Над Китаем восходит солнце

Ангелы умеют волноваться. Чжэнь Нань не уверен, что это то открытие, которое ему нужно было сделать в своей жизни. В детстве он часто, уже почти засыпая, представлял, как полетит в космос и найдет новую планету или созвездие, или даже целую галактику. Может, станет талантливым врачом и создаст сыворотку от всех болезней. Будет спасать жизни. А может, станет архитектором и создаст шедевр, который станет новым Чудом Света; люди будут в немом восхищении смотреть снизу вверх, а Чжэнь Нань со спокойной улыбкой давать интервью. Но ангелы? Умеющие волноваться ангелы? Нет, совершенно точно нет. Совершенно точно да — Линь Мо методично отбивает пальцами какой-то ритм по краю крыши, отдающийся на водосточных трубах чем-то, напоминающим реквием. Это сравнение Чжэнь Нань оставляет при себе, потому что Линь Мо и без того нервно кусает губы до незамеченных капелек крови. И его белоснежные крылья, которые он обычно прячет, мерцают за спиной звездным светом, опутывают тощую фигурку неоновыми лучами и выдают ангела. В эту ночь он сияет ярче полной луны. — Ведет себя как ребенок малый, — примерно в сотый раз за последний час ругается. — Игнорирует меня и сбегает, хотя я тысячу раз объяснял, как это опасно. Чем чревато. Но разве он слушает… И не будь он ангелом, Чжэнь Нань бы его за плечи взял и встряхнул; в себя приди, Линь Мо, ты себя как заботливая мамочка ведешь, хотя по сути: — Но он же не твой ребенок, Линь Мо. Более того, он вовсе не ребенок уже. — Для меня он как сын. Сын, который младше всего на пару сотен лет? Это настолько же мало по ангельским меркам, насколько много по меркам людей — таких, как Чжэнь Нань. Но он ничего больше не говорит, лишь выпускает в воздух еще одно облако сигаретного дыма, которое сразу же окутывает Линь Мо. Присмотреться к нему — не отличишь от человека: короткие джинсы, открывающие узкие щиколотки, вансы, толстовка на пару размеров больше и руки в кармах. Волосы растрепаны ветром, светлые такие, отдают равномерным смешение золота и серебра. Точно лунного и солнечного света, или, может, просто звездного. Лишь крылья в нем выдают ангела и глаза — больше похожие на два изумруда, нежели радужку. Линь Мо умеет смотреть пронзительно и точно сквозь, умеет с одного взгляда определить в тебе больше хорошего человека или больше плохого (но не однозначно плохого или хорошего — учит, что так не бывает). Чжэнь Нань не спрашивал никогда больше хороший он или больше плохой; раз ему ангел доверяет, значит он, наверное, больше хороший. Правда, скажи это Линь Мо — тот оспорит, а аргументом курение поставит. И демонстративно закашляет, даже если Чжэнь Нань сигарету в этот момент держать не будет; даже игнорируя тот факт, что ангелы кашлять не могут. Спрячь крылья и иди в актеры, Линь Мо. Это все же лучше, чем по чужим крышам ночами скитаться и с людьми общаться. Жаловаться им на нерадивых «сыновей» и спрашивать звезды, за что ему наказание такое. — А Вэньхань — он больше хороший или больше плохой? — уточняет, прерывая поток ругани Линь Мо (все ангелы так ругаются? Разве это не удел демонов?). — Он отвратительный, — презрительно фыркает в ответ. А добавляет мягким тоном. — Хороший, наверное, раз Цзя И с ним ночи напролет. Но это не меняет того, что он ему голову вскружил и слишком влюбил в эту жизнь. Ему, знаешь, в мире людей нет места, а он крылья прячет и учится жить по вашим законам, в домах этих тесных, серых, одинаковых. Еще немного — и променяет на них полет, ощущение ветра в крыльях, свободу и легкость в теле. А потом Вэньхань умрет — насколько же короток век людей — и разобьет Цзя И сердце. Оно у него хрупкое, почти хрустальное. Потому что молодой еще. Неопытный. И тогда… Обрывается на полуслове и не заканчивает. Чжэнь Нань, конечно, догадывается — слышал легенды об ангелах, богах, нимфах, которые влюблялись в людей, а после их смерти обрывали жизнь свою, потому что исчезал их свет из нее, их собственное солнце. И Линь Мо можно понять, он переживает за маленького ангела, за его крылья и белоснежные оперения. Но сам же сидит на этой крыше, на бордовой черепице, все тот же ритм выстукивает, превращая его, вероятно, в свое сердцебиение. Будто забывает, что ангельскую душу изливает тоже вот — человеку. Который одной эпохи с Вэньханем и настолько же недолгую жизнь имеет, который сокращает ее сигаретами. Что на это скажешь, Линь Мо? Он точно мысли его слышит: — Ты — это совершенно другой случай, Чжэнь Нань. Есть огромная разница между романтической и платонической любовью. И с веками она ощущается только явственнее. Тоже, конечно, может разбить сердце, но ее пламя не настолько обжигает. Чжэнь Нань не говорит — что знает разница. — Вот ты влюблялся когда-нибудь, Чжэнь Нань? — Да. Чжэнь Нань не уточняет — в кого. Лишь не спускает взгляда с ангела, облюбовавшего его крышу. Кто бы мог подумать.