Издевательство

Рыжий вёрткий. Сегодня — он на взводе, возбуждён и заряжен. Его движения обрывистые, за ними сложно проследить и нелегко предсказать. Тянь едва успевает отбирать у него мяч и блокировать броски, при этом сам он теряет мяч постоянно. Рыжий ехидничает, ерепенится. Получает по зубам, правда, с новым трёхочковым, но зубки скалить продолжает. Возможно, Мо сегодня в хорошей форме. Возможно, Хэ в плохой. Тянь медлит. У него судорогой сводит челюсть, запах пота и мускуса кружит ему голову, опьяняет, сам он — взбудоражен не хуже рыжего. Но совсем в другом плане. Хэ уже устал сглатывать сухость в горле; он нервно встряхивает головой каждый раз, как его взгляд пробегает по открытым участкам кожи Гуань Шаня. Вот уцелованные солнцем скулы, о которые можно порезаться; вот ухо, в котором опять нет серьги; вот шея, которую так и хочется изувечить своими метками; ключицы, в которые вгрызться бы и не отпускать; руки, пальцы, которые сжать хочется неописуемо; грудь и нежные сосочки под болтающейся мешком майкой, которые бы языком приласкать и истерзать зубами… Хэ тригеррит. У Хэ щёлкает. Тянь замедляется ещё сильнее, будто вязнет в искусственном покрытии баскетбольной площадки. Замирает, как вкопанный. Рыжий же на радостях ловко обходит его, подпрыгивает и кидает мяч, попадая прямо в корзину. Двухочковым мало кого удивишь, но рыжий доволен. Оборачивается на Хэ с физиономией, аля: «я тут — босс, а вы тут — сучки». И тоже слегка виснет. Хэ стоит на месте, чуть подогнув колени и округлив спину. У него дрожат ноги, впалый живот странно-отрывисто поджимается и всё тело покрыто гусиной кожей. У него голова очень низко опущена и дышит он рвано-рвано. Мо не видит его лица. Мо хмурится, выдыхая, шагает навстречу ублюдку-полуночнику и хочет было спросить: «не от моей ли охуенности ты тут завис?» Но нет. Рыжего обдаёт горячим, лихорадочным запахом, которого он не чуял прежде. Раз вдох, два, третий, пятый — рыжий не осознаёт, что начинает всё глубже и чаще втягивать носом воздух. Лишь бы упиться этим ароматом, лишь бы пропитать им все лёгкие… Рыжий промаргивается, вертит головой, по сторонам смотрит туповато-настороженно — думает, омега и, вероятно, течная. Рыжий достаточно терпелив для альфы, поэтому мог бы помочь дойти до безопасного места недальновидному кретину, выползшему во время течки из дому. Но вокруг — тишина. Ни машин, ни людей. Птиц — и тех не слышно. Рыжий жмурится, головой встряхивает — от запаха аж круги перед глазами расходятся и ноги чутка подкашиваются. Мо снова поднимает взгляд на Хэ. А тот — смотрит на него. Голод. Дикий голод, от которого по всему позвоночнику мурашки сворой. В этих серых глазах не осталось ничего серого. Лишь чёрное пепелище, угли да зола от сгоревшего самоконтроля. Рыжего перетряхивает. Хэ делает шаг к нему, надвигаясь тайфуном, ебучим антициклоном. Рыжий отступает. Ещё и ещё. Едва не падает, натыкаясь пяткой на свой же мяч. А Хэ всё смотрит. Неотрывно. Дышит глубоко, будто не может насытиться. Облизывает тонкие губы, которые тут же тянет в хищной, недоброй ухмылке.  — Малыш Мо, извини, проводить не смогу. Будь аккуратнее по дороге домой. Чао~ Наклоняется низко, к самой шее, шепчет жарко, а его слова пронимают рыжего до дрожи. Хэ отстраняется, шатко идёт к скамье, тут же подбирая майку и обтирая ей выступивший пот, натягивает и под горло застёгивает свою олимпийку. Хэ уходит с площадки ещё до того, как рыжий приходит в себя. Хэ уходит вместе со своим дурманящим разум запахом. А рыжий матерится, как сука, потому что у него от этого запаха встал. --- Мо извёл себя. За те четыре дня, что Хэ не появлялся в школе, рыжий успел уничтожить себя морально. Он много думал, что для него не особо свойственно, постоянно спотыкался и врезался в