Invisible

Я к тебе по привычке Как в западню

      Хочется спать на подушках, зарывшись в объятиях чонгуковых — тёплых и крепких по природе своей — хочется трепать его ласково по макушке, перебирать его мягкие, по-облачному воздушные чёрные прядки, хочется, хочется, хочется. Хочется смотреть ему глаза-в-глаза, моргать, в очередной для себя раз проигрывая ему в гляделках, хочется касаться носом к носу, издавая забавные звуки, шептать ему на тайском всякие несусветицы да нелепости, списывая своё буйно отличное настроение на солнечную и ясную погоду, морской бриз и крики отчаянных их поклонников-приятелей чаек. Хочется томно дышать ему губами в губы, неожиданно выплёскивая из себя всю накопившуюся за долгое время нежность, расцветать бутоном поздних пионов, сгорать пламенем тысячи костёров из её счастливого детства, когда он бережно подхватывает её на руки, кружиться в ими самими лихо придуманном танце весь вечер напролёт, где шум бескрайнего синего моря — единственная музыка, а они — герои чёртовой дешёвой мелодрамы. Хочется кричать всему миру — в чонгуковы смуглые ушки, то есть — «люблю, люблю, люблю», с неохотой и с опаской некой стаскивать с себя одеяло, когда она видит, что Чонгук заснул мертвецки беспробудным сном, хвастаться разницей в жалких пять месяцев с их дней рождения, а потом дико жалеть, зная, что ей так просто с рук ничего не сойдет — не сходило, впрочем, ни разу — он насильно тащит её на балкон (противиться мужской силе бесполезно), где запирает её, отходит, ложится на футон обратно, делая вид, что засыпает (она уже не кричит, но урок на какое-то время усваивает и даже не просит открыть ей дверь).       Нравится держаться с ней за руки, возвращаясь с воскресной прогулки, покупать парные футболки и рубашки, полароиды на двоих (один — серый, другой — розовый), нравится завязывать ей шнурки, когда она от рассеянности об этом благополучно забывает, нравится сдирать с её худых и костлявых колен парочку пластырей, дарить ей кучу незначительных, но столь ей приятных подарков (от плюшевых медведей до коробки дорогого, им лично одобренного шоколада), списывать её домашку на переменах, оставлять на её ключицах краснючие засосы свои — метки специальные — варить ей кофе по утрам, выставлять мемные фотоляпы с заспанным, опухшим лицом её в твиттер, удирая потом со всех ног, сверкая пятками, потому что Лалиса от мнения людей, пусть и в четверть всего, зависима — «в сеть только свои самые лучшие фотки, так-то, Чон Чонгук!». Нравится мять её мягкую маленькую грудь, хитро улыбаться с её писка-визга «извращенец» и бессовестно продолжать начатое им дело, нравится ощущать, как дыхание со спокойного и медленного темпа переходит на горячее прерывистое, слышать невольные стоны её, возбуждаться от профиля её соблазнительного, манящих изгибов и полного, слегка охрипшего от криков прошлых голоса, нравится переворачивать её с живота на спину, продавливать кровать, рычать и обессиленно падать на смятые поверхности футона, засыпать с ней, придушив предварительно её в своих могучих объятиях.       Мама говорит, что нужно радоваться каждому мгновению, проведенному в обществе любимого человека, не стесняться мычать, подпевая скрипучему завыванию из старого CD-плеера, колесить по миру автостопом, держась за его локоть, пить отвратительный на вкус и запах чай, подобно аристократам оттопырив мизинец в сторону, украдкой наблюдая за его (ЧонЧг, то есть) реакцией, делиться страхами и волнениями по поводу надвигающейся грозы из экзаменов к поступлению в университет, сдавленно стонать, внутренне проклиная чёртового бойфренда, что затеял этот околоперепихон в старой кладовке, напротив которой находится кабинет директора этого учебного заведения, в экстазе потом забывать обо всех условностях приличия, кричать «Чон Блядский Чонгук» на весь торговый центр, спотыкаться о собственные плохо завязанные шнурки, слышать недовольное ворчание с его стороны, ощущать на макушке поцелуи в знак благодарности, встречать восход («рождение») солнца на крыше его дома, устраивать пикник в сырой ненастный день, втайне верить в чудеса, даже самые нелепые, вроде баек про Крысолова и домовых; смотреть на мир через призму детских сказок про принцесс и могучих рыцарей, стесняться оголять плечо, вскрикивать и прыгать к нему на руки при малейшем шорохе, проходя очередной дурацкий и никому, честно говоря, не сдавшийся квест; скучать через пары секунд после его отсутствия, отбрасывать любые, самою же заданные ограничения в пользу любимого ей человека. «Человека зовут Чон Хвангым Сарам Чонгук, он красив как внутри, так и снаружи», «Человека с именем Чон Хвангым Сарам Чонгук любит человек с именем Лалиса Покпак Манобан», «У этой парочки крайне странных и полярных по характеру людей любовь мелодрамная, красивая, с щепоткой соплей, запахом жжёной резины и свежевыжатого клюквенного сока», «Человек человеку был, есть и будет нужен». Чон Чонгук был, есть и будет нужен Манобан Лалисе до скончания ими совместно проведённого в тишине да здравии века.       Отцу было невдомек, почему младшему сыну нравились поездки в избыточный солнечный и влажный Таиланд с неправильными жителями в нём, с их непонятными культурой, языком и традициями — в глазах совсем ещё зелёного «неспелого» юнца рождались новые галактики, в них отражалась красота восьмидесяти восьми известных и видных невооружённым глазом небесных светил все разом; Чонгук, рождённый под знаком Девы, что вёл себя столь же невинно и слегка неловко в обычные для их семьи дни, теперь же будто раскрыл себя с иной — затейливой, озорливо весёлой и яркой — стороны: прятал любые танкетки матери в дальний угол широкого фойе отеля, в котором им пришлось остановиться, прыгал с новоиспечённым другом Бэмбэмом через шаткие и средней высоты заборы на спор, дёргал за короткие хвостики младшую Бэмовскую сестрёнку Бэйби, вгоняя её в дикую краску и, словом, наслаждался, каждой минутой, проведённой здесь. В Бангкоке солнце светит дольше и ярче, ветры дуют тёплые и в то же время свежие, люди здесь по-улыбчивее его нерадивых соотечественников. И хотя, язык был сложноват для изучения, барьера при общения с друзьями и жителями, в целом, не оказалось. Чонгук этим каникулам всё никак не мог не нарадоваться. До поры, до времени. Её звали Покпак, она была неуклюжей, высокой, худой и нескладной, не умела пользоваться косметикой, не носила юбок и собирала короткие волосы свои в помятый высокий хвост, насвистывала странные и неизвестные ему мелодии, из уст её постоянно пахло дешёвыми наполнителями тюбиков зубных паст, смеялась она громко и, вообще, для Чонгука в ней ничего привлекательного из черт её характера, а также поступков не находилось. Но она цепляла его чем-то отталкивающе пленительным — её доброте, наивности, какой-то неприкрытой детской наивности, о которых свидетельствовали пылающие фейерверки в её янтарно-кремниевых глазах, мог позавидовать любой из ближайших ему родственников и знакомых. Чонгук влюблялся постепенно, смакуя каждый кусок — читай по глазам «воспоминание» — с особенным для себя удовлетворением. Лалиса Покпак Манобан, как Баунти, приносит поистине райское наслаждение.