Во-первых, червоточина сомненья И разочарованье без надежд, Лишь горький привкус мнимого плода, Пока не отойдет душа от тела. И во-вторых, придут бессилье гнева Пред глупостью людей и корчи смеха Там, где никто давно уж не смеется. И наконец, тиски переоценки Всего, что ты содеял и кем был; И запоздалый стыд за побужденья — Ведь все, что ты вершил другим во благо, Как выяснится — сделано во вред Т.С. Элиот
Альбус дважды обошел пещеру по кругу, прикасаясь, где только мог, к грубому камню. Временами он останавливался, долго водя по одному месту пальцами. Наконец, прижав ладонь к стене, он сказал: — Мы пройдем здесь. Правда, проход запечатан. Движение Палочкой — и на мгновение на сером камне проявились очертания арочного прохода. Альбус стоял, внимательно вглядываясь в стену — так, словно на ней было написано что-то необычайно интересное. — Напомню, что я лишен возможности наслаждаться магией юного Риддла, — сказал Геллерт. — Будет просто прекрасно, если ты озвучишь то, что видишь. Дамблдор оглянулся на него рассеянно, словно и вовсе успел забыть, что он здесь не один. — Нам нужно заплатить за проход, — пояснил он. — И чем же? — Кровью, если я не ошибаюсь. — Кровью? — с пренебрежением и даже разочарованием, словно Волдеморт не дотянул до ожидаемого им уровня, сказал Геллерт. — Как грубо. — Идея, как ты уже, наверное, догадался, состоит в том, чтобы враг, проходя здесь, становился слабее, — Альбус знакомым Гриндельвальду движением разрезал ладонь и прижал ее к камню. — Твой Риддл нравится мне все меньше, — заметил Геллерт, наблюдая, как на стене снова проявляются очертания арки. Окропленный кровью камень исчез, освобождая им проход, ведущий в густую темноту. Пройдя вперед, они оказались на берегу черного озера. Высокие своды пещеры терялись в неясном свете, излучаемом Палочкой. Где-то далеко впереди виднелся дрожащий зеленоватый проблеск, отражающийся в совершенно неподвижной воде. — Попробуй призвать его, — посоветовал Геллерт. — Узнаем, что именно попытается нас остановить. Альбус взмахнул Палочкой. С грохотом, похожим на взрыв, что-то очень большое и белое вырвалось футах в двадцати от них из темной воды и со страшным всплеском, оставившим на зеркальной глади озера сильную рябь, снова исчезло. — Думаю, воды лучше не касаться, — мрачно сказал Геллерт. Дамблдор, казалось, снова его не слышал, погруженный в созерцание чужой магии. Он задумчиво водил рукой по воздуху, словно надеялся ухватиться за что-то. Вдруг его пальцы сомкнулись на чем-то невидимом. Не разжимая кулака, он коснулся его Палочкой. Теперь Геллерт понял, что тот держит толстую, позеленевшую от времени медную цепь, тянущуюся откуда-то из глубины озера. Еще одно прикосновение Палочки — и цепь зашевелилась, вытягивая что-то из воды. Скоро на поверхности озера оказалась небольшая лодочка и заскользила, не возмущая зеркальную гладь, к берегу. — Уверен, что лодка выдержит нас обоих? — спросил Геллерт неуверенно, подходя ближе. — Думаю, что чары, наложенные на эту лодчонку, позволяют плыть в ней только одному волшебнику за раз. — Прекрасные новости! Предлагаешь мне остаться здесь и дожидаться тебя в одиночестве? — Геллерта возмутил спокойный тон Альбуса; то, с какой легкостью он сообщил, что собирается бросить его. Дамблдор помедлил немного, подбирая слова: — Волдеморта заботит не вес, а объем магической силы, который пересекает озеро. Геллерт, мы отправимся туда вдвоем, и лодка нас выдержит. Гриндельвальд снова посмотрел на крошечную лодку, на друга, на Палочку в его руке. — Ах да, разумеется, — он зло прищурился, — по меркам Темного Лорда я теперь маггл. — не поднимая на Альбуса злого взгляда, он первый поднялся на борт, отметив, что