***
На открытом рынке у озера Лакримозе обнаружилась еще одна листовка карнавала. Другая напудренная женщина указала на нее своей сестре, но та лишь молча покачала головой и посоветовала ей не обращать на нее внимания. Но Олаф все же заметил листовку. Он сорвал ее и бросил на землю.***
Казалось, что листовки этого злосчастного карнавала следовали за ним по пятам так же, как Бодлерам казалось, что их преследует татуировка в виде глаза на лодыжке Олафа. В Полтривилле Джорджина Оруэлл сменила фотографию Олафа на листовку карнавала Калигари, используя ее в качестве мишени. После того, как Джорджина бросила восемь дротиков подряд и каждый их них попал в центр листовки, Олаф потерял терпение и сорвал ее, бросив смятую на пол. Он поднялся наверх в плохом настроении, но так и не смог найти утешения в кабинете оптометрии, расположенном на верхнем этаже, так как здание лишь вернуло ему воспоминания о том давнем задании в Испании.***
В Пруфроке не было листовок или какой-либо рекламы карнавала, но это мало что изменило. Потому что там было фото Олафа и Сникета, товарищей по оружию в драмкружке, и, естественно, мысль об одном Сникете плавно перетекла в мысль о другом.***
Когда Олаф вернулся в город, то никто не упомянул о карнавале, но была одна недосказанность, о которой знали лишь Олаф да Эсме. Только они знали, откуда взялся экзотический иностранный акцент «Гюнтера» — от экзотической, странной гадалки на карнавале в Захолустье.***
К тому времени, как Олаф и его труппа преследовали Бодлеров в Воронов Почитающей Деревне, на них напало полное отчаяние. А тут еще Жак Сникет объявился. Его неожиданное появление оживило давно забытые воспоминания. Олаф потратил годы, пытаясь избавиться от маски огня и ненависти. Когда Сникет объявился в заброшенном салуне вместе с дерзкой брюнеткой, у Олафа перехватило дыхание. Сначала ему показалось, что с Жаком пришла его сестра-близнец, такая же упрямая, какой он ее и запомнил. Но приглядевшись получше, Олаф понял, что это была не она. Это была та библиотекарша из Пруфрока… но боже, как же она похожа на… Если подумать, то именно в Деревне все начало идти наперекосяк. Эсме была одержима идеей вернуть украденную у нее сахарницу так же, как Олаф был одержим идеей заполучить состояние Бодлеров. Если дело дойдет до драки… ну, ему вообще наплевать на эту дурацкую сахарницу. Сколько Олаф себя помнил, в Деревне всегда происходил настоящий кавардак. Квегмайры улизнули, Бодлеры улизнули, даже библиотекарша улизнула и, несомненно, перепрятала эту глупую гребаную сахарницу в новое место (и он так и не смог убедить в этом Эсме, сколько бы он не пытался). И в довершение всего, Сникет был мертв. Олаф не хотел, чтобы это произошло. Они должны были лишь оглушить его и сделать вид, что Жак мертв, для газеты. Если и было что-то, о чем он сожалел… Пока Олаф ехал по пустынному ландшафту Захолустья, он не мог не подумать о карнавале, который располагался у подножия гор где-то далеко за горизонтом. Если однажды у него и был хоть малейший шанс, что Кит простит его и забудет о всех его злодеяниях, то этот шанс погиб вместе с Жаком Сникетом. Теперь у него была еще одна причина избегать этого карнавала. Эсме дважды спросила его, в чем дело, и оба раза он проигнорировал ее. Когда она спросила в третий раз, Олаф посмотрел на нее с неприкрытым презрением. — Да заткнись ты уже! — Честно говоря, я не понимаю причину твоей хандры, — возразила Эсме. — Я имею в виду, да, те отродья сбежали из фонтана, но рано или поздно мы обязательно найдем этих Бодлеров. Не так много вариантов, куда можно сбежать. И кроме того, дорогой! Мы знаем, где са… — Получишь по губам, если еще раз скажешь «сахарница», — пригрозил Олаф. Все члены труппы, сидящие на заднем сиденье, одновременно ахнули. Они привыкли, что Олаф угрожал им, но они еще никогда не слышали, чтобы он угрожал Эсме. — Да что на тебя нашло? — визгливо спросила Эсме. — Ничего! — все так же отвечал Олаф. — Я просто устал гоняться за этими сиротами, черт возьми. — Я же сказала, — настаивала Эсме. — Как только мы получим… Олаф бросил на нее предупреждающий взгляд. Эсме запнулась, сделав вид, что закашлялась. — После того, как мы вернем мое украденное имущество, Бодлеры нам больше не понадобятся. Я уже достаточно богата для нас двоих. Зачем тебе их наследство? — Потому что… — ледяным тоном ответил Олаф, — оно принадлежит не им. Оно мое. Оставшуюся часть дороги они провели в полной тишине.***
