, толкнув с края обрыва в котел похоти и разврата, его также лишили какой-либо возможности напомнить о себе тем, кто, возможно, никогда и не хотел вспоминать, и, конечно же, тем, кто ждёт и надеется до сих пор. Святая лавка — место, найти которое не так уж и просто обычным людям. Сюда попадают лишь те, кто проявляет животный интерес к интимной индустрии, те, кому наскучила обыденная жизнь с её серыми буднями и чёрными полосами жизни. Святая лавка — универсальное место. Здесь нет никаких границ. Есть деньги? Ваши желания будут исполнены! — Радуйся, Чон, — в затемнённый жалюзями кабинет офиса вальяжно ворвался адвокат развалившейся компании ЧонКей-групп Хосок. Его улыбка впервые за долгое время сияла так ярко и искренне, что Чонгук, который до прихода парня без отдыха проверял старые контракты, отложил все бумаги на край стола и заинтересованно уставился на друга. — Ты знал, что в твоей семье имеются испаночки? — Если ты сейчас так решил пошутить, то лучше съеби нахуй, Хосок, — как всегда сухо, но осуждающе огрызнулся Чонгук. — Не думал, что отец ебал кого-то левого. Но в принципе… — Чоноп был верным мужем, придурок, — закатил глаза Хосок, вместе с этим удобно устраиваясь в холодном кресле напротив офисного стола. — У него кроме тебя и Тэхёна, к сожалению, больше никого не было. — Тогда кто испаночка? — Я Тэхёна нашёл, — ломано, но искренне улыбнулся Хосок, прикусывая нижнюю губу и облегчённо выдыхая. — Не строил бы из себя брата-одиночку, пришёл бы сразу ко мне, а там глядишь — нашёл бы Тэхёна до того, как его за границу увезли. Может быть удалось бы даже жизнь ему спасти. Хосок осуждать Чонгука никогда не был в праве, но если дело касалось давно развалившейся семьи Чон, которая относилась ранее к нему как к собственному сыну, не упускал шанса упрекнуть и заставить младшенького задуматься над своим поведением. Хосок ни в коем случае не пытался довести Чонгука до нервного срыва, что случалось не раз, он не хотел в очередной раз убеждаться в бедности его души. Он просто надеется однажды вывести наружу то, что присуще родственной душе, то, что Чонгук всегда скрывал даже от самого себя. Каким бы холодным ты не казался снаружи, какие бы гадкие слова, касающиеся своей семьи, не говорил, и после не подтверждал бы их действиями, внутри — всегда пылает фитилёк. Согревающий и спасающий от зла, вырождающегося от ненависти. Этот фитилек играет в жизни каждого человека роль некого щита. Сломить его невозможно, пока на одной земле с тобой живёт твоя же кровинка. — Говоришь так, будто он мёртв, — наигранно усмехнулся Чонгук, вновь делая вид, будто внутри от хорошей новости также холодно и аномально, как и на самом лице. Ни эмоций, ни радости, ни-че-го. Чонгук боится сам расспросить Хосока обо всём, что удалось ему разузнать о потерявшемся брате, он боится показать свои переживания, тем самым ломая годами строящуюся чёрствость. — Даже не знаю, что лучше… — чуть ли не шёпотом начал Хосок. Парень поднялся с места, намереваясь оставить Чонгука наедине с хорошей новостью, пусть хоть в одиночестве вздохнёт с облегчением. Так или иначе, три года были потрачены им впустую. Самостоятельность ему не к лицу, если дело касается поиска потерявшегося человека. Чонгук либо не пытался вовсе искать своего брата, после того как узнал об его исчезновении, либо долгие годы боролся с собственным эгоистичным «Я» и отголосками «Тэхён не твоя семья вовсе». — … святая лавка или смерть. Адвокат Чон бросил папку с нарытой информацией о трёхлетней пропаже прямо Чонгуку на стол. Там было составлено полное досье о Ким Тэхёне, нынче именуемого Ви. Хосок зачем-то посчитал нужным расписать жизнь юноши с рождения, где она почти обрубилась с переездом в забытое богом место под названием «Святая лавка». — Не тяни резину, Чонгук, — уже на самом выходе из кабинета обернулся к зависшему над папкой и не решившемуся её открыть Чону. — Так или иначе, он твоя семья. Не будь, как твой отец. Верни Тэхёна домой, Чон, или это сделаю я. Ким, Чон или Ви — Чонгуку становится уже всё равно, после упоминания места, в котором оказаться в роли исполняющего лица не пожелаешь даже самому страшному врагу в жизни. В памяти Чонгука невольно всплывают картинки с прошлого, где Тэхён улыбался как настоящий дурачок, тянул ручки к Чонгуку и говорил о том, что всегда будет защищать. Не важно, как и когда, при каких обстоятельствах. Это долг старшего брата, и его исполнить будет главной целью в жизни Тэхёна. Он ещё говорил о том, что