Душе я сказал — смирись! И жди без надежды, Ибо ждала бы не то; жди без любви, Ибо любила б не то; есть еще вчера — Но вера, любовь и надежда — все в ожиданье. Жди без раздумий, ибо ты не готова к раздумьям — Тьма станет светом, незыблемость ритмом. Бормотанье бегущих потоков и зимняя молния, Дикий тмин и земляника, Смех в саду, отзвук восторга Не утрачены и насущны, указуют муки Рожденья и смерти Т.С. Элиот «За исключением тех редких душ, которые рождены без греха, все должны пройти через темную пещеру, прежде чем достигнут храма. Вход в пещеру — отчаяние, а дно — могильные плиты над разрушенными надеждами. «Я» должно умереть там; должны быть умерщвлены страсти, жадность необузданных желаний, ибо только такой ценой душа может освободиться от власти судьбы». Бертран Рассел
Вокруг была тьма. Спокойствие и пустота окружали его, обещая долгожданный покой. Где-то вдалеке, в холодной дали, мерцало едва заметное настоящее. И оттуда тянуло безнадежным ужасом. Стены рухнули, все до единой. И теперь там, впереди, недвижимые стояли реки остывшей крови. Уйти от них навсегда. Уйти от себя и никогда не возвращаться. Он открыл глаза. У кровати сидел Альбус, уставший, с посеревшим от тревоги лицом. Геллерт инстинктивно отшатнулся. И Палочка уже направлена на него. И огонь пылает еще жарче. Все это ложь и морок. Все, что делал в этих видениях Альбус, — ложь. И только деяния самого Гриндельвальда — правда. Он опустился обратно на подушки: смотреть на друга у него не было сил. — Ты пришел в себя! Слава Мерлину… — Где я? — спросил Геллерт без интереса. — В Хогвартсе. Я надеялся, что здесь тебе смогут помочь. Геллерт огляделся. Это была небольшая комната с узкими высокими окнами и мягкими гобеленами на стенах. Гардероб, стеллаж с книгами, жердочка для птицы — они были в спальне Альбуса. На мгновение Геллерту показалось, что он узнает его запах на простынях. Все это, впрочем, не имело значения. Пестрые узоры обивки на кресле, забытый на столике сиреневый шарф — все это сливалось в одну блеклую, совершенно постороннюю картину чужого счастья. Гриндельвальд прикрыл глаза. — Как ты себя чувствуешь? — поинтересовался Альбус. — Нормально. — Ты голоден? — Нет. Что-то в тоне Геллерта заставило Альбуса оставить расспросы. Помедлив, он мягко сказал: — Геллерт, я хотел бы… — Нет, не смей извиняться. Ты сделал только то, что должен был сделать, — он звучал отстраненно и глухо. — Мы получили крестраж? — Да, да. Он у нас. — Дамблдор привстал. — Мне так жаль, что тебе пришлось… — Альбус. Я не хочу говорить об этом, — и снова этот голос из могилы. — Уверен? Где-то в груди рождался полный отчаяния крик. Ему не суждено было вырваться наружу, но Геллерт чувствовал его всем естеством. Он балансировал на острие ножа, железным усилием воли держал себя в руках. И сил у него не оставалось. — Уверен. — Мне оставить тебя одного? — Нет, — слишком поспешно ответил Геллерт. Что-то внутри него шевельнулось; через омертвение пробрался червь страха, — останься. Альбус тяжело опустился обратно в кресло. Они сидели в напряженном молчании. Геллерт слушал, как Альбус тихо дышит. Когда выносить это стало невозможно, он спросил: — И как долго ты планируешь здесь оставаться? — «Ты», не «мы». Если Дамблдор и заметил это, то никак не прокомментировал. — Пока тебе не станет лучше, — он плохо скрывал волнение. — Я сказал, что я нормально себя чувствую. Вот только мы все равно не знаем, куда нам отправиться. Все казалось бессмысленным. Даже если они смогут остановить Волдеморта, что изменится? Мертвые все так