***
— Хорошо мы тогда придумали, верно, — Прервав внезапно тишину, молвит весело Чон, прежде чем забросить баскетбольный мяч прямо в корзину. — И никто совершенно ничего не заподозрил. — Пока не заподозрил. — поправляет Гука Лалиса, которая скучающим взглядом пялится в монитор своего серого нетбука: ей срочно надо успеть доделать презентацию к докладу по физике, которая пройдёт в следующий понедельник, а в противном случае её репутации ударницы придёт скоропостижный конец. — Звучит как-то пессимистично для человека, который упрашивал меня об этом целых три дня. — парень довольно ухмыляется, когда понимает, что только что побил свой собственный рекорд забитых им в корзину мячей: цифра пятьдесят семь сменилась семьюдесятью восьмью. Неплохой результат. — Но ведь пока всё идёт точно по плану. — Я намекаю тебе лишь на то, что мы должны играть более естественно. Если всё так будет продолжаться, то нас раскроют быстрее, чем мы успеем об этом задуматься. Чон, ты прекрасно знаешь, что мы вынуждены так поступать, но давай постараемся. — Хорошо-хорошо, понял. — Чонгук рывком поддается к Лалисе, чем пугает её, озадаченно смотрит, пытаясь в физиономии жутко раздражающей, но прекрасной, найти что-то, что могло бы ему понравиться. — Ты сошла, словно со страниц модных журналов, — с толикой сожаления и разочарования проговаривает Чон, не переставая давить изучающим взглядом, — И это в тебе самое ужасное. Никакой изюминки. Спору нет, ты прекрасна, но красота твоя скучна и без изыска. — девушке со слов его колких и прямолинейных ни капельки не больно, она относится к собственной внешности точно также, потому лишь делает вид, что удивлена и задета его горькими правдивыми словами. Чонгук ей, правда, верить тоже не собирается. — Ха-ха, вижу ты не поверил моей реакции. — Ветер порывом путает её длинные пшенично-золотистые волосы, — Видно, нужно быть чуть более убедительной. — Со мной ты можешь вести себя, как твоя жадная до власти и популярности душенька пожелает. — Ладонь брюнета неожиданно для них обоих начинает поправлять спутавшиеся пряди длинной челки: девушка вспыхивает лишь на одну секунду, начинает искать в серьёзном и непроницаемом выражении лица Чонгука что-то, что хватит для разумного объяснения его поступку. — Говоришь грубые вещи, а сам так заботишься о состоянии моей прически. — Смятение сменяется ухмылкой, Лалиса расплывается в коварной улыбке, обнажая ряд белоснежных передних зубов. — Ну, это просто медвежья услуга. — Чонгук встряхивает гордо головой, стараясь держаться подобающим для него самого образом: невозмутимо, чуть надменно и круто. Первое школьное правило гласит, что девушки любят и западают, в основном, лишь на крутых парней, спортивных, с холодным отчужденным нравом и с тенью загадочности, отражённой в поступках. Такие Лису, честно говоря, бесят куда больше, но надо признать, что Чон для такой типичной Манобан — бесспорно лучшая партия. Капитан футбольной команды и лидер чирлидерш — сочетание прямиком из сопливых американских кино из нулевых про любовь, но для корейских старших школ столь непривычное, потому они так популярны и обсуждаемы, потому девчонки и мальчишки завидуют этой чете настолько сильно, что нередко пытаются насолить и как-нибудь навредить. Но ведь чёрный пиар — тоже пиар.***
Лалиса ёжится от холода, вечера в конце апреля всё равно ветреные и температура опускается до пронизывающих её угловатое худощавое тельце пятнадцати градусов, а она в одном коротком кроп-топе и юбке длиною, едва закрывающей её женские прелести, сидит и жмётся плечами в саму себя, но не спешит останавливать их с Чоном затянувшуюся игру, ещё не время, ещё их фейковое, спланированное свидание не прошло. Нужно выжимать из себя искусственные чувства, взращивать их, почти поверить в их существование, стереть эту грань неловкости и отвращения друг к другу. Нужно делать всё, чтобы нравиться публике. Нужно, надо, необходимо. В животе не порхают ни бабочки, ни мотыльки, но небрежно накинутый Чоном бомпер выжигает на её отстранённом лице некое подобие благодарности — Чонгук на это хмыкает, в последний за сегодня раз вбрасывает мяч в кольцо, холод ему нипочём, закалённое, спортивно сложенное вполне позволяет щеголять даже в такую погоду налегке, без волнения насчёт плохого состояния здоровья, не заболеет он, вот увидите.***