любить будет так сильно и искренне и ничто не сравнится с силой его любви и привязанности. Тэхён обещал никогда не отрекаться от своих слов и чувств, и почему-то именно с этими воспоминаниями Чонгук сминает в руках фотографию брата. — Защитить меня? Ты себя-то защитить не смог, Тэхён. Назови мне хоть одну причину, почему я должен возвращать себе старшего брата? Пропускать утренние молитвы Тэхён стал систематически. Не столько потому, что сил не остается ни на что другое, кроме сна, сколько потому, что смысла не видит в божьем спасении. Каждое утро, сколько себя помнит, Тэхён сбивал колени до въевшихся синяков, стоя у иконы и одними губами проговаривая назубок заученную молитву. Каждое утро одна юношеская душа слёзно молила о помощи. Но в ответ получала лишь гробовую тишину свыше. Нельзя разочаровываться в нём. Так говорила ещё при жизни мать, почему-то каждый раз пуская слёзы на этом моменте. Джихён говорила много и в никуда, надеялась донести до сына тот смысл слов, который не могла понять сама. Она говорила про Господа и о его помиловании, которое получить можно взамен на веру. Нельзя вспоминать Бога лишь тогда, когда чертовски больно, когда теряешь нечто дорогое в жизни, лишаешься покоя и остаешься совершенно одиноким. Бог не должен стоять на последнем месте в списке помощи. В радости и в печали, в бедности и в богатстве, в здравии и в болезни — Бог всегда должен быть рядом, а вера в него не угасать никогда. Но сколько бы Тэхён не прокручивал в мыслях слова матери о так называемой правде жизни, сейчас, на себе испытав пылающее пламя ада, усомнился в установленных заповедях. Он столько лет потратил ни на что, стучался в двери, которых не существовало, и верил тому, кто живёт лишь на словах у многих. Тэхён уверенно просил помощи не у тех. Отворачивался от истинного спасителя своей жизни, тем самым отдаляясь от него и делая врагом номером один. — Ви, — сразу после пробуждения Тэхёна, которого здешние обитатели называют Ви, его вытянули в новый зал, обустроенный под теневое шоу. — Сегодня наплыв намечается. Ты в списке. Прости, не мог больше обходить тебя стороной. — И за то спасибо, — фальшиво растянул губы в улыбке Тэхён, пытаясь особо не всматриваться в место, предназначенное для него в сегодняшнем представлении. Невысокий парень, объясняющий Тэхёну постановку задуманного зрелища, показывал и рассказывал, что и для чего нужно, как именно Тэхён должен показать себя и что ему сделать для того, чтобы гости святой лавки захотели вернуться сюда снова, оставляя в здешней казне сумасшедшие деньги. — … и помни, — после долгих речей, которые Тэхён пропустил мимо ушей, парень остановился у зеркал, возвышающихся на все три этажа. — В этом зале ты видеть никого не будешь. Только себя. Не знаю, зачем, но анонимность наших гостей — их же прихоть. Теперь даже я не знаю, кто платит за вас такие бабки. Так что расслабься и получай удовольствие. Хотелось задать главный вопрос: от чего именно Тэхён должен получать удовольствие? От того, что его нелегально используют, или от того, что у него даже возможности нет возразить? Но по факту Ви просто кивает головой и отправляется на подготовительные процедуры. Вечер обещает быть незабываемым, и предчувствие надвигающейся беды до самого часа «Х» не покидало Тэхёна ни на минуту. — Ещё никогда я не платил за Тэхёна такие бабки, — Чонгук смириться с тем фактом, что он всё же решился вернуть брата вместе с Хосоком, никак не мог. Даже бросив все свои дела и отправившись в самое пекло Испании — Мадрид, Чон ехал с неким неверием и беспокойством. — Остынь, — усмехнулся Хосок, подъезжая к воротам заброшенной с виду церкви. — Да и к тому же, место для двоих было откопать чертовски сложно. Эти испанцы готовы душу продать, лишь бы в вип-зону попасть. А мы так, где-то с краюшку. — И этот краюшек обошёлся мне в круглую сумму, блять! — по новой вскипел Чонгук, следом выходя из машины за Хосоком. — Заткнись! Только так мы можем хоть как-то увидеть Тэхёна, не факт, что урвем его первыми и нам получится с ним поговорить, обсудить дальнейшие действия. Но хотя бы убедиться, что он все ещё жив, здоров. Включи уже, пожалуйста, заботливого братца, забудь про бабки. На входе в саму церковь Чонгука с Хосоком встретила монашка, чем-то напоминающая саму смерть в божьем одеянии. Лицо её не излучало никакой доброй эмоции, многочисленные морщины на лице и впалость щёк, синева под глазами указывали на её преклонный возраст и тяжелую за плечами жизнь. Монашка