Invisible

      Свет в их маленькой, скромно оставленной обители площадью в сорок три квадратных метра практически отсутствует: так пожелал сам Чонгук, объясняя свою прихоть тем, что она — Лилит — здесь именно потому, чтобы заменить собой все известные и неизвестные ему небесные светила. Лалиса с молодым человеком спорить не спешит, лишь хищно улыбается ему прямо в губы, цепкими и холодными пальцами проводит по рельефной горячей поверхности его торса, соблазнительно манящими движениями упругих красивых бёдер просит его замолчать — Чонгук от действий своей и только ему принадлежащей Лилит дрожит и немеет, сквозь кромешную тьму пытается найти её горящие карие глаза, и шумно томно сглатывает, ибо возлюбленная касается его паха намеренно и с неистовством, а ему остаётся лишь терпеливо ожидать, когда их эротическое вступление сменят первый и второй акты. В полутьме загадочность её безумной и авантюрной персоны возрастает в сотни раз, и кто бы как ни думал, ведомый в их простых и одновременно сложных отношениях (они абсолютно точно не подходят друг другу по характеру) именно Чонгук, она позволила взять ему контроль над собой лишь однажды, когда призналась, что сильно-сильно так ни в кого, кроме него, не влюблялась. Всё вышесказанное Лалисой — бабушка надвое сказала, искренне считает Чон, потому предпочитает не думать о том, как в дальнейшем сложится судьба ими построенного райского гнёздышка, в котором нет места для третьих лишних. Существуют лишь то, что на данный момент имеет значение: безопасный секс, внеплановые внезапные алкоштурмы по барам, ночные вылазки в круглосуточные супермаркеты, продолжительные посиделки за видеоиграми (Чонгук в шутку зовёт Лалису киберманьячкой) и сгоревшая на плите яичница. Потому Чонгук менять ничего пока не собирается, и меняться Лалиса его тоже не просит — им обоим комфортно, удобно и так охуенно-пиздато друг с другом, что нюансы и мелочи откладываются в долгий ящик ими на потом. Потом — это потом, не сегодня, не здесь и не сейчас. В первую их ночь им было довольно уютно друг с другом: Чонгук такой грациозно привлекательной девушки вовек бы не сыскал, а Лалиса всем подружкам близким и неблизким уши прожужжала о том, что в этот раз сорвала джекпот, ведь в Чонгуке из отталкивающего только непритязательный спокойный вдумчивый нрав, но в постели он отличный любовник и отвечает ей отдачей, в несколько раз превышающую её собственную, да так, что просыпается она на следующее утро с ноющей болью по всему телу. Чичу и Джендык охают и ахают, признаются, что завидуют блондинке белой завистью, а Чеён охотно повторяет обрывочные фразы знакомых ей девчат: Чон — неприступная стена, холодная и отчужденная, улыбается только в присутствии уважаемых им хёнов и донсэнов, а девушек не то, чтоб стороной обходит, но должного внимания им не оказывает, так что ты, мол, подруга, реально особенная. Лалиса гордо взмахивает волосами и лыбится широко, закусывает губу от предвкушения, вновь и вновь представляя, как оставляет на смуглой и горячей груди Чона дорожки поцелуев-отметин, как он глазами своими уже не такими добрыми и невинными (как это обстоит в обычное время) наблюдает за ней, спрашивает разрешения прикоснуться к ней и войти резко, но аккуратно — Чонгук огромен везде, где можно и нельзя (от пульсирующего в серых боксерах подрагивающего члена до амбиций в карьере), потому внутри его чувствовать ей обязательно приходится всем естеством, туговато, влажно, липко, тело к телу, душа в душу, всё это происходит как в самых грязных порнофильмах, где всё иногда совсем не по сценарию. Чонгук серьёзен, неглуп и стремится к Олимпу и райским плодам, к деньгам и секретам целого мира, Лалиса же таким, напротив, не интересуется, в её жизни всё просто, как дважды два, а оканчивает этот дерьмовый университет со специальностью экономиста просто потому, что жить потом, когда водоворот её молодости сменится противной необходимостью в стабильной жизни, на что-то будет надо; всему своё логичное и не очень завершение, счастливый или печальный конец. Гулянки и походы по магазинам сменятся пелёнками, ежедневной рутиной, а короткие юбки и дерзкий вызывающий макияж уступят место унылой офисной форме и фартукам по субботам и воскресеньям. Но это «тогда» ещё далеко-далеко, посему блондинка ластится к Чонгуку, удобно устраивается у того на бёдрах в одних лишь стрингах и целует с особенной страстью, мысленно благодарит всех существующих богов за то, что позволили ей с ним встретиться — Чонгук занимает нетвердую позицию сабмиссива, иногда прибегая к доминированию, как в этот раз, требовательно проникает ей в рот языком, словно обучая девушку французскому поцелую, и рвёт на ней ненужный кусок ткани (если его вообще можно назвать куском). К темноте они привыкают постепенно, хотя Лалиса всё равно настаивает на том, чтоб приобрести хотя бы бра, ночники, чтобы видеть его красивое лицо, полное счастья, когда она умелыми движениями языком заставляет парня зашипеть от сексуального удовлетворения — член твердеет мгновенно, Чонгук грубо хватает Лилит за волосы и столь же грубыми быстрыми толчками дерёт её в рот, приговаривая, что она у него самая-самая лучшая и такой, как она ему никогда не найти. Не врёт. Кончает он через десять минут беспрерывного орального траха всё туда же, Лалиса принимает сперму без остатка, проглатывает, честно и не без улыбки признаётся, что он совсем невкусный, на что Чонгук, беззвучно смеясь, отвечает, мол, не виноват в этом. «Конечно не виноват, но факт есть факт, его не изменить», — мысленно возражает ему она, пока тот бесцеремонно раздвигает пошире её ноги (предварительно убедившись, что та достаточно намокла), готовясь вновь с ней слиться воедино, и, главное, безболезненно. — А что, у других она вкуснее? — спрашивает он гораздо позже всерьез с весьма озадаченным видом. — Не знаю, я глотала только твою, — не менее серьёзно произносит она наконец, после нескольких секунд раздумий. — Вот как, — не скрывая собственной радости, молвит он, зарываясь в длинные пшеничные пряди возлюбленной. В спальне по-прежнему темно, но Лалиса чувствует, что Гук улыбается ей шире и искренней обычного, внутри неё взрываются китайские фонарики и фейерверки, чьё появление она объяснить не может или не хочет, но мысли странные и ей не соответствующие прерывает тихое и мерное сопение у правого уха. Чонгук заснул, а стало быть и ей пора бы тоже.