лодка не шелохнулась. Они медленно заскользили вперед, к мерцающему вдалеке свету. Вдруг рядом с ними послышался тихий всплеск. Альбус опустил огонек на конце Палочки ближе к воде, и Геллерт не без удовольствия отметил, что его друг вздрогнул. На них было обращено посеревшее и распухшее от воды лицо. Мертвые глаза были подернуты мутной дымкой и слепо смотрели в пустоту. А в глубине озера, освещенного заклинанием, шевелились десятки бледных тел. — Это инферналы… — медленно проговорил Дамблдор. От его голоса веяло холодом. — Заметил, наконец? — усмехнулся Гриндельвальд. — Я понял, что это, еще когда ты призвал крестраж. Гении, судя по всему, мыслят одинаково. — С той лишь разницей, что твои планы на армию трупов так и не осуществились, — он бросил еще один короткий взгляд на черную гладь, казавшейся теперь еще более отталкивающей. — Армии у меня не было, но были отдельные, очень преданные солдаты. Не представляю, правда, как Риддл смог сделать такое количество инферналов за такой короткий срок… — задумчиво протянул Геллерт. — Что ж, его страх смерти как всегда работает против него. В конце концов, трупы — это далеко не самое страшное, что могло нас здесь ждать. Гриндельвальд задержал на Альбусе долгий взгляд: — Только человек, не видевший настоящей войны, может назвать такое количество мертвых тел чем-то «не страшным». Дамблдор не нашелся, что на это ответить. В тишине, нарушаемой только редкими всплесками воды, они медленно двигались сквозь мрак пещеры. Зеленоватое свечение разрослось, и через несколько минут лодка встала у небольшого каменного островка. На нем не было ничего, кроме стоящей на постаменте каменной чаши, освещавшей темные своды пещеры. Они осторожно выбрались на берег. Геллерт чувствовал напряжение друга, видел, как тот крепко сжимает в руках Палочку, готовый к любому сюрпризу, что Том для них приготовил. Ничего не произошло. Они спокойно подошли к чаше, которая, как оказалось, до краев была наполнена зеленоватой жидкостью. Недолго думая, Гриндельвальд протянул к ней руку. — Геллерт, что ты делаешь? Не трогай! — Альбус хотел перехватить его запястье, но не успел. — Ох, прекрати. Ничего бы не случилось. Кроме того, я и так не могу коснуться ее. Попробуй сам, — воздух между его пальцами и содержимым чаши казался непробиваемо плотным. Альбус попробовал. Затем несколько раз задумчиво провел над чашей Палочкой. И с почти отсутствующим видом изящным пасом сотворил из воздуха хрустальный кубок. — Ты шутишь, да? — этот день нравился Геллерту с каждой минутой все меньше и меньше. — Зелье не подпускает к себе руку, заклятию исчезновения не поддается, раздвинуть, вычерпать или испарить его невозможно, трансфигурировать, зачаровать или заставить как-то еще изменить свою природу — тоже. Остается только один способ добраться до дна чаши, — небрежно пожал плечами Альбус. Но Геллерт чувствовал, что тому не по себе. — Дай мне кубок, — не терпящим возражений тоном сказал Гриндельвальд. — Давай, чего ты ждешь? — он протянул руку. — Геллерт, не стоит. Ты не обязан этого делать, в конце концов это не твоя война. Так что зелье выпью я, а ты проследишь за мной, — Альбус с тоской вглядывался в мерцающую зелень. — Не будь идиотом. Если с тобой что-нибудь случится, я останусь здесь без магии наедине с армией инферналов. Дай сюда кубок, говорю, — на этот раз Геллерту удалось забрать его из пальцев друга. — Кроме того, чего мне терять? Полвека в Нурменгарде? А ты все же производишь впечатление человека, у которого есть какая-никакая жизнь. И прежде чем Альбус успел ему возразить, он уже опустил кубок в чашу, наполняя его зельем. — Твое здоровье, мой друг. И я очень надеюсь, что, если тебе придется вливать