Уроки верховой езды

Проснулся я от того, что замерз. Мурашки бегали по телу, а чем-то укрыться я не мог, потому что лежал на полу. Ко всему прочему сильно гудела голова, поэтому мне понадобились большие усилия, чтобы добраться до живительной воды на кухне. Самое неприятное, что весь путь, от зала до кухни и обратно, меня не покидало чувство тревоги. На столешнице я обнаружил скомканный лист бумаги. « Лучше бы тебе забыть это, Лоренц.» Воспоминания на меня нахлынули так резко, что мне пришлось как можно скорее присесть. Имбирное пиво домашнего производства, которое притащил Линдеманн, последующие пьяные разговоры и, конечно же, крайне логичный конец в виде секса, на ковре среди пустых бутылок! Мне стало и неловко, и стыдно, и страшно одновременно. Думаю, что крутой, несколько агрессивный и задиристый Тилль испытал серьезный душевный катарсис на утро, когда понял, что его трахнула такая непримечательная зануда как я. Сожалею ли я? Ни капли! Страшно ли мне теперь за свою жизнь? Определенно. Я лежал на диване и смотрел в потолок, нисколько не заботясь о том, что происходит на конюшне и все ли правильно делают работники. Меня волновало только письмо от Линдеманна, похмелье, которое я утолял бутылочкой имбирного, и чувства к этому ужасно проблемному плотнику-драматисту. Испытывать раздражение, нежность, злость, страх, понимание, непонимание к одному человеку — разве не любовь? В любом случае, как к простому другу я теперь к Тиллю точно не отношусь. Тот случай в лесу и вчерашнее приключение никогда бы не зашли так далеко, если бы Линдеманн не испытывал ко мне ничего амурного, правда? Скорее он бы меня засунул головой в ежиную нору еще на поляне, сразу обозначая свою позицию и рамки. Зачем тогда эта явная угроза-предупреждение? Зная Тилля, я должен его опасаться, потому что это еще тот человек-эмоция, в чем я уже убедился, наверное, в сотый раз. Почему письмо? Мог бы и не сбегать на костылях с утра, пока я спал. Я просто молюсь о том, чтобы это не было простое стеснение! Стоит ли мне к нему ехать и ставить под угрозу сохранность своего мужского достоинства? Да. *** На улице была гроза, шел дождь, а ветер поднялся такой сильный, что деревья заметно шатались, нагибаясь чуть ниже к земле. Неудивительно, что машин на дороге в Вендиш-Рамбов было крайне мало. Горящее чувство где-то внутри груди того, что никто меня не ждет, не покидало всю дорогу. Однако я твердо жал на газ, уверенно держась за руль и сжимая в руке скомканный листок. Если Тилль думает, что я ничего не стану делать — он ошибается. Больше я стереотипным бесхребетным ботаником, которого пинают, как футбольный мяч, быть не хочу. Думаю, в этом частично виноват сам Линдеманн, показав мне, что вести себя в жизни можно по-другому, а зависит это только от тебя самого. *** В деревне никого на улице не было, один я стоял перед злополучным домом под дождем и не решался нажать на звонок. Что, если Тилль уже сказал бабке не пускать меня? У них же там какой-то симбиоз, насколько я помню. Так, нужно нажать на звонок и помнить, что нельзя выдавать свой страх. Только полная уверенность в своих действиях! К тому же, Линдеманн не сможет бить в полную силу — его нога все еще в гипсе. Я нажал на кнопочку и сквозь шум на улице услышал противный, резкий звук внутри дома. Послышалось шарканье. — Кто?! Я почувствовал дрожь, но не от холода и дождя, а от раздраженно — злого тона фрау Шефер. Боязнь злых, ворчливых бабок у меня примерно на следующем месте, после боязни хулиганов-громил и сороконожек. Что ж, от сороконожек у меня давно есть дихлофос, а хулигана-громилу я недавно лишил девственности, так что теперь черед найти управу на злобную бабку. — Здравствуйте! Это друг Тилля. Мне нужно ему кое-что отдать. Он забыл у меня одну очень странную и противную вещь! Я сжимал в кармане бумажку. Скрипучая дверь медленно приоткрылась, а на меня уставились снизу вверх маленькими и такими подозрительными белесыми глазками, будто я Раскольников собственной персоной. — Я могу войти? Здесь сильный дождь и ветер. Дверь приоткрылась еще на чуть-чуть, а фрау отошла, давая мне дорогу. Как только я зашел, женщина закрыла дверь с такой показательной раздражительностью и грохотом, что мне право захотелось уйти обратно. — Ходят тут, бродяги всякие, дружки. Это не проходной двор! Какую ты ему вещь собрался передать? Он сказал, чтобы я выгнала тебя, потому что ты вор! — Вор?! И что же я у него украл?! — А мне почём знать? Тилль сказал, что что-то очень важное, и он это больше не сможет вернуть. Мне показалось, что мой левый глаза пару раз заметно дернулся. Знаете то странное чувство, когда ты