Империя

      Царевна армянская Евгения с раннего детства славилась крутым нравом — сладить с ней всегда мог лишь отец. Царю не то чтобы хотелось выполнять роль няньки, пусть даже при собственной дочери, но когда это у него был выбор? Супруга скончалась при родах, и всю ответственность за новорожденную царевну, не желавшую даже успокаиваться на других руках, пришлось взять на себя ему. И вполне привычной стала для людей картина царя с ребенком на руках — сначала со свертком, потом с учащейся говорить и прерывающей его иногда детским лепетом девчонкой, потом уже с сидящей рядом уже вполне рассудительной девочкой…       Но царевна армянская выросла, и детским играм с венцом предпочитает стрельбу из лука и скачки наперегонки. Да и не мечтает она о венце, ни о царском, ни о свадебном. Ей вспоминается, как мелик Хайрапетян, настолько сильно пытаясь оставаться спокойным, что наигранность и натянутость было видно невооруженным глазом, и отчаянно краснеющий, несмотря на попытки сохранить лицо, спросил ее, есть ли у него шансы. Ей вспоминается и как она, ухмыльнувшись, вскочила в седло, и, заявив, что подумает об этом, если он ее догонит, пришпорила Кела. Не догнал. Она и рада была — ну зачем ей замуж? Зачем ей это все? Лучше бы мачеха родила братца, и пусть наследует себе престол хоть сотню раз. Ей дайте хорошего коня, крепкий лук, острый меч, флягу с хорошим вином и теплый плащ, а корону можете оставить себе. Царевне армянской девятнадцать лет, и в штанах ей правда удобнее, чем в юбке — например, сейчас, когда Келайнос, кажется, поймал под копыта ветер, и отцу можно крикнуть уже издалека, что все с ней будет в порядке, прежде чем, спрыгнув наземь, склониться в поклоне перед встречающими.       Только ли встречающие тут, у входа?       — По-моему, это вас мы и ждали, — стоит императрице поприветствовать ее в ответ, к ней шагает девчушка, почти одного с ней роста, да и возраста тоже, в меха закутанная, красивая такая, что кажется, таких не бывает. Однако вот она, и что-то в ней кажется смутно знакомым, будто они виделись когда-либо, хотя она уверена, что этого не было. Такие лица не забываются. Она заставляет себя отвести взгляд — невежливо так пристально смотреть на кого бы то ни было.       — Думаю, да, и прошу простить за то, что заставляем вас ждать, — реверансы в брюках не удаются, это она знает, поэтому даже не пытается. Вместо этого радостно кидается в объятья княжен, стоит тем распахнуть руки, даже не сдерживает своего восторга. Четвертой в ряду ждущих объятий все же оказывается эта незнакомка, и это заставляет ее на миг застыть в неуверенности.       — Дженни, дорогая, — от обращения, придуманного для нее года три назад, когда она вместе с посольством, без отца, приехала в Петербург, вкупе с голосом княжны Эжени, тепло становится моментально, — тебя не узнать. Ты настолько повзрослела, что боязно становится от того, как время летит. Но тебе сначала стоит познакомиться с Дианой, царевной грузинской. Не сомневаюсь, вы не встречались ни разу.       — Однако я слышала о том, насколько великолепна армянская царевна, — вворачивает Диана. — Матушка бывала у вас несколько лет назад, но не взяла меня с собой. Я прохандрила несколько дней, жалея о том, что не увижу вас.       Матушка. Воспоминания будто плетью ударяют, разве что не заставляют вздрогнуть — вот она, рядом с отцовским троном, вот он поднимается навстречу входящим, заставляя мачеху приподнять на миг брови в недоумении, вот во главе делегации выступает женщина, прекраснее богинь с гравюр в книгах истории, что ей безуспешно подсовывают гувернантки, и кто-то рядом восхищенно шепчет «царица грузинская, собственной персоной»… Дженни вскидывает глаза, пробегается по всем, и замирает, пойманная темным взглядом раскосых глаз, которые запомнила с тех пор, на лице, которое не изменилось за это не такое долгое, а все же прошедшее время. Вот на кого, думается ей, похожа Диана, и становится смешно от собственной слепоты. Непохожие черты наверняка у царевны от отца, кем бы он ни был.       — Вы не меняетесь, — выпаливает она бездумно, новый ее поклон адресован лишь царице. Пусть кто угодно говорит что угодно. Но никто ничего не говорит, царица улыбается едва уловимо, уголками губ, и Дженни так и замирает соляным столпом, на пару секунд или пару сотен лет, пока шум резкой волной не заполняет все вокруг — кажется, будто только что было тихо, а теперь даже мысли свои не услышишь. Не все так плохо, на самом деле, а все же.       — Мои дорогие, — голос отца не спутать ни с чьим другим, — день разлуки с вами казался мне годом, только представьте себе, какую вечность я прожил без вас. Моя дикая дочь не доставила вам неприятностей?       — Рафаэль, дорогой, ну какие неприятности, — император с улыбкой обнимает отца. — Она еще воспитаннее и прекраснее, чем три года назад, и помогла нам скрасить ожидание. Да, поприветствуй нашу дражайшую Этери, насколько я могу судить, вы наверняка давно не виделись.       И что-то кажется ей странным в том, как расцеловываются ее отец и царица грузинская. Что-то, что она, обещает себе, попытается прояснить для себя в ближайшее время. Границ этого ближайшего времени она для себя, конечно же, не намечает.