К счастью, в Госпитале Геймлиха у них обоих имелась возможность получить желаемое. Может, тогда Эсме перестанет надоедать ему с этим дурацким чайным сервизом. Но, как и всегда, удача отвернулась от него. Маленький предмет, который средний из Бодлеров вручил Эсме, оказался не сахарницей, а… — Файл Сникета? — спросил Олаф удивленно. — Дай мне его! — он выхватил коробочку из рук Эсме и улизнул под разразившуюся какофонию споров. Библиотека записей была разрушена (благодаря Эсме), но проектор, по-видимому, все еще работал. Олаф дрожащими руками поместил пленку на катушку. Когда изображение приобрело фокус, его охватило разочарование и чувство вины, когда вместо Кит показали лицо старшего Сникета. По показаниям Жака, кто-то мог выжить после пожара. Олаф побледнел. Все, что он сделал, было напрасно?! Он пожертвовал всем ради мести Беатрис. С того самого момента, как ее ядовитые дротики сделали его сиротой, он выбрал свой путь; путь, с которого не свернуть. У него было все, о чем только можно мечтать: друзья, дом, прекрасная любящая женщина, многообещающая актерская карьера - и все это погасло, словно спичка, когда он сделал свой выбор: Беатрис должна заплатить за содеянное. Более пятнадцати лет в его груди гноилась ненависть. Он устраивал поджог за поджогом, но так и не смог погасить жажду мести. И когда дело дошло до поджога, который действительно имел значение... он ничего не сделал. Конечно, все думали, что это был он... Что ж, пусть и дальше так думают. Возможно, если бы пожар устроил он, то у Беатрис не было бы никаких шансов. В порыве ярости и отвращения он опрокинул проектор, несколько раз ударив им по столу, пока гнев не сменился поражением. Крошечная искра показалась из разрушенного аппарата. Олаф посмотрел на нее с удивлением. «Ну что ж, — подумал он, осторожно подув на искру, пока не возникло крошечное пламя. — Как насчет еще одного пожара?» Когда госпиталь загорелся, началась паника. Конечно, Олаф не мог этого знать, но именно в этот самый момент Кит Сникет была в госпитале. Она забрала сахарницу и тайком выбралась через заднюю дверь. Снаружи царил полный хаос. Каким-то чудом все добрались до машины. Олаф знал, куда им нужно отправиться — если кто-то и выжил в том пожаре, то они наверняка будут прятаться в штаб-квартире ВПД в горах. Олафу стало интересно, могут ли они просто поехать прямо туда, не останавливаясь на карнавале. Как только эта мысль пришла ему в голову, листовка карнавала Калигари пролетела возле лобового стекла и застряла между дворниками. Олаф решил, что больше нет смысла откладывать неизбежное. Если они собираются подняться на гору Мортмейн, то им придется остановиться на карнавале, чтобы заправиться.***
Олаф приготовился к неприятной встрече, которая должна была произойти, когда «мадам Лулу " и Эсме столкнутся лицом к лицу. Они приехали поздно вечером. Карнавал выглядел точно так же, как и тогда, когда Олаф был здесь в последний раз. Из палатки вышла женщина с длинными темными волосами, с кольцом в носу и сильным акцентом. Олаф не знал, кто она, но одно он знал наверняка — это не Кит. Он понял это, как только увидел ее. Олаф почувствовал смесь облегчения и разочарования. И все же, напомнил он себе, возможно, так даже лучше. Его труппа, по-видимому, даже и не догадывалась, что что-то не так. Они вошли в палатку, и Олаф постарался не думать о том дне, когда он был здесь в последний раз. Часть мебели не изменилась, но остальная ее часть выглядела незнакомой. Возможно, заместительница мадам Лулу пробыла здесь уже некоторое время. Когда Лулу впервые назвала его «мой Олаф», он предположил, что это просто часть ее образа и акцента. (Кем бы она ни была, ее хорошо натаскали. Акцент был безупречен). Когда она сказала это во второй раз, Олаф списал это на вино. Но когда она сказала это в третий раз, то Олаф наконец заметил, как сузились ее глаза, а уголки губ слегка приподнялись. Эсме практически излучала собственническую ревность. «Она делает это нарочно, — догадался Олаф». Он подавил желание расхохотаться. Это было уже слишком. Эсме не знала, что мадам Лулу была просто персонажем, которого играли сменяющие друг друга члены ВПД — она искренне считала, что эта гадалка флиртовала с ним. Олаф мысленно усмехнулся настойчивости Эсме, которая утверждала, что без ее помощи он и шагу ступить не сможет. Он не так уж и много выпил, рассуждал Олаф, споткнувшись. Хотя, возможно, она права. Два дня спустя, когда машина отъехала от горящего карнавала, Олаф почувствовал легкую тошноту. Он и не подозревал, что Эсме станет настолько безжалостной. Он не испытывал любви к этой отважной школьной библиотекарше; его беспокоило только то, что случилось бы, если бы мадам Лулу не подменили? Несомненно, если бы это была настоящая несуществующая мадам Лулу, то Эсме была бы еще более решительна в своем стремлении сбросить ее ко львам… Олаф старался не думать об этом по той простой причине, что он искренне не знал, как бы он поступил. Конечно же, он бы не позволил львам разорвать ее на куски… разве он способен на такое? Но если бы он расстроил планы Эсме… Олаф покачал головой, и головная боль утихла. Лучше вообще не думать об этом.***