же будут мертвы. Живые все так же будут жить. Да и если мир позволял таким, как Риддл, как он сам, рождаться, нужно ли такой мир спасать? — Ничего, что-нибудь подвернется, — с каким-то раздражающим оживлением сказал Альбус. Геллерт не стал спорить, ему, в целом, было все равно: — Если хочешь, мы можем отправиться прямо сейчас, — он посмотрел на друга. — Боюсь, что нет. — Альбус неловко улыбнулся. — Вчера мне пришло письмо от Ньютона: он достал клыки василиска и завтра будет здесь. Скамандер. Геллерт и хотел бы разозлиться, но сил не было. Ничего не было. Холодный пепел на окровавленном пепелище. Он так не хотел думать. Так давно прятался по углам от своей памяти, от своего прошлого. А теперь оно неумолимо приближалось к нему. — Как ты можешь находиться рядом со мной? — задушенно спросил Гриндельвальд. — О чем ты?.. — Как тебе удается выносить меня? Как ты, святой Альбус, можешь находиться рядом с армией трупов за моей спиной? — Геллерт. Сейчас не время говорить об этом, — вкрадчиво ответил Дамблдор. Но волна гнева уже захлестнула Геллерта. — Как ты можешь держать эту Палочку в руках? Колдовать Ею в классной комнате, когда знаешь, как я ее использовал? — Геллерт, пожалуйста, отдохни, и потом мы обсудим все, что ты захочешь. Ты едва дышишь! Я не готов сейчас это обсуждать. — Говорить ты об этом не можешь, но организовать мне амнистию — пожалуйста? — Я не вижу связи. И действительно верю, что вместе у нас гораздо больше шансов победить Волдеморта. — Что, спасение этих людей перечеркнет убийство тех других? — Нет, Геллерт. Это не так. — Дамблдор смотрел на него с жалостью. — Ну и зачем тогда это все? — спросил он скорее сам себя, чем Альбуса. — Не делай вид, что считаешь, что для помощи другим всегда нужен повод. Или ты хочешь сказать мне, что тебя интересовала только власть? Ты хотел справедливости когда-то, разве нет? — Не знаю. Я не знаю. Кажется, когда-то хотел. — Я помню, что хотел, — мягко настоял Альбус. — Я старался убедить себя, что это не так. Но даже все эти годы спустя, я, пожалуй, скорее верю твоим старым речам о лучшем мире, чем собственной лжи. И вчера я в этом убедился, — он улыбнулся. — Альбус, не лезь мне в душу. Тебя туда не приглашали. — Знаешь, ты ведь сам мне сказал, что нельзя носить свою вину в себе. — Не в чем мне каяться! Не знаю, что ты там себе выдумал, но… — Геллерт!.. — Дамблдор смотрел скорее ласково, чем укоризненно. Злоба разгоралась в нем, как лихорадка. Ему нужно было выиграть этот спор любой ценой. Потому что иначе ему придется снова ступить на тот ковер из мертвых тел, посмотреть вниз и признаться себе по всем. — Я ни о чем не жалею! — сказал Геллерт с надрывом. — Ни о чем. Мы боролись за право существовать. Если бы я не проиграл, меня бы считали героем. И все жертвы были бы оправданы. Но я проиграл, а значит всё было зря. Вот единственное, о чем я жалею. О проигрыше. — Геллерт, кого ты пытаешься обмануть? Меня или себя? — сказал Альбус очень тихо. — Я, в отличие от тебя, никогда себе не врал. И тебе, кстати, тоже. — Уверен, что, победив, ты не был бы счастлив. Ты точно так же обнаружил себя посреди мертвого поля. — Я был бы силен, достаточно силен, чтобы защитить других. В этом было бы мое счастье. — Я не верю, что ты донес свою убежденность до конца войны. — Да что ты-то об этом знать можешь? — Я не верю, что ты не чувствовал, что не допускал мысли, что ты не прав. Что цель не оправдывает средства. — Какая разница, что я чувствовал? Я знал, что я прав. — И ты хочешь мне сказать, что ты хотел всей этой крови? — Ты