Заболел Чонгук по другой причине, уверяет только что вошедшую Лису его обеспокоенная, но обрадовавшаяся первому появлению на пороге их дома, мама, она приглашает гостью на кухне, в спешке хлопочет, заваривая чай и подогревая вчерашний приготовленный ею черничный пирог с орехами и арахисовым маслом вместо начинки, убалтывает юницу на разговор по душам (как-никак, единственные в жизни Чона женщины на данный момент), весело щурясь иногда в сторону сыновьей подружки, мечтательно-блаженно подпирает рукой подбородок, словно вспоминает минувшие давным-давно времена своего школьного прошлого. Лисе остаётся на все эти выпады женщине лишь нервно посмеиваться, а на вопрос о первом их с Чоном поцелуе и вовсе поперхнуться горячей жидкостью — кусок вкусной сладости застревает в горле, Лалиса краснеет и от глупости своей девичьей, и от миссис Чон такой внезапной и прямолинейной (Чонгук явно пошёл характером в неё). — Всё в порядке, дорогая? Мне помочь? — Нет, я просто поспешила схомячить ваш пирог, он невероятно вкусный, пожадничала я, извините… — Видя, как аджумма отвечает ей довольной улыбкой, она про себя выдыхает — фух, чуть не спалилась, если бы, если бы, если бы. Только что их репутация влюблённой парочки была на волосок от раскрытия их лжи. В доме семейки Чон довольно тихо, уютно обставленно, со вкусом и не так броско, как ей ожидалось увидеть: пологие персиковые стены, огромный рояль на входе к гостиной, крупные винтажные жалюзи и дорогие люстры, часы старинные, вероятно, доставшиеся им по наследству, натюрморты, как ей кажется, написанные какими-то знаменитыми художниками. Цветы и всякая доселе ею невиданная заморская растительность, но всё это выглядит так гармонично, что Лалиса любуется каждым сантиметром этого чудесного дома, позволяя себе ахнуть от приятного удивления. Взгляд её сосредотачивается на чудесных картинах, мать Чонгука это примечает и спешит гостье с преисполненным чувством гордости ответом: — Большинство из них нарисовал мой талантливый муж, но есть работы, принадлежащие кистям моих не менее талантливых сыновей. — Вот эти три, — блондинка изумлённо распахивает глаза, пока безмолвно слушает женщину, — нашего любимого Гуки, — Лалиса чувствует слабый удар локтём в районе своего предплечья, мама её «парня» опять на что-то намекает. На что именно, девушка конечно же понимает. Как тут не понять. Эти три работы явно ей полюбились с первого, случайно брошенного на них Лисой взгляда, но теперь она лишь озадаченно хмурится и незаметно для женщины фыркает: они не так прекрасны, как казались ей изначально. Трудно признаться, что что-то в Чонгуке ей может по-настоящему нравиться. «Полная брехня».***
Солнце нещадно светило парню в глаза, до той поры, пока он окончательно не проснулся: Чонгук смотрит на ручные часы ровно с минуту, столько же уходит, чтобы понять, что его по какой-то причине лихорадит «не по-детски, а по-немецки», кожу знобит, а само тело то и дело бросает в жар, но симптомов простуды и гриппа, как таковых, он точно знает, не имеется. Ночью ему снились дурацкие сны, ключевым персонажем в которых была его и не его Лалиса: то её блондинистая макушка мелькала в толпе, он звал её, а она никак на это не реагировала (он обижался, но всё равно следовал за ней по пятам), то они покупали что-то в магазине, спорили и ссорились, то он видел её в обнимку с по уши влюблённым в неё их общим одноклассником Мингю (кусал локти и злился даже), и ещё миллион коротких сновидений, которые он не удосужился запомнить. Чонгук не понимал, с чего бы его лучшей подруге и напарнице сниться ему, да ещё в таком непосредственно важном ключе — героиней его полночных рандеву к далёким неизведанным мирам, в которые он, несмотря на свой возраст, полностью верил. То, что так долго принадлежало одному ему, теперь приходилось делить с Лалисой. Что-то непонятное и странное покалывает в его груди, но он перестаёт обращать на это должное внимание, когда чувствует запах маминой еды и чая. — Кто-то пришёл? — выдаёт он прежде, чем покинуть свою комнату.***
