Invisible

      Всё, что известно Чонгуку о Лалисе — ровным счётом ничего, что могло бы к ней его приблизить. Он знал о ней столько, сколько знали о ней все: алчная и прилипчивая, словно пиявка (особенно к папикам с кошельками, полных денежек), улыбается фальшиво, но так сногсшибательно, что все её притворства сходят ей с рук. Чонгук знает о Лалисе, столько, сколько может знать любой, попавшийся ей в сети офисный червь, ничего, и это ничего — понятие растяжимое, как этот дерьмовый вечер за письменной работой с какими-то бумагами, приказами на них, отправляемых ему на факс, как этот водоворот обыденности в жгучей горячей смеси чувств, испытываемых к этой чертовой секретарше. Чонгук знает и молчит, а когда она, увлечённая чем-то, не замечая, как он думает, его напористого грустного взгляда, сопровождаемых тихими вздохами, проходит, оставляя за собой шлейф каких-то резких дорогих духов, Чонгуку тошно и больно настолько, что напротив сидящий Минхёк одаривает незадачливого и непутевого коллегу понимающим взглядом. Лалиса со всеми обращается притворно-мило, вся женская половина коллектива их небольшой компании здоровается и общается с нею сквозь зубы, кто-то, даже не скрывая презрения и зависти, плюётся заранее заготовленными оскорблениями ей за спиной (в глаза никто всё равно ничего не скажет, Лалиса — любимица всех боссов и мужчин в целом), она делает вид, что игнорирует, но внутри ликует и смеётся, она знает, что выиграла жизнь, знает, что каждый здесь сидящий приударил бы за нею обязательно, а эти клуши, у которых на личном фронте мышь повесилась, а о карьерном росте и речи быть не может, не задевают её гордости, со временем претерпевшей некую метаморфозу, превратившейся в гордыню, никоим образом. Чонгук не знает, что Лалисе его симпатия к ней известна, но знает точно, что он ей не нравится и нравиться не будет. Её идеальные волосы, идеальный макияж, идеальные бёдра в этой чертовски манящей юбке-карандаш, её блузка с неглубоким вырезом на груди, родинка на шее и чертовски манящие пухлые губы в этой чёртовой блядской алой помаде, этот томный притягательный взгляд из-под полуопущенных ресниц волнует Чонгука так сильно, что он замирает и забывает, как дышать, когда она кормит его сухими поручениями от их общего босса — Чонгук старается слушать, но не получается, делает в итоге задание в точности да наоборот, отчего получает нагоняй от разъярённого начальника. «В чём дело?» — рявкает последний на окончательно оробевшего Чона, не знающего, куда деть потную пару рук, и не смеющего даже пикнуть, дабы хоть как-то усмирить начальника. Он знает, что находится под прицелом обзора Лалисы, он знает, что она улыбается, но уже едко, а после пяти минут непрекращающегося ора от господина Ёнбэ — Чонгук слышит характерный звук, издаваемый каблуками туфлей девушки — она, словно устав, не спеша встаёт с рабочего места (они делят один огромный кабинет), и заходит к начальнику со спины, кладя свои холодные бледные руки ему на плечи. Босс загадочным образом — так называемый эффект Лалисы — усмиряется и утихает мгновенно, Чонгук не сразу поднимая пары всё ещё испуганных глаз, выдыхает бесшумно и кивает спасительнице вместо благодарности. Босс не видит, он давно в своём райском забытьи, мечтает, что когда-нибудь Лалиса, будучи его женой, станет делать такие очешуительно успокаивающие массажи каждый божий день, мечтает, как они вместе будут растить сына, который, впоследствии, станет преемником, мечтает, мечтает, мечтает. Лалиса не глупа, она знает, что босс в неё втрескался, как мальчишка, но её, правда-правда, мало интересует он сам, во всяком случае, намного меньше его банковского счета. Чонгук, кажется, догадывается, на какие-такие шиши эта одинокая приезжая провинциалка (Чонгук иногда Лалису ненавидел тоже) приобрела себе две шикарные виллы в Каннамском районе Сеула, крутую тачку марки Феррари (она недавно оказалась в ремонте), дорогую одежду и прилагающиеся к ним различные аксессуары, чертовски в своей дурацкой влюбленности в дрянь, облаченную в красивую обёртку, разочаровывается. И плюёт в её сторону, да так, что перестает на неё глядеть — Минхёк втихушку радуется за коллегу, что похлопывает одним субботним вечером по спине и многозначительно прищуривается, приговаривая «молодец, так ей и надо». Лалиса же думает, что больше Чонгуку не так интересна, как была, это её, как она ни пытается скрыть, обижает, жажда быть интересной и желаемой всеми душит её жадную до внимания душеньки крепким удавом, что она решается (впервые) за всё их время с ним поговорить, и, вовсе не как коллега и секретарь, а девушка. Лалиса говорит, что будь в ней капля доброты и тупости в придачу, она бы обязательно Чонгука к себе к рукам, только своим, прибрала бы: на вид, Чонгук, был занудой редкостной и не бойко общительной, но наедине раскрывал