Империя

      — Я вас правда люблю, Эжени!       — А раз любите, почему еще не попросили моей руки у родителей?       Александра лишь вздыхает: забавно, конечно, наблюдать за тем, как ее миниатюрная сестрица устраивает скандал высоченному маркизу Морозову, будто моська, облаивая слона, заставляет его отступать в попытках скрыться от ее гнева. Благородной девице неприлично находиться в обществе мужчины, если он не ее кровный родственник, без присутствия другой женщины, так что ей деваться попросту некуда — она сидит в кресле, ноги поджав совсем невоспитанно, благо юбки все скрывают.       — Я опасаюсь гнева вашего отца!       — А быть секундантом на дуэли и оказаться случайно подстреленным, если маркиз Глейхенгауз промахнется, вы не опасались?       — Пуля не сошлет меня в ссылку и не запретит с вами видеться!       — Да, пуля всего лишь убьет вас и мне останется только уйти в монастырь и оплакивать вас до конца моих дней!       Александра вежливо покашливает, пытаясь их внимание привлечь, но они даже не смотрят в ее сторону, кажется, и не видят и не слышат, и вообще забыли, что она тут есть. Глухари влюбленные, чтоб их. Сестрица ее просветила по пути, что они вот уже пару лет скрывают свой роман от двора, причем просветила с улыбкой торжествующей, и вопрос возник только один: как это она не заметила? Она-то, которая о симпатии между кузиной Мари и Полиной догадалась еще раньше, чем они сами!       — Я лично прослежу за тем, чтобы маркиз Глейхенгауз понес наказание, княжна, — голос совсем рядом заставляет ее вздрогнуть и выпрямиться. Она совсем забыла, что сидит спиной к двери и ей просто неоткуда видеть, кто к ним присоединяется. — Прошу простить меня за то, что был его секундантом на этой дуэли и стал еще одной причиной для вашего волнения, вместо того, чтобы остановить его.       — Не извиняйтесь, князь, — она медленно кивает в знак приветствия, протягивая руку для поцелуя. — Разве что, прошу, больше не ввязывайтесь в дуэли, это дело опасное и неблагодарное.       Молодой грузинский князь Квителашвили улыбается почти хитро, целуя протянутую ладошку, затем опускается в кресло напротив, игнорируя продолжающих ссориться Эжени и маркиза Морозова. Оно, думается Александре, и к лучшему, и по-хорошему им бы не при чужих выяснять отношения, но они наверняка и не заметили его прибытия.       — Маркизу разобьет сердце необходимость вернуться в Тифлис, — сообщает он ей, понижая голос. — Ему наверняка придется постоянно оставаться при дворе и видеть свою возлюбленную.       — Разве это плохо? — она приподнимает брови, на миг прислушивается к ссоре — нет, пока накала в голосах недостаточно для оперы, можно не волноваться, она пусть не знает маркиза, но знает Эжени. — Вы бы отказались видеть свою даму сердца каждый день?       — Если бы она предпочла мне кого-то еще, — пожимает плечами князь, ладонь его непроизвольно взлетает к кармашку жилета, как если бы там хранилось что-то очень для него важное. — Вам стоит спросить царевну об этой неловкой ситуации, думаю, она, как непосредственная участница, расскажет вам больше. А мне, думаю, пора собираться, чтобы сопровождать маркиза на его пути.       — Князь, — окликает она его, когда он уже делает пару шагов прочь от нее, — могу я посмотреть?       В кармашке оказывается медальон, в нем — портрет и русая прядь. Александра улыбается, кивает ему снова, на этот раз в знак одобрения.       — Передавайте мои наилучшие пожелания крестной, — просит она его, возвращая медальон. И внимание снова обращает на сестру и ее избранника лишь тогда, когда дверь закрывается. Вовремя, похоже — вместо криков и скандалов Эжени в этот самый момент переходит от всхлипов к полноценным слезам, причем наверняка не наигранным, учитывая ее абсолютное неумение плакать «на заказ».       — Если я останусь старой девой, — заявляет она, — в этом будет ваша вина, маркиз. И мои сестры, которые не могут выйти замуж раньше, чем я, тоже останутся старыми девами по вашей вине.       Маркиз Морозов бледнеет так, что все веснушки на лице сосчитать можно — видимо, представляет себе гнев всех трех сестер, обрушенный на него — и вылетает за дверь. Сестра падает на ближайший диванчик и окончательно разражается рыданиями. Александра юбки подхватывает, чтобы не мешали, подбегает к ней, в колокольчик звонит, чтобы потребовать у вбежавшей фрейлины принести нюхательные соли, дабы старшая княжна не упала в обморок, и обнимает ее, позволяя выплакаться. А потом, через пять минут, или через пятнадцать — она время не считает — дверь распахивается снова, на этот раз впуская отца.       — Евгения, дочь моя, — гремит его голос, смягчающийся моментально, стоит ему увидеть заплаканное лицо старшей дочери, — этот юноша пришел ко мне просить твоей руки. Но если это из-за него ты плачешь, я сошлю его на Соловки, хочешь?       — Что, правда пришел? — шмыгает Эжени носом, и сияет от счастья так, что Александре кажется, она сейчас ослепнет. — Папенька, ты же отдашь меня за него замуж, правда?       Александра смеется беззвучно, отворачиваясь, чтобы никто не заметил, и думает, что ей надо бы начинать решать, какое платье она хочет чтобы ей сшили к свадьбе старшей сестры. Потому что что-то ей подсказывает, что оно ей понадобится очень скоро.