поприветствовала незваных гостей на испанском, который не знал ни один, ни второй. Благо формальности здесь ни к чему и ключевое «Бога нет» является трофеем в подмастерье самого дьявола. Пока женщина медленной походкой плелась в неизвестном парням направлении, Чонгук успел, следуя за ней, рассмотреть ничем не примечательный молитвенный зал, в середине которого стоял годами обветшалый крест. Из-за слоя пыли и грязи на скамьях сразу стало понятно, что гости в подобном проводнике надолго не остаются. В этом зале жизни нет, кроме доживающей своё бремя монашки. Женщина спустилась в некий подвал, открыла сенсорную панель у железной двери и после того как ввела код, низко поклонилась, что-то вновь проговаривая на испанском. Двери открылись внезапно, впуская в пропитанную чем-то дурманящим обитель без света. Только неоновыми цифрами вдоль по коридору были обозначены кабинки, а на самих дверях в черной кожаной обивке горела сенсорная табличка с именами и фотографиями звёзд сегодняшнего шоу. При желании гость мог ознакомиться с тем или иным заинтересованным лицом, только коснувшись фотографии рукой. Уже стоя у своей кабинки под номером восемь, Хосок разглядел из пятерых парней Ви и нахмурился. Его огненно-красные пряди волос совершенно не шли столь невинному детскому личику, на лице его играет изощрённая ухмылка, а глаза погасшие, как и у его брата. После нажатия на иконку с Тэхёном на экране высветилась первоначальная ставка: 2.000$. — Твою мать! — воскликнул Чонгук от увиденной суммы. — Я мог шлюхами себя обеспечить на всю жизнь за такие деньги! На что Хосок лишь обречённо вздохнул и вошёл внутрь комнаты. Как ни странно, внутри было сделано всё для комфорта самого привередливого гостя. Два мягких кресла у самого окна, открывающего вид на небольшую сцену, покрытую скрывающей занавеской, бар с различным поевом на любой вкус и цвет и, конечно же, просторная кровать со всеми удобствами и обеспеченными необходимостями. Пробежавшись взглядом по всей комнате, Чонгук не смог сдержать внутри подступающую к горлу желочь. Каким же нужно быть извращённым ублюдком, чтобы приходить сюда и получать удовольствие от увиденного. Ещё мгновение в ожидании и Чон-младший бы не выдержал, но благо приглушённый свет на сцене оповестил о начинающемся шоу. Тень креста, стоящего посреди сцены, навеяла на Чонгука воспоминания о семье. Как он по утрам издевался над братом, оскорбляя его веру и унижая его самого, вспомнил, как при живой матери доводил её до слез своей агрессией и несдерживаемой яростью. У креста появилась тень юноши, медленно ступающего из стороны в сторону. Он молился у него, стоя на коленях, точно так же как делал и Тэхён с Джихён, но после его спокойствие и умиротворённость сменились на буянство: юноша начал тормошить крест, пытался его сломать и в этот момент, отломав край никчёмной вещи, вновь пал на колени. Чонгук не видел лица, как и все здесь находящиеся гости. Только силуэт в обнажённом обличии, настолько знакомый и притягательный, что гадать долго не приходится — это точно Тэхён. — Это он, — шёпотом только себе говорит Чонгук, наливая в чистый стакан коньяк, позабыв о Хосоке вовсе. — Это блять он. — Давай просто не будем смотреть? Дождемся окончания и выкупим его на ночь? — Нет, — останавливает Хосока Чон до того, как тот успевает закрыть шторками окно. — Хочу посмотреть на то, как Бог помогает таким, как Тэхён. Он ведь спасает? Душу исцеляет? — Чонгук… — Он сам виноват в том, что происходит. Он сам загнал себя в эти стены, — ломано усмехнулся Чонгук, залпом выпивая янтарную жидкость. А в это время на сцене появилось ещё четыре парня. Как жаль, что Чонгук не может услышать всхлипы собственного брата, пока из него вытрахивают душу прямо у сломанного креста. Чонгук смотрит прямо на него, своим пламенным взглядом прожигая тот самый занавес, что скрывает лица, он видит, насколько больно в данный момент Тэхёну, видит его слёзы и искусанные в кровь губы, что снова и снова просят спасти. Показная оргия для тех, кому наскучила обыденная жизнь. Все те, кто может себе позволить подобное шоу, слетаются с разных уголков Земли в «Святую лавку», оставляют здесь бешеные деньги, выкупая сладкую задницу, и удовлетворяют своего внутреннего извращенца. Чонгук смотрит на то, как меняются позы на сцене, смотрит так пристально на один знакомый сердцу силуэт и в мыслях проговаривает: «Единственный Бог, который снизошел по твою душу, — Вакха, Тэхён. Ты стал, к сожалению, его любимчиком».