Брюнет старается спускаться по лестнице как можно тише, прислушивается ко смеху матери и кого-то ещё, доносящихся из кухни всё отчётливее. Тембр голоса неизвестного ему пока человека явно принадлежит женщине, ибо высок и звонок. Стало быть, какая-то мамина подруга. Ну, точно. За своими размышлениями Чон не замечает, как успевает спуститься на первый этаж и встретиться с хитрыми глазами своей явно счастливой матери (которая под каким-то предлогом смывается наверх, целуя сына в щёку вместо «доброго утра» и оставляя чету подростков наедине), а потом перевести свой взор на пришедшую незнакомку. Незнакомкой оказывается, по воле рока, его «любимая» Пранприя, которая, по правде говоря, очень красиво умеет улыбаться, когда делает это непринуждённо и без фальши. Так Чонгуку она ещё никогда не улыбалась. — Лалиса? — с лица девушки мгновенно сползает улыбка, и она, резко к нему лицом повернувшись, кидает свой обеспокоенный-стыдливый взгляд на спустившегося виновника торжества. Неловко, крайне неловко. У Чонгука к ней масса незаданных вопросов, на которые она скорее всего толком и не ответит. — Привет, — переборов саму себя, нервно выдыхает из себя приветствие Манобан, пытаясь привести себя в порядок. И чего она так отреагировала на его появление? Каждый день в школе видятся же, даже парой друг друг сделали. — Эм, я пришла принести тебе заданное на завтра домашнее задание, а также учителя попросили проведать тебя и узнать, как там у тебя со здоровьем. Всё-таки позавчера, в субботу, подхватил вирус, пока шёл без своей олимпийки? — одноклассница достаёт из своей сумки, которая чем-то даже напоминает дорожную, аккуратно сложенный и приятно пахнущий бомпер и протягивает его Чону, за это время успевшему встать напротив гостьи, — Держи, большое спасибо. Я его постирала, не беспокойся. — Привет, — старается унять в себе состояние шока и волнения Чон, принимая постиранную вещь Лалисой, — Это тебе спасибо, хм, за то, что вот так просто согласилась меня навестить. — Мне, правда, нетрудно. Учителя о нас всё-таки знают. — Лалиса жестом призывает Гука сесть на стул, намекая на продолжение разговора. Уже всё не так неловко, как казалось поначалу, пара спешно натягивает маски деловитого безразличия, но дружески тёплая атмосфера срывает их с них, когда девушка начинает свой рассказ о том, как она сегодня провела свой день. — Мингю такой смешной, как заслышал, что классрук поручает мне сходить к тебе прямо домой, поспешил вызваться на это святое дело вместо меня. — Спортсмен не без отвращения поднимает обе брови, заслышав имя ненавистного ему зануды-старосты. — И твои фанатки, кстати, тоже. Пригрозили мне пальцем, чтоб я ничего тебе не подсыпала. — А-ха-ха-ха, ну, кто на этот раз? Нэнси, Сара или Миён? — Чонгук отпивает глоток налитого его его «девушкой» чая, с интересом ожидая продолжения монолога. — Все подряд. Так заколебали, что проходу не давали на всех переменах, то и дело толкая, задевая меня и так далее… — Чирлидерша закатывает глаза, скорчив угрюмую неприязнь на своём обыденно прекрасном личике. — А остальные подбадривали меня, старались отвлечь, а когда кто-нибудь случайно называл твоё имя, шикали и хором ругали провинившегося, попутно меня успокаивая. Это была нелепейшая из всех нелепых сцен, в которых мне доводилось участвовать. — Манобан, как бы подтверждая вышесказанное ею, активно жестикулирует, размахивая в воздухе руками. Часть пыли, не успевшая ещё осесть на поверхность, вновь взмывает вверх под её махинациями, заставляя Чонгука на миг отвлечься от их разговора. — …Но признаться, так и было, мне тебя очень сильно не хватало. — парень несколько раз моргает, прежде чем вопросительно уставиться на партнёршу, — Я привыкла идти с тобой за руку. Ходить по переменам в наш с тобой угол, а на обеденном перерыве взбираться на крыше и в безмолвии обоюдном