настоящего интересного себя наверняка, она убедилась это ещё в первый день её работы, он вёл оживлённую беседу со всеми присутствующими, активно жестикулировал и шутил, тогда Лалиса сочла Чонгука даже лучшей партии для самой себя, пока он сам в неё не влюбился. Он не писал ей ни писем, не названивал и даже не дарил каких-то секретных подарков, но каждый день упрямо и под каким-то предлогом шёл за ней, поодаль, молча, думая, что блондинка этой мании преследования не замечает. Сначала ей даже показалось, что он маньяк, и незаметно для него, естественно, она сумела вытащить газовый балончик, припасённый ею как раз для таких случаев, но ничего не случилось, Чонгук проходил мимо её дома, даже не смотря в его сторону. У Лалисы, честно говоря, разумного логичного объяснения таким блужданиям Чонгука сначала не было, а потом она просто списала это на его дурную привычку охранять её от нападений других, более серьёзно настроенных придурков. Точнее, ей так хотелось думать, честно говоря, она своим мыслям улыбалась, уже искренней и милее, потому что вспоминала мамины рассказы о благородных принцах на белых конях с мечами из чистейшего золота и сердцами настоящих героев, готовых на всё ради своих принцесс. А потом блондинка понимает, что Чонгук — та единственная слабость, то, что удерживает её здесь, в тухлом и безразличном офисе среди таких же тухлых безразличных людей, с обрюзгшим извращенцем-боссом, чьи прикосновения грязны, и слова на ушко — противны. Чонгук ей, ей настоящей, вместо той, что восседает на троне, который она воздвигла, шагая по головам остальных, нравится, она понимает, что волнуется за кокосоголового смешного аналитика с вечно незаправленной в штанину рубашкой, криво висящим галстуком и полным медовым голосом, который заполняет пространство полностью, поглощая все остальные посторонние звуки для Лалисы разом. Лалиса всё ещё никак по-другому не ведёт себя с ним, всё по-прежнему, но она почему-то не готова к тому, что он обращается с нею не так, как раньше. Что не провожает её, что говорит с нею так официально, словно осмелившись, придавливает её своим тяжёлым и ничего не выражающим взором к полу, что она решается применить самую тяжёлую артиллерию. Босс и почти весь коллектив покинули стены офиса ещё пару часов тому назад, когда Чонгука попросили переделать отчёт, который он испортил, будучи очарованным Лалисой, а последняя попросила оставить начальство ей некоторые документы, которые требуют незамедлительной поправки, так что блондинка, действительно завершив начатую ей работу, решительно подошла к единственной освещённой ячейке, в которой Чон что-то усердно печатал, не отвлекаясь на внешний мир. — Думаю тебе стоит расслабиться, разве нет? — хоть это и вопрос, но Чонгук точно знает, что он подразумевает собой утверждение, которое не следует оспаривать. «Глядишь — и хуже станет», — проносится стрелой единственная здравая за сегодняшний вечер мысль, а потом брюнет, не оказывая должного сопротивления, поддаётся лисице навстречу, она проделывает с ним то же самое, что и с боссом шесть дней назад, и от ощущений этих приятных Чонгуку так хорошо, что он откидывается на спину стула тотчас, когда Лалиса к нему прикасается. Пальцы быстрые, уверенные, и движения под ними точно такие же, в некотором роде властные, довольные собой. Чонгуку нравится и не нравится нынешняя ситуация одинаково, он хочет и прогнать, и поцеловать нарушительницу его покоя, но вместо и того, и другого мычит что-то нечленораздельное, видно, что нравится, хотя Лалиса чувствует, что Чонгук хмурит свои густые чёрные брови, а меж ними складкой образовывается пара морщин. — Ты, ты почему ещё здесь, — Чонгук наконец-то подаёт свой голос, желая звучать уверенней и грубей, но выходит совсем наоборот. — Время позднее вообще-то. — А сам-то сколько здесь торчать собираешься? Насколько мне известно босс дал тебе отсрочку ровно с неделю. Думаешь, управишься за вечер? — Тебя это касаться не должно, — мужчина наконец-то возвратился в реальность, голос стал темнее и суровее, а сам он поспешил оторваться от некрепкой хватки девушки, приняв исходное положение, повернувшись к ней вполоборота. Неслыханная наглость! Заметила, что больше не пожираю её красивое личико глазами, и решила вернуть всё, как было. «Мечтай-мечтай». Но Лалиса почему-то молчит, почему-то смотрит на него щенячьими глазками, с которых вот-вот посыплются слёзы горячим солёным дождём — Чонгук видит её такой впервые, потому вопросительно хлопает ресницами, чтобы убедиться в том, что это вовсе не наваждение. Нет, не наваждение, Лалиса готова разреветься прямо перед ним в сию же минуту, её подрагивающая нижняя челюсть, ладони, крепко сжатые в кулачки, и щёчки надутые, свидетельствуют о том, что она на грани срыва. Чонгук пугается поведения женщины не в первый раз, но теперь потому, что