***

Говорят, головная боль с годами, в случае всевозможных попыток от неё избавиться, переходит в стадию выедания. Она, как нежелательное пятно на белой рубашке, портит всю картину чистоты и гармонии, создаёт визуальное отвращение, а внутри разрушает оставшееся живое. В случае с Чонгуком, живое — остатки разума. Если раньше он мог подавлять спазмы боли, харкаясь желчью и распуская руки в попытке избавить себя от страданий, то сейчас, вновь почувствовав знакомое покалывание в голове, не может сдерживать гниль внутри. «Простая блядь». У Чонгука в руках стакан наполнен янтарной жидкостью, в глазах беснуют черти, а на лице читаемое для окружающих отвращение. Он на Тэхёна, брата своего, смотрит пристально и презренно, чтобы одним своим взглядом на поражение убить. В глазах застыл немой вопрос: «Зачем ты мне?», но ответ пришёл нежелательный. — Я не ждал тебя, — говорит Тэхён, не смея подойти к брату хотя бы на сантиметр ближе. — Уезжай. — Вот как заговорил, — Чонгук усмехнулся слишком наигранно, оголяя зубы в змеином оскале, опустошил уже третий за вечер стакан с коньяком и попросил Хосока оставить на пару минут его наедине с братом, «ему некомфортно с тобой» оправдываясь. На деле же Тэхёну не Хосок мешал в комнате, обещающей оставить несмываемый отпечаток где-то под похороненной честью, Тэхёна пугал сам факт того, что в другой стране, в забытом Богом месте, он вновь встретил своего мучителя. Никто так в жизни не нагибал Тэхёна до хруста собственной души, как Чонгук. Ему и делать ничего не нужно, чтобы из брата выковырять остатки лелеянной лично души, добраться до образованного пепелища и, как хозяин местности, пустить яд, сворачивающий кровь, по венам. — И даже после всего, что я сделал для тебя, ты говоришь «уезжай»? Не «спасибо», не «почему так долго?», а эгоистичное, мать твою, «уезжай»? — стоило Хосоку покинуть комнату, обещая вернуться не так скоро, как хотелось бы того красноволосому братцу, как Чонгук тут же сделал первый сквозной выстрел. — Не нужно было приезжать, — у Тэхёна голос спустя три года разлуки звучит для Чонгука более уверенно, в глазах не таится тот огонёк надежды и не слышится тот молитвенный мотив, что ранее был присущ верующему брату. Глаза стеклянные и мутные, зрачки расширены — единственное, что заметил Чонгук, как только Тэхён оказался слишком близко. Его влажные от скрытого волнения ладошки скользнули по шее, притягивая лицо Чонгука к собственному и вовлекая того в мокрый поцелуй. В первые секунды ступора Чонгук на автомате отвечал напористому поцелую брата, позволял чужому языку блуждать у себя во рту и вместе с тем смотрел в бездну, что с некоторых пор образовалась в глазах напротив. Где та наивность и отголоски надежды в светлые дни? Чонгук отвечает на поцелуй неуверенно, мнёт губы Тэхёна и только после того, как рука брата скользнула в незаметно расстегнутые им же джинсы, обхватывая член, грубым толчком отправил красноволосую бестию на пол. — Совсем ахуел? — в ярости Чонгук накинулся на лежащего на полу Тэхёна, замахнулся для ободряющего удара и разбил сначала скулу, после — губы. — Я должен отработать ночь, — зажмурившись, но не предпринимая ни одной попытки укрыться от размашистых ударов брата, Тэхён попытался словесно отрезвить человека, что к моральной боли добавляет и физическую. Но вместо успокоения добился новой порции крови. Собственной. — Стоит мне нажать на эту кнопку, — Тэхён перед собственным лицом