Империя

      Аделина обнаруживается в беседке у пруда, в дальнем углу сада — вдали и от дворца, и от лабиринта, и от ворот, вдали от всего, что может ее побеспокоить. На плечах — легкий кружевной палантин, веер лежит рядом, забытый, выбившаяся из прически смоляная прядь щекочет шею — Михаил останавливается в паре десятков шагов от нее. Если идти громко, он нарушит ее уединение, если тихо — напугает ее, оказавшись рядом, и ему правда не нравятся оба варианта, но это не отменяет того, что им надо поговорить. В кармане его — раскаленным железом жгущий футлярчик, внутри то, что стоило ему не только денег — бог с ними, с деньгами — но и нервов, потому что объяснить мастеру, что от него требуется, было безумно сложно. Внутри — его главная надежда, и за сегодняшний вечер, и, может быть, за всю оставшуюся жизнь, но он стоит и боится сдвинуться с места.       — И как долго ты там будешь стоять? — интересуется она, даже не поднимая на него глаз, так и глядя на лебедей, величественно скользящих по водной глади. На «ты» они перешли не так давно, но так незаметно и естественно, будто это должно было случиться намного раньше, будто они, напротив, слишком долго с этим тянули. Этикет, конечно, предполагал вежливое и сухое «вы» для них обоих, даже несмотря на то, что весь двор знал, что цесаревич за герцогиней ухаживает — они решили, что этикет будут соблюдать, когда рядом будут люди. — Или передумал уже?       — Не хотел тебя напугать или помешать, — кается он, подходя поближе и рядом на скамью садясь, ноги вытягивает, ладошку узкую, на коленях ее лежащую, обеими своими обхватывает. Небо понемногу гаснет, бледнеют краски заката. Помолвку сестрицы назначили на самый долгий день в году, и солнце зашло лишь недавно — он жалеет, что не был рядом с ней, чтобы на это полюбоваться. — Я тебя искал повсюду.       — Я почти сразу ушла, там шумно, — Аделина пожимает плечами, голову ему на плечо опускает, не задумываясь даже над этим невольным движением. — Поздравила их с помолвкой и ушла.       — Предварительно повальсировав с парой юношей, — добавляет он. Выходит почти горько, и уж точно без той беззаботности, которую он так старался добавить в свои слова и свой тон. Может быть, раз так, не стоит и пытаться скрыть? Тем более что она на него взгляд вскидывает, и в глазах ее возмущение — или что-то близкое к нему.       — Ради бога, это всего лишь вальсы, — выпаливает она. — Что дальше, ты начнешь меня ограничивать во всем, в чем только можешь?       Он даже думать об этом не хочет. Она живая, стремительная, свободнее ветерка, что играет с краями ее палантина и прядями ее волос, как ее ограничивать? Как посадить в клетку воздух? И зачем это делать? Нет, думает Михаил, такого никогда не будет. Он ее в висок целует легко, невесомо, мол, все ведь в порядке, не переживай.       — Никогда и ни за что, — почти клянется. — Обещаю, что буду заботиться, буду рядом, но никогда не буду навязывать тебе ограничения только потому, что меня что-то не устраивает.       Уверен в своих словах он целиком и полностью. Никогда ведь не был тем, кто кого-то ограничивает, так с чего бы ему начинать? И собственная его ревность не значит, что она должна отказаться от всяческого общения со всеми, кроме него да его семьи. Вот уж действительно, как он может так с ней поступить?       — А вот чтобы доказать тебе, что я серьезен в своем намерении заботиться о тебе, — он ладонь ее отпускает, улыбается в ответ на недоуменный взгляд, и из кармана футляр выуживает, прежде чем, со скамьи соскользнув, встать на колени перед ней, — я прошу тебя…       Он не договаривает. Аделина всхлипывает, рот руками зажимает, но глаза ее сияют так, как сияли после первого их поцелуя, что она ему позволила, а потом она просто кидается ему на шею, не обращая внимания на то, что платье свое светлое наверняка испачкает, не обращая внимания вообще ни на что. Кольцо из его дрожащих пальцев пару раз чуть не выскальзывает, пока он достает его из футляра, но на палец ей садится как влитое, и можно выдохнуть облегченно, не боясь больше, что оно не подойдет. Получается, не оправдался его меньший страх за этот вечер.       Впрочем, и больший — что она ему откажет — тоже.