Империя

      — Как продвигаются твои отношения с Адель?       — Ты разве не о своей помолвке должна волноваться, сестренка?       Иван улыбается, не прислушиваясь к шутливой перепалке своей невесты и ее брата, но все равно слыша — они совсем рядом стоят, и не захочешь, а услышишь. Сашенька, кажется, порхает от счастья — ему хочется на это надеяться, по крайней мере, потому что хочется верить в то, что она так же счастлива, как и он. Счастливее него представить себе сложно, а несчастнее него ей не нужно быть, он готов жизнь положить на то, чтобы этого не случилось. Правда готов, хоть и надеется, что этого не потребуется.       — С моей помолвкой все понятно, это дело решенное, а вот ты девочке голову морочишь! — возмущается Сашенька, и становится немного даже смешно. Ну в самом-то деле, что может измениться у них теперь? Да, конечно, отец сказал ему не расслабляться, мол, помолвки могут отмениться, мол, что ты тогда будешь делать, если девушка, по которой ты страдаешь и о которой мечтаешь, выберет другого в последний момент? Он себе тогда сказал, что она не такая, и на этом успокоился. В конце концов, это ведь она, та девушка, которая никогда не предаст и никогда не передумает — которая свое решение не огласит, пока не будет в нем окончательно уверена, и десяток раз все перепроверит, прежде чем это решение принять. Он в ней уверен больше, чем в себе.       — Ваше высочество, — он подходит, подхватывает ладошку своей невесты, и склоняет голову, приветствуя будущего шурина.       — Миша, — поправляет его цесаревич. — Мы уже почти родственники. На крайний случай, Михаил.       — На очень крайний — дурень и повеса, какой из тебя император выйдет, — добавляет Сашенька, но даже глухой услышит в ее голосе смех. — Мы с сестрицами то и дело его так называем.       — Я все-таки предпочту второй вариант, — Иван улыбается, ладонь ее к губам поднося. — Так вот, Михаил, позволите ли вы мне узнать, что заставило вашу сестрицу так вас отчитывать?       — Моя сестрица, — смеется Михаил, — настолько счастлива, что не терпит вокруг себя кислых лиц, вроде моего. Ей нужно осчастливить всех, иначе она смысла в своей радости не видит.       Это, думает Иван, один из пунктов в списке причин, по которым он в нее влюбляется раз за разом все больше и больше. Не в списке причин, по которым он ее любит — такого попросту нет, он любит ее просто потому, что она есть, дополнительных не нужно. Просто каждый раз, когда он думает, что любить ее сильнее некуда, она снова переворачивает все с ног на голову, доказывая ему, что бесконечность не предел, и всегда есть бесконечность побольше той, которую он уже изучил.       — Вовсе и не в этом дело, — она почти обиженно дует губки, с ноги на ногу переступает, и обеими руками в его руку вцепляется, будто отпускать не желая. Будто ли? — Просто мой братец кругами ходит вокруг бедной влюбленной девочки.       — Давай мы об этом в другой раз поговорим? — бурчит куда-то в сторону цесаревич, явно смущенный оборотом, который принимает их разговор. — Тут не ради меня все эти гости, а ради тебя и твоего праздника, хватит такое внимание уделять мне.       Ивану, с одной стороны, не хочется приставать к Михаилу без необходимости на то, с другой, не хочется заставлять Сашеньку сдаваться так легко. Он замирает на мгновение, почти чувствует шестеренки в мозгу, которые крутятся быстрее, чем в любом часовом механизме, и решение принимает: в конце концов, это ведь не последний раз, когда она сможет с братом поговорить, не стоит сейчас его при людях заставлять чувствовать себя неловко. Значит, сегодня стоит побыть миротворцем и увести ее отсюда. Куда — вопрос другой, это придумать не так сложно, в паре десятков шагов от выхода из бального зала начинается лабиринт, в котором уж точно есть где затеряться и спрятаться, чтобы поговорить по душам. Они туда направляются неспешно, она почти сразу же понимает, куда именно они идут, и что спешить не стоит, чтобы не привлекать ненужного внимания — а потом, стоит им скрыться от чужих взглядов и уйти в сторону от основных дорожек, и непонятно становится, кто первым к кому тянется, чьи губы более жадные, в чьих ладонях ткань комкается яростнее в попытках притянуть к себе еще ближе.       В конце концов, если это их праздник, почему они должны куклами на потеху другим стоять там, не позволяя себе даже малейшее нарушение этикета — поцелуи не такие, какие позволено на людях, а такие, каких хочется?       И кто из них в одну из следующих секунд первым произносит «я тебя люблю», абсолютно неважно, тем более что, похоже, они говорят это вместе.