Империя

      — Я ее спрашиваю, мол, мам, а что у меня завтра? — Диана жестикулирует бурно, улыбка на губах играет, ею залюбоваться можно. Александра и любуется, как любуется всеми в этой комнате — тут собрались одни незамужние девицы, фрейлин почти всех в итоге отпустили, иначе их бы слишком много было, для пяти венценосных особ да еще нескольких высокорожденных. — Она на меня взгляд поднимает от бумаг, лоб морщит, и говорит, мол, до обеда у тебя уроки географии и французского, после обеда ты встречаешь делегацию из Испании и проверяешь, все ли готово, вечером открываешь бал. Я ей — мам, а что за бал? Она смотрит на меня, мол, забыла. Я и говорю, мам, у меня день рождения завтра!       — Сейчас смешно, а тогда царевна весь вечер прорыдала, — Алина, та самая девушка, за плечом у Дианы оказавшаяся незаметно после их прибытия, улыбается, к общему смеху не присоединяясь. Она какой-то тихой кажется, но Александре думается, это пока она к ним всем не привыкла. Она уверена, Алина еще покажет себя, и уверена, что она может быть не менее веселой и смешливой, чем другие. — Успокоилась только после того, как съела пару десятков конфет.       — Охотно верю, — вставляет Полина, туфельки скидывает, поджимая ноги: этикет этикетом, но тут некому им на него указать, да и не перед кем им тут стесняться и стыдиться, что они его не соблюдают. В покоях послезавтрашней новобрачной место есть для всех, и они бы даже корсеты расшнуровали и кринолины сняли, но им еще к себе возвращаться потом всем. — Диана всегда была сладкоежкой, сколько помню.       — Так нечестно, — Дженни фыркает будто бы обиженно, хотя даже не пытается скрывать наигранность. — Тифлис к Эривани ближе, чем к Петербургу, но вы с царевной знакомы давно, а я только сейчас ее встретила. Диана, кур джан, я к вам со следующим же посольством приеду, и не выгоните.       — А приезжай, даико, — смеется Диана в ответ. — А потом я к вам.       — А потом я к вам обеим, — Стази кидает в Дженни подушечкой, которую до того в руках держала. — И Сашенька тоже. И Эжени, если ее муж отпустит.       — В каком это смысле — если отпустит? — возмущается сестрица со смехом, мол, ну и глупости вы тут говорите. — Он еще мне диктовать будет, куда мне можно, а куда нет? Не отпустит одну — со мной поедет, как миленький!       — В общем, — вворачивает Александра, пользуясь тем, что Эжени воздуха набирает, — уже ясно, кто в доме будет главой. А если кто-то попытается ее убедить согласиться на роль шеи, я этому человеку лично медаль дам. Посмертно.       Все смеются, она улыбку прячет в бокал с вином. Вино вкусное, привезенное крестной, им для этих посиделок досталось несколько бутылок, еще парочку, она знает, распивают сейчас родители с венценосными гостями, вспоминая былое. Для нее это третий бокал, голова понемногу становится легче, уходят мысли дурные, неудобные, тяжелые — но больше не стоит, этим бы ограничиться, иначе кто знает, что она может натворить? Да и недостойно это княжны, даже если тут одни только девицы, даже если собрались они для того, чтобы позволить себе хоть немного отдохнуть от условностей и правил высшего общества.       — А давайте, раз уж мы все тут собрались, я вам погадаю? — предлагает баронесса Туктамышева, общим голосованием принятая в их компанию и окрещенная Бесс, карты перетасовывает с заговорщическим видом. — Вам Стази подтвердит, что мои карты не врут.       — Подтверждаю, — смеется Стази. — Даже встречу братца с Адель, и ту предсказали.       Адель выглядит будто пыльным мешком по голове стукнутая, но молчит, лишь встает с подушек, переступает осторожно через вытянутые ноги сидящей на полу Мари, и опускается в ворохе юбок прямо перед Бесс.       — Раз так, мне интересно, что дальше, — она улыбается, ладошки чинно складывает, и вообще выглядит так, будто на светском приеме, а не на девичнике. Впрочем, в глазах ее такие искорки, что как бы не было пожара. — Так что я первая.       Александре гадать не хочется, она думает, что будет, то и будет, и никуда от этого будет не деться. Знает ли она свою судьбу или нет, какая разница? Вместо этого она взгляд на часы кидает: пора. К выходу прокрадывается, пока другие спорят о том, в каком порядке им гадать, и кто за кем в очереди будет — уверена, ее отсутствие заметят далеко не сразу. По коридорам полупустым почти бежит, неприлично высоко подобрав юбки, чтобы не мешались, почти до колен, и, вылетая в сад, попадает сразу в объятья Ивана.       — Я скучала, душа моя, — шепчет она на выдохе, в плечо ему утыкаясь. Когда они перешли от приличествующего ситуации вежливого расстояния к этому, она не могла бы сказать — уверена только, что не жалеет об этом и что не пожалеет и позже. Почему? Наверное, потому, что то же отношение видит и в ответ, к себе, и верит ему слепо, в отличие от тех, кто до него клялся ей в любви, кому что-то будто мешало поверить.       — Я тоже скучал, — он губами ее виска касается, вопиюще нарушая правила, и лишь потом отстраняется от нее, предлагая ей свою руку. — У нас мало времени, вас скоро хватятся, а пруд в лунном свете восхитителен, не хотелось бы упускать ни минуты.       Ей думается, что пруд, ей важнее то, что она может его держать за руку прямо сейчас. И безумно ясными становятся слова, вчера услышанные, про день разлуки, кажущийся годом, потому что чувствует она себя сейчас так, будто прожила несколько лет за эту неделю порознь. Только вот может ли она сделать что-то, чтобы это не повторилось больше?