Без отрешенности постигается мир, И новый, и старый, В исполненье их недо-экстазов, В разгадке их недо-кошмаров. И только скрепы меж прошлым и будущим, Сплотившие бренное тело, Спасают людей от небесного царства и вечных мучений, Которых не вынесет плоть. Т.С. Элиот
Оказалось, что вывести Геллерта из себя теперь до смешного просто. Он проснулся меньше получаса назад, а день уже был испорчен. А все потому, что он проснулся и встал, чтобы раскрыть шторы. Встал с кровати, подошел к окну и раскрыл их. Действие, которое раньше занимало меньше секунды, требовало всего лишь короткого движения пальцами, стало невозможным. Конечно, волшебникам, которым для простого Акцио нужно было достать палочку и произнести заклинание, примириться с потерей магии было бы гораздо легче. Да половина совета, принимавшего решение об условиях его наказания, не ощущали бы ее отсутствие так остро. Но от Геллерта магия не требовала ни усилий, ни напряжения мысли: она и была самой мыслью и опережала его желания. Гриндельвальд с радостью обменял бы обе ноги на возможность снова колдовать. Единственный, кто в полной мере был способен понять всю тяжесть этого лишения, сидел сейчас за столом и, не отрываясь от книги, легким движением пальцев заваривал себе чай. Гриндельвальд сжал кулаки и проглотил обжигающую зависть. — Доброе утро, — поздоровался он сухо. На небольшом столике был сервирован завтрак. Альбус, судя по всему, уже поел. — Доброе утро, Геллерт, — он казался менее напряженным, чем вчера, после их разговора. Смог взять себя в руки. — Чаю? Геллерт выхватил повисшую в воздухе чашку. — Нет, спасибо. Я предпочитаю кофе, — ответил он, плохо скрывая раздражение. Кофейник, согреваемый чарами, стоял рядом. С чувством чудовищного унижения Геллерт налил себе кофе и вернулся за стол. — Как ты спал? — если Альбус и заметил его настроение, то, спрятавшись за приветливой вежливостью, не подавал вида. — Прекрасно, — а вот Геллерту такое самообладание давалось тяжело. Еще один утраченный в заключении навык. Он осмотрел лежавшие перед Дамблдором книги и записи. — Я так понимаю, меня наконец введут в курс дела. — Если только ты не хочешь сначала позавтракать, — еще одна вежливая улыбка. — Кофе вполне хватит, спасибо. — Его сновидения уже долгие годы отбивали аппетит по утрам. — Я слушаю. — Прекрасно, — Альбус положил перед Геллертом черную кожаную тетрадь. Гриндельвальд пролистал пустые страницы, отозвавшиеся старой, как забытое воспоминание, магией. — Это дневник Тома Риддла. Я знал, что после школы он много путешествовал. И я хорошо представлял себе цели этих путешествий... Когда стало понятно, что он может и обязательно станет серьезной угрозой, я отправился по его следам. Его я нашел в Албании. По чистой случайности, на самом деле. Узнал, в какой гостинице Том останавливался, и пришел туда под его личиной. Оказалось, он "забыл" там кое-какие вещи, которые уже несколько лет пылились в кладовке у хозяина и, я думаю, должны были навсегда остаться там. Владелец гостиницы отдал мне старый чемодан с кое-какой одеждой, книгами и этим дневником. Все выглядело так, будто это просто ненужный хлам, и меня сначала заинтересовали только книги. Сами по себе они оказались ничем не примечательны, но зато я смог найти книжную лавку, где Том их приобрел. Альбус протянул Геллерту небольшую записную книжку, где было перечислено несколько названий и авторов. Часть из них были Гриндельвальду знакомы, другие — нет. Знаком ему был и изящный стройный почерк Дамблдора, отозвавшийся в груди давно забытой щемящей тоской. — Хозяин, к счастью, оказался очень дотошным человеком. Он нашел записи о книгах, проданных Риддлу. Ты знаком с какими-то из них? Темная, с трупным душком магия. В таких книгах были описаны способы осуществить практически любое желание. Если ты готов заплатить необходимую цену. Один автор был знаком Геллерту даже слишком хорошо: эксперименты с «Гримуаром Гонория» в его школьные годы едва не стоили ему правого глаза, и мертвая, белесая радужка все еще служила напоминанием о временной слепоте. Другой автор запомнился подробным описанием ритуала, включающего в себя поедание младенческой плоти. И Геллерт с отвращением вспомнил мучительные минуты торговли с собственной совестью: готов он пойти на это или нет? — Да. С некоторыми из них достаточно близко, — Альбус и сам знал ответ на свой вопрос. Интересно, читая эти гримуары, Дамблдор испытывал только брезгливость? Или сложные материи смерти, воли, души все же оживили его застаревший академический интерес к темной магии? — Знаешь, что связывает эти книги между собой? Геллерт знал. — Глупец. Твой Риддл трусливый глупец. — Он провел пальцами по обложке, догадываясь, что именно скрывается на пустых страницах. — Но с чего ты взял, что это и есть крестраж? Альбус был впечатлен и удивлен тем, как быстро Гриндельвальд понял, что он имеет в виду. Ему стало интересно, как близко сам Геллерт подошел к тому, чтобы разделить свою душу? — Я понял это далеко не сразу, — признался Альбус. — Я взял дневник, потому что надеялся, что смогу разобраться с магией, скрывающей написанное на его страницах. В процессе я выяснил, что его невозможно повредить или уничтожить, кроме