испытываешь одновременно и страх, и злость к одному человеку, а поделать ничего не можешь? — Во-первых, фрау Шефер, он мне сам это отдал, а, во-вторых, посмотрите на меня и скажите — мог ли я что-то плохое сделать герру Линдеманну и не получить за это от него неприятностей? На меня снова подозрительно посмотрели. — Что ты ему принес? Я передам. — Не могу, это интимное. Я фыркнул, смотря на удивленное лицо бабки, и пошел, по памяти, к комнате плотника. Пара стуков в дверь и мне, на удивление, быстро открыли. — Дядя Лоленц! Здлавствуйте! Боже, какое облегчение! Неле! При ней-то убийства не будет точно! Я прям почувствовал, как во мне рождается все больше и больше уверенности. Линдеманн вышел через секунд десять, опираясь о стену. Посмотрев на меня взглядом бешеного быка на ковбоя, Тилль ничего не ответил. Было видно, что он очень хочет оторвать дочь от меня и захлопнуть дверь, но не решается это сделать. Может потому, что в таком случае придется больно дернуть Неле за плечо, или потому, что ему интересно дальнейшее развитие событий? Не могу знать. Возможно и то, и другое. — Тилль, я могу войти? На этот раз четко и ясно спрошу у тебя разрешение. — В бессмертные заделался? Сложил руки на груди и ухмыльнулся, вы только посмотрите! — Автоматически им стал недавно. Так могу? Не хочу, чтобы фрау Шефер и дальше смотрела этот глупый бразильский сериал, — я мотнул головой в сторону бабки, которая якобы подметала пол в трех метрах от нас. Линдеманн цокнул и кивнул, не спуская с меня взгляда. Что я могу сказать о его взгляде? Он точно не равнодушный, а это самое главное. В светлых глазах плескался интерес, бешенство и растерянность от того, что я не побоялся и приехал. Пройдя вместе с прилипшей ко мне Неле в комнату, я сел на кровать Тилля. Девочка что-то щебетала, но я не слышал, потому что занимался игрой в гляделки с ее отцом. — Папа! — А?! Линдеманн вынырнул из нашей недолгой игры, переведя взгляд на ребенка. — Папа, ты мне обещал неделю назад, что подалишь мне на День Рождения пони! — Я тебе не пони обещал, а то, что этот, — на меня неоднозначно махнули рукой, — научит тебя кататься на лошадках! — Ну! — Что — ну? — Ты все равно обещал! — воскликнула дочка. Я про себя ухмыльнулся, услышав мученический стон Тилля. — Обещания надо сдерживать, Линдеманн. Неле согласно кивнула, а плотник заиграл желваками, шумно выдохнув. — Да, ты научишься, Неле. — Буду как ты на Мэлинининине! — Как я не надо, — вяло улыбнулся Тилль, все так же не двигаясь с места. Он смотрел куда-то в пол, либо куда-то сквозь Неле, но уже не на меня. Как показала практика, это неплохой знак. — Так я могу и тебя научить, Тилль. Записывайся на уроки верховой езды и, вскоре, как и я сможешь оседлать самого строптивого жеребца. Понятия не имею, зачем я это ляпнул, но цвет лица Линдеманна стал заметно краснее. Правда это был багровый цвет от ярости, а не милый смущенный румянец. — Неле, иди погуляй. — На улице стлашно и холодно. — Так не на улицу, а иди сходи к своей подружке на второй этаж. Или пообщайся с фрау Шефер, ей очень одиноко. Уйди только, пожалуйста. — Ну, папа! — Неле. Девочка очень знакомо цокнула и ушла из комнаты, оставляя меня без защиты и малейшего шанса на спасение. Главное — не показывать страх. — Прежде, чем я выкину тебя в окно, скажи мне, почему ты стал вдруг таким самоуверенным мудаком? Ко мне медленно приблизились и больно тыкнули костылем в грудь. — Решил, что с тобой нужно общаться на одном языке. Я достал листок, бросив его в сторону Линдеманна. Тот молча проследил за листком и снова посмотрел на меня. — Мне нужно было написать дифирамб, чтобы ты меня понял? — Что тебя так задело, Тилль? Как будто я тебя изнасиловал, черт возьми, — мне стало горько от всей этой несправедливости и того, каким ничтожеством видит меня Линдеманн. Я резко встал с кровати, не желая смотреть на него снизу вверх. — Нет, не изнасиловал. — А что тогда? Тилль, только не говори мне, что ты –100% гетеросексуален и вообще гомофоб! — Нет, я не гомофоб и не 100% гетеросексуален, как выяснилось. Он смотрел на меня немигающим взглядом, не двигаясь и внимательно следя за моим поведением. Что ж, это уже бесит. — А что тогда? Ты чего-то боишься или тебе просто стыдно, что это был Я? На меня смотрели долго, минуту, если не больше. Эти его большие, зеленые глазища, которые так мне нравились все это время, выглядели холодно, потеряно и зло, я совсем не мог понять и даже предположить, что на уме у Линдеманна. Пока он железным тоном не отчеканил: — Ты мудила, Лоренц, потому что я тебя, кажется, очень маловероятно, но теперь люблю! В меня с размаху полетел медный чайник.