Труппа пробыла на Чреватой Горе почти целый день, когда объявились они. Женщина с волосами, но без бороды и мужчина с бородой, но без волос. Олаф вздрогнул от одного только их вида. С другой стороны, Эсме, похоже, им понравилась (что было серьезным поводом для беспокойства). Олаф слушал их вполуха. С тех пор, как они покинули Воронов Почитающую Деревню, он потерял часть той энергии, которая подпитывала его страстную погоню за этими надоедливыми сиротами. Эта охота была чревата встречами с его давними знакомыми… Должны были страдать Бодлеры, а не Сникеты. И все же каждый сделанный им шаг, казалось, приближал его к Сникетам и отдалял от Бодлеров. Олаф вернулся мыслями в настоящее, когда женщина с волосами, но без бороды бросила на него зловещий взгляд и усмехнулась. — Мы столкнулись с одной твоей давней… коллегой? — произнесла она таким тоном, по которому Олаф сразу понял, что она в курсе, насколько близки они были. — Девчонка Сникет, — добавила она со злой улыбкой. Это привлекло внимание Олафа. Он резко поднял голову, и страх на его лице сменился яростью, прежде чем он вспомнил, что должен притворяться, будто его это совершенно не волнует. Олаф попытался сохранить равнодушный вид, но даже он услышал страх в своем голосе, когда спросил: — Что вы с ней сделали? Он чувствовал на себе взгляд Эсме. Он даже не взглянул на нее. — Она сбежала, — сказал мужчина с бородой, но без волос. Олаф подавил желание облегченно вздохнуть. — Но она не уйдет далеко — добавила женщина. — Она посреди гор… — И совершенно одна, — усмехнулся мужчина. Олаф попытался успокоить свое бешено колотящееся сердце и выровнять дыхание. Он молчал лишь потому, что не хотел выдать свои чувства. Два зловещих сообщника, казалось, ничего не заметили, возобновив обсуждение своего гнусного заговора. Эсме все еще внимательно следила за ним, поэтому Олаф пробормотал что-то о том, что его тошнит от сырого тоста, поданного ребенком, и попытался улизнуть в свою палатку. Эсме и Крюкастый последовали за ним. — Дорогой, может тебе чай приготовить? — Или приказать ребенку приготовить вам что-нибудь еще? — Нет! — рыкнул Олаф на них обоих. — Мне просто… нужно… отоспаться. — Но… — начала Эсме. — Я сказал нет, — Олаф вошел в палатку, занавесил вход и рухнул на пол. Он лежал на спине, глядя на колышущуюся красно-желтую ткань палатки. Все так быстро выходило из-под контроля. Конечно, сказал он себе, нет ничего удивительного в том, что люди пытаются навредить тем, кто не на их стороне раскола. Несомненно, кого-то ранят, искалечат или даже убьют. Но не ее. Он всегда тщательно следил за тем, чтобы Кит не пострадала… по крайней мере, в результате его собственных действий. Он услышал разговор снаружи между двумя его бывшими наставниками и его злодейской подружкой. Эсме говорила, что они должны были избавиться от последнего Сникета, пока была такая возможность. Женщина в возрасте хриплым голосом сказала что-то о том, что они не сделали этого не из-за отсутствия попыток. Олаф знал, что Кит верна благородной стороне раскола, как и знал, что она никогда не сможет простить его за все совершенные им преступления. «Так почему же мне не все равно, что с ней происходит? — спрашивал он сам себя». Он посмеялся над своими мыслями. Ничто из этого даже не имело значения — она все равно была с этим скрытным Денуменом. Скорее всего, она даже и не вспоминала о нем. Олаф вспомнил их последний день вместе, когда они смотрели на палатку, идентичную той, на которую он смотрел прямо сейчас… Она предложила сбежать обратно в Испанию. Он отнесся к этому без особого энтузиазма. Олаф знал, что вероломства ВПД и поджигатели будут следовать за ними по пятам. Ничто не было невосприимчиво к коррупции. Олаф так устал от этой нескончаемой борьбы. Он обнаружил, что все меньше и меньше заботится о том, кто победит, он просто хотел, чтобы погоня закончилась. Вначале было даже весело и немного волнительно. Теперь же казалось, что этому нет конца. Прямо сейчас Кит была где-то там, на этой же горе. Так близко… и так бесконечно далеко. Олаф вздрогнул, когда порыв горного ветра подул на палатку. Он закрыл глаза и представил себе теплое место… Перед ним всплыл образ красивой энергичной молодой женщины с медово-золотистыми волосами, счастливо танцующей в испанском дворе жаркой летней ночью. — Кит… — тихо вздохнул Олаф. Он впервые произнес ее имя вслух с тех пор, как попрощался с ней.