не слышишь меня. Это не важно, чего я хотел. Я делал это ради общего блага. Мои желания были не важны. — Даже такой хороший оратор, как ты, не сможет убедить меня в этих словах. Не уходи от этой боли, Геллерт. Разреши себе ее — тебе станет легче. Геллерт чувствовал, как ярость жжет его изнутри, пылая в ужасной пустоте, наполняя его желанием покарать Альбуса за это спокойствие и эти ненужные слова. — А ты давно хранил все эти вопросы, да? Так ты себя успокаивал все эти годы? Так? Убеждал себя, что я все понимаю и сам остановлюсь? Думаешь, я сейчас это подтвержу и отпущу грехи, которые ты сам себе выдумал? Не надейся. Ты просто был слаб, вот и все. — Да, Геллерт. Я слаб, я из тех людей, у которых не хватает мужества убить, если они не могут согласиться с оппонентом, — кивнул Альбус. Геллерт смотрел на него со злобой. — Единственное, в чем ты прав, так это в том, что под конец войны многое изменилось. Когда ты видишь столько смерти, начинаешь понимать, что она ничего не стоит. Мертвые всегда мертвы, живые всегда живы. И когда я убедился, что проигрываю, останавливаться уже было поздно. — Геллерт ядовито усмехнулся. — И знаешь, я не жалею. «Вселенная — это я», как говорил один умный немец. Когда я умру, она закончится. И в своей вселенной я долгое время был правителем. — «И видя, что настоящее нехорошо, он сделал его еще хуже, так, чтобы будущее могло стать лучше», — Альбус покачал головой. — А ты, значит, все еще веришь в то, что будущее станет лучше? Альбус. Не для нас. И даже не для тех, кто будет жить потом. Не будет общего блага, никогда не будет. Не будет красоты и справедливости. А только бесконечная война, болезнь, нищета. И кто-то, кто в этой войне ненадолго выигрывает. И, в конце концов, смерть — не так уж она и плоха среди всех остальных вариантов. А нам остается только сжать зубы и молча стерпеть свое поражение. Оставь надежду, всяк сюда входящий. — Значит, ты живешь в Аду? — Альбус смотрел на него со спокойной печалью в голубых глазах. — Пожалуй. А все хорошее нам дано, чтобы было еще больнее, когда оно закончится. — То есть ты видишь себя жертвой всего, что произошло? Геллерт, ты выше этого. Я же знаю тебя. Я знаю, почему ты не спишь, знаю, почему согласился помочь. Знаю, почему снова и снова начинаешь со мной эти споры. — Альбус говорил с неумолимым спокойствием. — Давно ли? — Геллерт прищурился. — Ты, кажется, смотреть на меня не мог, делал вид, что мы не более чем вежливые боевые товарищи, да что уж там — неприятные друг другу коллеги. Ты меня не знаешь и никогда не знал, ты моя самая большая неудача, и если бы тогда я смог сделать то, что собирался, если бы ты пошел за мной — я бы победил. Но у меня не получилось. И знаешь, что я думаю? Что и ты об этом жалеешь. — Ошибаешься. И я видел, что сделала с тобой твоя совесть, когда тебе пришлось посмотреть ей в лицо. И я понимаю, почему ты боишься сделать это снова. Геллерт был так зол на него. На то, что тот не верил ему с самого начала, на то, как вел себя в первые дни. На то, что предал его тем летом. И на то, что он не убил Геллерта в самом начале войны. Он хотел встряхнуть Альбуса, сделать ему больно, чтобы он ощутил хотя бы малую толику того ужаса, который переполнял все его существо. — Я понимаю, откуда у тебя все эти мысли обо мне. Ты и твоя вера, что любовь — это главная в мире сила. Думаешь, что если кто-то способен любить, то он не может спокойно относиться к чужим страданиям? Что наверняка рано или поздно придет к вере в гуманистические идеи? — Геллерт посмотрел Альбусу