мне эту дрянь в горло, ты не струсишь, — и Геллерт осушил кубок, вцепившись в края чаши с такой силой, что побелели кончики пальцев. Зелье обжигало язык и горло, наполняя его жидким огнем. — Геллерт? — он услышал взволнованный голос Альбуса. Гриндельвальд потряс головой, глаза его были закрыты. Ответить сил у него не было. Не открывая глаз, Геллерт опустил кубок в чашу, снова наполнил его и снова осушил. В совершенном молчании он выпил четыре полных кубка. Затем, выпив до половины пятый, он покачнулся и повалился на чашу. Глаза его оставались закрытыми, а дыхание стало тяжелым. Гриндельвальд силился абстрагироваться от заполняющей его боли, как делал сотни раз до этого. Ускользнуть от нее прочь, спрятаться в спокойствии тисовых ветвей, но безжалостная мерцающая зелень не пускала его, тянула на самое дно жалящего яда. Что-то холодное и скользкое сжимает его руку. Не отпускает. Что это? Он открывает глаза. Мокрые мертвые пальцы переплетается с его собственными. Инфернал. Почему Альбус его не остановил? Тело совершенно изуродовано. Должно быть, это волки. Ему так повезло, он надеялся найти всего лишь мертвого оленя, а тут такая удача. Неужели правда оживет? Заклинание сложное, но он знает, что справится, знает… Жар, палящий жар разливается по телу. Темнота расступается. Половина мира остается во мраке. Почему не открывается правый глаз?.. Он сидит на земле, зубы стучат от холода, должно быть, упал. Ну, что же? Сработало? Что-то полусъеденное-полуживое шевелится в снегу, тянет к нему свою единственную кровавую руку… Он был не готов, он не хотел, бежать, бежать прочь, но сначала убить это, чем бы оно ни было, что бы он ни создал. А оно все еще тянет, тянет к нему руку. И рука такая тонкая, девичья. На ней россыпь веснушек. Почему на ней веснушки? Она лежит на полу и смотрит вверх. Ариана лежит на полу, рядом с ней сидит побледневший Альбус. Ее еще можно принять за спящую, можно подумать, что она оживет. Альбус же безоговорочно мертв. И ужас такой жаляще горячий; он пламенем струится по жилам.Горевать и надеяться поздно. Так издыхает воздух.
Альбус хочет прикоснуться к ней, не может решиться, Аберфорт что-то кричит, Геллерт хочет бежать. Он один, он остался один, он бежит, но перед ним человек. А за ним еще один, и еще один, а за ним десятки, и десятки, и десятки людей. Есть в них что-то ужасное. То, что они вместе, а он — в одиночестве? Нет, не то. «Все они мертвы» — подсказывает память. Но вот же они, живые. «Живые, но теперь здесь ты», — глумится память. В руке что-то знакомое, что-то хлесткое и теплое, как свежая кровь. Во рту бузинная горечь. А под кожей — адский пожар.В глазах и в гортани стынут Наводнение и пустыня.
Рука поднимается, я не хочу, рука поднимется, я не хочу, Палочка вспыхивает. Режет, жжет, кромсает, вспарывает. А лица не кончаются. И под ногами что-то мягкое, под ногами что-то мягкое, там внизу — ковер из трупов, и кости хрустят под подошвами, а ботинки вязнут в податливой плоти.Мертвые воды, мертвый песок Рвут друг у друга кусок.
Я не хочу, хватит, я не хочу. А рука все хлещет и хлещет, как кнутом, по знакомым лицам, он помнит каждого, каждого из них. И вдруг: — Все закончится, — это голос такой мягкий. Он словно спасает от боли, от пылающий боли в груди, — иди ко мне — и все закончится. И глаза такие ласковые, такие спокойные, такие голубые. Он поможет, он спасет. Только надо идти, надо добраться до него… И палочка выскальзывает из рук, да и пусть, пусть. Только бы добраться до этих ласковых глаз. До этих спокойных глаз. Спокойных в своей решимости. Спокойных в своей справедливости. Спокойных... в своей жестокости? Нет. Только не он…Выпотрошены поля. Так умирает земля.
