волчье

Закатными отметинами заявленное время идёт, с ним годы идут, лопаются как животные пузыри в глиняной печи, неприятным привкусом на остром клыке — отец ведёт в лесную чащу, в чаще показывает чары, чарами сказки свои плетёт — сын слушает, замирает, мрёт, ступнями снежными вслед за матерью — в чёрную твердь пещер, где поющее эхо — о нём, и многое он знает впредь, о зелёном пакте — дух твердит, не срывай, что лес даёт, то забирай, на третий со случайной стычки гремит пир, кости, жир — в нём всё теряется, он хочет ещё, качают старшие головой, говорят, что страшен и странен недуг, у отца глаза страшные — больше враг, чем друг, потом понимает — в глазах печаль, долго всматривается потом, пока мозаикой бледных гармоник не проступает другое лицо. «Дурная кровь», — не приговор, просто память, — «у матери твоей в роду волчья страшная кровь бога охотничьей бойни, отец отца её от стрелы нашей пал, пока мог бежать». И весть страшная будто тонкой опавшей ветвью прорастает ему в солнечное сплетение, и поворачивается там песнью стальной, вот откуда болезнь дурная — Зверь рядом. Ещё долгую вечность смотрится ему в провалы-глаза. «И меня убьют, если стану»? «И тебя убьют. И тебя».