Erase me

Зимний не понимал происходящего с ним в последние годы. Раньше всё было просто — есть Зимний солдат, есть коды, каждый из которых определённый триггер, и есть задания. Всё понятно и не вызывает вопросов. Сейчас же весь привычный мирок методично разрушался. А всё из-за нового хендлера. Этот мужчина только поначалу использовал коды, после полагаясь на сговорчивость солдата. Улучшал условия проживания Зимнего, когда тот не был в крио, а после и вовсе свёл время в криокамере к нулю. И охрана, что когда-то воспринималась солдатом как досадные помехи, которых при неловком жесте в сторону Зимнего можно было убить и выбросить как сломанных кукол, теперь тоже относилась к парню по-другому. Они сочувствовали ему, вместе с хендлером наезжали на техников и учёных, чтобы те не делали солдату слишком больно, — выбили ему какие-то капельницы с обезболом, которые солдату ставили во время самых неприятных процедур. Хендлер однажды чуть не пристрелил техника, который что-то напутал в контактах бионики, и Зимнему по нервным окончаниям ударило током от протеза. Зимний не понимал, почему всё так резко поменялось и терялся в догадках. Никто из новых в его жизни людей ничего не удосужился объяснить. Да, Командир проводил много времени с солдатом, рассказывал какие-то истории со своих миссий, жаловался на свою подругу и ругался на начальство. Солдат мало отвечал хендлеру — он давно понял, что за любое неправильное слово может получить или просто с кулака по почкам, или шокером по грудной клетке (были самоубийцы, которые били током по шее, да, Зимний тогда вырубался мгновенно, но после — мстил так, как мог). Командир иногда вздыхал на молчаливость солдата, но никогда не бил, — ни голыми руками, ни шокером, ни дубинкой. Вопросов у Зимнего это всё вызывало море, но спрашивать он не решался — и помнил, как раньше за любую фразу не относящуюся к миссии или функциональности «живого оружия» его нещадно били. Командир так не делал, его охрана тоже так не делала, и Зимний постепенно оттаивал. Мог иногда улыбнуться уголком губ — замечала это, правда, только девушка из охраны, которая так же незаметно улыбалась в ответ. Правда, каких-то эмоций солдат всё так же не испытывал, а если что-то подобное и проскальзывало, то не мог их идентифицировать. Постоянное присутствие Командира нервировало и одновременно успокаивало. Его действия были не ясны, заставляли находиться в напряжении, но он был константой, якорем, который так же, как триггеры, был закреплён в мозгу. Вообще, Зимний плохо ориентировался в своём сознании. Он даже не знал точно, какие коды там были закреплены, не знал, сколько всего осталось в его памяти, которую затирали нейролингвистическим программированием и гипнозом, не знал своих привычек и предпочтений. Помнил он тоже совсем не много. Узкие улочки — не такие, как сейчас; солдат на миссиях пытался сравнивать свои остатки воспоминаний с окружающим миром, и почти ничего не сходилось. Помнил девушек в пышных платьях из простой ткани, помнил паренька рядом с собой — невысокого и светловолосого, помнил маленькую комнату с двумя кроватями… Иногда ту же комнату — но кровать была одна, и большая. И больше ничего. А ещё боль от потери, словно кто-то из тех, кто был ему важен… умер? Словно солдат потерял его. Кого его, было ещё большим вопросом, но такое точно нельзя было спрашивать у Командира. Вряд ли тот знал ответ, а снова сидеть в кресле и слушать весь тот бред, что лили солдату в уши, чтобы Зимний забывал… Парень не хотел этого. Боялся забыть и эти фрагменты своей жизни, которые он даже не мог сложить в одну картинку, но верил, что там, в этих воспоминаниях, скрыто что-то важное. Зимний молчал, рылся в своём сознании, насколько это было возможно, и пытался разгадать загадку, какого чёрта на нём не используют коды. Прислушивался ко всему, что говорили окружающие, думая, что солдат не слышит, и пытался собрать пазл в единое целое. Выходило паршиво. Много кто из техников и учёных говорили что-то о Рамлоу, но кто это такой, Зимний не мог соотнести. Это мог быть кто-то из охраны, или сам хендлер. Новый Командир и его окружение были очень аккуратны, не использовали имен и прозвищ, и вели себя так, словно это не их обычная ежедневная работа, а задание под прикрытием — уж солдату ли было не знать, как себя ведут на таких миссиях. Всех тех, кто не первый год работал с солдатом, парень выучил по именам и фамилиям. Было сложно всё это услышать, понять к кому по внешности и голосу отнести имена, но для Зимнего это было что-то вроде хобби, — одно из тех, о котором никто не знал и никто не мог отнять. Он помнил, как ещё в самом начале своей работы на Гидру кто-то из техников заметил, с каким интересом Зимний изучает инструкцию к одному из аппаратов. Так руководство поняло, что солдат любил читать, и убрало из его поля зрения всё, что состояло из букв. Это после уже его учили языкам, выдавали тетради и буквари, но там, настолько давно, что солдат не мог соотнести тот период с какими-то знакомыми ему временными рамками, вышестоящие лица решили отобрать у Зимнего хобби, которым он и так не мог заниматься в условиях лаборатории и тренировочных залов. Но и тут новый хендлер отличился — беспрепятственно пускал парня в свой кабинет и разрешал рыться везде, кроме сейфа. Кажется, Командир считал себя бессмертным или просто ни капли не боялся Зимнего. Вначале подобное сильно напрягало, а потом солдат проникся таким отношением. Напряжение никуда не делось, но он постепенно переставал ждать подвоха в каждом действии Командира. А после услышал разговоры персонала, что этому Рамлоу нравится Зимний, и поэтому тот устраивает весь этот спектакль с добрым отношением в сторону солдата. Зимний не понял, как это связано между собой. Опять его воспоминания не помогали ни черта. Когда-то давно — за два хендлера до нынешнего — был один, который вёл себя совсем глупо. Не стеснялся постоянно бить солдата, в крио помещал его только, когда коды переставали работать как надо и «Зимнему следовало охладиться». Тот мужчина был той ещё мразью даже по словам учёных, которые тихо жаловались друг другу в коридорах, что Хейг — так звали хендлера, — отправляет в ад все старания медперсонала. Этот мужчина, Хейг, часто просто с ничего избивал Зимнего, приговаривая «Солдат, ну ты же мне нравишься, не обижайся, сладкий». Несмотря на установку «безопасность хендлера превыше всего», спустя пару лет Зимний устранил Хейга прямо во время масштабной операции где-то на севере Африки. Все сделали вид, что не заметили, что пуля вошла в тушку мужчины со спины — он был порядочным мудаком и достал даже своих подчинённых, что уж говорить о почти бесправном солдате. И теперь Зимний аккуратно присматривался к Рамлоу, пытаясь соотнести понятие «нравиться» и поведение Командира. Или Зимний чего-то не знал о хендлере, или не разбирался в жизни. Ему оставалось только выжидать и внимательно наблюдать за своим куратором. Может, скоро всё станет понятнее, ведь, пока что, от попыток разложить всё по полочкам у солдата фантомно болела голова — после сыворотки Золы это было невозможно, но ощущения остались где-то в памяти и иногда всплывали призрачной болью.