прямо в глаза и улыбнулся. — Я не хотел говорить этого. Я, конечно, жесток, но всему есть свои пределы. Но в самом деле, Альбус. Нельзя всю жизнь обманываться. Нельзя всю жизнь быть слепцом. Мне было шестнадцать лет, у меня не было ничего. А ты мог провести меня на самый верх магического мира своими связями и блестящим умом, ты помог бы мне выиграть войну и найти дары. Альбус, мой дорогой Альбус, ради этого стоило бросить мир к твоим ногам. Ради этого стоит дать тебе все, что ты хочешь. — Дамблдор смотрел на него, не решаясь вздохнуть. Он был уверен, что Геллерт не посмеет, а тот выдавил из себя еще одну улыбку и сказал: — Ради этого стоило провести несколько ночей в твоей постели. Альбус встал. Не сказав ни слова, он вышел из спальни. Гриндельвальду казалось, что тот хлопнет дверью, но он аккуратно прикрыл ее за собой. Геллерту было наплевать. Все не имело смысла. Он заснул. Когда он проснулся, в спальне было темно. Его тошнило, чудовищно кружилась голова, но тело существовало отдельно от него. Он вспомнил, что когда-то давно чувствовал себя так постоянно. Когда десятилетие каменного заточения не отделяло его от содеянного, Гриндельвальд чувствовал себя так каждый день. Когда он просыпался, настоящее возвращалось к нему со всей тяжестью и зловонием. И он видел, как гниет то, что осталось от его души. И никакая темная магия уже не помогала ему вытравить этот ад прочь из его жил. Так он и жил с бездной внутри. И чем дольше Геллерт вглядывался в себя, тем страшнее был оскал смотревшего на него в ответ чудовища. Он поднялся с постели. Ноги дрожали, но он мог идти. Без цели он прошел в кабинет Альбуса. Геллерт не знал толком, что он собирается ему сказать, но с каким-то отчаянием смертника распахнул дверь. Кабинет был пуст. На жердочке дремал феникс. Снова эти книги, какие-то изящные приборы, сладости на столе. Геллерт в очередной раз поразился, как сильно отличался мир, который Альбус создал вокруг себя, от мира Гриндельвальда. Кто-то когда-то сказал, что излечение мира наступит только тогда, когда интеллектуалы смогут найти себе работу, в которой смогут осуществить свои творческие замыслы. Что ж, может, Альбус был куда ближе к успешной революции, чем он сам. Умиротворенное спокойствие этого места пробиралось под кожу, Геллерт хотел было вернуться обратно в спальню, но тут он заметил еще одну дверь. Запер ли её Альбус? Геллерт толкнул дверь. К его удивлению та открылась. Перед ним была узенькая винтовая лестница, ведущая неизвестно куда. Ведущая прочь. И тут Гриндельвальд подумал, что, пожалуй, это будет лучшим вариантом. Просто идти куда-нибудь как можно дальше отсюда. От Альбуса, от себя. Пока клятва его не прикончит. Сдаться и больше не пытаться построить новый мир или нового себя. Осталось только найти выход. Он шел медленно, слегка пошатываясь, но спешить ему теперь было некуда. Дрожащий свет факелов в темных коридорах, сонные портреты действовали на него умиротворяюще. Пожалуй, это мрачное шествие по замку Альбуса навстречу смерти действительно было не самым плохим способом уйти. И тут где-то совсем рядом послышался звук шаркающих шагов и неясное бормотание. Черт, ну, конечно! Это же школа, тут в ночи патрулируют коридоры. Его и мальчишкой никогда не ловили, как глупо было бы попасться сейчас. Геллерт с трудом прибавил шаг, свернул за угол, затем еще раз и наконец открыл какую-то дверь, которую сначала не заметил. Что ж, он никуда не спешил и просто подождет немного в одном из классов. Вот только он оказался не в классной комнате. Это был