Издевательство

Цзянь до ужаса наглый. От его запаха — Чжаню сносит крышу, от прикосновений — хочется заживо сгореть. Цзянь И кружит языком у сосков, а пальцами своими лезет, куда не надо. Давит кистью одной руки на головку взбухшего члена, второй — ногтями царапает щёлку уретры. Чжань подрагивает от этого, сильнее упирается в худую грудь ладонями и пытается приподняться, но ему не позволяют. Цзянь смотрит ему в глаза, когда тот хоть чуть-чуть сдвигается с места. И от этого взгляда Чжань сглатывает. И не может позволить себе ничего. На него смотрит что-то чужое. Незнакомое и пугающее, в какой-то мере. Что-то смертоносно горючее, горячее до ужаса, что-то, от чего плавится сам мозг и всё нутро. От чего все органы чувств будто сходят с ума. Чженси хмурит брови почти как рыжий. Чженси губу кусает, чтобы не стонать. От движений Цзяня И он млеет, давление на головку становится угнетающе сладким, и Чжань понимает, что скоро вполне себе сможет кончить. От рук лучшего друга. Как камнем по голове — снова, опять. Он пытается выползти из-под этих рук, но не может — ноги будто окаменели. А Цзянь ласково гладит член у основания, приподнимая резинку красных спортивок, играется, как дурак, с жёсткими лобковыми волосами. Стриженными, потому что Чженси ненавидит переизбыток растительности. На любом теле. Цзянь хихикает, а Чженси от подобия стыда скоро выть начнёт. Он елозит отяжелевшими коленями, жмурит поплывшие веки, мычит недовольно. Соображает медленно совсем и в себя прийти не может абсолютно: этот дурман, это смешение пряных омежьих феромонов и перевозбуждённого, горько-солёного аромата другого альфы заставляют сознание постепенно выключаться. Чженси даёт слабину; от приятных ощущений и тугого горячего узла едва не отрубается, дышит жарко и часто; он уже не видит ничего чётко — лишь размазанные, рыхлые очертания и эти пьяные потемневшие глаза. Чженси закрывает глаза и тут же распахивает широко, вскрикивает, когда худые пальцы проскальзывают под него и жаром опаляют натянутую поясницу. И до него залпом доходит. Весь этот театр абсурда. Его в несколько секунд захлёстывает цунами гнева, в кровь впрыскивается пара ампул адреналина и он звереет на глазах: щурится, губы кривит по-волчьи, обнажая зубы, на его шее вздуваются, бугрятся лиловые вены, а сам он подбирается, как возведённый пистоль, готовый тут же сорвать жухлый, потрёпанный временем затворчик. Он жёстко встёгивает ногу в чужую шею, заставляя Цзяня испуганно всхрипнуть от неожиданности, и давит ступнёй на острый кадык. Блондинистый поддаётся, отпускает сочащийся ствол и отстраняется, чтобы иметь возможность по-человечески дышать, смотрит бензиновыми глазами. Смотрит. И улыбается. Шало, игриво и полоумно. Как безумец в изоляторе, которому подкинули новую игрушку. Цзянь И тянет руки к открытой талии, к тазовым косточкам, грубо хватается за них пальцами и резко подтягивает выше; нога Чжаня соскальзывает и небрежно, тяжело проходится по смазливому лицу. Чжань сипло втягивает воздух сквозь зубы, упираясь второй ногой в угловатое плечо. У Чжаня дыхание сбивается и он ошарашенно замирает, чувствуя, как по пятке начинает течь что-то мокрое и горячее.  — Больно… Блин, кровь идёт. Ха-хах… Цзянь мычит, хихикает по-хмельному мучительно. Кладёт правую ладонь на внутреннюю сторону чужого бедра и аккуратно давит. И у Чженси кипятком в позвоночник, в чёртов костный мозг — он чувствует язык, которым Цзянь И слизывает с его стопы собственную кровь, что фееричненько так хлещет из разбитого носа.  — Блять!.. С Чжаня схлынуло прилично гнева, уступая привычному беспокойству за друга, но тут же вернулось в троекратном размере, на пару с ощущением тех самых пальцев на своих ягодицах. Пальцы эти горячие и наглые, как и сам Цзянь И. Мнут половинки беспардонно, мацают, сжимают и разводят в стороны. И Чжань вспыхивает, как спичка. Как целый коробок. Рыпается вверх, почти падает с дивана, но его успевают перехватить и укладывают мордой в подушку, заведя связанные руки за голову. И теперь он вынужден уткнуться подтекающим возбуждённым членом в мягкую обивку явно дорогого дивана. Чжань матерится сдавленно, приподнимает круп, чтобы не особо пачкать чужую мебель и пытается не двигаться. Бёдра дрожат от напряжения, руки постепенно сводит, прогнутая спина потихоньку немеет, становится тяжелей и будто наливается свинцом или сразу иридием. Чженси задушенно рычит, пытаясь подняться полностью, мышцы кроет до чёртовых судорог. Осекается. Задыхается. И дрожит, распахнув глаза. Ведь Цзянь И осторожно целует его спину. Прижав ноги своими коленями, перегибается через всё тело, утыкаясь губами в основание черепа и стояком — в заветную ложбинку.  — Прости, Сиси. Шепчет. Тихо и сорванно. Жалобно даже. Но не успевает Чжань подумать о значении произнесённой фразы, как И с размаху, с разлёта прокусывает тонкую кожу, впиваясь клыками в загривок с животной жадностью. До мяса. Чженси воет. Глаза краснеют от натуги, с пробитой зубами губы срывается пара розоватых капель. Чженси прикусывает изнутри щёку от прострелившей шею, голову и всё тело боли, шипит и дёргается в неумелых, неуёмных руках. Пытается выбраться и гневливо проклинает про себя всё живое. Цзянь отстраняется где-то через минуту этих трепыханий. Чженси чувствует, как тот жарко дышит в истерзанную кожу. Чувствует, как у него дрожат губы. Чувствует всё: как блондинистый целует лопатки, прикусывая плоские выпирающие косточки; как скребёт зубами по позвонкам, неотвратимо опускаясь всё ниже; как оставляет крепкий, сочный засос под правой ямочкой на пояснице, и Чженси от этого ёжится. От жарких прикосновений кожу прокалывает миллионами игл, от чужой слюны на теле — приятный холодок. Чжань жмурится, сжимая зубы до предела, подтягивается и ждёт непонятно чего. Мессии Тяня, отрезвляющей пощёчины, прекращения боли, пробуждения от кошмарного сна. Ждёт, позволяя дойти И до точки невозврата. Непроизвольно. Хаотично. Сумбурно. Абсурдно. Но позволяет. И осознаёт он это только вместе с пальцем, проникающим в него сзади. ___ Цзянь хрипит что-то пошлое. У него в голове — чёрно-белое кино-калейдоскоп. Он слышит сорванное дыхание, тихие, зажатые стоны, а перед глазами — монохромом плывёт темнота и какие-то нелепые, невнятные очертания. Ему невыносимо жарко. У него кожа на голых плечах едва не дымится, а щёки и уши — кажется, давно расплавились. В глотке — сухо, а в пасти — такое ощущение, будто долго и натужно жрал песок. Внизу всё будто тянет, скручивает и заставляет двигаться, чтобы унять непрекращающийся зуд. В ушах звон и белый шум, звуки непонятного чвоканья, чавканья, хлюпанья. Голова — кругом, на все 420°. На зубах скрипит привкус железа, заставляющий рефлекторно сморщиться, ощериться. Цзянь видит себя будто со стороны. Цзянь не понимает, что происходит. Но где-то за гранью рассудка проносится мысль: «Так, наверное, и проходит гон.» Цзянь мычит сорванным, нехарактерно низким голосом, встряхивает головой и много-много раз моргает, чтобы наконец спугнуть наваждение. И перед глазами постепенно начинают прорезаться винные всполохи, черноты становится всё меньше, всё вокруг светлеет и обретает чёткость, будто кто-то на фоне взял и включил свет. И резко в опьянённый дикими феромонами мозг бьёт запах. Хвойный. Терпкий. Жгучий. Острый. До чёртовых судорог. Цзянь хрипит, внизу всё жгутом стягивает, живот кажется паровым котлом. Цзянь жмурится непроизвольно, а когда наконец открывает глаза — не верит им. Не хочет верить. Под ним лежит Чженси. С искусанной до синяков и гематом шеей, с засосами по всей спине, с красной и мокрой от шлепков задницей и всаженным в неё по самое основание узлом. И едва язык не глотает, когда видит распухшее, покрасневшие от натуги колечко мышц, туго обхватившее его член. Чженси дрожит, дышит часто-часто. Руки подложил под себя, под грудь и голову повернул на бок. Цзянь судорожно выдыхает. Теперь камень прилетает в голову уже ему. Он холодеет от ужаса. Он изнасиловал Чженси. Его загибает бензиновой истерией. Он складывается на вздрагивающей спине пополам, душит в себе порывы взвыть, давит комья в глотке и остервенелые слёзы. Зажимает ледяными руками рот. Боится даже шелохнуться. И шепчет истерично, в такт бешено колотящемуся сердцу: «Простипростипростипростипрости…» «Я не хотел…» «Не так…» «Господи, прости меня…»  — Хэй. Он вздрагивает от осипшего голоса, как от удара битой. Рывком поднимает сырые, красные глаза и смотрит в точно такие же. Сырые, красные. С дорожками горьких солёных слёз. С надломленными бровями и измученной, усталой улыбкой.  — Пришёл в себя? Цзянь не может сглотнуть комья. Цзянь рвёт связки и ревёт в голос, как раненный в брюхо зверь. Цзянь тянется трясущимися руками лицу Чжаня Чженси, убирает с его лба взмокшие прядки волос и извиняется-извиняется-извиняется без остановки, как умалишённый. Не замечает, что Чжань просит его прекратить. Не замечает, что Чженси под ним тихо смеётся, хотя и нет ничего смешного в их ситуации. Не замечает, что накреняется вперёд слишком сильно. И Чженси вскидывается, громко сорванно стонет, широко распахивая глаза. И этот гортанный стон не похож на стон боли. Цзянь вздрагивает, испугавшись, что вновь причинил боль, пытается отстраниться, упираясь ладонями в диван под ними, случайно вляпывается во что-то горячее и склизкое. Приподнимается, подтаскивая за собой партнёра и вынуждая его встать в коленно-локтевую, болезненно прогнув спину. Чжань поскуливает, задыхаясь от накатившего, кашляет непроизвольно, мычит, подрагивая. А Цзянь смаргивает слёзы, шмыгнув слегка карикатурно носом из которого текут розоватые сопли, подносит руку к лицу. И не верит. Но хочет верить. Цзянь хихикает слегка полоумно, слабо тянет уголок губы в подобии улыбки. Его голос безумно дрожит, когда он тихо спрашивает, смотря прямо в светлые, мутные глаза напротив:  — Сиси… Ты что, только что кончил? Чженси в ответ молчит. Смотрит пристально, долго. Щурится как-то болезненно. И тут же лукаво, по-тяневски тянет губы в глумливой улыбке.