***

Стив понял, что влюбился в этот век. Он словно попал в свои самые сокровенные мечты — здесь не было целой кучи проблем, с которыми он сталкивался ежедневно во времена своей юности. Появились лекарства, которые теперь спасали так многих — а люди этого толком и не ценили, ибо не знали, как легко было умереть от обычной простуды в двадцатые годы. Связь стала доступна всем и была практически интуитивно понятной — Роджерс с лёгкостью освоил, как пользоваться своими смартфоном и ноутбуком. Интернет — прекрасная штука, помогала Стиву навёрстывать упущенное и изучать новое. А общественная жизнь! Расизм сходил на нет, притеснений по вероисповеданию и ориентации было всё меньше и меньше — конечно, не везде, но хотя бы в США всё было гораздо лучше — а ведь не прошло и века! Роджерсу нравилось это время. Он купил себе фотоаппарат и снимал любой красивый пейзаж, который видел. Записался на курсы дизайна и ради этого на время решил переехать из родного Бруклина в Вашингтон на пару месяцев — найти квартиру и снять её теперь было делом нескольких кликов мышкой, Кэп вовсю пользовался современными технологиями. Он в принципе сильно изменился. Сыворотка спасла ему жизнь, и теперь он не хотел эту жизнь тратить впустую. Пил крепкий кофе по утрам — такого в его время было не достать в магазинах, начал курить — это пока у Роджерса была астма, он не мог себе позволить такую слабость, хоть и тащился по терпкому запаху табака, которым всегда пахла одежда Баки… Баки всё ещё оставался незажившей раной Стива. Кэп подумывал даже сходить в музей имени себя, но потом передумал — что он там найдёт, если никогда не был на фронте и, следовательно, их с Барнсом пути разошлись задолго до того, как Стив попал под пристальное внимание прессы… Он снился ему иногда. Для Стива прошло совсем немного — фактически, он проспал семьдесят лет, и его «вчера» — это сороковые, то время, когда, несмотря на своё слабое здоровье, Стив был счастлив. Ну или практически счастлив. Уже в этом веке, гуляя вечерами по главным улицам, Стив сильно удивился, увидев двух идущих за руку парней. Не откладывая свой интерес в долгий ящик, расположился за столиком в ближайшей кофейне и стал гуглить про однополые отношения. Оказалось, ещё в девяностые это перестало считаться болезнью, а теперь США медленно, но верно шло к легализации однополых браков во всех штатах[1], хотя уже сейчас в больше чем половине административных территорий это стало нормальным и было с лёгкостью выполнимо! Стив потом долго думал, как бы изменилась его жизнь, если бы в тридцатые годы ситуация была такой же. Роджерс чувствовал себя глупо, спустя столько лет размышляя о том, было ли его отношение к своему лучшему другу с романтическим подтекстом, или это всё были лишь запредельно сильные дружеские чувства. В те годы Стив боялся даже подумать о таком варианте развития событий, а теперь вот — обдумывал, что в этом веке он бы точно нашёл в себе силы признаться Баки. Если бы только Джеймс был тогда с ним, если бы он тоже очнулся в этом веке! Уже после досконально обмозговывая ситуацию, Стив умом понимал, что Барнс всё равно бы не оказался с ним в этом времени. При такой заморозке, какую пережил Кэп, его друг просто бы не выжил — суперсолдатом из них двоих был только один. Но это не мешало Стиву представлять, как всё могло бы сложиться, живи они в более толерантное время. Роджерс помнил объятия Баки во время зимних бруклинских вечеров, помнил, как, когда он болел, парень пододвигал свою кровать к Стивовой и согревал своим теплом. Как дарил ему художественные принадлежности — откладывал какую-то небольшую сумму с зарплаты в доках, и потом покупал мелкому альбомы и карандаши. В нынешнем веке Стив счёл бы это за ухаживания. В том, ханжеском и слишком цивильном времени, — это были просто дружеские отношения, чтоб их.