веером расставил пальцы, показывая тем самым кольцо-спаситель, — как в комнату ворвется охрана. Тебе только трахать меня дозволено из физического контакта, а не портить лицо. — Тэхён, блять! — схватив брата за плечи и ударив о пол пару раз, Чонгук уставился злобным взглядом в его глаза, будто тем самым пытаясь сковырнуть засохшую корочку на недавно образовавшейся ране. — Я не ебать тебя пришёл! — Да? — ломано улыбнулся Тэхён. — Все они только для этого приходили. Забавно, правда? Впервые, оставшись с братом наедине, Чонгук не мог совладать со своими истинными чувствами. Он смотрел на Тэхёна и не верил услышанному от него. Если годы и меняют людей, то не настолько, чтобы человек, ранее вставляющий «Господь» в свой лексикон, отныне очерняет рот гнилью. Тэхён пытается казаться сильным и безэмоциональным в присутствии Чонгука, но получается смешно даже для себя. Остаток прошлого не вытравить даже сильным обезболивающим, каким бы сильным не хотел казаться Тэхён. Слёзы по привычке начали течь произвольно, соединяясь с ещё не запёкшейся с щеки кровью. — А что говорит твой Бог? — Чонгук, зачем вытирает слёзы снявшего маску Тэхёна, так понять и не смог. Это получилось само собой, его пальцы оказались отличной губкой для пропитки боли. Только брат мог гладить по голове, успокаивая, и вместе с тем второй рукой полосовать ножом спину, даруя непередаваемые чувства. Тэхён смотрит сквозь Чонгука, не имея понятия, что именно он должен ответить на заданный вопрос. Тэхён и сам не знает. Он давно к Богу не обращался. — Неужели твой Бог оставил тебя одного? — продолжал напирать Чон, размазывая красную жидкость по всей щеке брата, тем самым придавая лицу схожий оттенок с волосами Тэхёна. — Ты всю жизнь скулил не у тех дверей, хён. Прямо здесь и сейчас твой единственной Бог — это я. Могу спасти, а могу и оставить гнить в этом гадюшнике. Забавно не то, с чем столкнула тебя жизнь, Тэхён, а то, что именно я оказался тем, кто готов помочь. В комнате повисла гробовая тишина. Она напрягала все нервные клетки Тэхёна, создавала иллюзию невыносимого шума, что давит на ушные перепонки, от него хотелось кричать. Но услышав сердцебиение брата и главным образом вслушавшись, Тэхён изрёк давно таившееся где-то в глубине сердца: — Каждому праведному человеку уготовлен личный рай, — Тэхён смотрит, отныне не боясь, в глаза Чонгука, впервые замечает в них предполагаемую тьму и поражается масштабам той бездны, что образовалась во взгляде ещё юного парня. — Но для тебя, Чонгук, не сомневайся, будет подготовлен персональный ад. За все свои грехи ты будешь расплачиваться беспощадно, никто не спасёт тебя. — Думаешь? — усмехнулся Чонгук, опаляя кромку уха Тэхёна. — Тогда не переживай так сильно, хён, если мне и уготовлен ад, то в нем мы окажемся вместе. Как-никак одна кровь на двоих. Тэхёну хотелось сказать ответное «без меня, прости, но знакомы мы будем только в этой жизни», но почему-то смолчал, боясь своих слов лично. Каким бы ни был человеком Чонгук, и как бы плохо он не относился к самому Тэхёну, последний, даже испытав на собственной шкуре пламя дьявола, не может избавить себя от мысли «он мой брат» и «кажется, любимый». Кровь не кровь, брат не брат, — а тёплые чувства сквозь время не угасли. Их оболочка уже давно изношена, потускнела и, можно подумать, потеряла весь смысл своего существования, но с верой Тэхёна в Чонгука и его сердце можно зажечь комок израсходованных чуств заново.