Империя

      — Папеньке надо будет рассказать, — вздыхает Александра, поджимая ноги и обхватывая обеими ладонями чашечку тонкого фарфора. Конец февраля холоден и сыр, за окном идет мелкий снежок, запорошивший все, что только возможно, и за несколько шагов от кареты до дверей успевший укрыть ее волосы тоненьким покрывалом — пришлось стряхивать, иначе волосы бы намокли. — Я бы у тебя попросила совета, но все еще помню, как он узнал о тебе.       Эжени в ответ смеется лишь, свежая и легкая, будто недавно проснувшаяся — как знать, может быть, так оно и есть? — и из вазочки тащит печенье. Уже не только она знает о них с Иваном, а все равно к ней кажется правильным отправиться сейчас, когда снова возникает необходимость поделиться эмоциями. Но сейчас не только эмоциями делится — Иван ее спросил, как бы невзначай, не готова ли она к тому, чтобы о них узнали, и, несмотря на то, что к баронессе она тогда отправилась без малейших колебаний, сейчас этот вопрос ее заставил задуматься. Готова ли она? Это ведь значит, что о них будут знать все, и в первую очередь — папенька. А император российский хоть и не вспыльчивый, но импульсивный, а ну как что-то ему не так покажется? Вон, только его привычка уточнять всегда все спасла Владимира Евгеньевича от ссылки — сестрица настаивала, чтобы она начала ее мужа называть просто по имени, но это все еще было сложно, даже после их свадьбы.       — Да, тут тебе на меня равняться не надо, — кивает она, тоже ноги поджимает, благо они тут одни и могут себе это позволить. Не хватает Стази, и было бы все как в детстве, когда они играли во все эти светские приемы, и у младшей сестры еще были пухлые по-детски щечки и наивные глазки, а не скулы такие острые, что порезаться можно, и решительный взгляд. Они все изменились с детства, если уж на то пошло, да и странно было бы иначе.       — На тебя мне надо равняться в умении сохранять тепло в семейных отношениях, когда до этих отношений дойдет, — улыбается Александра ей в ответ. — Но вопрос остается открытым, ты же сама понимаешь.       — Понимаю, — вздыхает Эжени, тянется еще за одним печеньем. Хочется спросить, с чего вдруг такой аппетит — не с того ли, что замуж вышла, и можно не беспокоиться? — но это было бы дурной и злой шуткой. К тому же это, думает Александра, даже хорошо — раньше сестрица так боялась поправиться, что иногда и вовсе ограничивала себя в еде. Ненадолго, конечно, но ела она все равно как птичка. Но старшенькая перехватывает ее взгляд и улыбается широченно. — Я все равно поправлюсь скоро, смысл не есть то, что хочется?       — Ну, если будешь есть все, что хочется, то наверняка поправишься, но я не я буду, если тебя это испортит, — посмеивается она в ответ. Но на лице Эжени мелькает хитрое выражение, и Александра замирает, будто молнией пораженная, не уверенная в том, что стоит верить в то, что ей в голову пришло. — Погоди-ка, то есть ты имеешь в виду, что…       — Именно это я и имею в виду, — сестрица кивает уверенно, почти лихорадочно, улыбаясь все так же широко и счастливо, будто сообщая ей лучшую новость в своей жизни. Может, так оно и есть? — Я еще никому не рассказала, только доктор знает.       Сдерживаться нет ни сил, ни желания — Александра совсем невоспитанно визжит и кидается ей на шею, стискивает в объятьях еще более тесных, чем в день свадьбы. Новости, конечно, самые лучшие, которые только могут быть, она не уверена, что какая бы то ни было другая ее затмит сейчас, да и не собирается затмевать. Ей не хочется мериться счастьем, хочется лишь радоваться, и, думается ей, они обе имеют на это полное право.       — Скоро, — ворчит, легонько ее в бок тыкает, — растолстеешь, станешь похожей на дирижабль, и придется тебе попрощаться с этой тонкой талией, что ты на это скажешь?       — Скажу, что пока не готова к этому морально, но даже если бы могла, ничего бы не изменила, — фыркает Эжени, тыкая ее в ответ, наверняка чуть посильнее, раз через корсет ощущается. — Надеюсь, ты меня вскоре поймешь.       До этого «вскоре», думается ей, еще свадьбу надо сыграть, а до этого помолвка быть должна, а она пока даже предложение руки и сердца не получила. Но спорить не хочется — она вместо этого наблюдает лишь, как подхватывает со столика свою чашку сестрица, и улыбается уголками губ, не в силах — и не желая — сдерживать из ниоткуда взявшуюся внутри радость.       — А папеньке пусть маменька расскажет, — возвращается Эжени к оставленному на середине разговору. — Она наверняка лучше нас с тобой слова найдет.       И здравый смысл в этом совете и правда есть, если уж на то пошло.