слушать крики чаек… Сегодня выдался поистине тяжёлый день, — молвит она по-философски, рассматривая собственную левую ладонь как-то по-особенному. Манобан понимает, что говорит весьма смущающие вещи так легко, и где-то внутри в ней разрастаются плющом ненужные ей чувства, которые в последнее время она замечает, разговаривая с Чоном. Впрочем, у последнего всё то же самое. «Что? С ней всё точно в порядке? Где его саркастичная и относящаяся ко всему с пренебрежительной долей скептицизма Лалиса? Куда вы её дели? Может и это его очередной сон?» Сон оказывается реальностью, блондинка машет ему руками пред лицом, возвращая его с чертог его сознания сюда, на землю: — Приём, Земля, как слышно? — Извини, я просто так удивился твоим словам, э-э, они прозвучали очень приятно, и я на секунду засомневался, та ли Лалиса, которую я вижу каждый божий день, сегодня пришла ко мне? — Хах, вот значит какого ты обо мне мнения. Лучше уж скажи, как дела со здоровьем. Выглядишь для закалённого вечными тренировками спортсмена уж чересчур помятым, — С насмешливым сарказмом произносит она, вставая из стула и начиная собирать свои вещи в своём обычном быстром темпе. Будто вспомнив что-то важное, она копошится в своей сумке, оставляя пару своих тетрадей и листком, с записанным на нём домашним заданием. Чуть не забыла цель своего визита. — Да это так, просто лихорадило, не более. Мне уже гораздо лучше. — Чонгук злится и ему невероятно стыдно: не зная, куда деть трясущуюся и потеющую отчего-то пару рук, заводит их просто за спину. Жалкое представление. Где-то примерно шесть секунд они, не моргая, таращатся друг на друга, словно пытаются в их странном поведении найти что-то, что поможет им его объяснить. Но поиски эти оказываются тщетными, потому они снова возвращаются в исходные положения: Чонгук снова садится за стол, стараясь заесть и запить своё замешательство, а Лалиса продолжает собирать вещи, убирает остатки после себя и проверяет наличие крошек под столом — их, слава Вселенной, не имеется. Как ей удаётся убедиться в том, что всё в порядке, поспешно кланяется, просит одноклассника извиниться за неё перед его матерью и быстрым шагом направляется к выходу двери — всё вокруг расплывается, ей хочется провалиться сквозь землю, если честно, она таких слов говорить Чонгуку не планировала, просто вырвалось, потому что ей просто захотелось. С кем не бывает? А Чонгук, она надеется, забудет об этом в тот же миг, верно? Не впервой же ему такое слышать? Скажите, что да. — Постой, Лили, — Слышит она, закрывая за собой дверь, и останавливается. Он только что назвал её прозвищем, которое когда-то дал ей её покойный отец? — Можно я буду называть тебя Лили? — Заметив, что девушка хмурится и спешит одарить его громким отказом, он мягко добавляет: — Только, когда мы будем вот так, как сейчас, наедине. Обещаю. — Лалиса недоверчиво косится в его сторону, ломается и в конце-концов даёт ему в ответ свой утвердительный, но неуверенный кивок: Чонгук заметно приободряется, в глазах его играют солнечные блики, и сам он, такой домашний, по-свойски милый и родной, в широких потёртых серых трико и свободной чёрной футболке, чешет затылок, произносит что-то наподобие «давай, я тебя провожу до дома», Манобан его предложение, естественно, вежливо отвергает, и он, нисколько на это не обидевшись, говорит короткое «пока». — Пока, Чонгук. — Прежде чем окончательно уйти, она поворачивается к нему лицом в последний за сегодняшний день раз и невидящим взглядом проходится по парню и его дому в целом. Выглядит, как сцена в дораме, б-р-р. — Позвони мне вечером. — Хорошо, я обязательно тебе позвоню. «Любимая», — добавляет уже про себя Чон, заслышав как стук постепенно удаляющихся каблуков становится тише. Ветер уносит его шёпот высоко-высоко к небесам, где буревестники то ли от жалости, то ли от злорадства прерывают своё песнопение, безмолвно кружатся над спокойным пусанским морем и точно хотят Чонгуку сказать, что тот — дурак, каких свет их белый ещё никогда не видывал. Чонгук, по умолчанию, с ними абсолютно согласен.