того, если что-то написать на его страницах, дневник «отвечает» так, как ответил бы сам Том. Да и если провести с дневником достаточно времени, его силу сложно не почувствовать. — Если бы у меня был крестраж, я бы точно не бросил его в какой-то гостинице, чёрт знает где, — нахмурился Геллерт. Альбус кивнул: — Что и натолкнуло меня на мысль... — Что у него вовсе не один крестраж. А крестражи, — Геллерт, до конца не веря в свою догадку, с интересом и удивлением посмотрел на Дамблдора. — Именно. И, к сожалению, моя теория подтвердилась. Он был близок с одним преподавателем в школе. И я смог убедить этого преподавателя поделиться со мной парой воспоминаний о Риддле. Том узнавал, возможно ли расколоть душу на семь частей. — Семь крестражей? Нам нужно найти семь крестражей? Этот Волдеморт определенно был безумцем. Или же просто не понимал всю серьезность работы с настолько темными материями. — Я рад, что ты осознаешь размеры стоящей перед нами задачи, — спокойно сказал Дамблдор. — Но только не семь, а шесть. Седьмая часть его души, какой бы изуродованной она ни была, обитает в теле Риддла. — Неважно, Альбус! Это невозможно. Он мог сделать их из чего угодно; любой камень или старое перо может хранить в себе кусок его души. — Не думаю, — с уверенностью ответил Альбус, — он совершенно уверен в собственном превосходстве над остальными людьми. Слишком высокого о себе мнения, слишком недооценивает всех остальных, чтобы как следует замести следы. Я предполагаю, что убийства для создания крестражей будут резко выделяться на общем фоне. Что они будут… эффектными. А предметы, их содержащие, будут совершенно уникальными. — И что же уникального в этой тетради? — спросил Геллерт со скепсисом. — Я думаю, что в этом дневнике Том описал свое первое убийство. И это было не просто убийство. Он натравил василиска на магглорожденную ученицу. Один из основателей Хогвартса... — Альбус, — нетерпеливо перебил Геллерт, — ты действительно думаешь, что я не знаю эту историю? О ней писали во всех газетах. А я тогда очень внимательно следил за твоей школой. Я только не знал, что виновен был Риддл. Мне казалось, что обвинили какого-то другого ученика. — Тогда доказать вину Риддла я не смог, — Альбус отвел взгляд. — Итак, дневник — это своеобразная проба пера, уж прости мне мой каламбур. Ностальгический сувенир из прошлого. Есть у тебя еще догадки о том, где искать остальные крестражи? — К сожалению, нет. Я не так давно узнал о них. До твоего освобождения я успел только взять из архивов кое-какие бумаги, которые могут быть нам полезны. — И как уничтожить крестражи ты, разумеется, знаешь? — Ньют Скамандер — ты его, наверное, помнишь — сейчас в поисках клыков василиска. К сожалению, как открыть Тайную комнату, я выяснить так и не смог. Герпий Злостный, как ты знаешь, вывел первого из этих змеев, и он же был создателем... — Первого крестража, спасибо, профессор. Я знаю, — Геллерт едва удержался от того, чтобы закатить глаза. Альбус слишком давно не общался с кем-то, кого не нужно каждую минуту поучать и кому не нужно объяснять каждую свою мысль. — Что ж, дело за малым. Приступим?***
Их ждала долгая и достаточно нудная работа с архивами. Но истосковавшийся по свежей информации Геллерт жадно впитывал каждую ее каплю. Альбус искал сообщения о пропавших ценных артефактах, которые могли бы заинтересовать Риддла, а Гриндельвальд выискивал подозрительные убийства и исчезновения, которые могли бы быть как-то связаны с Волдемортом. Геллерта было сложно удивить жестокостью: они с ней были добрыми друзьями. И сейчас длинные списки жертв, пропавших без вести, погибших в терактах, найденных в полупустых аллеях, не удивляли его и не ужасали. Он только был рад, что его собственное имя не встретилось ни разу. Альбус сидел совсем рядом. Сидел практически неподвижно, поглощенный чтением. Геллерт украдкой посматривал на него, вспоминая, как раньше они проводили так дни напролет. И сейчас у Альбуса все так же появлялась морщинка между бровей, когда он был особенно сосредоточен. Он все так же наклонял голову, когда его что-то удивляло и все так же хмурился, когда ему что-то не нравилось. Вот только руку к нему теперь было не протянуть. Теперь руки Геллерта были в крови по локоть. Не осталось у него жаркого июля — веяло только могильной стужей. Да и Дамблдор был уже не тем юнцом, что рассеянно отрывался от книги, отвлекаясь на поцелуй. Они уже давно были королями двух разных замков. А Гриндельвальд был еще и королем обезглавленным. Альбус поднял на Геллерта настороженный взгляд, как будто почувствовал, что на него смотрят. И отвел его сразу же. О чем он думал? Что скрывал за невозмутимым спокойствием голубых глаз? Такое же смятение? Как же хотелось наклониться к нему, взять за ворот пиджака и встряхнуть. Потребовать, чтобы объяснился. И спросить наконец: «Помнишь? Помнишь ты свои обещания или забыл все до единого?» Геллерт отвернулся. Нельзя было об этом думать: то лето с его душным зноем, с его короткими ночами давно поросло быльем; его давно запорошило временем. Вокруг него Гриндельвальд возвел каменный форт со стенами, которые прочнее тех, что оберегали Нурменгард. Нурменгард выстоял. А форт — нет.