какой-то странный склад странных предметов. Огромный, пыльный, заставленный под самый потолок. Целый город из брошенных вещей. Геллерт медленно шел по его узким улочкам, выхватывая взглядом из горы мусора настоящие редкости: артефакты, старинные украшения, книги в кожаных мрачных переплетах. Истории, тысячи историй были похоронены здесь. Словно говоря, что скоро и он сам станет такой же историей. Геллерт не заметил, как подошел к какому-то высокому предмету, скрытому под старой пыльной тканью. Не слишком понимая, что он делает, словно поддавшись какому-то порыву, Геллерт потянул ткань на себя. Под ней обнаружилось старое, почерневшее от времени зеркало. Он услышал тихие, осторожные шаги. — Альбус? — Геллерт оглянулся. Дамблдор стоял за ним, убрав руки в карманы. — Я видел, как ты выходишь из кабинета. Я решил, что стоит дать тебе немного пространства. Но не мог не приглядеть за тобой. В конце концов, ты чуть не попался нашему смотрителю. А он бы непременно повел тебя к директору за хождение по коридору в неурочное время, — Альбус грустно улыбнулся. — Что это за место? — спросил Геллерт, снова поворачиваясь к зеркалу. — Честно говоря, не представляю. Я никогда здесь раньше не был. Кажется, у Хогвартса есть секреты и от меня. Голос Альбуса звучал так обманчиво мягко, так спокойно. Он стоял, опустив взгляд вниз, словно не решаясь посмотреть на Геллерта. — И что это ты тоже не знаешь? — Дамблдор ответил еще одной грустной улыбкой. — Знаю, даже слишком хорошо. Я не знал только, что оно здесь. Видишь ли, некоторое время назад я попросил спрятать это зеркало от меня. Наш общий знакомый, мистер Скамандер, преуспел в этом. — Так что это? Все еще не поднимая взгляда, Альбус рукой указал куда-то наверх: на украшающую зеркало резьбу. Они оба замолчали. — Что ты видишь в нем? — неуверенно спросил Дамблдор, не слишком надеясь на ответ. Геллерт почувствовал, как слабость взяла над ним верх. Он пошатнулся и медленно опустился на пол. Альбус не решался подойти к нему. — Когда ты решил избавиться от зеркала? — спросил Гриндельвальд хрипло. — В начале сорок пятого. Когда понял, что дуэли не избежать, — Альбус звучал как человек, которому нечего терять. И после этих слов он наконец поднял взгляд. Они провели какое-то время в молчании, не отрывая глаз от зеркальной глади. — Я думаю, Альбус, ты знаешь, что я там вижу. — Как я могу знать, Геллерт? — он покачал головой. — Ты хотел уйти, да? — Хотел. Альбус говорил медленно, взвешивая каждое слово: — Это против всего, во что я верю, но, пожалуй, я не буду тебя держать. Только не тебя. Если ты хочешь сделать это с собой — иди. Если тебе так будет лучше — иди. В конце концов, должно же какое-то из моих предательств стать для тебя, наконец, последним. И в этом разрешении была настоящая глубина его чувства. В нем было милосердие. Альбус был слишком хорошо знаком с терзающей совестью, он знал, что костер, распаленный зельем в груди Геллерта, никогда не потухнет. И раз у него не хватало мужества терпеть. Что ж. Это его решение. Но Геллерт, еще раз взглянув в глаза отражению, покачал головой. Он стоял перед самым отчаянным желанием своего сердца. И смысла врать самому себе уже не было. — Я не уйду. Я остаюсь и хочу помочь. Может, это ничего не изменит, может, это бессмысленно. Мертвых он не оживит. Он и себя оживить не сумеет. Но если уж умирать, то почему бы и не умереть за свое сердце. И провести хотя бы конец своей вечности по одну сторону со старым другом.Эхом в памяти отдаются шаги, В тупике, куда мы не свернули. Т. С. Элиот