Над Китаем восходит солнце

— Как ты? — этот вопрос провисает в воздухе с атмосферой пасмурной погоды, раскатов грома и предгрозовой наэлектрозованности. Конечно, обеспокоенность — но вопрос в том, насколько искренняя. У Минмина внутренне, вероятно, самое честное из всех чувств что за шоу были (и это даже не усталость), а Вэньсюань — нечитаемый совершенно. Глаза в тени козырька кепки не разглядеть, лишь губы некрасиво кривятся, да руки мнут край толстовки. Тут, наверное, в радиусе двух сотен метров никого; полуночники одни на весь этаж чтобы до кровавых мозолей каждое несчастное движение отработать, а потом свалиться от полной опустошенности и подвести итог: все не то. Стабильная нехватка мощности, четкости, какого-то пресловутого баланса, банально эмоций. Движения марионеток, которых за тонкие нити пьяный кукловод дергает, об эстетике мало задумываясь. А Минмину — каждую секунду говорить об этом хочется. О красоте момента, о головокружительных ощущениях, бесконечном вдохновении от каждой ноты. Чтобы как раньше: танцы в удовольствие, соперничество приятное и в радость, а рядом крепкие плечи друзей, которые поддержат и спасут. Неиронично — в родной стране Минмина ни одного его друга не осталось. Где-то за плечами лишь те, кому удобнее выговорить было Мёнмён. И в судейском кресле Минхао, с которым связь некрепкая, а сейчас — особенно. И ему точно в комнату не постучишься со словами «обними меня, пожалуйста, мне плохо так, что на стену лезть хочется». Совершенно не смешно, что в каждый момент наибольшей слабости совершенно неуместно рядом лишь Вэньсюань. Вроде и просто в комнате околачивается, репетирует, а все равно — Минмин его взгляд на себе через отражение ловит. И вопрос все еще без озвученного ответа, без какой-то точки в диалоге; поставить и разбрестись по разным углам, делая вид, что незнакомы, потому что сил на ругань сейчас нет. — Все замечательно, — и улыбка до боли в скулах; вымученная настолько же, насколько и существование Минмина в целом. Может быть, это заметно чуть более, чем кажется; Вэньсюань снимает кепку, ерошит волосы, с лица влажные потные пряди убирает; без теплых теней на лице выглядит таким же бледным и истощенным, но все же чуть более живым; конечно же, Сюань, в тебе и экспрессии, и надежд каких-то, и прыти побольше будет; легче жить без груза шести лет на плечах, куда добавлена критика, слезы и вымученная радость за друзей, которые добились — а он нет. — Звучит как отвратительная ложь, — опирается рукой о стол, кончиками пальцев выбивает навязчивый раздражающий ритм. — Ты скорее похож на того, кто последние несколько дней не спал. И очевидно — хочет отпустить колкость; останавливается в последний момент; жалеет Минмина. Его, видимо, в таком состоянии только и осталось, что жалеть — но это как кость в горле. — А я и так не спал. Вздох у них выходит до смешного синхронным, будто отрепетированным. Юэ бы сюда, пусть порадуется, что хоть где-то его детишки в едином ритме и даже без ссор. Но Юэ в отдельной комнате наедине с собственными демонами и пометкой «не тревожить» — Минмину такую же хочется. У Вэньсюаня как всегда свой взгляд на мир и чужие «хочется»; буквально: — А хочешь спать? Неустойчивое: — Все хотят, — и пожимает плечами. Не соврал, по сути. Даже Вэньсюань, который в отличие от сидящего у стены Минмина, на ногах, глаза периодически трет и зевки прячет за безразмерной толстовкой. Это «все хотят» становится их общей на всю команду аксиомой. Все хотят спать. Все хотят выступить идеально. Все хотят дебютировать. Все хотят исполнить мечту и получить повод гордиться собой. Минмин добавляет от себя — все хотят ударить приставучего Вэньсюаня. Возможно, кроме этой секунды, когда он садится рядом и молча голову Минмина на свое плечо укладывает; острое и жесткое, но сейчас совершенно все равно, потому что у него пожизненно все острое и жесткое. А в такое мгновение Вэньсюаня даже ненавидеть не удается, ведь он и не говорит ничего; рукой в волосы ему зарывается и глаза прикрывает. Дыхание тяжелое, это сейчас — очевидным становится. — А ты сам-то как? — и тут немного искренности выплескивается. В отражении зеркала заметно — у Вэньсюаня в улыбке губы дергаются; как книгу открытую Минмина читает. Не то чтобы от этого плохо или хорошо — должно быть вовсе никак — но на самом деле чуть-чуть на душе теплеет. Логичная, наверное, реакция на внимание к личности, когда привык — ко внешности и на навыки. Когда привык быть немного не человеком, а больше фигуркой в индустрии развлечений. Сплошь пластик. Вэньсюань к жизни возвращает. — Тоже спать хочу. Поэтому замолчи и не ерзай. До рассвета, — быстрый взгляд на часы. — Почти три часа. Спать на холодном истоптанном полу, прижимаясь к самому несносному вредному человеку не то что из всей команды, а со всего шоу, слушая его тихое сопение? Вау. Это восхитительно.