сам стал её причиной. Конечно, он знал, что Лалиса всего-навсего надевает перед ними маску суки, потому что привыкла и потому что от неё именно этого ждут, но чтобы раскрыть свои слабости ему здесь и сейчас. Что она задумала? И пока Чонгук думает, а мысли скопом беспорядочным превращаются в какое-то месиво, создаваемое блендером, Лалиса больше не сверлит в нём укоризненным взглядом дыр, почему-то краснеет и резко припадает головой к Чонгуку на плечи. Ей нетрудно, она по природе своей высокая, целых сто шестьдесят семь сантиметров (для Чонгука, что ростом сто семьдесят девять), плюс каблуки, и вот они стоят во вредной друг для друга близости, Лалиса про себя подмечает, что Чонгук пахнет потрясно, хотя его парфюм обычно едва различим. Брюнету от действий избранницы совсем плохо (на самом деле хорошо, что аж плохо), он дрожит и даже делает вид, что хочет, чтобы Лалиса отпрянула (не надо, пожалуйста, я просто из вредности!), чтобы отстала и отлепилась от него. Но Лалис жмётся и вот уже обнимает его крепко, грудь её, маленькая и упругая, вжимается в его — у Чонгука за широкой рубахой и протёртыми брюками тело настоящего Аполлона, она уверена, душа нараспашку и любовь к ней искренняя, а иначе почему он сейчас выдаёт своё волнение краснотой на ушах. Чонгук обнимает девушку не сразу, боится, что та растворится в воздухе от резких его действий, но она не растворяется, наоборот её горячее прерывистое дыхание опаляет кожу его шеи, Чонгук заметно ёжится, будто по нему прошла волна тысячей мурашек. Лалиса мягкая и хрупкая, словно фарфоровая кукла, у неё ровная осанка и сердце, беспокойно стучащее внутри, руки нежные, похожие на материнские, прикосновения, отдающиеся двумя стами двадцатью вольт, и взгляд мягкий и — Чонгук поражён в самое сердце снова — влюблённый. «Влюблённый? В меня? Бред». «Может и бред, но непростительно вот так не воспользоваться случаем. Когда ж она ещё позволит себя обнять?». — Ты можешь обнимать меня в любое время, когда только захочешь, — внезапно прерывает тишину она, словно прочитав его мысли. На самом деле это чистая случайность, вероятность которой была минимальной, но всё же существовала — Чон Чонгук вновь, будто ему снова пять, верит в чудеса, верит в сбыточность мечтаний и даже, нонсенс, Санта Клаусу. Лалиса не целует, не предлагает заняться с ней любовью на захламленной бумагами и папками столешнице, Чонгук не навязывается, он ни на что и не рассчитывал, но впервые, за последнюю неделю, вновь решился следовать за ней в качестве самопровозглашенного бодигарда, всё также считая, что она этого не заметила. Чонгук останавливается на одном и том же месте, около подземного перехода, ведущего в другую улицу, издали наблюдая, как Лалиса набирает код на огромных железных воротах, после чего внезапно останавливается и кидает внезапный взгляд в его сторону. Чонгук тушуется, Лалиса, мать её дери (не дери, конечно, но для придания окраски своему ахую), смотрит на него, улыбается, снова тепло и солнечно, кричит, разряжая тишину утонувшей во сне улицы своим высоким и звонким голосом, кричит «Чонгук, подойди». Чонгук безоговорочно выполняет просьбу-приказ своей избранницы, очарованный вновь её улыбкой, бежит, будто ему снова пятнадцать, а его знакомят с его будущей (как их родители шутили) женой Йерим (они никогда не любили друг друга), несётся быстрее ветра, а потом так стесняется своей временной потери контроля над собой, что смотрит куда-то в пол, на асфальт, он кажется очень интересным (нет, ни разу). — Хочешь зайти на чашку чая, — Лалиса произносит эти слова сквозь лёгкий смешок, который она пытается волей-неволей подавить, проговаривая их в кулак. — Что? — Что слышал. — сказала, как отрезала. — Если не хочешь, то проваливай. — Я хочу. Смертельно хочу. — Чонгук, заметно приободрившись, спешит возразить почему-то разозлившейся девушке сразу же, заслышав в её голосе недовольство. Раз чудесам сегодня бывать, то вперёд и с песней. К Лалисе. — Ну, тогда милости прошу к нашему шалашу.

***

      Лалиса просыпается в объятиях Чонгука счастливой, ощущает себя маленькой и слабой принцессой в его руках-лапищах, в которых первобытная мужская сила сопряжена с благородством и заботой, она защищена, она, как и мечтала, встретила своего и только своего прекрасного принца, сердцем и плотью полностью принадлежавшим ей. Сказки становятся былью, мечты — реальностью, а лежало всё в действительности на поверхности: она влюблена, влюблена не в принца, а в обычного офисного работника, добросовестно выполняющего все предложенные начальством поручения, влюблена в красавчика и почему-то такого занудного Чон Чонгука, вместо лат и сияющих доспехов которого лишь чёрный костюм, но чей характер и взгляд выдавал в нём личность поистине потрясающую и которой можно доверять. Лалисе, как и Чонгуку, снова верится в чудеса.