Издевательство

Хэ заколебался. Его течки не особо длинные, всего дней пять-шесть, но при этом так выматывают, что к концу хочется просто койотом выть. Хэ даже во сне трётся о простыни, а чёртова лихорадка не даёт из постели встать — сразу ноги подкашиваются, их, как и всю нижнюю часть тела, сводит сладкой судорогой, от которой избавление лишь одно. Снова лечь в кровать. И снова. И снова. И снова… Так извращённо. Так пошло. Хэ тот ещё извращенец, на самом деле, и с фантазией проблем у него нет. После первой течки он много каких пристрастий в себе обнаружил и много чего опробовать уже успел. К примеру — прищепки на соски или особый афродизиак, от которого кончать не перестаёшь. Однако, сам он и поставил для себя несколько беспрекословных и до тупости абсурдных табу: • не выходи из дома. • не отвечай на звонки. • ни в коем, блять, случае не пытайся вставить в себя даже чёртов палец. При чём тут последнее? Хэ знает, что не остановится потом. Не сможет пересилить сучью природу и будет хотеть-хотеть-хотеть. Его это не особо устраивает, если честно. Хэ боится себя. И этот страх почти такой же, как во время самой первой… Первой течки. Хэ вспоминает её с ужасом. Ему двенадцать, он — напуганный и перевозбуждённый мальчишка-омега, в обществе которого около сорока взрослых, звероподобных альф. Он помнит, как забивался в угол у кровати в своей комнате, помнит, как запирался в шкафу — лишь бы не чуять запахов, лишь бы никто не учуял его собственного, лишь бы его не трогали. Он дрожал, как собака на холоде. Он боялся трогать себя (до сих пор боится). Он дурел от помеси сильных, властных, сводящих с ума запахов альф. Он помнит брата. Брата-альфу, который дышал тяжело и надорванно, когда на руках выносил пацана в полуобмороке из той же комнаты, с кроватью и шкафом, и нёсся к отцу, чтобы тот вызывал врачей. Первая течка была самой тяжёлой, самой страшной и угнетающей, а запах Чэна до сих пор ассоциируется у Хэ с чистым страхом и обыкновенной беспомощностью. Чэн единственный альфа, которому Тянь хоть как-то доверяет. Как бы абсурдно это ни звучало. Каждый раз просит принести лекарств, еды и прочего. С медикаментами, правда, сложнее. Подавители действуют не сразу да и помогают не слишком хорошо. У Хэ, в этом плане, тяжёлый случай. Он за эти несколько лет перепробовал всё: от спец-пластырей и капсул, до таблеток и внутривенных инъекций. Помнит, как блевал от последних, а остальное — не помогало вообще. До недавнего времени. Новый препарат, прописанный лечащим, оказался весьма эффективным. Капсулы ядовито-рыжего цвета. Хэ смешно с этого. Он лыбится, сквозь истому, ёрзает, ибо в голове сразу всплывает угрюмая морда одного нахального альфы. Какая ирония. Видимо, от рыжего цвета в его жизни всегда становится легче. --- Хэ написал брату, но тот не прочёл — дела-работа. Хэ приоткрыл дверь, зная, что горничная не придёт, а на этаже — больше никого. Хэ скулит и хрипит. Хэ ждёт новой дозы рыжих капсул, которые хоть немного смогут утихомирить это невыносимое возбуждение. Хэ снова и снова ласкает себя, вдыхая терпкий, такой жгучий запах, пропитавший чужую олимпийку. Хэ впадает в оцепенение, когда слышит, как дверь открывается, а запах усиливается. Рука начинает двигаться быстрее, губы, против воли, тянутся в пошло-восторженной улыбке. Хэ убьётся потом, но он так неебически счастлив. Грохот. Мат. Рыжий. Стоит, прикрыв вспыхнувшее лицо, ошарашенно смотрит и не может заставить себя сделать хоть что-то. Он такой растерянный, такой беспомощный, такой соблазнительный…  — Малыш Мо… Так вкусно пахнешь… Хэ стонет. Рыжий шарахается в сторону, вбиваясь спиной в стену. Сквозь мутную пелену, Хэ видит, как дрожат чужие ноги, как раскраснелось хмурое лицо. Хэ слышит, как рвано дышит Мо и ещё больше возбуждается — понимает, что рыжему его запах нравится.  — Ммм… Так приятно~. Хэй, рыжик, присоединишься? Хэ включает обаяние на полную. Он открывает чистую длинную шею, наклонив голову в бок; он подгибает колени, ещё шире разводя ноги, ещё больше раскрывая обзор; он гладит себя, ласкает себя, он не может остановиться, он так течёт от этого запаха, Боги… Рыжий сглатывает. Рыжего ведёт и он придерживается за стену, чтобы не упасть. Круги перед глазами радугой мерцают, а чёртово осознание прилетает в голову копьём.  — Ты, блять… Т-ты омега??! Какого… Блять! Хх-аа, ммм… Рыжий в ахуе, он задыхается, путается в словах. Он до сих пор не может сделать абсолютно ничего. А Хэ приподнимается на локтях с характерным выстоном сладкого «Малыш~», скользит по краю кровати и едва встаёт на шаткие ноги. Хэ зажат, видит рыжий. Как ни странно, Хэ жмёт и слегка приподнимает плечи, закрывая одной рукой грудину, а другой — живот. У Хэ по внутренней стороне бёдер тут же стекает крупная капля естественной смазки, отчего он всем корпусом содрогается. Хэ выдыхает надорванно, прикрывая глаза, снова гортанно стонет, пытаясь сделать шаг навстречу мешкающему рыжему, но его загибает. Он едва не напополам складывается, а по ногам бежит ещё больше терпких капель, пачкая тёмный паркет. Хэ сейчас в обморок хлопнется. Потому что запах. У рыжего щёлкает. Он впервые видит такого Хэ. Он впервые видит, блять, такого омегу. Он будто на другого человека смотрит — сразу и многие заскоки патлатого стали понятны, и периодические «стабильные» исчезновения, и прочая бурда… Рыжий видит чёрный лохматый затылок и понимает, что надо бежать. Пока не поздно, пока может ещё. Рыжий дрожащими руками зажимает нос и рывком ломится в прихожую, слыша позади глухой и какой-то отчаянный полурык. Мо путается в обуви, у него перед глазами всё пляшет, отстукивая незамысловатое ча-ча-ча; он едва нацепляет на себя правый кед, как со спины его обнимают непривычно-слабые руки. Рыжий замирает. Рукой прикрывает лицо, но не дышать этим запахом просто не может. Рыжий пытается успокоиться. Пытается. Пытается, блять… А Хэ льнёт к нему сзади сильнее. Его грудь плотно прижата к чужим острым лопаткам, а живот — к пояснице. Хэ наваливается всем весом на рыжего, из-за чего последний слегка накреняется вперёд. Хэ стоит на полусогнутых, его всего трясёт, он кашляет натужно (сигареты, всё они) и трётся о чужую шею, он просто не может больше терпеть. Он цепляется пальцами за футболку, тянет её, как ребёнок, содрогается грудной клеткой и обнимает так крепко, как только может. Он дышит жарко рыжему в ухо:  — Не уходи… Слишком тихо. Хрипло. Устало. Хэ трясёт, а он отстраняет голову слегка и целует. В шею, в седьмой позвонок. Туда, куда альфы омег метят. Бум. Хэдшот. Хэ прижимается крепче, притирается чувствительным членом о грубую джинсовую ткань у рыжего на заднице ещё плотнее. Его запах обволакивает Мо, такой тугой, такой пряный… А Хэ целует. Снова и снова. Теперь уже плечи, за ухом и линию челюсти. Рыжего ведёт всё больше, он вздрагивает всё чаще. Понимает, что уже поздно. Матерится тихо, вдыхая сквозь зубы. Он уже не может сбежать. Рыжий отцепляет от себя Хэ, а тот мычит разочарованно. Хныкает. Мо же тянется рукой к входной двери и плотно закрывает её. Щёлк. Щёлк. На оба замка. Жмурится, глубоко вдыхая этот будоражащий аромат. Оборачивается, хмуро смотря на Хэ, а жаркие пятна всё равно ползут по лицу и шее. Стыд. Смущение. Мо разглядывает. Мо смотрит. На голого, изнывающего, жаждущего Хэ. На омегу Хэ с неебически счастливыми голодными глазами. Рыжий сглатывает. Делает шаг навстречу, стряхивая с ноги нахер ненужный кед, и буквально вталкивает Тяня обратно, пока тот не запинается о бортик и не валится на кровать. Хэ улыбается. По-шлюшьи глаза щурит и ноги разводит, руками тянется, пока рыжий матерится, чертыхается, и, блять, решается. Мо Гуань Шань в край ебанулся. Почему? Потому что сам полез целоваться к ублюдку Хэ Тяню.