Пламя пожирает его, топит его в смерти, засыпает землей в чужих могилах, что он вырыл. — Никакого прощения. Тебе нет прощения. Никогда, ты никогда не будешь прощен. И палочка уже направлена на него. И огонь пылает еще жарче. Только не он, только. Не он.***
— Геллерт! — сдавленным голосом позвал друга Альбус. — Ты меня слышишь? Гриндельвальд не ответил. Лицо его подергивалось, как у глубоко спящего человека, которому привиделся страшный сон. Пальцы, сжимавшие кубок, ослабли, еще миг — и зелье выплеснется из него. Альбус протянул руку к хрустальному бокалу, выпрямил его. — Геллерт, ты слышишь меня? — повторил он так громко, что вопрос его эхом разлетелся по пещере. Задыхаясь, Геллерт каким-то чужим, слабеющим голосом проговорил: — Стой! Не трогай меня! Дамблдор трясущимися руками поднес кубок к его губам: — Ты должен, Геллерт. Прости, — он хотел отвернуться, не мог смотреть, как тот покорно пьет терзающий его яд. «А что, если яд окажется смертельным?» Но думать об этом было нельзя. Потому что на кону было так любимое Геллертом общее благо. «Что ж, — с горечью думал Дамблдор, — однажды я уже обрек друга на мучения ради спасения мира». Что ему стоит сделать это снова? Он наполнил кубок. Геллерта сотрясала жестокая дрожь. Он попытался оттолкнуть протянутую к нему руку и зло прохрипел: — Нет! — Пей, тебе станет легче, — голос Альбуса звучал так же хрипло, как и у Геллерта. К ужасу Дамблдора, тот снова начал пить: с жадностью, с надеждой. Только для того, чтобы закричать надрывно всего мгновение спустя. Гриндельвальд рухнул на колени, хрипя что-то неразборчивое. Альбус наполнил кубок еще раз. Геллерт потянулся руками к лицу, словно прячась от поднесенного к его рту хрусталя. — Выпей, просто выпей это, пожалуйста! — и он пил, стуча зубами о края кубка. Как он мог позволить Геллерту сделать это с собой? Никто не заслуживает такой пытки, никто. Когда Альбус вернулся с очередным кубком, Гриндельвальд попытался отползти назад, загнанно качая головой. Сжав зубы, Альбус положил ему руку на затылок, не позволяя отстраниться: — Ну же. Осталось совсем немного. Выпей — и все пройдет. Допив, Геллерт обессилено растянулся на полу. Его сотрясала лихорадочная дрожь. Альбус опустился рядом с ним с новой порцией зелья, и Геллерт вдруг распахнул глаза, проговорив мягко: — Альбус? Альбус, помоги мне. Пожалуйста. Лучше бы он, как до того, кричал. — Конечно, Геллерт. Конечно, только выпей. Прошу тебя. И он выпил, снова зажмурившись. Из-под опущенных век текли горячие слезы. Больше Геллерт не стонал, он выл, стараясь приподняться на обессиленных руках: — Прошу тебя, прекрати, я понял, я ошибался… О, пожалуйста, только прекрати, и я никогда, никогда больше… Стараясь не слушать его, не обращать внимание на слова, ранящие его в самое сердце, Альбус снова наполнил кубок. Дамблдор почувствовал, как тот задел дно. — Осталось совсем немного, потерпи. Я обещаю. Ну же, — Геллерт сжимал зубы, и Альбусу пришлось силой открыть ему рот. Он заставлял его пить, и с каждым глотком Гриндельвальд все с большим отчаянием повторял: — Пожалуйста! Не делай этого. Альбус, прошу тебя! Пожалуйста. Прости меня! Перестань. Не ты. Только не ты! Только не слушать его, не смотреть на дрожащее тело, не думать, что это от его, Альбуса, действий его друг сейчас страдает. Пока Дамблдор в последний раз наполнял кубок, Геллерт взмолился за его спиной: — Просто убей меня. Убей. Я хочу умереть. Я не могу больше так! Не хочу!.. И снова Альбус его не послушал, торопливо вливая остатки зелья в обескровленный рот: — Выпей, Геллерт, выпей. Обещаю: это последний. Обещаю тебе, сейчас все пройдет. Гриндельвальд приник к хрусталю, выпил все до капли и, застонав, замер.***
Геллерт словно со стороны наблюдал, как Альбус поил его струящейся с конца Палочки водой, как помог ему встать, как подвел к лодке. Как обрушил на инферналов столп ослепляющего огня. Такого же, как тот, что пылал внутри у самого Геллерта. Он помнил и то, как судорожно вцепился в руку друга прежде, чем провалиться в блаженную пустоту.Огонь пожрет, воды сгноят Алтарь, позабывший обряд, Завещанный нам испокон. Так гибнут вода и огонь.