проходящих мимо человеков, матерился и огрызался со всеми, как не в себя. Рыжий нервничал, ибо это не впервые. Подобные исчезновения — залог стабильности, как однажды сказал Чжань. Рыжий не верит в эту всратую стабильность. А ещё… Хэ сказал, что уедет на несколько дней. Хэ был чертовски медленным и вёл себя пиздец странно. Даже для обычного своего не особо нормального поведения. Хэ постоянно трогал рыжего, смотрел, будто хотел сожрать. Так смотрят альфы на своих омег, перед тем, как нагнуть и вставить. Рыжего перетряхивает. Рыжего коробит. У него ком в горле встаёт, как и член в штанах. И это так бьёт по его самолюбию… Хэ нет рядом, а рыжий всё равно с ума сходит от его выебонов. Потому что вспоминает всё: и поцелуй, и прикосновения, и прочий изврат, что творил с ним ублюдок, и его взгляды и этот его, сука, запах, от которого так бошку сорвало, что рыжий, после того, как еле домой вернулся, прикрывая мячом причинное место, минут сорок наяривал в душевой. Рыжий себя, блять, ненавидит. Однако, сучьего выродка Хэ Тяня он ненавидит больше. Хэ — альфа, каких много. С точёным лицом, харизмой и богатенькой семейкой. Хэ крупный (на голову выше самого Мо), Хэ сильный (сколько раз укладывал в драках на лопатки), Хэ псих (потому что, сука, полез целоваться на школьном дворе). Хэ — ебанутый до мозга костей альфа. Но пахло от него, блять, как от течного, тесного и незрелого омеги. Тягуче, плотно и терпко. Рыжий убьётся, но ему хотелось вылизать всего ублюдка. Во всех местах. Рыжий ещё раз убеждается в своей пизданутости и ещё раз проговаривает себе под нос, мол, не течка у этого упыря, а гон. Просто гон. Просто гон и точка. А запах такой, потому что… Ну, не повезло с запахом, с кем не бывает. С любым может случиться. Сука. Рыжий матом кроет всё подряд, нервно грызя свои губы, и, на пятый день отсутствия, шурует к Хэ на квартиру. У него на перевес баулы с хоть какой-то едой и, если этот пиздабол не окажется дома, Мо просто заберёт её себе. На свои ведь деньги покупал, хули. Рыжий чувствует себя самоубийцей: сердце колотится, как у припадочного, а сам он будто готов сигануть с крыши. Вот высокий потолок и широкий холл, вот мажорный лифт, вот его отъезжающие в стороны дверцы, вот и серая дверь в саму, блять, преисподнюю. Мо тцыкает на себя, стискивает в руках пакеты, делает пару глубоких вдохов-выдохов, стараясь не обращать внимания на этот дурманящий запах; Мо собирается прописать по двери несколько раз рукой, но осекается. Дверь приоткрыта. Рыжий материт Хэ и его неосторожность, раскрывая дверь и проходя внутрь. Собирается рявкнуть на полквартиры, как же он заебался с этим мудаком, но снова осекается. Так и застывает с раскрытым ртом. Запах. Запах-запах-запах. Пряный — Хэ, сладкий — секса. И стоны. Тихие, низкие, гортанные. Мо слышит негромкие скрипы, шорохи и много-много этих пошло-хлюпающих звуков. Мо стаскивает кеды, наступая на пятки подошв. Мо молится, лишь бы Хэ там просто кого-то трахал, а не дрочил. (Мо не знает, почему молится именно об этом.) Мо входит в комнату и его глаза округляются, а баулы с продуктами валятся на пол.  — Блять… Мо задыхается, у него по телу дрожь импульсом и он даже возмутиться не может, настолько он в шоке. Хэ один. Лежит на своём траходроме, широко и по-шлюшьи расставив ноги, мокро и резко натягивает свой кулак на свой член, периодически толкаясь бёдрами вверх всё сильнее и жёстче; у него глаза полуоткрыты и смотрят мутно прямо на Гуань Шаня; у него рот растягивается в пошлой улыбке, когда он выстанывает хрипло-протяжное «Мооо~»; а главное — у самого его лица та самая олимпийка, которую в него не так давно бросил рыжий. Вся мокрая, измятая. Вся перепачканная в сперме и смазке. Рыжий в ахуе. У рыжего разрыв шаблона и снова, сука, стоит.